Текст книги "«Сила молитвы» и другие рассказы"

Елена Дешко

Храм над прудом

Виктория живет в Москве уже тридцать лет. Попала она сюда в конце восьмидесятых, и попала совершенно случайно. Если можно, конечно, так выразиться.

Вике было тогда немногим больше двадцати, она только что выучилась в Харькове на библиотекаря и отрабатывала положенные три года по распределению – долг государству за бесплатное образование. Распределили ее в маленькое село заведующей библиотекой, где она была и начальницей, и единственным работником. Ее тотчас же осадили местные парни, проявившие вдруг необычайный интерес к чтению, особенно в «читальном зале» библиотеки, то есть у стола, заваленного свежими газетами и журналами, прямо напротив конторки, за которой сидела Вика. Обыкновенное дело – новенькая всегда вызывает жгучее любопытство, даже несмотря на внешние данные. Но данные у новой библиотекарши были вполне себе ничего, и всплеск интереса все не спадал, а один тракторист-передовик и вовсе до такой степени усилил свои ухаживания, что Вика чуть не плакала.

– Прямо преследует, в буквальном смысле проходу не дает – после работы часами домой (на съемную квартиру к одинокой бабке Моте) не могу попасть. Держит под вязами у калитки, замуж уговаривает. Твердит одно: никуда ты от меня теперь не денешься, даже не надейся! Уже и мама его тайно приходила к тете Моте, чтобы ее поддержкой заручиться… Еще украдет, чего доброго, от такого всего можно ожидать, – жаловалась она подругам, приехав на время отпуска в родной городок.

– А нам на днях пришла разнарядка из Москвы, из Министерства обороны, набирают девушеквоеннослужащих, – сказала Марина, медсестра из местного военкомата. – Хочешь поехать, послужить два года в армии, Москву посмотреть? В этом случае освобождают от отработки по распределению!

Вика в Москве никогда до этого не бывала и после недолгого колебания согласилась на заманчивое предложение. Пожить в Москве два года на полном довольствии, увидеть все достопримечательности, Третьяковскую галерею! Она почему-то казалась ей самым большим столичным чудом.

Все свершилось до невероятности быстро, и уже недели через полторы (между прочим, в свой день рождения и, как гораздо позже она узнала, в большой церковный праздник) Вика сидела в оплаченном по воинскому ведомству купейном вагоне скорого поезда и ехала в чудесную, таинственную Москву.

Московский вокзал показался ей грандиозным, нагромождения зданий на другом берегу Москвы-реки – сказочными заⓒмками. Вика с жадностью смотрела на людей вокруг – в ее ожиданиях они должны были оказаться какими-то особыми и даже одетыми совершенно необыкновенно, то есть совсем не такими, как во всех других местах обширной Родины. Но люди не производили впечатления особенных, и Вика решила, что вокзал – это, пожалуй, еще не самая настоящая Москва.

Следуя подробным указаниям, полученным в военкомате, она успешно добралась до поликлиники Генштаба, куда была командирована для прохождения службы. И вот тут уже – и старинный московский бульвар, и внушительные здания Генштаба и поликлиники, а особенно обилие высших военных чинов и несметное число медиков в белоснежнейших халатах, снующих по всем направлениям запутанных коридоров и переходов загадочной поликлиники, – все восхищало ее и чуть ли не повергало в благоговейный ужас и культурный шок.

– А вы знаете, кем будете работать? – спросила ее в своем кабинете главная медсестра поликлиники, маленькая, ладненькая Нина Игнатовна.

Вика не знала, так как в военкомате ей почему-то этого не сообщили, туманно сославшись на то, что им это неизвестно и что «не переживайте, все скажут на месте». А Вика, в эйфории от того, что впереди такие невероятные перемены, даже как-то особо и не озаботилась этим вопросом.

– Мы набираем девушек-военнослужащих для пополнения младшего медицинского персонала поликлиники, то есть санитарочек. Их обязанность – помогать медсестрам в течение всего рабочего дня, а также мыть полы в отделении. Если вы не готовы к такой работе, то сейчас вы еще можете отказаться и уехать, но когда примете воинскую присягу – сделать это уже будет невозможно… Поезжайте сейчас в общежитие, пообщайтесь с девочками, а завтра решите окончательно.

Вика пережила настоящий стресс. Как она, библиотекарь, будет мыть полы?? В наше время, когда везде царит культ высшего образования, этим ведь могут заниматься только пожилые тетеньки! Но и бесславно возвращаться назад, так и не увидев Москву, тоже было немыслимо… Что же делать? Может быть, все же потерпеть как-то эти два года, ведь вряд ли еще когда нибудь в жизни представится подобная возможность…

Вике показали поликлинику. Младшие медсестры – в изящных белых туфельках, в белоснежных крахмальных халатах и таких же крахмальных колпаках на голове – почти ничем не отличались от другого медицинского персонала. Когда Вика уже работала в стоматологическом отделении поликлиники, однажды в коридоре к ней подошел старенький генерал-отставник и, развернув свою медицинскую книжку, уважительно спросил:

– Сестричка, объясните, пожалуйста, что это у меня здесь написано?

– Я не сестра… – сказала ему Вика.

– Ой, простите, доктор! – извиняющимся тоном воскликнул генерал…

А на втором году службы начальник отделения, полковник медицинской службы Дмитрий Анатольевич Б., раза два вызывал Вику в свой кабинет и советовал поступать в медучилище, где вечерами учились практически все девушки-санитарки. Но Вика, с детства терявшая сознание при виде крови на собственном пальце, совершенно не видела себя в этой профессии.

Общежитие Министерства обороны тоже оказалось выше всяких ожиданий, хотя и с чрезвычайно строгими правилами, вполне, конечно, оправданными воинской дисциплиной. Это был новенький 16-этажный дом на северо-восточной окраине Москвы, где для женщин-военнослужащих был отведен целый угловой подъезд. Уютные однокомнатные и трехкомнатные квартиры, в которых проживали по две-три девушки в комнате, были полностью укомплектованы всем необходимым – от самой разнообразной посуды и настольных ламп до бесплатной стирки постельных принадлежностей, которыми жильцы тоже были обеспечены. В общем, государство и армия постарались компенсировать непрестижную работу максимальным количеством бытовых удобств, а также полным пакетом льгот по общему воинскому контракту.

Одним словом, жизнь, как это бывает в юности, установилась довольно быстро и все пошло своим чередом. В первый же выходной Вика отправилась на поиски Третьяковской галереи. Выйдя из одноименной станции метро, она заметила на углу милиционера, стоящего у своей стеклянной будки-стаканчика и, подойдя, спросила:

– Скажите, пожалуйста, как мне пройти в Третьяковскую галерею?

Милиционер посмотрел на нее с высоты своего богатырского роста и сказал:

– Вы опоздали, девушка, она уже закрыта.

– Как закрыта? – удивилась Вика. – Ведь сейчас всего лишь середина дня, на обеденный перерыв закрыта, что ли?

– На реставрацию закрыта, – ответил страж порядка. – Приходите, девушка, года через два-три.

Но ни милиционер, ни тем более Вика и представить себе не могли, что вскоре настанут такие времена, когда отменятся всякие планы и поколеблются даже самые основы жизни, и что Третьяковская галерея откроется не через три, и даже не через пять, а почти через пятнадцать лет…

Ну а пока Вика с азартом первооткрывателя ринулась познавать Москву. Почти на каждый выходной было запланировано посещение знаменитого театра, или музея, или концерт, или экскурсия в историческое место, а то и просто прогулка по старинным московским улочкам и переулкам. Столица, не скупясь, открывала перед ней свои богатства. Но все же самые главные и самые таинственные свои сокровища Москва приберегла до времени и открыла ей намного-намного позже…

* * *

Шел уже второй год службы, как вдруг Вике стало известно, что если перевестись в квартирноэксплуатационное управление, то через несколько лет можно получить московскую прописку и комнату в коммунальной квартире… Работа там предлагалась совсем уже не романтичная – уборка служебных помещений, но можно было проживать в той же квартире общежития, да и рабочий день был намного короче, что тоже, в общем-то, заносилось в плюс.

Соблазн был велик, и Вика, не без душевного трепета решаясь на очередные перемены в своей судьбе, все же подала рапорт с просьбой о переводе. Сразу же записалась на курсы машинописи, рассчитывая сменить со временем род занятий, а также стала готовиться к экзаменам в институт культуры, чтобы продолжить свое библиотечное образование.

Но тут с Викой случилась любовь. Она явилась в виде положительнейшего молодого человека весьма приятной интеллигентной внешности, с красным дипломом окончившего престижный столичный вуз и совершенно не имевшего никаких вредных привычек. Он отнесся к Вике с самым нежным и дружеским расположением, сразу же ввел ее в круг ближайших друзей и стал говорить родные слова. У них оказалось много общих увлечений – жизнь наполнилась событиями до краев… Вика решила, что это судьба, и доверила ему все свое самое ценное, девичье – всю себя, со всеми, так долго хранимыми, ожиданиями, мечтаниями и надеждами.

Прошел год, второй, третий, их отношения становились все нежнее и дружественнее, однако Вику стала тяготить эта ровность, за которой все никак не просматривалось ничего более определенного. На ее робкие намеки молодой человек отвечал, что нужно еще немножко подождать, что он вот-вот окончательно «встанет на ноги», сможет снять квартиру, и тогда они сразу же поженятся. А сейчас он ведь живет в одной квартире с мамой и женатым братом и сам вынужден спать в проходной комнате…

Гордость не позволяла Вике спросить, почему же, по крайней мере, он до сих пор не хочет познакомить ее со своей мамой и даже не дает номер домашнего телефона, ограничиваясь только служебным. Она страшилась как-нибудь нечаянно получить подтверждение своей догадки, что он просто не хочет зря травмировать маму девушкой из общежития…

Прошло еще немного времени, и пробил тот недобрый час, когда что-то вдруг резко и окончательно погасло в ее душе и даже пепел развеяло ветром, а сверху еще и дождичком полило. Молодой человек всполошился, стал «звонить во все колокола», привлекая всех ее подруг к процессу примирения. Однако на всякий случай «честно» предупреждал, что жениться сейчас он все же не сможет, нет пока для этого необходимой «базы», а вот со временем, «конечно же, несомненно – никто другой мне не нужен!».

Но Вике не хотелось больше ничего. Вернее, не так – ей хотелось остаться одной и чтобы никто-никто ее больше не тревожил. А для этого ей очень нужен был свой собственный «угол». Ведь если ничего не получилось даже с таким, во всех отношениях приятным молодым человеком, то надо, наверное, оставить все надежды на семейный очаг и всерьез озаботиться банальной крышей над головой, своей личной, за которую никто и никогда не смог бы ее попрекнуть. Но с получением «угла» дело тоже не шло. Сначала пришли известия, что комнаты уже давать не будут, так как в Москве настало время массового расселения коммуналок, а чтобы получить отдельную квартиру, нужно отработать еще на несколько лет больше. А через несколько лет настали те самые мрачные 90-е годы…

Большинство людей, которые хорошо их помнят, почти не воспринимают слово «мрачные» как метафору – почти у каждого в воспоминаниях остался какой-то постоянный беспросветный мрак и вечная непогода. Солнце словно навсегда скрылось в тяжелых низких тучах, бесконечно шли холодные унылые дожди. Москва вдруг стала серой и неряшливой, с грязными улицами – люди бросали мусор прямо себе под ноги, во многом еще и потому, что во избежание терактов городские власти убрали из общественных мест почти все урны. На каждом углу, как ядовитые грибы, выросли ларьки с табаком и алкоголем, продававшимися любому желающему, абсолютно невзирая на возраст. Подходы к метро перегородили уродливые базары, где торговали всем вперемешку.

Армия оказалась в опале, кто-то явно подогревал в обществе ненависть к военным. Офицеры опасались показываться на улицах со знаками отличия – они приходили на службу в гражданской одежде, переодевались в своих кабинетах в форму, а уходя домой, опять надевали обычную одежду. Бывали случаи, когда в общественном транспорте человека избивали просто за то, что на нем были погоны. По телевизору показывали, как по договору о разоружении, и в присутствии довольных иностранных наблюдателей, режут на части новейшие ракетные комплексы, не имевшие мировых аналогов. Рядом стояли офицеры и плакали от бессилия…

В общежитии пошатнулась дисциплина, и дежурная воспитательница уже не приходила каждый вечер перед сном узнать, все ли на месте. А однажды по всему общежитию пронеслась ужасающая новость, что одну из девушек нашли убитой в номере гостиницы «Москва»… Приезжал следователь расспрашивать о личности убитой, вызывали и Вику, но она не смогла сообщить следствию ничего полезного, так как совсем не была знакома с несчастной…

Стали задерживать выплату денежного довольствия и однажды не выплачивали его целых шесть месяцев. Каким-то чудом неизменно выдавался лишь ежемесячный продуктовый «сухпаек» – несколько пакетов с крупами, несколько банок тушенки и рыбных консервов, чай, сахар. Но в условиях полного безденежья этого хватало в лучшем случае на неделю-полторы.

Каждый выживал как мог, а это было очень непростой задачей, ведь закон запрещал военнослужащим подрабатывать на стороне. «Вы, конечно, можете уволиться по собственному желанию – в связи с неординарной ситуацией это разрешается сделать до окончания контракта, – говорило начальство, – но подработки будут расценены, как прямое нарушение воинской дисциплины с соответствующими последствиями…» Соответствующие последствия – значило увольнение по статье.

Некоторые офицеры, с негласного разрешения командиров, все же подрабатывали, чаще всего ночными охранниками в каких-нибудь дорогих клубах и магазинах, – ведь надо же было как-то кормить семьи.

Был случай, когда молодой офицер приехал в Москву из дальнего гарнизона и застрелился на Красной площади, потому что пришел в отчаяние от полной невозможности прокормить жену и детей…

По-настоящему голодные времена пришли и в общежитие. У кого были родственники в Подмосковье и ближних областях, время от времени привозили оттуда провизию и тем кормились, а остальные вынуждены были изыскивать разные хитроумные способы к элементарному выживанию. Вику выручали навыки рукоделия, которые до этого воспринимались ею большей частью как приятное хобби. Теперь же она не только шила и вязала себе практически всю одежду, что давало огромную экономию в средствах, но иногда делала это и для других, получая за это довольно существенное по тем временам вознаграждение. Обычно какая-нибудь из девушек приходила к ней с отрезом ткани и говорила:

– Вот у меня здесь завалялось два метра габардина – сшей мне юбку, а остальное возьми себе!

Или:

– Слушай, тут у одной девушки с 14-го этажа есть настоящее шерстяное двухцветное одеяло. Она предлагает распустить его и связать три свитера. Давай я распущу это одеяло на пряжу, ты свяжешь, и у нас получится по бесплатному свитеру каждой из нас!

Однажды кто-то обнаружил на железнодорожной станции «Долгопрудный», неподалеку от Лианозова, вещевой рыночек-барахолку, где с рук продавались самые немыслимые и неожиданные вещи, часто тем не менее находящие своего покупателя. Женщины-военнослужащие, произведя осмотр личных шкафов и тумбочек и отобрав то, что не являлось в данный момент жизненно необходимым, но имело еще некоторый товарный вид, как то: броши, бусы и другое, тому подобное; почти новый флакон духов – «один раз только попользовалась!»; инкрустированную соломкой шкатулку – подарок брата на день рождения; синюю с золотом чайную пару – «ну, у меня еще две таких, мне достаточно»; и т. д. и т. п., – отправлялись субботним утром электричкой в Долгопрудный и там прямо на земле, на газетах раскладывали на пристанционной барахолке свой нехитрый скарб. Кому-то удавалось продать даже «необязательное» пальто или меховую шапку, но в основном считалось нешуточным везением, если можно было вечером возвратиться домой с трешкой в кармане! Одна из таких счастливиц однажды озабоченно совещалась со своими подружками:

– А как вы думаете, смогу я протянуть на эти три рубля до Нового года?

Долго потом насельницы общежития называли ее в шутку «Оля – три рубля», так как до Нового года оставалась еще добрая половина месяца. Добыть же на эту трешку пропитание составляло не меньшую, а то еще и боⓒльшую трудность. Словно по мановению руки какого-то злого волшебника, вдруг опустели полки всех магазинов – и промышленных, и продовольственных. Куда в один момент все это делось, для большинства народонаселения страны так и осталось загадкой. Но магазины открывались в положенное время – видимо, по инерции, – и продавцы, сложив на груди руки и укоризненно глядя на непонятливых покупателей, молча стояли над пустыми витринами, которые под стеклом непременно были зачем-то устелены серой оберточной бумагой.

Покупатели настойчиво и методично обходили пустые магазины – а вдруг именно сегодня что-нибудь «выбросят» на прилавок?

Однажды Вика оказалась в магазине в тот удачный момент, когда только что «выбросили» яйца, и добыла целых три десятка, что было просто немыслимым везением, так как больше десятка «в одни руки» уже давно не давали. Дома она положила их в морозилку и долго потом экономно доставала по одному яйцу, расколовшемуся от заморозки, устраивая себе маленький праздник в виде яичницы-глазуньи с одним «глазом».

В другой счастливый вечер, когда ни разу не отключили электричество и даже батареи под окнами были вполне теплыми, к Вике зашла сослуживица Наталья. Вика в это время уже жила в своей однокомнатной квартире одна. Ее соседку Тамару, статную, чернобровую и белокожую хохлушку, санитарку из поликлиники, одна из врачей присмотрела себе в качестве невестки. Свадьба вскоре состоялась, и белокурый майор увез Тому к месту службы. А вторая соседка, медсестра Маша, несколько последних лет проживала у своей тети на Большой Дмитровке, но место в общежитии за ней числилось, и поэтому к Вике пока никого не подселяли.

Итак, зашла Наталья и спросила:

– Слушай, у тебя случайно нет муки? Уже третий день ужасно хочется супчика с клецками, а у нас со Светкой только картошка да морковь. Может быть, найдется пара горстей?

– Мука как раз еще есть, а вот картошки уже больше недели нигде не могу достать. И даже лук имеется, и сушеная зелень – Земфира из соседней квартиры угостила, ей недавно родственники целую сумку продовольствия с поездом передали.

– Ну, тогда мы сейчас придем и устроим у тебя пир – я такой знатный суп с клецками готовлю, настоящий белорусский!

Наталья со своей дочкой Светланой, тоже заброшенные в военное ведомство волею судьбы, проходили службу на узле связи и жили вдвоем в однокомнатной квартире этажом ниже. Наталья была на 12 лет старше Вики, а Света на 12 лет моложе и таким образом Вика была в доверительной дружбе с обеими.

Они умиротворенно сидели в теплой кухне. Суп с клецками был съеден, и пришла очередь чая с вареньем.

– Послушайте, девчата, что я вам сейчас скажу, – промолвила Наталья, положив ложечку на край блюдца. – Как вы понимаете, дела наши неважнецкие. Я о квартирах, конечно, говорю. Очередь в последние годы продвигается – как столетний танцует. А тебя, Вика, и вовсе обошли. Это ведь ты должна была в этом году ордер на однокомнатную квартиру получить, а дали Римме из отдела кадров. Ни для кого не секрет, что она после тебя в очереди стоит, а кому пожалуешься? Кто поможет? Такое время настало… беспросветное. И мы со Светкой в очереди на свою «двушку» тоже неизвестно сколько еще будем стоять, и достоимся ли… Никто не знает, что завтра будет, будем ли мы вообще кому-то нужны. Идут разговоры, что весь этот дом офицерам под квартиры отдадут, а общежитие переведут в Подмосковье, в старый фонд. А нас и вовсе будут сокращать и отправлять по месту призыва. И кто нас там ждет, скажите пожалуйста? А уж обеспечивать жильем там, по месту призыва, точно никто не собирается.

В общем, вот что я хочу сказать… Тут недалеко, у Алтуфьевского пруда, храм стоит. А в нем есть три такие иконы, к которым люди со всей Москвы ездят молиться и просить о помощи в сложных жизненных ситуациях. И Бог помогает – я удивительные истории слышала! Вот скоро Рождество будет, так надо нам тоже пойти и попросить у Бога, чтобы Он помог с квартирами. Это последняя наша надежда, больше не на что нам рассчитывать…

О Боге Вика имела представление очень неясное. И хотя, когда ей раз или два пришлось невзначай зайти в православный храм, почувствовала такой душевный трепет, что даже не смогла сдержать слез, все же особой потребности в Боге и в храме она до сих пор не ощущала. А раз Наташа сейчас уверяет, что люди просят и Бог помогает, то почему же не попробовать… Все же храм – это однозначно дело хорошее и повредить никак не может. Она почему-то знала это точно, так же точно, как и то, что колдуньи и ворожеи – это нехорошо и опасно. Некоторые девушки время от времени ходили к таким и Вику уговаривали:

– Пойдем, это же интересно! И может быть, она скажет что-то нужное!

Вика однажды поддалась этим убеждениям и пошла с ними, но в подъезде того дома на нее вдруг напал такой необъяснимый холодный страх, что она не могла сделать дальше ни шага и, невзирая на уговоры подружек, повернула обратно.

* * *

Наступила Рождественская ночь, и они втроем отправились вдоль берега пруда к освещенному храму. В ограде и в самом храме оказалось полнымполно народу, вскоре началась служба. Вика и Света вслед за Натальей протиснулись внутрь и оказались у трех больших икон, перед которыми стояли подсвечники, до краев наполненные горящими свечами.

– Стойте здесь и молитесь – просите Бога, чтобы помог нам получить квартиры, – зашептала Наталья. – Ты, Света, читай «Отче наш», как я тебя учила, а вообще можно и своими словами молиться. Главное – старательно, от всей души просите!

Перед глазами Вики висели на стене три большие иконы в одинаковых рамах. На одной из них была изображена Богородица с Младенцем, а на двух других – какие-то неизвестные святые. Вика незаметно скосила глаза на Свету. Та стояла, сосредоточенно вперив взор в иконы, и губы ее слегка шевелились. Вика тоже перевела взгляд на иконы.

«Господи!! Если у Тебя есть такая возможность… изыскать средства… Ой, что это я говорю…

Господи! Если можно, помоги… Мне так нужна квартира – крыша над головой… Ты, наверное, знаешь, сколько лет трудилась я для этого на разных непрестижных работах. А теперь все вокруг рушится и сыплется с такой непостижимой скоростью, что я в любой момент могу оказаться буквально на улице. Куда же мне потом деваться? Родители мои давно умерли, родственников, на которых можно опереться, нет, я почти одна в этом мире… Господи, если Ты есть и если Ты можешь, помоги мне, сделай что-нибудь…»

Другие желающие помолиться и поставить свечи незаметно оттеснили их в сторону. Вика оглядела окружающий народ, своды храма, а потом через плечи людей попыталась рассмотреть, что же происходит там, впереди, и распознать хоть некоторые знакомые слова в молитвах и песнопениях. Было жарко, тесно, плохо видно и ничего не понятно.

– Устали? – прошептала сзади Наталья. – Ладно, выйдите во двор, отдохните немного. Но долго там не гуляйте, надо подольше на службе постоять!

Вика со Светланкой весьма охотно, хотя стараясь и не обнаруживать этого, выбрались из храма. Стали разглядывать людей во дворе, установленные у входа елки, блестевший за воротами пруд и громады темных домов на другом его берегу – город спал. Вскоре мороз стал заползать под одежду.

На пороге храма показалась Наталья и призывно замахала рукой:

– Ну, хватит там сидеть, а то к скамеечке примерзнете! Отдохнули немного, и достаточно, идите еще помолитесь у икон, да не ленитесь, просите как следует…

А служба все продолжалась и продолжалась, и казалось, что она не закончится еще по крайней мере суток двое. Наталья, сжалившись, снова отпускала их во двор поглазеть на звездное небо и размять затекшие ноги, а сама стояла у трех икон, как несменяемый часовой на посту особой важности.

Возвращались домой той же дорогой, вдоль пруда, полусонные и уставшие, но крайне довольные собой – выдержали-таки и не ушли до окончания службы.

Еще раз или два ходили они в тот храм просить перед иконами о помощи в получении жилья. А когда произошло чудо, то оно настолько ошеломило и закружило своей сказочной радостью, что Вика совсем забыла и о походах в храм, и о своих просьбах перед иконами, да и вовсе не подумала тогда связать эти события вместе…

Случилось чудо, как ему и полагается, совершенно нежданно. Как-то вечером раздался звонок в дверь, и на пороге появилась Наталья – запыхавшаяся, с ярко-розовыми от волнения щеками и горячечным блеском в глазах.

– Вика! – воскликнула она громким шепотом, – мне сегодня дали ордер на двухкомнатную квартиру! Я уже съездила и посмотрела! Новый дом, в новом районе, и метро не очень далеко. Мы со Светланкой, конечно же, согласились, завтра пойду оформлять. Не хотелось бы тебя напрасно волновать, но не могу сдержаться – есть слухи, что пришел также ордер и на однокомнатную квартиру, и вроде он для тебя… Дай-то Бог, дай-то Бог! Это просто какое-то невероятное счастье, я до сих пор не могу опомниться!

Ночью Вике снилось, как медленно и торжественно открывается высокая двухстворчатая дверь и она входит в залитый невиданным золотисто-белым светом командирский кабинет, а там за массивным письменным столом сидит Андрюшка, ее друг детства, погибший в автокатастрофе. Он приподнимается и, протягивая ей лист бумаги, говорит: «Вот, пришла твоя квартира…» Вика, смеясь от такого приятного известия и от радости, что видит Андрюшу, живого и невредимого, все же недоверчиво качает головой: «Не может быть, не может быть…»

Утром Вику вызвали к командиру части.

– Есть смотровой ордер на однокомнатную квартиру, – сказал командир, приподнимаясь из-за стола и протягивая ей маленький клочок бумаги. – Поезжайте, посмотрите, и, если понравится, приступим к оформлению.

В проеме высокого сводчатого окна за спиной командира ослепительно сияло солнце, заливая своим светом весь кабинет…

После получения этих двух квартир очередь в части окончательно остановилась – на целых десять лет. А когда по прошествии смутного времени военнослужащих стали снова понемногу обеспечивать жильем, то квартиры, как правило, давали уже не в Москве, а в ближнем Подмосковье.

* * *

Прошло пятнадцать лет. Жизненная трагедия – смерть родного человека – привела Викторию в храм, и она теперь заново открывала для себя Москву – святую, радостную, нездешнюю, до краев наполненную не имевшими никакой земной цены сокровищами…

Попалась ей однажды в руки книжечка о крестовоздвиженских храмах столицы. Один из них располагался в Алтуфьево. Она с любопытством прочитала, что находится храм в старинной усадьбе, принадлежавшей в свое время разным именитым людям, в том числе московскому дворянскому роду Олтуфьевых, а также крупному нефтепромышленнику и благотворителю Г.М. Лианозову. Что каменная церковь, выстроенная в усадьбе, упоминается уже в середине XVII века. Что храм практически никогда не закрывался, за исключением небольшого перерыва в 1941 году.

Виктория, конечно, и раньше кое-что знала об этом храме. Знала, например, что там начинал свое служение известный московский батюшка отец Дмитрий Смирнов и что слушать его проповеди туда ездила в те годы вся православная Москва.… Как он сам говорил, служение в этом храме для него самого началось с самых настоящих чудес. Советская власть, желавшая, чтобы священник поменьше находился в храме, уезжая пораньше домой, определила его в самый дальний приход, и это оказался приход Крестовоздвиженского храма в Алтуфьево, где в свое время служил его прадед, новомученик и исповедник, отец Василий Смирнов… Кажется, молодой новоназначенный батюшка и сам узнал об этом удивительном «совпадении» уже после назначения, от своей родственницы. «Люди со всей Москвы ездят туда молиться и просить о помощи… И Бог помогает!» – всплыли вдруг в памяти знакомые слова. Да ведь это же… это же Наташа говорила! Об этом храме говорила, ведь мы именно туда ходили молиться и просить о квартирах! Просили – и сразу же получили… Это же было настоящее чудо, великая милость Божия… Как же я тогда этого не поняла?

Словно вспышка сверкнула и все осветила – пазл сложился. Бросив все, Виктория понеслась в Алтуфьево. Несколько остановок на метро, затем быстрым шагом вдоль улицы, и вот уже видны колокольня, купол, красно-белые стены построек, симметрично опрокинутые в недвижную воду обширного пруда. Арка ворот, крыльцо, а сразу при входе в храм – скромный уголок налево… Так же стоят два подсвечника, правда, свечей сейчас поменьше, чем в ту Рождественскую ночь, тогда тут полыхал целый костер. А за подсвечниками на стене – три большие иконы в нарядном общем золотом киоте. Мученик Трифон с соколом на плече, Архистратиг Михаил и икона Божией Матери «Нечаянная Радость»…

Виктория стояла перед иконами, и соленые струйки сбегали по ее щекам на воротник.

– Вы плачете? Что-нибудь случилось у вас, горе? – продребезжал рядом тоненький старческий голос.

Она оглянулась. Маленькая худенькая старушка снимала догоравшие свечи. На голове – «не канонически», чуть ли не в виде чалмы – замысловато накручен белый, в мелкий горошек шарфик со свисающей на плечо бахромой.

– Нет, у меня не горе, у меня радость… – выдохнула Виктория.

– А, ну понятно! Здесь постоянно плачут. Сначала от горя, а потом от радости. Я двадцать лет это наблюдаю. Стоят, слезно молятся – мученику Трифону о помощи во всяких житейских делах, Архистратигу Михаилу – как главному защитнику дома, ну а икона Матери Божией «Нечаянная Радость» сама за себя говорит, Ей обо всем молятся. А потом снова приходят и плачут от радости! Такие уж это иконы – Господь особо отличил их по Своей непостижимой воле… Дивны дела Твои, Господи!

Старушка, почти не отрывая ног от пола, прошуршала со своей жестянкой в правый придел.

– Дивны, дивны дела, Твои, Господи… – эхом отозвалась ей вслед Виктория, не отрывая взгляда от икон. – Но как же мне теперь, так запоздало, благодарить за ту великую милость? Чем я могу хоть немного послужить Тебе, ведь нет у меня ни материальных средств, ни особых дарований… Впрочем, кажется, грешу я, так говоря. Ведь есть у меня дар рукоделия, который буквально спасал, помогая выживать в особо тяжелые времена… Позволь же, Господи, этим Твоим даром послужить теперь и Тебе! Вот, кстати, узнала я накануне, что в Сретенском монастыре, куда хожу на службы, есть женская золотошвейная мастерская, и туда приглашают всех желающих вышивать для храма, во славу Божию. Так если возьмут, то это будет для меня двойная радость…