Текст книги "Еврейское остроумие. Десять заповедей"

* * *

Однажды, во время тяжелой засухи, жители одного из местечек Польши объявили пост и день молитвы о дожде.

Проходя мимо дома ребе Авраама-Гешеля из Апты, они с удивлением увидели, что цадик ест и пьет.

На удивленные вопросы хасидов ребе ответил:

– Когда вы не едите и не пьете, вы не нуждаетесь в дожде и урожае. Ваша молитва остается неуслышаной. Но если Всевышний видит, что мы нуждаемся в еде и питье, наверняка смилостивится и даст дождь.

* * *

Висит еврей над пропастью, уцепился руками за кустик. Смотрит в небо и говорит:

– Боже, помоги!

– Отпусти куст! – раздается с неба.

– Боюсь!

– Отпускай, кому говорят!

Еврей жалобно:

– Скажите, а там наверху еще кто-нибудь есть?

* * *

Приснился одному еврею ангел.

– Ты ведешь праведную жизнь, и Бог решил вознаградить тебя. Чего ты хочешь: славы, денег, власти, мудрости?

– Мудрости, – подумав, сказал еврей.

– Ты стал мудрейшим из мудрых! Что скажешь?

– Деньгами надо было брать!..

* * *

– Хаим, о чем ты молишься?

– Чтобы Господь послал мне 900 ООО долларов.

– А почему не 1000000?

– Ну, это – нереально!

* * *

«Господи, – молит Бога еврей, – пошли мне выигрыш в лотерею десять тысяч рублей! Клянусь, что тысячу из этих денег я потрачу на бедных… Если же Ты мне не веришь, вычти десятую часть и Сам потрать ее на бедных, а мне дай выиграть остальное, но отбирать у бедного еврея тысячу рублей – это все-таки грабеж!»

* * *

Еврей приходит в синагогу и начинает молиться:

– Господи, ну помоги мне выиграть в лотерею! Вон Моня телевизор выиграл, Розочка – стиральную машину, а Рабинович – вообще «Волгу». А я ничего никогда не выигрывал. Ну сделай так, чтобы я хоть что-нибудь выиграл!

На небесах все слушают мольбы бедного еврея. Всем его дико жалко. А Бог никак не реагирует. Моисей не удержался и сказал:

– Господи, ты же слышишь, как он просит. Тебе что, сложно сделать так, чтобы он выиграл? Это ж для тебя пара пустяков!

Бог разводит руками и говорит:

– Ты что, думаешь, я сам не хочу ему помочь?! Но пусть он хотя бы купит лотерейный билет!

* * *

– Сказано в Писании: «Золото принадлежит мне, и мне принадлежит серебро». Вот я и попросил у Бога: «Если все золото и серебро твои, что для тебя, Господи, какие-то 10 тысяч?! Одолжи мне их только на один день».

– Почему же только на один?

– Потому что один день для Бога – это все равно, что тысяча лет. Ибо сказано в Писании: «А тысяча лет для Тебя – день вчерашний».

– И что же Бог тебе ответил?

– Велел подождать до завтра.

* * *

У Янкеля была корова выдающейся удойности, на которой держалось благосостояние всей семьи. Но его молодая жена не прочь была прикинуться больной, чтобы муж; вокруг нее посуетился. Однажды это ей удалось особенно хорошо, и Янкель пообещал Богу за благополучное исцеление жены отдать корову на нужды синагоги. Услышав это, Сара и притворяться перехотела.

– Как же мы будем жить без коровы? – испуганно спросила она.

– Проживем как-нибудь. Видишь, я только пообещал, а ты уже встала, а когда деньги в синагогу отнесу – совсем выздоровеешь!

Отогнал он корову на ярмарку. Стоит, держит в одной руке гуся, а другой корову гладит. Корова хороша! Набежали покупатели:

– Корову продаешь?

– Да.

– Дорого?

– Нет, не дорого, но только вместе с гусем.

– Это как?

– А так: за гуся шестьдесят рублей, а за корову – рубль. Но только вместе!

* * *

Еврей идет по шаткому мосту. «Если доберусь до той стороны, – думает он, – пожертвую десять рублей в благотворительную кассу».

Та сторона уже близко, и он начинает размышлять: «Десять рублей – это не выручит кассу. Что такое для кассы десять рублей? Тьфу! А для меня – большие деньги. Пожертвую я рубль. И обет исполню, и не разорюсь… Хотя… Зачем им рубль? Не буду позориться, ничего не пожертвую!»

И тут порыв ветра качнул мост.

– Да ладно! Уже и пошутить нельзя! – испугался он.

* * *

После кораблекрушения спаслись два еврея, они в шлюпке, а вокруг до горизонта никого нет – ни земли, ни корабля.

– Господи, – молится один еврей. – Если мы выберемся отсюда целыми и невредимыми, я пожертвую половину своего состояния на богоугодные дела.

Они начинают грести, но на следующий день картина не меняется.

– Боже всемилостивый! – молится еврей. – Если Ты нас спасешь, я отдам две трети своего состояния!..

На третий день, в отчаянии:

– Боже! Если мы с Твоей помощью выберемся из этой переделки…

– Стой! – кричит ему второй. – Молчи! Кажется, на горизонте земля!

* * *

Царская Россия. Еврей-анархист приговорен к смерти. В камеру к нему приходит раввин:

– Я здесь, чтобы помочь вам общаться с Богом.

– Зачем мне для этого вы? – отвечает ему осужденный. – Через полчаса я буду беседовать с вашим шефом лично.

* * *

Еврей в синагоге:

– Господи, что делать? Мой сын крестился.

Голос сверху:

– И у меня та же проблема.

Молитву нельзя прерывать разговорами, можно только молча делать жесты.

Поручика Ржевского и корнета Оболенского определили на постой к еврею. Они зашли и попытались привлечь внимание хозяина. Но все их вопросы остались без ответа. Раздраженный поручик по-хозяйски уселся и заявил:

– Корнет, сбегайте-ка за выпивкой, закуской, да и пару баб захватите…

Тут хозяин поднял руку с тремя отставленными пальцами, энергично зашевелил ими и даже замычал.

* * *

Еврей может молиться где угодно, важно лишь повернуться лицом в сторону Иерусалима. Но, конечно, он предпочтет пойти в синагогу, где есть миньян.

В синагогах у восточной стены (по направлению к Иерусалиму) расположены почетные места, где сидят самые уважаемые и образованные члены общины.

* * *

Одному богатому, но глупому еврею удалось, подкупив шамеса, получить себе постоянное место у восточной стены, да еще рядом с раввином.

Увидев нового соседа, раввин удивлен. А тот норовит вступить с ним в беседу. Как раз читают текст молитвы: «Адам убехема тошиа Ашем» («Людей и скот спасаешь ты, Господи!»).

– Ребе, – спрашивает еврей, – как это скот оказался рядом с людьми?

– Думаю, без шамеса там тоже не обошлось, – отвечает раввин, бросив взгляд на соседа.

* * *

Местечковый раввин предлагает зажиточным евреям жертвовать на ремонт синагоги:

– Евреи! Посмотрите, как выглядит наша синагога: стекла разбиты, занавески истрепаны, вокруг грязь – настоящий бардак…

Радостный голос из зала:

– Вот именно…

– Что вы хотите этим сказать, господин Кацман??

– Да нет, ничего… Просто я вспомнил, где оставил свой зонтик!

* * *

В одно маленькое еврейское местечко к своим родственникам приехал погостить на несколько дней богатый еврей. Приходит в синагогу:

– Ребе, я привез большую сумму денег, хочу после праздника присмотреться насчет того, не начать ли тут какое-нибудь дело. Что вы скажете о здешних людях, ребе, честный ли тут народ?

– Давайте поговорим об этом после праздника.

– Хорошо, ребе, а скажите, могу ли я оставить у вас на хранение свои деньги и драгоценности?

Польщенный ребе говорит:

– Мне, конечно, очень приятно, что вы, такой уважаемый человек, мне доверяете, но я ничего не могу от вас принять без свидетелей. Подождите, я сейчас позову шамеса и двух уважаемых членов нашей общины.

Вошли двое пожилых евреев и шамес. Раввин говорит им:

– Я при вас беру это все на хранение и запираю в сейф.

Проходит время, и еврей приходит к раввину забрать свои вещи.

– Какие ценности?! Я ничего не знаю.

Еврей начинает возмущаться:

– Как?! Мы же сделали все при свидетелях!

Приходят свидетели. Раввин говорит им:

– Вы слышите, он уверяет, что я у него брал какие-то ценности, и все вы были свидетелями. Так вот, я хочу вас спросить: вы что-нибудь такое видели?

Те хором отвечают, что они не видели никаких ценностей. Еврей схватился за сердце и со стоном опустился в кресло. Раввин отпустил «свидетелей», открыл сейф, достал деньги и драгоценности и возвращает их хозяину. Тот вообще ничего не понимает.

– Послушайте, ребе! Для чего вы устроили эту комедию?

– Но ведь это вы, уважаемый, спрашивали меня, честные ли здесь люди!

* * *

Еврей приехал из России в Америку. Ищет синагогу.

– А вам какую? – спрашивает сосед. – У нас в квартале есть литовская, польская, румынская, венгерская синагоги.

– Скажите, а нет ли поблизости еврейской синагоги?

* * *

Однажды пришел к ребе Цемах-Цедеку хасид, которому была не чужда гордыня. Ему было трудно принимать слова критики, которые то и дело бросали в его сторону другие хасиды.

– Ребе! Я уже не могу входить в синагогу. Все топчут меня!

– Да что ты такое говоришь?! Каждый, кто входит в синагогу, наступает на тебя?! Может быть, все дело в том, что куда не ступишь, везде твой длинный нос или жадные руки!

* * *

Для еврея большая честь прочитать в синагоге вслух отрывок из Торы. За эту честь приходится раскошеливаться. Но делают это в будни, так как евреям в субботу и в праздники нельзя прикасаться к деньгам.

Некий уголовник предлагает значительную сумму за возможность прочитать вслух один из таких отрывков. Представители общины соблазняются деньгами и соглашаются.

Когда за деньгами приходит шамес, то вор говорит:

– Денег у меня, конечно, нет, но вы не волнуйтесь – я добросовестно отсижу за всю сумму.

Хаим прочитал вслух Хафтару, но обещанных денег не отдал. Шамес случайно встретил его на привокзальной площади и поднял скандал. Городовой решил разобраться и спросил:

– Что тут происходит?

– Он не заплатил за Хафтару!

– Или сейчас же заплатите, или верните ему эту самую Хафтару! – строго сказал полицейский.

* * *

Один необразованный крестьянин вошел в синагогу помолиться. Послушал он, как люди возносят Богу молитвы, и тоже захотел выразить Ему свою любовь. Встал он перед ковчегом, где хранится свиток Торы, и начал проникновенно повторять без конца все буквы еврейского алфавита: алеф, бет, гимел и так далее. Услышав его, люди удивились, а потом начали смеяться над малограмотным человеком.

– Да он не знает даже самых простых субботних молитв! – корчился от смеха шамес.

Перестав произносить буквы, крестьянин наконец обратился к Богу:

– Владыка мира! Человек я простой, необразованный, но ой как хочется найти слова для прекрасных молитв Тебе! А их у меня нет, этих слов. Поэтому выслушай, Боже, как я читаю буквы, и Сам составь из них слова, что выразят любовь к Тебе, которой полно мое сердце.

* * *

Как-то сапожник пришел к раввину и сказал:

– Скажи, как мне поступить с утренней молитвой? Мои клиенты – небогатые люди, у них всего лишь по одной паре обуви. Я беру в ремонт их обувь вечером и работаю большую часть ночи. К рассвету я не успеваю все закончить, а ведь людям нужна обувь до начала работы. Как же мне быть с утренней молитвой?

– Как ты молился до сих пор?

– Иногда я быстро проговариваю молитву и возвращаюсь к работе, но затем мне становится не по себе. Иногда мне приходится и вовсе пропускать молитву. В этом случае я также ощущаю чувство какой-то потери, и каждый раз, когда поднимаю обувной молоток, я почти слышу вздох своего сердца: «Как же мне не везет; у меня совсем нет времени на утреннюю молитву!»

– Если бы я был Богом, – ответил раввин, – то этот вздох для меня был бы дороже самой молитвы.

* * *

Однажды ребе Рашаб беседовал с хасидами в предвечернее время. Разговор затянулся до времени минхи. На стол подали чай, но хасиды не могли решить, что делать прежде: пить чай или молиться.

– Если вы хотите и спокойно и не торопясь выпить чаю, надо прежде помолиться. Но если вы хотите спокойно и не торопясь помолиться, надо прежде выпить чаю, – сказал ребе.

* * *

К местному богачу пришли представители общины. Поскольку хозяин знает, что они будут просить денег, он не прерывает молитву.

– Реб Хаим, напомню вам: ради мицвы молитву можно прервать в любую минуту, благотворительность – дело в высшей степени богоугодное, а мы хотим попросить у вас денег для одного дела.

– Значит, прервать?

– Да, пожалуйста!

– Ответить, значит?

– Мы вас слушаем очень внимательно!

– И я отвечу: вы не получите ни копейки!

* * *

Еврейская община в Германии просит одного польского раввина дать отзыв о знакомом ему кандидате в раввины и получает ответ: «Он – Моше (пророк Моисей), Ибн

Габирол (средневековый еврейский философ в Испании) и Герцль (сионистский лидер) одновременно».

Получив место, молодой человек оказывается ни на что не пригодным. На претензии пострадавшей общины раввин отвечает: «А теперь вы просите меня разъяснить мою рекомендацию? Ну что же, объясню. Я имел в виду, что он косноязычен, как Моше, не знает немецкий, как Ибн Габирол, который его не знал, и ничего не смыслит в иврите, как уважаемый Герцль».

* * *

Литовские раввины, миснагеды, отличались ученостью, приобретенной за долгие годы учебы. Желая похвалить такого раввина, евреи называли его ламдан. Хасидские же раввины были замечательны не столько знаниями, сколько набожностью.

Молодой человек из Ковно претендовал на место раввина в Германии, и немецкая община просила у ковенского раввина дать о нем отзыв.

– Он – единственный в своем роде, – отвечал раввин. – Он сразу и хасид, и ламдан.

Когда претендент получил место, оказалось, что он ни на что не годен.

– Как вам не стыдно было его нам рекомендовать? – упрекает немецкая община ковенского раввина.

– Я сказал вам чистую правду, – отвечает тот. – Он не хотел учиться, как хасид, и не набожен – точно, как ламдан!

* * *

Ешиве-бохер поздно ночью сидит в одиночестве над своими фолиантами. Вдруг, с недосыпу, ему чудится непонятный шорох. Он начинает рассуждать:

– Что это такое? И что мне делать? Может, это кошка, тогда – «брысь»! А если злой дух, тогда – «Шма, Исроэл!» Но может быть – это воры, тогда – «карау-у-ул!».

* * *

К раввину-реформатору приходит еврей из соседней общины:

– Ребе, у меня возник конфликт с Богом.

– А почему вы не пошли к своему раввину?

– Он человек богобоязненный, постоянно защищает точку зрения другой стороны, и я подозреваю его в предвзятости.

* * *

Рабинович в жару в синагоге снял пиджак. Раввин сделал ему замечание.

– Ребе, мне сама английская королева разрешила снимать пиджак.

– При чем тут королева?

– При том! Я был в Англии в составе делегации, нас пригласили на обед к королеве. Я снял пиджак и повесил на спинку стула, а королева сказала:

– Рабинович, пиджак у себя в синагоге будете снимать!

* * *

Проповедник яростно обличал в своей проповеди тех, кто оскверняет шабес, открывая в этот день лавку. Во время сбора пожертвований он получил самую большую сумму от самого большого грешника, который всегда торговал в субботу.

– Спасибо вам большое, – сказал торговец. – Вы так напугали моих конкурентов, что теперь они не осмелятся открывать лавку в шабес!

* * *

Некоторые еврейские общины были настолько бедны, что на большие праздники попасть в синагогу можно было, только купив входной билет.

Служба уже началась. К синагоге подбегает еврей и хочет войти. Шамес останавливает его:

– Стоп! Где ваш входной билет?

Еврей:

– Побойтесь Бога! Мне срочно нужно поговорить с моим зятем, он тут молится!

Шамес хитро подмигивает и говорит:

– Ах ты, жулик! Ты просто хочешь помолиться задаром!

* * *

Раввин, обнаружив недостаток средств, поступающих на нужды общины, гневно клеймит в проповеди скупцов:

– Как платить налоги – так вас нет, а как лежать на еврейском кладбище – так все ломитесь!

* * *

Кагал обращается к торговцу углем с просьбой: не мог бы он пожертвовать ей шесть вагонов угля? Торговец мнется:

– Для меня такое пожертвование не по силам, но я готов продать вам его за полцены.

Ударили по рукам. Община отгрузила три вагона. Через пару месяцев торговец напоминает, что нужно забрать еще три и расплатиться.

Через некоторое время он получает письмо такого содержания: «Вы предложили шесть вагонов за полцены, что соответствует трем вагонам бесплатно и трем вагонам за обычную цену. Первые три вагона мы получили, а от оставшейся части отказываемся по причине тяжелого финансового положения».

* * *

В одном местечке была старая-престарая синагога. Крыша ее постоянно текла, там дыра, тут прореха.

Посетил однажды эту общину ребе Меир. Подошел он к синагоге, заглянул внутрь, призадумался на минутку и сказал:

– О, не иначе, как здесь дом Всевышнего!

Почтенные члены общины, сопровождающие знатного гостя, довольно заулыбались.

– Да, не иначе, как здесь дом Всевышнего! – повторил раби. – Будь это дом одного из вас, все бы сверкало, а прорехи были бы заштукатурены.

* * *

Некий приезжий заявляет, что он – гер. Так как «гер» выглядит очень бедным, то деньги на него сыплются со всех сторон от стремящихся поддержать новообретенного единоверца. Через какое-то время выясняется, что на самом деле он – еврей по рождению. Все возмущены. Тогда «гер» говорит:

– С чего вы так разволновались? Вы что – антисемиты? Только их может расстраивать, что мой отец был евреем!

* * *

Сидит негр, читает Тору. К нему подходит старый еврей и спрашивает:

– Тебе что – мало того, что ты негр?

* * *

Жили по соседству два еврея. Один из них был преуспевающим адвокатом, а кроме того, знатоком Торы, славящимся своим благочестием, а другой – бедным работником. Работник трудился весь день и часть ночи. В субботу, когда у него наконец появлялась возможность взять книгу в руки, он быстро засыпал от усталости и никак не мог одолеть первую книгу Мишны. Преуспевающий сосед находил время для того, чтоб изучать книги и участвовать в диспутах в синагоге. При встрече во дворе он бросал удовлетворенный взгляд на бедного работника и спешил к своим праведным занятиям. Бедный вздыхал и думал: «Как ему повезло, он может столько времени уделять духовным трудам!» Но вот эти два человека завершили свой путь земной, и их души предстали перед Небесным судом, где жизнь каждого человека взвешивается на чаше весов Божественного Правосудия. Ангел-адвокат положил на правую чашу весов главные добродетели ученого: многочисленные часы изучения Торы, молитвы, умеренность. На левую чашу ангел-обвинитель положил единственный предмет: удовлетворенный взгляд, который ученый время от времени бросал на соседа. Левая чаша медленно начала опускаться, сравнялась с правой, а затем перетянула ее.

Когда бедный работник предстал перед судом, ангел-обвинитель положил на левую чашу весов его жалкую жизнь, в которой практически не было места духовным трудам. Ангел-адвокат мог предложить лишь один предмет: печальный вздох, издаваемый работником при встрече с ученым соседом. Но именно этот вздох и уравновесил все, что лежало на левой чаше, поднимая и оправдывая каждое мгновение его жизни.

* * *

Рабинович умер, и его тащат в ад.

– Неужели после такой жизни я и рая не заслужил?

– После такой жизни тебе и ад покажется раем.

* * *

Попал Рабинович в рай. Настало время обеда. Бог:

– Ну что, покушаем?

– Покушаем!

Открыл Бог банку тушенки. Стали они есть. Рабинович смотрит вниз на ад, а там народ ест балыки, икру и ананасы. На следующий день Бог говорит:

– Ну что, покушаем?

– Покушаем!

Открывает Бог банку килек в томате, и они молча кушают. В аду едят жареных рябчиков и марципаны. Рабинович:

– Господи, что-то я не врубился! Мы тут консервами давимся, а эти богохульники всякие яства жрут!

Бог, вздыхая:

– Ох-ох-хонюшки, да кто ж на двоих-то готовить-то будет?!

* * *

Спустился Бог на землю и видит: все торгуют, пьют, кругом разврат. Вернулся на небеса, созвал ангелов и говорит:

– Соберите всех церковных иерархов. Даю им ровно месяц. Если люди не исправятся, будет новый Всемирный потоп!

Ангелы созвали представителей всех религий и передали им слова Бога. Тогда патриарх собрал своих верующих и сказал:

– Христиане, среди нас бытуют разврат, пьянство, обман. Мы должны каждый день молиться в течение месяца, иначе Бог нас накажет и устроит Всемирный потоп.

Имам собрал своих последователей и объявил:

– Правоверные, среди нас бытуют разврат, пьянство, обман. Мы должны каждый день молиться в течение месяца, иначе Аллах нас накажет и устроит Всемирный потоп.

А главный раввин созвал евреев и сказал им:

– Евреи! У нас с вами ровно месяц, чтобы научиться жить под водой.

Шолом-Алейхем Мечтатели (Наброски карандашом)

Глава первая, из которой читатель узнает сравнительно мало

В губернском городе… Но не лучше ли не называть город по имени? Ведь есть же на Руси такие города, местечки, даже села и деревни, где нашему брату еврею жить не дозволяется, почему же не допустить, чтобы ограничительная черта существовала и относительно пишущей братии, что о таком, дескать, городе писать можно, а об этаком нельзя и т. д.? Поэтому, во избежание всяких недоразумений, назовем место действия просто «одним губернским городом».

Итак, в одном губернском городе во время большой ярмарки у подъезда большого трехэтажного дома остановились извозчичьи санки, из которых выпрыгнул молодой человек среднего роста, крепкого сложения, необыкновенно широкий в груди и плечах, и твердыми шагами направился к парадным дверям, сильно рванув проволоку звонка.

Пока швейцару вздумается появиться на звонок посетителя, мы бросим взгляд на наружность последнего.

Старая медвежья шуба, шапка из бараньих смушек и тяжелые сапоги говорили в пользу его принадлежности к мещанскому званию, большие, мускулистые, мозолистые руки обнаруживали в нем неотъемлемые особенности ремесленника, а густые, черные, курчавые волосы и большие, темные, типичные глаза как нельзя более свидетельствовали о его семитическом происхождении.

– Дома господин губернатор? – спросил молодой человек у появившегося на пороге усача-швейцара.

Швейцар бросил на посетителя уничтожающий взгляд, один из тех третирующих взглядов, которые отправляют к черту непрошеного гостя со всей нацией, представитель которой так дерзко тревожил покой ожиревшего привратника.

– Ты, никак, жид? – сказал швейцар и уже готов был захлопнуть дверь перед самым его носом, как вдруг отступил на два шага назад и чуть не пошатнулся, когда, к великому своему изумлению, услышал негромкий, но ровный и гордый ответ еврея:

– Я – Илья-пророк… Доложите обо мне господину губернатору.

Но прежде чем последовать за нашим причудливым героем в высокие чертоги господина губернатора, я должен рассказать благосклонному читателю, кто такой был этот странный молодой человек.

В местечке N в числе десятитысячного населения насчитывается около двух тысяч евреев; между ними много ремесленников; между ремесленниками больше сапожников.

Между сапожниками особенное внимание обращает на себя своими странностями один молодой сапожник по имени Эля, а по прозванью Тамоватый. Собственно, Тамоватый – его прозвище; в цеховой же управе он значится: «Эля Мееров сын Сандлер». Но добрые граждане местечка имеют обыкновение пускать в обращение вместо фамилий прозвища, которые нередко отличаются своей замысловатостью и подчас циничностью. Так, например, в записной книжке одного шадхена я случайно просмотрел таблицу, содержащую в себе всех более или менее выдающихся евреев местечка М, и должен сознаться – был повергнут в крайнее изумление от такой изобретательности и богатства прозвищ. В списке, между прочим, красовались следующие корифеи: Аврам Большой, Лейб Короткий, Хаим Черный, Берл Рыжий, Мендель Философ, Пинхус Эпикуреец, Файтель Скряга, Меер Ботвина, Янкель Синий Нос, Мотя Врун, Велвл Бесстыдник, Рахмиль Кот, Шлема Индюк, Ривка Кошка, Эстер Развратница, Хава Тонкая, Гитель Пропавшая, Фейга Сиплява, Фейга Борода, Фейга-без-бороды, Хая Рогатая, Хая Свирепая, Хая Сумасшедшая, Хая Бархатная, Хая-с-петухом, Хая Бандур и т. д. Откуда берется такой неисчерпаемый источник стольких разнообразных прозвищ, я решить не берусь. По всей вероятности, они носят характер личный, местный и – отчего не допустить? – исторический. Ведь есть в истории Карл Лысый, Фридрих Барбаросса, Генрих Птицелов, Ричард Львиное Сердце, Иван Грозный и многие другие. Но не в этом суть. Возвратимся к нашему рассказу.

Эля Сандлер, или, как мы его будем называть, Эля Тамоватый, в сущности, не был ни придурковат, ни глуп, а, напротив, даже поражал своим удивительно здравым суждением, наклонностью к мечтательности и непостижимым смиренномудрием. Но имя Тамоватый он нажил себе в корпорации сапожников благодаря своему кроткому нраву и еще одному весьма важному обстоятельству, а именно: Эля питал какое-то неизъяснимое отвращение ко всякого рода спиртным напиткам и при всяком удобном случае проповедовал своим братьям по ремеслу, что водка-де есть кровь сатаны, зелье ада, порожденье дьявола, скорпион, стоглавый змей, Асмодей и прочее.

Читатель, вероятно, удивляется такой склонности к аскетизму в характере моего героя; но некоторые биографические подробности из его жизни должны выяснить ему причины.

Эля Тамоватый в молодости был парень очень веселый, бойкий, краснощекий и необыкновенно здоровый. Будучи еще подмастерьем, Эля однажды испытал прелести первой любви, залпом выпил чашу до дна, но тут же поплатился своими боками, которые ему так поразмяли, что он должен был бежать со стыда и нашел себе убежище в местечке 1М, где после пережитого им такого горького разочарованья поступил на службу подмастерьем к одному сапожнику и предался размышлениям о суете мирской, весь ушедши в себя.

Быть может, при других условиях он предался бы пьянству со всем упорством своей флегматичной натуры; но на него вовремя подействовало успокоительно одно обстоятельство, направившее все его существо совершенно в противоположную сторону.

Дело в том, что его патрон, сапожник Перец Летучая Мышь (так прозвали его в местечке вследствие его наружности и юркости) был сапожник-философ. Во время работы он любил рассуждать о разных сверхъестественных явлениях и вообще о делах, касающихся религии, бессмертия души, загробной жизни, парения в небесах до вторичного рождения на свет божий и т. п. Перец по наружности действительно напоминал летучую мышь. Сам низенький, голова маленькая, лицо широкое и плоское, глазки миниатюрные, вечно движущиеся, рот широкий, зубки белые и острые, уши большие, подбородок лишенный растительности, руки непомерно длинные; прибавьте ко всему этому необычайную подвижность и юркость всей фигурки, и вы поймете, почему его прозвали летучей мышью. В самой религии, то есть в обрядовой стороне ее, был он несколько вольнодумец, а ко вмешательству провидения в дела человеческие относился он критически, – смотря, впрочем, по обстоятельствам. Когда его мастерская была завалена работой, он говорил, что все зависит от человека, а ничуть не от Бога, которому вовсе нет дела до того, имеет ли Перец работу или не имеет. Когда же работы не было и ему приходилось вместе с женою, детьми и рабочими сидеть на бобах, тогда он вздыхал, обращая свой взор ко всеблагому кормильцу, говоря, что только от того, кто заботится о пропитании могучего слона и ничтожного червячка, зависит кратковременное человеческое существование на земле.

Как все ученые, Перец Летучая Мышь любил пускаться в нескончаемые диспуты о «небесных делах» (так определял он астрономию и философию), и, хотя горячился и спорил до слез, однако он вовсе не требовал беспрекословного подчинения своему авторитету и даже бывал рад, когда ему подставляли целые баррикады глубокомысленных соображений для опрокидывания той или другой его смелой гипотезы.

Из всех подмастерьев наиболее склонным к рассуждениям и вообще участию в его философских дебатах оказался наш знакомый, Эля, так как остальные рабочие в большинстве случаев обнаруживали крайнее равнодушие и обидное безучастье к развиваемым Перецем теориям, что, разумеется, огорчало и раздражало его. «С вами рассуждать, – горячился Перец, – все равно что горохом в стену стрелять. Вам только работать и жрать; а чтобы, например, поразмыслить, откуда все это берется и куда оно уходит, так это не ваше дело; вам готовое подавай…»

То ли дело Эля.

Он не только внимательно выслушивал Переца, но даже не давал ему слишком увлекаться и часто перебивал его каким-нибудь неожиданным вопросом, нередко прерывавшим главную нить разговора, что опять повергало Переца в гнев и сильную досаду.

Вот образчик бесконечных словопрений Переца и Эли.

– Очень, очень может быть, чтобы дитя, например, еще в утробе матери могло все понимать, как и всякий живой человек, – рассуждает Перец как бы с самим собой, вырезывая пару подошв для сапог приходского учителя, менявшего сапоги каждые три месяца больше из желания угождать поповской дочери, за которой ухаживал, чем из удобства для своих благородных ног, страдавших от мозолей.

– Но тогда ребенок не должен был бы родиться глухим, – возражает Эля, вколачивая гвозди в почтмейстерские полусапожки.

– Какое отношение имеет глухота к понятию ребенка? – раздраженно спрашивает Перец.

– А такое отношение, – хладнокровно отвечает Эля, рассматривая каблуки полусапожек, так как почтмейстер был большой охотник до высоких каблуков, – что если я стучу теперь молотком по каблуку, то звук, происходящий от этого постукивания, должен, я думаю, достигать до ушей ребенка.

– А если положить сапог в перину и тогда стучать сверху? – победоносно выезжает Перец, отложив одну подошву в сторону.

– Мало ли чего. А если снять луну с неба и спрятать ее в кувшин? – в свою очередь, шутливо спрашивает Эля.

– Ах, боже мой милосердный! – вспылил Перец. – Ты всегда что-нибудь такое скажешь, что ни разломать, ни разрезать…

– Вы напрасно сердитесь, реб Перец, – спокойно возразил ему Эля, лизнув языком отполированный каблук. – Вы лучше объясните мне, что такое луна?

Перец не без удовольствия плотнее усаживается на трехножном табурете, успокаивается совершенно, проводит ногтем большого пальца значок по краям подошвы и, ища глазами какой-то инструмент, рассуждает:

– Это уже другая статья. Дело по делам, а суд по форме. Видишь ли, при сотворении мира Создатель долго раздумывал, что ему прежде сотворить: луну или солнце. Но солнце ведь дневное светило. А?

– Дневное, разумеется, дневное.

– Ну вот видишь. Сам понимаешь. Но ты, Эля, полагаешь, может быть, что звезды созданы Богом одновременно с луною? Скажи, как ты думаешь?

– Я думаю, реб Перец, что это вещь невозможная, потому что, сами рассудите, ведь их тьма! Их не сочтешь даже…

– Что ж из того, что их тьма? Что Кракову до Лемберга?

– А то Кракову до Лемберга, что Краков и Лемберг, я так считаю, города, а звезды суть звезды.

– Ахти, господи отец мой! – горячится и дерет себе горло Перец. – Да что из того, что звезды?..

– Вы напрасно гневаетесь, реб Перец. Вы бы мне, кстати, объяснили, что такое звезды? Ведь вы знаете – я человек простой…

– А! – протягивает обезоруженный Перец, вытирая кулаком выступивший на лице пот. – Да ты бы прямо так и спросил, глупый парень. Этак мы с тобой до конца не дойдем. Но ты скажи мне прежде, понимаешь ли ты, отчего днем бывает день, а ночью – ночь, а? Говори!