Текст книги "Букет эмоций"

 
Ты слышишь – музыка дождя
Заучит сегодня для тебя?
И барабанит дождь по окнам,
В домах омыв водою стёкла.
 
 
Тонет в луже лист осенний,
Дрожа струной проникновенно,
И ветер дует в трубы-провода,
Играя музыку осеннего дождя.
 
 
Скрипкой хмурый дождик плачет,
Как колокольчик, капли скачут,
И в молнии смычки замотаны,
Гремя раскатистыми нотами.
 
 
Аллегро зазывно оркестр заиграет,
Нота ЛЯ у трубы невозможно страдает,
И труба впопыхах переходит на ДО,
Вновь играя, как прежде, легко.
 
 
Теперь звучит мелодия неспешно,
Капелью ноты падают небрежно,
Аккорд прощальный грома в небесах,
И капли жемчугом повисли на листах.
 

 
Ах, это небо, цвета дождя…
Где ты, лето, прошедшее быстро?
Говорят, уходи – уходя,
Только я в этом лете зависла,
 
 
В этой зелени пышных садов,
В этом зное и шелесте ветра…
Я скучаю о бризе морском
В дни мои уходящего лета.
 
 
Повстречаемся с летом без слов
Через месяцы вьюг и ненастья.
Окунусь в первозданность садов,
Чтобы снова испытывать счастье.
 

 
Шёл снег, бродили в парке двое.
Держались за руки, болтая обо всём,
– Ты знаешь, так тепло с тобою…
– Мне тоже хорошо с тобой вдвоём.
 
 
Так день за днём, минута за минутой
Летят средь суеты и важных дел.
– А мне с тобой мороз не страшен лютый.
– А я бы только на тебя глядел!
 
 
Любимый парк, привычные дорожки,
Их запорошит ворохом годов.
В делах любви протоптанные стёжки
Нам не заменят самых тёплых слов.
 
 
Как хорошо идти с тобою рядом,
О чём угодно можно говорить.
Зимой бродить под звуки снегопада,
А летом звёзды под луной ловить.
 
 
Бывало, я усядусь на скамейке —
Угомонить набегавшийся дух,
А ты снежком пульнёшь по пышной ветке,
И с веток снег мне на колени – плюх!
 
 
Я вся в снегу, подобно бабе снежной,
Сижу под фонарями в тишине,
И ты, как прежде, заливаясь смехом,
Счищаешь снег, искрящийся на мне.
 
 
И воробьиной стаи птичий гомон,
И рук тепло, и смеха перезвон,
Что раздаётся вновь весенним громом,
Им был когда-то этот зимний сон.
 

 
Осенний лес под небом голубым,
И капелька росы на лист багряный пала,
А солнце только лучиком одним
Вершины гор мохнатых согревало.
Дышало озеро в рассветной тишине,
Прибрежный лес в нём рябью отражался,
И сонным этот мир казался
В сияющей голубизне.
Пестреет лес стеной – спокойный, тихий.
Не слышно звуков в нём,
Но есть в нём жизни свет.
Мне чудится, что он – поля гречихи,
Идёшь, идёшь, а им всё края нет.
О, сколько красок тут,
Оттенков, сочетаний…
Не перечислить всех и глазом не объять.
Чарует лес, лес сказок и преданий,
И хочется его как близкого обнять.
 

 
Красиво очень… форте…
Затем слегка пиано…
Играют ноты в терцию упрямо…
И капли барабанят по стеклу.
Мелькнула молния,
Слышны раскаты грома…
И снова форте, форте!
Дождь затих немного.
Ещё раскаты грома где-то там…
Слышны в глубоком отдалении…
Рождает дождь симфонии творение
Или, быть может, музыку к словам…
 

Виталий Шейченко

Родился в Белгородской области в 1951 году. Проживает в Санкт-Петербурге. Окончил военный факультет при Государственном ордена Ленина и ордена Красного Знамени институте физической культуры им. П. Ф. Лесгафта, адъюнктуру Военного института физической культуры (ВИФК), Северо-Западную академию государственной службы, ряд спецкурсов.

В 1969–2000 годы находился на военной службе (в том числе являлся командиром роты и начальником физподготовки и спорта 12-й бригады спецназначения Главного разведывательного управления Генерального штаба Вооружённых Сил СССР, заместителем начальника ВИФК по учебной работе), трудился в Комитете по образованию и Спорткомитете Санкт-Петербурга, профессором – в Российском государственном педагогическом университете им. А. И. Герцена, Военном институте внутренних войск МВД России, Национальном государственном университете им. П. Ф. Лесгафта.

Доктор педагогических наук, профессор, академик Академии военных наук Российской Федерации, полковник в отставке.

1

 
Был я мыслящим и крепким,
Полным жизнестойких сил.
И в мороз носил лишь кепку,
А перчатки – не носил.
 
 
Я себя готовил с детства
Для каких-то славных дел.
И скажу вам без кокетства —
Кое-что свершить сумел…
 

2

 
Тридцать лет без передышки
Был я в форме ВДВ,
Воплотил мечту мальчишки —
Стал матёрым в синеве.
 
 
В людях множа без халтуры
Животворный оптимизм,
Я полвека физкультурил,
Продвигая атлетизм…
 

3

 
Я к свиданьям с придыханьем
Относился не всегда.
Но что я в любви охальник —
Это просто ерунда!
 
 
Для меня любовь – священна,
Слабый пол – весь из богинь…
Кровь моя неслась по венам,
Отдаляя зноем стынь!
 

4

 
Да, была слегка бравада,
Напускной был нигилизм,
Но набрать грехов для ада
Не сумел я за всю жизнь.
 
 
Может, Бог даст в чём-то скидку
И спасёт от скукоты?!
Я в раю сочту за пытку
Все молебны и посты…
 

2007

1

 
Ворошу я фолианты
В закромах библиотек
И ищу в них варианты,
Как продлить земной свой век.
 
 
Чтобы нервы сэкономить,
Уберечь их от нытья,
Жить хочу, как микрогномик,
Средь молекул бытия…
 

2

 
Я бы там построил домик,
Обложил бы кирпичом,
И на жизненном изломе
Всё бы стало нипочём…
 
 
Вкруг усадьбы я ограду
Постарался бы сверстать,
Чтобы три столетья кряду
Там копилась благодать…
 

3

 
Одиночество, как брата,
Я бы мудро привечал…
Но поможет ли ограда,
Если есть в душе печаль?!
 
 
Запирать калитку прочно
Я не стал бы на замок:
Вдруг любовь прочтёт построчно
То, что я усвоить смог…
 

2019

 
Если жёлтый цвет в окраске —
Змей копируют ужи.
Чтобы радовал нас праздник,
Надо будни пережить…
 
 
Если горько от работы —
Водка слаще с каждым днём.
Понедельник от субботы
Отличает лишь объём…
 
 
Если горе рвёт на части —
Не найти покой нигде.
Чтоб ценить земное счастье,
Надо дать пинок беде…
 
 
Если мир стал очень грубым —
Не спеши сигать в окно:
В пекле с острым ледорубом
Троцкий ждёт тебя давно…
 
 
Эти смутные побаски
Мозг смущают много лет.
И сегодня без опаски
Я ценю лишь старый плед…
 

2020

1

 
В древесном царстве, как и в нашем,
Преобладает женский пол.
Но оттенён там камуфляжем
Красавиц дивных ореол.
 
 
Черёмуха, сосна, рябина,
Осина, липа и ольха
И каждая в саду фемина
Воспеты в песнях и стихах.
 
 
А как забыть нам нежность ивы
Иль лиственниц особый шарм?!
Красотку ель, что горделиво
Даст фору в росте всем мужам?!
 
 
Сибирской пихты грациозность,
Акации чудесной шик —
Любую вылечат стервозность
И в чувствах вырастят цветник.
 
 
Ну и, конечно же, берёза,
Что вызывает в чувствах бум.
Она повсюду, без вопросов,
Царица душ, сердец и дум.
 
 
У них есть стан, глаза и губы,
У каждой – трепетная грудь.
Увы, не плачут лесорубы,
Торя свой душегубный путь…
 

2

 
Под рубку и распил обычно
(Невольно вспомнилось – «в распыл»)
Идут и братья дев трагично,
Утратив юношеский пыл.
 
 
Их в перечне с десяток будет,
Средь них и граб, и клён, и тис,
И дуб, и кедр в лесном приюте,
И франтоватый кипарис.
 
 
И тополь с ясенем в России
Не могут скрыться от пилы.
И называют древесиной
Их мускулистые стволы.
 
 
Мне дам лесных, бесспорно, жальче,
Душа болит за них сильней.
Мечтаю я, чтоб их удача
Была стократно зеленей…
 
 
Притом, конечно, лесорубы
В своей основе – добряки.
Они ругливы, злы и грубы,
Когда наткнутся на пеньки…
 

2023

Елена Щербакова

Родилась 17 января 1972 года в Москве. Окончила Литературный институт им. А. М. Горького.

Член Академии российской литературы, ЛИТО «Друза», МГО Союза писателей России, Союза независимых авторов и издателей, секции драматургии «Образ», независимого литературного агентства «Московский Парнас», Интернационального Союза писателей.

Автор 50 книг, участница ряда фестивалей в Карелии, Крыму, Черногории, всероссийских и международных конкурсов.

 
Созрели карие вишни.
В саду щебечут скворцы.
И очень знакомый бывший
Порядок учили бойцы.
 
 
И ранняя ягода смело,
Как благодатный исток,
Меня целовать умела.
И вдруг сорвала свой листок.
 
 
Ах, вишни, сок наберите,
Не дайте скворцам разнести.
Бойцы, вы под вишней не спите.
Гостить в саду – угостить.
 
 
Скворцы за карие вишни
Одну развели канитель.
Слова стали излишни,
Ведь тяжко смотреть, как в метель.
 
 
Но видно, как веточка тянет,
Как лучик проходит сквозь.
Где сочная вишня, где – вянет,
Целуя нарочно врозь.
 

 
Весна. И холодно в саду.
Природа расцветает снова.
Черёмуха стоит в цвету.
И опьянеть от запаха такого.
 
 
Осыпан щедро цветами сад.
И чем-то тонким, нежным веет.
Вдыхаешь этот аромат.
И на иллюзии пойти никто не смеет.
 
 
Но вместе с залпами и цвет сойдёт.
В неведомых вратах не очутиться.
А ветвь черёмухи тихо мне качнёт,
Чтобы на бал с друзьями возвратиться.
 
 
И ничего, что холодно совсем,
Зато на улице весна.
А это значит – море перемен.
Я буду снова будто влюблена.
 

 
В этот праздник, День сирени,
День прощания Весны,
Мне рисуют ветви пену
В нежном кружеве воды.
 
 
Лодку будто раздувает
Запах голубых цветов.
Исключений не бывает
В удивлениях из слёз.
 
 
В той прохладе пожинают
Из цветов весенний мёд.
Также в розах не купают.
Также счастье не грядёт.
 
 
Без весла в той лодке бродит
Будто бы в тумане сон.
Тихим облаком восходит
За далёкий горный склон.
 

 
Я вижу даль, где журавли.
И это праздник движущей природы.
Мне веет первозданным от земли
И духом несказанной свободы.
 
 
О, журавли, вы спойте в вышине
О тех красотах, что хранит веками
Создатель тайный где-то в тишине
В священном храме перед образами.
 

 
Белый аист над чёрною рекою,
Как берёзы белою стеною,
Как солдаты погибшие стоят
И писать на родину хотят.
 
 
А в письме том я и ты,
Не сойти с той борозды.
Вёрсты ветер нежно так ласкает,
Как дитя, письмо то пеленает.
 
 
Белый аист над чёрною рекою,
Свил гнездо он над бороною.
Крылья в жажде, хочет аист пить,
Чтоб птенцов потом своих взрастить.
 
 
Белый аист над чёрною рекой
Ждёт за далью дом его родной.
 

 
Есть у каждой поры
И конец, и начало.
Опустели дворы.
И Москвы стало мало.
 
 
Плиты, балки кладут,
Нет судьбы у имён.
Но в сердцах всё ж живут
Песни прежних времён.
 
 
Но создался курьёз.
Не журчат и ручьи.
И как мощный насос:
Не война, так ковид.
 
 
И отбой, словно град,
То ли балки кладут.
Песни прежних времён
В сердцах наших живут.
 

 
Я всё равно тебя услышу.
Ты – песня из моей груди.
И пусть любовью жаркой дышат
Все посвящения твои.
 
 
Я всё пойму: где ложь, где правда.
Меня пусть клич мужской зовёт.
И пусть тебя прекрасное завтра
В путь за собою поведёт.
 
 
Ты шепчешь. Что же в этом бреде
Я слышу тихий сердца стук?
Я знаю, просто есть на свете
Жизнь твоей песни, милый друг.
 
 
Ты подхвати её с собою
И унеси в незнамый край.
И с этой прелестью земною
Своё желанье загадай.
 

 
На валунах кричала чайка,
Там, на губе, где мхи немы.
В волне плескалась рыбок стайка.
И облака, как бы умы,
 
 
Сгущались где-то из-за мыса.
Метнулся ястреб в гущу их.
И дождь далёкий, как кулиса,
Пролился чётко, точно стих.
 
 
И на петроглифах был вечный
Рисунок, меченный резьбой.
И облака бежали встречно,
Одна страница за другой.
 

 
Я выучить готов каприз природы,
Как птичка бисерно поёт,
И как торопятся восходы,
Как медленно закат идёт.
 
 
И, может, решено давно всё.
И целый хор о том поёт,
Ведь каждый час с собой уносит
Неповторимое своё.
 
 
И то щемящее зауздье
Не осквернит ничем накал
Ушедшей воли твёрдой гроздью,
Ведь соловей души так мал.
 

Проза

Гаджимурад Гасанов

Проживает в городе Махачкале Республики Дагестан. Уроженец селения Караг Табасаранского района Республики Дагестан. Имеет филологическое образование.

Является автором трех сборников рассказов и повестей на табасаранском языке: «Зайнаб», «След рыси», «Петля судьбы» (Дагестанское книжное издательство). В 2016 году в издательстве «Написано пером» (СанктПетербург) на русском языке издал сборник рассказов и повестей «Зайнаб».

В 2017 году в издательстве «Современники и классики» (Москва) вышел двухтомник «Млечный путь Зайнаб. Зарра». В том же году в «СУПЕР Издательстве» (СанктПетербург) вышел 3-й том сборника рассказов и повестей «Млечный путь Зайнаб. Шах-Зада».

В Ялте на конкурсе «Ялос-2017» за книгу «Зайнаб» присуждено 3-е место в номинации «Прозаическое» с присвоением звания «Лучший писатель года». В 2020 году стал финалистом Московской литературной премии. Романы «Тайна Дюрка» и «Жажда Дюрка» стали финалистами Международной Лондонской литературной премии (2020).

В 2021 году награждён орденом Святой Анны, в 2022-м – орденом А. Невского. В 2022 году Международной академией наук и искусств награждён дипломом и золотой медалью А. Нобеля.

Является заслуженным работником культуры Республики Дагестан, членом Интернационального Союза писателей, Союза журналистов России, членом-корреспондентом Международной академии наук и искусств.

Аслан, бригадир животноводческого фермерского хозяйства «Тараш», со спутницей по плетущейся по горным склонам тропе направлялся на летние отгонные пастбища. Он под узду вёл лошадь, от холки до головы навьюченную поклажами, тюками. На голову Аслана была нахлобучена серая овчинная шапка, которой, временами размахивая, он от себя отгонял назойливых мух, оводов. С плеч свисал длинный плащ-дождевик цвета хаки, тесёмками завязанный на шее. Плащ волочился по земле, сгребая за собой колючки, пожухлую листву.

Аслан с лошадью и спутницей, идущей за ними, шли меж молодых берёз и осин, кучками разбросанных по горной гряде, альпийским лугам. Шли над кручами, оврагами, глубокими ущельями. Среди молодых берёз Аслан смотрелся лешим громадного роста, покрытым лишаями с головы до ног. Двигался он размашистым шагом. Позади лошади, сгорбившись, тяжело дыша под грузным мешком, притороченным к спине, плелась сухощавая спутница средних лет. С головы на лоб сползало бесцветное покрывало, под которым скрывалось лицо.

Путь был дальний, не из лёгких. Шли, не общаясь, каждый думая о своём. Женщина, задавленная непосильной поклажей, казалось, чуть ли не валится с ног. Когда тропа круто завернула на высокий холм, она стала отставать от спутника с лошадью, которым был привычен маршрут. Она выбилась из сил так, что перестали слушаться ноги. Ныли плечи, тело. Находилась в таком состоянии, что, если сейчас же не сделают привал, она вместе с грузом покатится с кручи. С головы до ног обливалась потом. На ней не осталось сухого места. Глаза заливал жгучий пот. Под поклажей, надрываясь, всё ниже и ниже пригибалась она к земле.

Майское солнце нещадно палило её лицо, открытые части тела. Ветра не было. Негде передохнуть, укрыться от палящего солнца. У путницы отнимались руки и ноги. От физического напряжения всё тело одеревенело так, что вот-вот откажется слушаться. Пот лил со лба градом, беспрестанно обжигая глаза, ручьями стекал по спине. Одной рукой придерживая лямки груза на спине, который час от часу становился всё тяжелее, тыльной стороной другой руки она не успевала вытирать пот с лица, глаз. В костлявые плечи намертво впивались лямки с грузом, который свинцом прилип к спине, постепенно придавливая её к земле. Чем выше поднимались по альпийским лугам, тем сильнее припекало солнце. Тем ожесточённее её жалили вездесущие слепни и оводы.

Мужчина поглощён своими думами. Он совершенно равнодушен к страданиям спутницы. Неожиданно её слух уловил журчание ручейка. Остановилась, прислушиваясь. Нет, ей не показалось. Где-то рядом протекает ручеёк. Ручеёк, кажется, бежит с карниза верхнего хребта в ущелье, заросшее берёзами. Она кончиком языка облизала припёкшие солнцем и потом губы.

На хребте, которая оказалась большой чашеобразной площадкой, возвышались три могучие берёзы. Женщина на последнем дыхании рухнула под ними. С омертвевших плеч скинула лямки, пристёгнутые к мешку. Чуточку отдышалась. Огляделась.

* * *

С площадки открывалась величественная панорама горных хребтов; у их подножий красовались холмистые луга, ущелья, лесные массивы. Из ущелий вздымались белёсые верхушки дождевых облаков. Сколько ни разглядывала женщина, следов нахождения фермы не увидела. У неё в душе поднимался бунт против бригадира, который обманывал её. Каждый раз, когда она спрашивала, он угрюмо молчал.

Бригадир, не обращая внимания на недовольное ворчание женщины, наконец остановил лошадь на другой стороне от берёз.

С этого плато, известного в народе, как урочище Гаран, открывались высоченные цепи холмов, а за ними – главный Кавказский хребет. Женщина, поражённая красотой и величием гор, притихла.

Она с детских лет предполагала, что за той грядой горных вершин должна зиять бездонная пропасть, а за ней начинается другой мир. Мир горных духов и теней. Теперь с этой вышины для себя открыла невиданный доселе, величественный мир. Её поразили высоченные гранитные вершины, цепи хребтов, испещрённые бездонными ущельями, оврагами. Из их низин, клубясь, тяжело мотая головами, выползали белые причудливые облака. Горные цепи, похожие друг на друга, караванами растянулись с юга на север. А высоко, на самом горизонте, их замыкал главный Кавказский хребет, на вершинах которого ещё искрятся ледяные пласты, белеет снег. А на их шапки из зияю щих глубин ущелий надвигаются, наливаясь свинцом, дождевые облака. От облаков очистились ближайшие холмы, под которыми открылась животноводческая ферма.

– Вот и ферма, – недовольно буркнул первую за весь путь фразу спутник.

– Сколько до неё осталось?

– По прямой линии, кажется, находится рядом. А до неё надо плестись ещё два часа…

Было время послеобеденного намаза. Аслан угрюмо разглядывал свою лошадь, обвешанную поклажей спутницы. Ему со спины лошади придётся снимать всю поклажу. Затем заново вешать на неё. Недовольно бурча, взялся высвобождать лошадь от поклажи. Не оставлять же её под тяжёлым грузом, пока они с этой тюремной крысой сделают намаз!

Он быстро управился со своей задачей. Прогулял лошадь после дальней дороги, давая возможность остыть. Напоил, стреножил, отпустил на луг. У ручья сделал омовение, помолился.

* * *

Бригадир понял, что спутница не собиралась молиться, вдоль ручья пошла за кусты, остановилась у небольшого углубления с водой. Присела на валун, сняла обувь, чулки. Горсточками вычёрпывая, плеснула воду себе в лицо, от пота вымыла глазницы. Опустив ноги в углубление с водой, блаженно зажмурилась. С головы стянула шаль, бросила в заводь. Затем, встав на колени, опустила голову в воду. Но этого ей показалось мало. Вытаскивая камни наружу, она освободила себе место так, чтобы, растянувшись, смогла прилечь. Легла, наслаждаясь. Холодная вода, как рукой, с неё сняла усталость. Она интуитивно оказалась в месте сбора магической силы воды. С себя стащила всю одежду. Ополоснула в воде, повесила сушиться. Помыла азиатские калоши. Прислонила их к кустам. Вновь легла в выбоину, довольно покряхтывая. Речная вода бодрила её, придавала лёгкость, свежесть. Вышла, из узелка достала холстяное полотенце, чистое платье. Вытерлась, оделась. Присела за кустами, подставляя открытую грудь, руки, рукава на которых были закатаны до локтей, лучам солнца. Зажмурила глаза. Не заметила, как задремала.

Перед глазами пронеслись картинки из её тюремной жизни. Вздрогнула, ужаленная оводом. Приоткрыла глаза. Ей показалось, долго спала. Она испуганно огляделась, но, заметив лошадь, которая мирно паслась неподалёку, успокоилась.

Её вещи высохли. Босыми ногами ощущая приятную свежесть луговой травы, прошлась к месту стоянки. Из мешка вынула узелок с едой – лаваш, кусок сыра, бутылочку с молоком. Перекусила на скорую руку. Крошки смахнула в рот, а оставшуюся еду завязала в узелок. В солдатскую фляжку набрала воды. Узелок с фляжкой сунула в мешок, перевязала тесёмкой. Она готова отправляться дальше.

Прежде чем запрячься в мешок, ещё раз оглядела горизонт на западе. Он, искрясь ледяным панцирем и снегом, возвышался над нею. Главный Кавказский хребет, из селения казавшийся далёким и чужим, перед ней, казалось, находится на расстоянии вытянутой руки. С этой площадки ей открывался совершенно другой вид – дикий, первозданный. Хребты главного Кавказского хребта, его вершины упирались в небесный купол. Под ней углублялись бездонные ущелья, распады, откуда выползали караваны кочующих белёсых в лучах солнца туч.

Аслан, сидя спиной к спутнице, тоже обедал. Покончил с обедом. Остатки еды, завернув в полотенце, положил в хурджины. Быстрыми уверенными движениями весь скарб повесил на спину лошади. Поклажу накрепко перевязал бечёвками. Не перекинувшись ни словом со спутницей, взяв лошадь под узду, двинулся дальше.

Спутница присела перед мешком, сунула руки в лямки, встала, последовала за ним.

Они безостановочно шли долгих мучительных два часа.

Наконец за очередным холмом показалась животноводческая ферма, крытая шифером. Рядом с фермой приютились два домика, тоже под шифером. Бригадир остановил лошадь у первого домика.

* * *

К приходу гостей животноводы после чаепития с веранды расходились по своим каморкам. Собирались отдохнуть перед вечерней дойкой. Но, когда с каменистой вершины за домиком послышался стук копыт лошади и недовольное ворчание Аслана, доярки из каморок, хлопая дверьми, стали вновь выходить на веранду.

Одна из них проговорила:

– Я же говорила, сегодня к нам прибывает бригадир с новой дояркой.

Из-под арбы, которая долгое время стояла во дворе без дела, высунула голову старая собака. Два-три раза тявкнула. Чихнула, почуяв знакомый запах спиртного вперемешку с чесноком и кислым запахом овчинной телогрейки, пропитанной потом; задней лапой почесав за ухом, уползла обратно.

– Старый козёл! Кажись, явился. – Ашаханум, вечно недовольная языкастая доярка, с дочерью Зайнабат вышли первыми. Прибывшая с бригадиром женщина не замечала их, чем нажила себе врагов.

Аслан остановил лошадь у крыльца домика. Стал с её спины стаскивать поклажу.

– Вот, бабы, примите помощницу. Она не простая. Самая что есть бубновая, – бригадир злорадно улыбнулся, смакуя, какую ядовитую змею в их логово запускает.

– Нам нужна доярка не бубновая, а самая работящая! – выпалила тётушка Ашаханум.

Прибывшая мужеподобная женщина, не замечая доярку со злющими глазами, ни с кем не здороваясь, свои вещи, принимая с рук бригадира, складировала на веранде. Там же собирались остальные доярки, пастух с соседнего дома, какие-то оборванцы с пастушьими палками в руках.

С костлявых плеч Гадалки – так представил бригадир новую доярку – как с вешалки, свисало старенькое выцветшее зелёное платье. Несмотря на майскую жару, голова была закутана тонкой шерстяной шалью такого же цвета. Гадалка была высокой и до неприятности худой. Занося на веранду поклажу за поклажей, каждый раз недружелюбно косилась на бригадира.

Наконец бригадир высвободил лошадь от скарба, снял седло, сухой тряпкой вытер ей спину. Минут пять, давая остыть, ведя под узду, крутился с ней перед домиком. Затем стреножил, отпустил пастись.

По скрипучей деревянной лестнице из четырёх ступенек, стуча подошвами кирзовых сапог, бригадир поднялся на веранду. Сел на лавку возле стола.

– Принесите холодного айрана.

Одна из доярок забежала в кладовую, со скрипом открывая дверь, сколоченную из неструганных досок, вернулась с глиняным горшком. Поставила его на стол перед бригадиром.

Аслан поднёс горшок ко рту, пригубил. Понравилось. Губами жадно припал к нему, не отрываясь, с шумом дыша через нос, делал большие глотки, пока не опустошил. Довольно крякнул. Вопросительно глянул на доярок.

– Ну, и как вам новая доярка? Довольны?

– Довольны, не довольны… – уклончиво ответила Ашаханум, – она мне не невеста, чтобы ею быть довольной… Запряжётся в работу, покажет себя, тогда скажем…

– Смотрю, закаркала тут… – Гадалка враждебно фыркнула, осматривая Ашаханум неприятным взором. – Мне по барабану, останутся мною довольны эти вшивые бабы или нет!

Ашаханум открыла рот, чтобы осадить хамку, как это она умеет. Но тут, встретившись с её уничтожающим взглядом, запнулась, холодея душой.

Обмены уколами двух женщин, не понравившихся друг другу при знакомстве, Аслан пропустил мимо ушей.

Понял – схватка между ними ожидается смертельная.

– Примите какая есть. Другой бабы, пожелавшей с вами ужиться, в селении не нашлось… Правда, чуть чудаковатая. Но зато, в селении говорят, работящая.

Гадалка, ни на кого не обращая внимания, с улицы на веранду безостановочно носила свой багаж: тюки, узлы, противно гремящую кухонную утварь.

Никто не взялся ей помочь.

Доярки разочарованы. Была бы эта жердь хоть приветливой, а то слишком уж кусачая. По глазам поняли – никому не даст собой понукать. С ними не то что общаться, здороваться не захотела. Доярки стали недовольно рассасываться по своим каморкам.

Наконец Гадалка, вытирая пот со лба, перенесла на веранду весь свой багаж. В спины удаляющимся бабам глянула злобно, скривив губы.

Она прибыла на животноводческую ферму не лясы точить. Ей надо было на что-то жить после возвращения с зоны. За отсутствием другой работы была вынуждена согласиться доить коров. Хотя жизнь на ферме у чёрта на куличках не малина. Но это и не тюрьма с зеками, готовыми по любому поводу хвататься за заточки. К тому же она здесь, если включит извилины серого вещества, заживёт намного лучше, чем в зоне…

* * *

Гадалка присела на край лавки. Прикрыв глаза, тяжело вздохнула. Не о такой работе грезила, «греясь» на тюремных нарах. Условия жизни ничем не лучше. Чем дольше она вглядывалась в домик животноводов, тем сильнее внутри неё назревал протест. Перед ней открывалась длинная закопчённая веранда с пятью стойками под сосновой перекладиной, протянувшаяся вдоль всего домика. В углу стоит печка с чугунной тахтой, дымоходом из жестяных труб, коленом, выведенным наружу. Посредине веранды стоит стол с въевшейся годами маслянистой грязью, сколоченный из неотёсанных досок. Две лавки из длинных досок на деревянных ножках приставлены к столу. На веранду настежь приоткрыты одностворчатые двери, грубо сколоченные из сосновых досок, выходящие из пяти каморок.

Пол на веранде устлан широкими сосновыми досками, с щелями шириной в палец. Из каморок на веранду глядят пыльные невзрачные окна. Нигде не видно следов покраски.

На веранде царит антисанитария, полная запущенность, бесхозяйственность. С потолка, со стен свисают увесистые чёрные паутины, покрытые въевшейся многолетней копотью и пылью. На закопчённой верёвке, протянутой между стойками, сушится бельё. В узелках, свисающих местами с кольев, хранится рухлядь. На полу стоят пятидесятилитровые бидоны для молока, вёдра. В дальнем углу тарахтит маслобойная машина, которая работает от генератора. Вокруг неё громоздятся закопчённые казаны, лейки, огромные дуршлаги, посуда и всякая другая утварь…

Жизнь сера, и люди, живущие в этом домике, тоже серы. Они тоже бесхозны.

Гадалка прошлась по коридору, поочерёдно заглядывая в открытые двери, не обращая внимания на недовольных жильцов. Вся мебель в каморках состояла из двух узких односпальных сетчатых кроватей, грязных бесцветных тумбочек, стола, стоящего между двух невзрачных окон, с табуретками, вешалки с давно нестиранной одеждой.

Только в одной, средней каморке, где живут мать с дочерью, на стене, рядом с вешалкой, висит небольшое круглое зеркало. Здесь как-то прибрано.

Бригадир повёл Гадалку к последней двери. Не успела она заглянуть в каморку, как изнутри раздалась её брань. Бригадир, багровея лицом, стоял в проёме двери. Мычал, как-то неуверенно защищался. Но каждый раз, когда в перепалку пытался вставить какое-то слово, женщина грубо обрывала его:

– Что за сучью игру, бригадир, ты затеял со мной? Куда меня привёл? В этот рассадник клопов?! – Уперев кулаки в бока, пошла на бригадира. – Какие басни мне сочинял? «Будешь жить в особняке, стоящем посредине альпийских лугов, откуда открывается вид на весь Кавказ!.. Со своих окон будешь смотреть, как курсируют корабли по Каспийскому морю, как загораются огни городов! Дагестанские Огни, Дербент! – злилась, подражая голосу Аслана. – Будешь любоваться, как мчатся поезда с севера на юг, с юга на север»! Ты, дядя, случаем, не баснописец?

Пальцем провела по закопчённой стене. С потолка сорвала паутину, толстую, как икру, меченную лягушками. Повесила ему на плечо.

– И что же я вижу в твоём загадочном мире? Конуру с пятью провонявшими козлиной мочой сучками и кастрированным козлом с бурдючным животом?!

Доярки, привлечённые перебранкой между Гадалкой и бригадиром, хлопая дверьми, стали собираться на представление. Подтянулись и пастух с мужиками.

Гадалка поносила бригадира самыми последними бранными словами:

– Умудрился же, кобель кастрированный, меня, фраера, заманить в этот курятник! У тебя, случаем, с башкой не всё в порядке? В этом птичнике даже эти куры дохнут со скуки! Завтра же отправлюсь обратно. Хоть бы не клялся предо мной всеми богами!.. Если обещал мне выделить отдельную хату с двумя комнатами, кровь из носа – выделяй! А это что за конура?.. Ни стола, ни стульев… Пол грязный, воняет псиной. Печь не отремонтирована… Рамы на окнах слетают с петель… Не кровать, а носилки для покойников!.. – не переставая браниться, Гадалка с веранды к каморке один за другим перетаскивала свои узлы.

Бывшая заключённая унижала бригадира перед подчинёнными. Давно они с такой зубастой сучкой не сталкивались. Скандалистка Ашаханум со своим длинным языком выглядит перед ней дохлой ученицей.

Тут не стерпел Аслан:

– Говоришь, не хочешь жить в этом рассаднике клопов? Может тебе, ханум, предоставить мраморный дворец со слугами и дворецким? – Из-под обкуренных седых усов злобно выглянули два огромных коричневых верхних зуба. – Не стерпит она! Ещё как стерпишь, глупая баба! Здесь, с этими курицами, станешь не только жить, но и нести яйца!.. Нужно будет, – для вескости перед всеми повысил голос, – и закудахчешь, как курица!

– Аслан! – металлом заскрежетал женский голос. – Ты, деревенщина, меня своими припадочными речами не возьмёшь! Не фраер – кишка тонка! Может, у тебя с памятью не в порядке? Забыл, кто я и где время коротала? – В её руках засверкало лезвие небольшого пера. – Себя возомнил, – по-блатному поиграла веерами пальцев, между которых блестело перо, – бугром? Ту! – плюнула на пол. – Не вынуждай тебя перед этими трясогузками заставлять сопли жевать!

Не успел Аслан ответить что-то обидное, как она приставила перо остриём к его груди.

– Ты, вонючий козёл, не с тем быдлом связался! – зашипела змеёй. – Уйми свой язык и выслушай авторитетное мнение. Сейчас я выйду, прогуляюсь по окрестностям. Если эта каморка не будет сверкать, как у кота колокольчики, когда вернусь, к вечеру закажи себе муллу читать заупокойную!

Плюнув под ноги, не замечая никого, она вышла на веранду. Доярок с пастухами из коридора как ветром сдуло.

К приходу Гадалки каморка была побелена, покрашена. На месте старой сетчатой кровати стояла добротная деревянная кровать с матрасом, чистой постелью. На полу лежала ковровая дорожка. У входа стоял небольшой платяной шкаф. Между искрящимися в чистоте окнами можно было увидеть стол, на котором блестел поднос с графином и тремя эмалированными кружками. Перед столом стоял стул.