Текст книги "Сказки на новый лад"

Горький дождь

Осенью можжевеловая вода падает дождём с Небес, отчего пахнет дымом.

– За кем ты бежишь? – громко спрашивал Ворон Девочку.

– За собой.

– Тогда почему ты убегаешь от себя?

– Да, мне было тогда восемь, я писала сказки, была строгой и правильной.

– Это не ты, а она убегает от тебя, – передумал Ворон, – это прошлое, оно прошло, зачем ты себя догоняешь? Путаешь себя и её.

– Она была такой строгой… – Девочка перестала бежать.

– Какой бы ты хотела быть сейчас… понимаю, но ты уже не она.

– Хорошо, – послушав Ворона, сказала Девочка. В этот момент смирившееся тело подхватил поток ветра, руки стали ловить летящие зонтики: в горошек, прозрачные, кружевные. Девочка снова побежала, ловя на лету и удерживая ручку пойманного зонта: она искала равновесие.

– За кем ты сейчас бежишь? – Ворон был обеспокоен.

– Та девушка с зонтом. Ей семнадцать. Она полна сил и мечты. Роза в бутоне с созревшими лепестками.

– Ты ловишь зонтики, чтобы спрятаться от дождя? – Ворону не нужны были зонты: капли отскакивали, как ягоды черники, от его спины и выписывали в воздухе вопрос.

– Чтобы защитить себя! – отвечала Девочка.

– Это зонтик из прошлого. Он не защитит тебя от настоящего дождя, от дождя настоящего. И ты не поймаешь её, ей семнадцать, она быстра и сильна. Но спустя двадцать лет она устанет бежать. Ты устала бежать. Первые двадцать лет ты бежала за мечтами, а потом за воспоминаниями о мечтах.

– Мы когда-нибудь встречаемся?

– Да, но только в тот момент встречаются мечта и воспоминание, и мы сгораем.

Ворон прикрыл девочку крылом. Она отпустила зонтик. Осень пахла дымом. Можжевеловая вода падала дождём с Небес.

Седой орёл

– Кто это? – спросила Девочка.

– Седой Орёл, и он улетает, – ответил Ворон.

– Но ему машет с земли плачущая Девушка.

– Потому что Седых Орлов нельзя приручить, они всегда будут смотреть в Небо.

– Но когда-то он оказался рядом с Ней?

– Потому что был ранен, а раненые птицы и звери приходят к тёплым рукам.

– И им хорошо?

– Да. Им хорошо, и они верят, что им хорошо, пока Небо их не позовёт.

– А потом? Когда Небо позовёт?

– Потом они залечивают раны.

– И сразу улетают?

– Нет, не сразу. Сначала они не смотрят в Небо, потом смотрят в него во снах, потом прячутся и пытаются рассмотреть свои крылья. Даже увидев крылья, Седые Орлы улетают не сразу. Они ещё врут себе, что им хорошо в тёплых руках. И вдруг порыв ветра поднимает их крылья – и больше никто и ничто их не остановит.

– А Седые Волки?

– Их зовёт Лес.

– А Седые Рыбы?

– Их зовёт большая Вода. Они не живут в аквариумах. Их плавники ржавеют, и они задыхаются.

– Задыхаются в воде?

– Да. В тёплой домашней очищенной воде.

– И что сказать Той, что плачет и машет руками?

– Чтобы больше не подбирала раненых тварей.

– А если Она знала об этом?

– Может, и знала, ведь Седые перья, шерсть, чешуя такие красивые.

– А чем же Её утешить?

– Тем, что она прикоснулась к красоте чистой пробы Неба, Леса, Воды.

– Это стоит её слёз?

– Каждый решает сам.

– Так пойдём же Её утешим.

– Нет. Она ослеплена Орлом и нас не видит.

Девочка и Ворон посмотрели на Небо и ушли в касании рука к крылу.

Черничная подпись сна

Девочка спросила: «Почему у меня складка у губ?»

Ворон улыбнулся: «Потому что ты спишь и просыпаешься с улыбкой. Эта складка как подпись сна, он так расписался на твоём лице».

– А что, сон может расписываться по-другому?

– Ну да, ты же видела. Кому-то он расписывается на лбу. Складка на лбу – человек весь день и всю ночь морщит лоб, будто пытается вспомнить что-то важное или упущенное. Кому-то сон расписывается под глазами, и человек во сне плачет. Тогда сон слизывает его слёзы, а след остаётся. Как камень, брошенный в воду, оставляет круги на поверхности.

– Синие круги под глазами?

– Ну да, вода-то синяя.

– А ещё есть складочки на шее.

– Да. Такой человек вообще не спит. Сон его укладывает-укладывает, а он не спит, вот складочки на шее и остаются. От сопротивления.

– Так вот она какая, подпись сна… А почему черничная?

– Потому что ночь как ягода черника, чёрно-синяя, и чернила, которыми сон пишет, тоже чёрно-синие. Так и повелось: черничные чернила, черничные ночи, черничная роспись. Дай я поцелую твою улыбку.

И Ворон поцеловал складочку у губ Девочки.

25-е число

– Что с тобой, Девочка?

– Упала. Не могу ходить.

– Давно?

– Давно. Тридцать четыре года назад. Упала двадцать пятого числа, с тех пор не могу встать.

– И что делаешь?

– Убегаю от него.

– От числа?

– Да.

– Дай-ка угадаю – потому и падаешь, что убегаешь.

– Я боролась с ним.

– Как?

– Пыталась проспать. Все двадцать пятые числа месяцев, но просыпалась.

– Кто-то будил тебя?

– Да, двадцать пятое число проливало на меня кофе.

– А ещё как боролась?

– Не принимала решений двадцать пятого числа. Они всегда неверные.

– Ещё?

– Не общалась с людьми, рождёнными двадцать пятого числа.

– Может, стоит попробовать и это не страшно?

– Пробовала. Выходила замуж за человека, рождённого двадцать пятого числа, оказался Иван Грозный.

– Звучит уже грозно.

– Да. Так и случилось.

– Может, стоит прыгнуть?

– Пыталась из двадцать четвёртого в двадцать шестое, но порывом ветра меня отбрасывало в двадцать пятое.

– О, Девочка. Пересчитай календарь и вычти двадцать пятое число.

– Но мой год станет короче на двенадцать дней.

– А ты живи два раза в седьмом числе. Седьмое число для тебя не опасно?

– Нет, седьмое неопасно, а почему седьмое?

– Ну… два плюс пять равно семи, и ты не потеряешь дни в календаре.

– Спасибо, – Девочка улыбнулась, – но я всё ещё не могу ходить. Посижу тут до двадцать шестого. Встретимся? Завтра?

– Да. Не сегодня. Завтра.

И Ворон сел рядом с Девочкой, чтобы встретить её двадцать шестого числа.

Серебряный трамвай

Девочка и Ворон сели в серебряный трамвай. От зимнего солнцестояния до весеннего равноденствия летит по замёрзшим озёрам, прудам и рекам, словно паук по паутине, серебряный трамвай. Иней нитями покрывает поверхность перламутрового стекла.

Быстро идёт серебряный трамвай, не делая остановок, – иначе утонет в неверии или неверности своих пассажиров. И только хрустальный колокольчик звенит в начале и конце пути.

В серебряном трамвае каждый садится у окна и смотрит пепельный фильм о своих несбывшихся мечтах. Минуты летят, как белые пчёлы, что кружат и бьются в стёкла окон. А если все места заняты, значит, вам ещё не время, значит, оно ещё не пришло.

Девочка и Ворон сели в серебряный трамвай, потому что их время уже ушло и ещё не пришло. Они поймали бабочку времени и стали вне его.

Огненная земля

– Кто это? – спросила Девочка, показывая в Небо.

– Это влюблённые, – отвечал Ворон.

– А почему они такие страшные, как угольки от костра?

– Потому что они обжигают друг друга словом и сгорают. У них нет кожи. Они очень ранимые.

– А потом?

– Потом они сливаются в поцелуе, они обтягиваются одной кожей.

– Как одеялом в холод?

– Да, как одеялом, только кожа и крылья у них перламутровые, как жемчуг.

– Они летят, летят! – закричала Девочка.

– Какие они красивые, светятся, в них луна и солнце, – Ворон зачарованно смотрел в Небо.

– Куда они летят? – Девочка восхищённо смотрела и бежала за птицей.

– Не знаю, может, они и сами не знают, но лететь им нужно в одну сторону, иначе перепонка лопнет, и им будет больно.

– А как же они спят в полёте?

– Спят они в раковине, это их дом. Они сейчас – жемчужина, чей перламутр отдан друг другу.

– Это больно?

– Что?

– Отдавать перламутр? Больно?

– Некоторые считают это наказанием. Остаются шрамы, раны.

– Будто соскребаешь с бусины?

– Можно и так сказать, – Ворон погладил Девочку крылом по голове. – Пойдём, не будем им мешать.

И они пошли под одним крылом, крылом Ворона, в свою раковину.

Серая шева и белый жаворонок

Она спала, положив голову на одно крыло Ворона и укрывшись другим. Она была жемчужиной, что делилась с Ним перламутром.

– Ты снился мне, – улыбаясь, сказала Девочка, – ты был во сне и здесь, на земле, одновременно.

– Я пришёл в твой сон, потому что это было твоим желанием.

– Я так хотела?

– Да.

– Но я боялась за тебя во сне.

– Я был твоим страхом.

– Значит, мы видим во сне желания и страхи?

– Да.

– А кто ещё видит наши сны?

– Когда мы спим, над нами летают серая шева и белый жаворонок. В клювах они приносят сон и живут нашим временем, потому и вечны.

– Шева?

– Сова. Она является в полночь, а жаворонок утром, потому есть «ночные» и «утренние» люди. Ночные засыпают поздно, а утренние рано.

– А кто у нас?

– У нас я, Ворон, я же птица, – засмеялся Он.

Метель вверх

– Смотри, метель на улице! – Девочка стояла у окна. Подошёл Ворон.

– Красиво, всё белое.

– Снежинки летят не вниз, а вверх.

– Да, когда-то река Сиддхартхе поднесла чашу с рисом против течения.

– Когда такое бывает? – спросила Девочка.

– Когда просветление, – ответил Ворон.

– А снежинки вверх когда бывают?

– Когда Небо оказывается сильнее Земли.

– А когда Небо сильнее Земли?

– Когда любишь. Тогда стихи и снег летят вверх.

– Стихи и снег – это стихия?

– Да. Это стихия. И можно погибнуть.

– Улететь высоко, а вдруг Земля окажется сильнее?

– Да. Так разбиваются Поэты. Они поднимаются высоко, но Земля их тянет, притягивает, закон гравитации.

– И что тогда? Не летать?

– Можно смотреть на метель из окна, так спокойнее.

– Видишь, сколько людей задёрнули шторы в окнах. Они никогда не летали?

– Может, и летали, но упали, и теперь метель им снится. Во сне Поэты сильнее Земли и людей.

– А когда они просыпаются?

– Тогда снова забирают силу из сна и закрывают шторы, чтобы не звала.

– Кто?

– Метель вверх.

– Так полетели? – улыбалась Девочка. – Я не опускаю штор.

– Девочка, нужна сила тем, кто рождён без крыльев. Нужна любовь.

– Я люблю! – крикнула Девочка и полетела.

– Кого?

– Жизнь, Небо, снег люблю!

Её голос становился всё тише. Она оторвалась и полетела.

– Ты забыла, что я птица и у меня есть крылья! – Ворон взлетел вослед и догнал Девочку в Небе.

– Садись мне на спину! – предложил он ей.

– Тогда мне нужно перепрыгнуть от своего полёта к твоему, и в прыжке я могу упасть.

– Прыгай! Не бойся, доверься! – Она посмотрела в глаза. Она тонула в их прозрачной воде. Чтобы не утонуть, нужно лететь. Прыгнула, и они полетели вместе на одних крыльях. В метель вверх.

Аквамариновые стихи

Они опустились на дно моря. Тёмный тяжёлый слой воды осветился.

– О, к кому-то пришло озарение! – сказал Ворон.

– Но сейчас ночь, – удивилась Девочка.

– Ночью вдохновение приходит чаще, ночью море поэзии напоминает новогоднюю ёлку. Загораются новые огни.

– А если это не огни, а игрушки?

– Тогда о них забывают. Они просто блестят.

– Я знаю! – воскликнула Девочка. – Пушкина в бронзе отлили с босыми ногами. Муза к нему по ночам приходила.

Вспышка света сделала морское дно синим. Водоросли, ракушки переплелись в глубинах сознания.

– А почему так глубоко живут стихи?

– Потому что они должны быть глубокими.

– А если Поэт не умеет плавать? – не унималась Девочка.

– Не умеет писать. Загребает по поверхности.

– А кто боится воды?

– Тот стихов не пишет. Легче на суше.

– А детские стихи, они тоже глубокие?

– Детские ещё глубже, они под слоем дна.

– Ой, новая вспышка, побежали посмотрим, родилась Рифма из Пены Донской!

И они побежали.

Золотой ветер

Они попали в золотой ветер. Деревья сыпали золото на прохожих. Листья падали и улыбались. Они дождались полёта. Кто-то летел подобно камню, кто-то витиевато, словно вензеля на фамильном гербе, кто-то вязко, как слюна.

– Что это? – спросила Девочка

– Золотой ветер, – ответил Ворон.

– А почему листья улыбаются?

– Это не листья. Это надежды людей.

– Они, похоже, не грустят, надежды? – Девочка не опускала головы, она была в Небе, с ветром.

– Конечно нет. В любой надежде прячется улыбка, ведь на то она и есть надежда.

Мимо них пролетел лист, звеня смехом, словно колокольчик. Ворон сразу объяснил:

– Это надежды детства. Они прозрачны и чисты.

– Что ж так быстро лист упал?

– Дети быстро растут.

Другой лист долго кружился и ожидал, что его подхватят.

– Дай угадаю, это надежда любви, – предположила Девочка. – Она всегда ждёт второго танцора.

– Вот видишь, – согласился Ворон, – ты присмотрелась.

– А может, потанцуем с этим листом?

– Нельзя.

– Почему?

– Потому что на листе уже записано, с кем ему танцевать.

– Где записано? – удивилась Девочка.

– На прожилках. Ведь это записи, посмотри.

– Как ладонь человека?

– Да. С линиями судьбы.

Листья падали. Внизу ползал Ёжик и собирал листья на спину.

– Что он делает? Зачем ему чужие надежды?

– Он готовится к зимней спячке. Собирает золотые листья, сшивает себе одеяло, и надежды ему снятся.

– И другой Ёжик тоже?

– А другой собирает, чтобы читать и записывать.

– Ёжик-писатель? – засмеялась Девочка.

Ёжик сурово посмотрел на неё, но нужно было спешить, листопад завершался, ветер стихал, золото просачивалось в сны людей.

– А что станет с другими листьями?

– Они так и не сбудутся. Но на следующий год снова будет весна.

Один лист прилетел Девочке прямо в руку.

– Это же моя надежда! – воскликнула она. – И она сбылась, я люблю!

– Потому он и упал тебе в ладонь.

Девочка смеялась, держа свой лист под Золотым ветром. Ворон улыбался и ждал своего листа, один коснулся его крыла.

«Уже рядом, – подумал Ворон, – уже скоро. Скоро сбудется».

Украденный сон

Поутру Ворон сказал:

– Ты украла у меня сон.

– Как это? – спросила Девочка. – Разве ты не спишь по ночам?

– Сплю, но мой сон сбежал в твой и там остался.

– И что в этом плохого?

– Я вижу твои сны. Ем бисквитных клоунов в колпаках из сливочного крема, особенно хрустит на клюве засахаренная клюква.

– Да, – Девочка покрылась клюквенным румянцем, ей стало не по себе, будто кто-то подсмотрел её тайны. В эту ночь она действительно ела во сне пирожное в виде клоунов, откусывая их колпаки. Она была королевой. Придворные шуты боялись и воспевали её.

– А почему? Ну, твой сон сбежал?

– В твоём, видимо, слаще… – растерялся Ворон.

– Ты хотел сказать, сладостнее, – заулыбалась Девочка, клюквенный румянец сползал с щёк, как растаявшее масло.

– Я хотел бы видеть своих прадедов, а вижу королевский двор, – сердился Ворон.

– Прадеды – это большие вороны, что на полях брани семьями летают над падшими воинами?

– Павшими.

– Что?

– Не падшими, а павшими. Падшие ангелы, а воины павшие.

– Тогда это один и тот же сон, – неуверенно сказала Девочка. Она стеснялась авторитетного Воина.

– Как это?

– Ну сон про власть. Поле брани и королевский двор – это один и тот же сон…

– … про власть, – продолжил он, понимая, к чему ведёт Девочка.

– И тогда твой сон не сбежал, мы просто разделили его на двоих.

Ворону не нравилось делить один сон на двоих, ему вообще не нравилось что-либо делить, но он улыбнулся и больше про сон не заговаривал.

Терракотовое время

Бывают дни, когда стрелка настенных часов не совпадает по ритму со стрелкой часов наручных. Они ревностно друг друга обгоняют.

– Ты же приручена, ты ручная стрелка, куда тебе спешить? – смеётся Стрелка Настенная.

– А ты на стене как в застенках, а у стены, как водится, песен не складывается, это тупик, – отвечает ей Ручная.

– Ты вообще должна мурлыкать хозяину и выгибать спину под ладонь, как ты ещё прямая, удивляюсь.

– А ты от страха, что тебя расстреляют, всё прячешься и ходишь маятником туда-сюда, туда-сюда.

– Так это не от страха, это оттого, что хозяин забывает часы перевести!

– Хозяин! Слово-то какое, рабское, как и твоё сознание!

– Замолчите! – не выдержала Девочка. – Невозможно же уснуть, вы обе – взялись за руки и пошли дружно одномоментно, а я наконец усну.

– И спи, – в один голос сказали стрелки, – вон Ворон спит, и ему снится время.

Девочка уснула, а утром спросила Ворона, что ему снилось.

– Песок, много песка утекло.

– Воды.

– Что?

– Говорят, много воды утекло.

– Но мне снился песок! И он пересыпался дюнами с одного холма на другой.

– Как сквозь пальцы.

– Что?

– Говорят, как сквозь пальцы песок.

Стрелки подмигнули друг другу: «Говорили же мы, что ему время снится. Песочные часы», – и зашагали дружно.

Алмазная пыль

Был февральский день, в воздухе повисла алмазная пыль.

– Белые пчёлы вернулись, снова забыли имена.

– Атомы, – сказал Ворон, – уж одно-то имя они сегодня унесут на крыльях – имя Демокрита.

– Это от которого демократия?

– Да нет, Демокрит сказал, что мир состоит из атомов, но в пятом веке до нашей эры ему никто не поверил. «Докажи!» – кричал народ. И он сказал: «В луче солнца вы видите танец пылинок, но если нет солнца, не значит, что нет пылинок».

– Что нет танца! – кивнула Девочка. – И что Демокрит?

– Он сказал: «У меня нет Луча, который бы доказал вам, что атомы существуют, но это не значит, что они не существуют».

– Витиевато. А что народ?

– Народ? Приговорил его к смертной казни.

– И Демокрит стал атомом?

– Да нет, – Ворон засмеялся, – Демокрит-то выкрутился, а вот Левкиппа казнили.

Девочка крикнула: «Де-мо-крит!»

– Что ты делаешь?

– Хочу, чтобы белые пчёлы услышали и обрели это имя.

– Они иногда могут ошибаться.

– Как это?

– Обретать и разносить по свету другие имена.

– Как это?

– Имя Герострата слышала?

– Тот, кто сжёг Храм Артемиды?

– Вот именно. А кто построил этот храм, знаешь?

– Нет.

– Херсифрон. И его сын Метаген.

«Херсифрон!» – крикнула Девочка в поток снега.

Алмазная пыль поменяла очертания. Она стала танцевать, и в этом танце виднелся Храм и Демокрит на Корабле, путешествующий по Небу.

Чай с золотыми рыбками

– Какой будешь на завтрак чай?

– Чёрный, как мои крылья.

– Чёрный как ночь, помню, а мне зелёный, дневной лист дерева.

– Ночью они все чёрные.

– Сегодня холодный чай с золотыми рыбками.

– Маленькими мармеладными золотыми рыбками. Наливай!

Рыбки прыгали и щекотали внутренние стенки чашек. Чашки смеялись. Девочка смеялась. Ворон улыбался. Он всегда смеялся беззвучно, со слезой в глазах.

Вавилонский кран

Девочка и Ворон редко залетали в Город. В этот раз под Небом Голубым Город казался не просто золотым, а перламутровым. Они летели, они давно научились летать вместе, так как давно научились вместе спать. Все пары, что делят один сон на двоих, могут разделить на двоих и одно Небо.

– Людей, показалось, прибавилось?

– Что?

– Людей?

– Количественно да.

– А качественно?

– Не нам судить.

– Ой, смотри, Кран!

Кран был высокий, его рука заросла плющом изумрудного цвета, а из глубины плюща выглядывали яблоки. Они только наливались соком и на свету были матовые.

– Что это?

– Строительный кран.

– А что он строит?

– Надежды, конечно.

– А на каком языке?

– На разных.

– Но они на разных языках не понимают друг друга.

– Потому и строят плохо.

– А яблоки кто ест?

– Говорят, кто их откусил, больше сюда подняться не может. Слишком высоко.

Ворон облетел Кран вкруг диалектической спирали:

– Птицы иногда яблоками лакомятся, а так они стали метафорой.

– Яблоки?

– Ну да.

– Но ты же птица?

– Ну да.

– Сорви мне яблоко, как представлю, какое оно сочное, захлёбываюсь.

– Э-э-э, нет, а потом ты предложишь мне его отведать. Э-э-э, нет.

Девочка не была любопытна. Ворон так и говорил: «Ты не очень-то любопытна», поэтому забыла про яблоко, но в конце полёта спросила:

– А Кран-то как называется?

– Вавилонский, – ответил Ворон, стряхивая с черничных крыльев росу.

Дубовый паркет

Ворон очень любил дерево. Сидеть на нём, смотреть на него. Он мог смотреть на оттенки паркета из дуба, палисандра, клёна, амаранта, груши.

– Но это же всё дерево, порода?

– Порода породе рознь, – говорил он, – ещё скажи, что красное дерево или табачное, розовое или чёрное похожи.

– Ну нет, внешне они не похожи.

– Что значит внешне?

– Ну, стволы у них разные.

– Стволы? Вот это критерий!

– Не смейся, художники их по-разному опишут.

– Поэты.

– Что?

– Поэты опишут, а художники напишут. Все судят по внешности.

– Я не сужу по внешности.

– Но ты сказала «ствол».

– Ствол – это срез, он неповторим, как наши дети, это и есть порода, как отпечатки пальцев.

– У меня нет пальцев, как нет срезов. Моё крыло цельно и монолитно.

– А что ты видишь, глядя на паркет? Разве не рисунок?

– Я вижу, как по нему ходили люди, танцевали шамби, роняли хрусталь, бисквит и ажурные подвязки, как на него падал деревянный глобус, как кололи штыками парадные портреты вместе с их оригиналами, как катились жемчужины с корсетов и волочилась бордовая бархатная лента вслед гробу, обитому едкой хвоей.

– Так это и есть срез! Ты говоришь про плоды времени, неважно, палисандр это или груша.

– Важно, «по плодам их узнаете их. Собираете ли с терновника, виноград или с репейника смоквы[5]5
  Матф. 7:16


[Закрыть]».

Девочка и Ворон сидели рядом и смотрели на лес. Про время они не только говорили, но и молчали.