Текст книги "Цыганские сказки"

– Ну, поцелуй меня так, как поцеловал тогда, помнишь, там, в горах, на поляне.

– И в этом вся твоя просьба? – сказал, улыбаясь Андор. – Изволь, но только поцеловать тебя я мог бы и дома, на улицу для этого выходить нечего.

– Нет, Андор, моя просьба не в этом. Вот моя просьба, – с этими словами: урма распустила, свои волосы, отделила три блестящих волоска и сказала:

– Вырви их, Андор, они принесут тебе счастье. Только погоди, я еще раз обниму тебя и поцелую.

Она обняла Аидора и крепко, крепко поцеловала его в губы. Невыразимая грусть светилась в ее голубых глазах.

– Но, зачем же я буду вырывать эти волосы. Я и так счастлив, – сказал удивленный Андор.

– Ах, сделай это скорее, так нужно! – прошептала урма.

Послушался Андор. Он взял осторожно три волоска и вырвал их. Как подкошенная, упала урма на землю и умерла. Вскрикнул Андор. Нагнулся к ней и хотел поднять ее. Но не было уже перед ним ее тела, оно ушло в землю, а из земли поднялась высокая, стройная осина, печально шелестя листьями.

Долго горевал по жене своей Андор. Но всякое горе проходит. Успокоился и Андор. Через год женился он на красавице, дочери гекко. А три золотых волоса его первой жены-урмы принесли ему счастье и несметное богатство.

Петру и дочери нивашей

Давно, давно жил в Семиградье молодой цыган по имени Петру. Он был беден, беднее всех в своем таборе. Целыми днями работал он, как простой поденщик, по окрестным деревням и с трудом зарабатывал столько денег, что ему едва-едва хватало на пропитание. Но даже из своего крайне скудного заработка ухитрялся Петру откладывать каждый день несколько грошей. Он не позволял себе вечером выпить хоть одну только-маленькую чарочку водки, а в этом не отказывал себе ни один из подёнщиков. Петру все копил да копил деньги. Часто товарищи смеялись над Петру и называли его скрягой. Но он не отвечал на их насмешки, а только усмехался и скорее уходил. Петру не водил компании с веселой разгульной цыганской молодежью, сторонился он и от девушек цыганок, никогда не принимал участия в их играх и плясках, как ни звали они его. А часто молодые цыганки засматривались на красавца Петру; каждая из них охотно стала бы его женой и не посмотрела бы на то, что он так беден. Да и красив же был Петру, прямо на редкость: высокий, стройный, его густые, черные кудри вились кольцами почти до самых плеч; темно-карие глаза смотрели смело и открыто, тонкие правильные черты лица были словно отлиты из бронзы, а на щеках играл здоровый румянец.

Но почему же молодой красавец Петру сторонился юных цыганок? Для кого копил он деньги? Неужели он был на самом деле скрягой?

На самом краю деревни, в которой часто работал Петру, в бедной хижине жила старуха со своей падчерицей Марией. Одиноко жила старуха. Ни к кому она не ходила, да и к ней никто не ходил. Все в деревне побаивались ее. Дурная шла об этой старухе слава по деревням. Говорили, что она – злая колдунья, научившаяся всякому волшебству у ведьм и страшного, толстого ниваша, речного духа с огненно-красными волосами и бородой, который выходил к ней по ночам из реки, протекавшей недалеко от деревни. Не любили и боялись старухи крестьяне, а чем больше боялись, тем больше жалели Марию, добрую, приветливую девушку, красивую и нежную, как незабудка.

К этой-то старухе часто ходил красавец Петру, но не ради ее искусства, а ради Марии. Часто поздним вечером, когда старуха, кряхтя и охая, словно у нее все кости болят, ложилась спать, приходил красавец Петру к хижине и ждал, когда выйдет Мария. Вот тихо скрипнула дверь. Озираясь по сторонам, нет ли кого на улице, переступила Мария порог, сделала несколько шагов в густых сумерках приближающейся ночи и очутилась, словно птичка, окутанная сетью, в объятиях Петру.

– Ах, Петру, как ты меня испугал, – шепчет чуть слышно Мария, – я хотела уже вскрикнуть от испуга, насилу удержалась.

– Что ты каждый раз пугаешься меня? Ах ты, трусиха, трусиха! – крепко целуя Марию, ответил Петру. – Что ты так долго не выходила? Я ждал, ждал тебя. Думал, что ты так и не выйдешь. Пойдем, сядем под дерево, мне нужно о многом поговорить с тобой.

Обнявшись, пошли Петру и Мария к высокому буку и сели.

– Послушай, Мария, – сказал Петру, – ты знаешь, как я люблю тебя. Я жить не могу без тебя. Мне кажется бесконечным день, если я не увижу тебя; хоть издали. Теперь уже осень. Скоро наш табор уйдет далеко отсюда, туда, где живём мы зимой. Я не переживу без тебя целую долгую зиму. Пойдем со мной. Будь моей женой. Как буду я любить тебя, беречь и ласкать! Ты ни в чем не будешь нуждаться; я достаточно скопил денег, чтобы безбедно прожить на них зиму, да и работа кое-какая найдется, а там настанет весна, опять работы будет вдоволь, только не надо лениться, и жить можно будет хорошо. Если ты любишь меня, то пожалеешь меня и пойдешь со мной.

– Да разве можешь ты, Петру, сомневаться в моей любви! – ответила Мария, обняв молодого цыгана и глядя ему в глаза. – Хоть на самый край света готова я идти за тобой. То, что ты беден, меня не пугает, ведь я еще беднее тебя. Работы я тоже не боюсь. Вот только мачеха. Что скажет она. О, как боюсь я ее, как зло иногда смотрит она на меня, и глаза у нее тогда горят таким мрачным огнем. Дрожь пробегает у меня по телу, когда она посмотрит на меня.

– Не бойся! Я упрошу твою мачеху отпустить тебя со мною, только ты-то скажи, что согласна идти со мной.

– Я уже сказала, что хоть па край света пойду за тобой. А что скажут у тебя в таборе, когда ты приведешь с собой жену не цыганку?

– Разве я не вольный цыган? – горячо воскликнул Петру. – Разве я не волен брать себе в жены ту, которую люблю, и которая меня любит?

Хоть и сказал так Петру, но сам он отлично знал, что в таборе всем было известно о его любви к Марии и частых свиданиях с нею по вечерам; разве скроешь что-нибудь от цыган, они все узнают; помнил Петру и то, что часто говорили ему цыгане:

– Смотри, Петру, не женись на Марии. Возьми лучше в жены цыганку. Ты – вольный цыган, и жена твоя должна быть вольной цыганкой. А разве Мария станет когда-нибудь цыганкой? Взглянуть на нее довольно, чтобы сказать, что в таборе ей не ужиться. Ишь, какая она белая да нежная, ни дать, ни взять садовая лилия, а наши цыганки – это дикий, полевой мак. Завянет Мария в таборе.

Долго сидели влюбленные под высоким, ветвистым буком. Ночь давно наступила, и на темном небе горели яркие звезды. Прокричали полночные петухи. Не могут расстаться Петру и Мария. Тихо шепчутся они о том, как будут жить вместе в таборе, и не будет поблизости злой мачехи, которой приходится ежеминутно опасаться. Наконец, уже ближе к рассвету, когда чуть побелел восток, расстались они. Проводил Петру Марию до порога хижины, крепко поцеловал и медленно пошел к табору, а Мария, стоя на пороге, смотрела ему вслед, пока не скрылся он в ночной темноте.

Мачеха Марии знала, что ее падчерица любит красавца цыгана Петру, и что он любит Марию. Знала мачеха и об их встречах по вечерам, но молчала и притворялась, будто ничего не видит и не знает.

Близится к концу осень. Дни короче, а ночи длиннее и темнее. Что ни день, то льет осенний дождь. Холодный ветер запел свою унылую осеннюю песню. Все холоднее. Близко зима. Скоро снимется табор и шумно пустится в путь на зимние квартиры. Наконец, ушел табор. В деревне остался один. Петру. Он хотел прежде жениться на Марии, а уже потом вместе с ней отправиться вслед за табором.

Вскоре после ухода табора как-то днем зашел Петру к мачехе Марии и, приветливо поздоровавшись с ней, сказал:

– Я пришел к тебе просить отпустить Марию со мной, позволить ей стать моей женой. Я знаю, что ты останешься одна без помощницы, но верь мне, мы никогда не забудем тебя и всегда будем помогать тебе, чем только сможем.

Исподлобья взглянула старуха на Петру, и глаза ее сверкнули так зловеще, – таким мрачным огнем, что Петру вздрогнул, а его испугать было не легкое дело. Помолчала старуха, а потом проговорила, словно змея зашипела:

– Ишь, что вздумал! Уж не должна ли я нищему цыгану отдать в жены падчерицу? Что же, так и оставаться мне здесь одной в этой лачуге? Убирайся отсюда по добру, по здорову. Женись на цыганке, а о Марии и думать не смей. Не бывать ей женой цыгана!

Ушел, понурив голову, бедный Петру. Но он решил все же добыть Марию какой угодно ценой. Вечером опять встретился он с ней. Долго думали они, как им быть, и, наконец, Петру сказал:

– Одно осталось нам, Мария, – бежать. Хоть и зла твоя мачеха, хоть и страшно сверкнули ее глаза, когда я говорил с ней о тебе, но не бойся. О, я сумею защитить тебя! Пусть будет хоть колдуньей твоя мачеха, а не дам я ей тебя в обиду. Не побоюсь я и сотни колдуний!

– Ах, Петру, Петру! – печально ответила Мария, – чует мое сердце что-то недоброе. Но, что бы там ни было, я не могу жить без тебя! Бежим отсюда! Быть может, Бог поможет нам. О, я буду молить его о помощи!

– Завтра же ночью выходи под бук, и мы бежим! – сказал Петру. – Авось целы и невредимы доберемся мы до табора, а уж там мы будем в безопасности, цыгане нас не выдадут и сумеют защитить.

– Хорошо, Петру, завтра, как только заснет мачеха, я выйду. Жди меня.

Крепко обнялись Петру и Мария и расстались до следующей ночи.

Всю эту ночь и весь следующий день Петру не находил себе места от нетерпения. Никак не мог дождаться той минуты, когда будет с ним Мария.

Наступила ночь. Но какая неприветливая, темная. Тучи заволокли небо; порывистый, холодный ветер шумит и стонет в обнаженных ветвях деревьев. Темно, в трех шагах ничего не видно. Тихо подкрался Петру к самой двери хижины Марии и стал ждать. Вот, наконец, вышла Мария. Схватил ее за руку Петру, и они отправились в путь, едва различая в темноте дорогу.

Старуха спала. Она не слышала, как ушла Мария. Но старуха, на самом деле, была злая колдунья. Недаром шла о ней по деревне дурная слава. У нее был огненно-красный петух, которого подарил ей речной дух ниваш, научивший ее колдовству. Это не был простой петух, а превращенная «верховным дьяволом» в наказание за проступок в петуха ведьма. Этот петух всегда сидел в изголовье старухи, когда она спала, и караулил ее. Днем же он ходил за старой колдуньей, как собака, и ни на шаг не отставал от нее. Конечно, видел петух, как ушла из хижины Мария. Не успели Мария с Петру выйти из деревни, как захлопал петух крыльями и запел громко человеческим голосом:

 
С Петру наша Мария бежала,
И уж деревню она миновала!
По полю к речке Мария идет;
Петру Марию в жены возьмет.
Кукареку, кукареку!
 

Проснулась старуха, проворно вскочила с постели, – куда девалась ее старость, – топнула ногой и крикнула:

– Хорошо же, я им покажу, как бегать! Будут меня помнить! Молодец петушок, что устерег Марию! Ах, она негодная!

Достала колдунья из ящичка волшебный моток ниток и зашептала над ним:

 
Катись, клубок, катись скорей.
Катись быстрей, быстрей, быстрей!
В погоню ты спеши, спеши!
В реке Марию утопи!
 

Вышла колдунья из избушки и бросила клубок на землю. Быстро покатился волшебный клубок по дороге из деревни в поле, а по полю прямо к мосту, через который должны были пройти Петру с Марией. Вихрем катился клубок и нагнал он Петру с Марией как раз в ту минуту, когда они были на середине моста. Мария шла у самых перил. Она нагнулась через перила и хотела по обычаю три раза плюнуть в реку, чтобы не причинили им вреда злые ниваши, как подкатился ей под ноги волшебный клубок и, в мгновение ока, скинул ее с моста в глубокую реку. И вскрикнуть не успела Мария. Всплеснула вода под мостом, пошли по реке широкие круги, и снова все спокойно, лишь ветер жалобно стонет в прибрежных ивах, словно плачет по юной Марии.

В ужасе схватился за голову Петру. Он всем телом перегнулся через перила, зовет Марию; нет ответа. Ничего не видно в темной воде реки. Зарыдал Петру. В отчаянии, не помня себя, побежал он назад в деревню. Вбежал к мачехе Марии и, рыдая, сказал:

– Мария упала в реку. Помоги спасти ее! Созови народ!

Зло рассмеялась старуха и сказала:

– Ну, не будет больше бегать Мария! Теперь она стала водяной лилией. Посмотри-ка под мост, ты там увидишь ее. Это ничего, что теперь осень, такие лилии цветут и осенью. Если ты хочешь быть с Марией, то пойди, бросься с моста в реку, и будут две лилии – белая да желтая.

С этими словами старуха вытолкала Петру из хижины и захлопнула за ним дверь.

Пошел на мост Петру. Припал головой к перилам, да так и замер. Ничего не сознавал он, ничего не видел, не слышал. Горе сковало его. Наконец, стало светать. Понемногу вырисовывались в сумерках прибрежные ивы. Восток начинал алеть. Ярче и ярче разгорается он. Восходит солнце. Вот сверкнули первые лучи и осветили мост. Река засеребрилась, заискрилась под лучами солнца. Поднял с перил голову Петру, и взгляд его упал на воду. Что же увидал он? У самого моста на поверхности реки распустилась белая, как снег, водяная лилия и тихо покачивается на воде. Перешагнул Петру через перила моста и, схватившись за них одной рукой, нагнулся к самой воде. Он хочет достать белоснежную лилию, но только протянет руку, чтобы схватить ее, как погружается она в воду и исчезает в глубине. Как ни старался Петру, не мог он достать лилию.

Прохожие видели, как ловит лилию Петру. Многие из них хотели помочь ему, но и им не давалась в руки лилия и тотчас погружалась в воду, когда протягивалась за ней чья-нибудь рука, а когда никто не тянулся за нею, она снова появлялась на поверхности, сверкая своими белоснежными, лепестками.

Прошел день, другой, а Петру не уходил с моста и все смотрел, словно безумный, на белую лилию. Она манила его к себе. Ведь это была его Мария. Неужели навсегда покинула она его? Неужели нельзя спасти Марию, достать лилию. Ведь замерзнет река зимой, и лилия погибнет! Как ни уговаривали Петру сойти с моста, примириться с судьбой, он только печально качал головой, не отвечая ни на какие уговоры. Побледнел, осунулся Петру. Все стали бояться, не сошел ли он с ума от горя.

Так прошло три дня. Опять наступила ночь ясная, холодная. Солнце давно уже село. Взошла луна и своим таинственным бледным светом озарила реку. Словно отлитая из чистого серебра, сверкала на реке лилия.

Петру по прежнему сидел на мосту и смотрел, не отрывая глаз, на дивный цветок. Но вот голова его стала склоняться на грудь, им овладевала дремота. Вдруг он вздрогнул и прислушался. На реке около моста раздалось тихое пение, оно становилось все громче и громче. Можно было, наконец, разобрать и слова песни:

 
В ярких солнечных лучах
Пышно летом расцветают
Розы алые в садах.
Но поверь нам: – розы знают,
Что лишь летом им цвести.
Осенью же, как минет лето,
Красоты им не спасти.
Помни, дева, помни это!
Отцветешь, как роза, ты!
В старости ведь не проснутся
Светлой юности мечты.
Больше им уж не вернуться.
 

Взглянул Петру на реку и увидал, что на воде в лучах луны пляшут три прекрасные дочери речных духов нивашей. Окутанные, словно серебристым туманом, своими пышными волосами, весело носились они, взявшись за руки, едва касаясь воды ногами, обутыми в красные туфельки. Голоса их звучали нежно, как звуки далекой свирели. Долго смотрел на них Петру. Вдруг одна из них остановилась и, смеясь, воскликнула;

– Сестрицы! А ведь мы могли бы помочь бедному красавцу Петру!

– Могли бы, могли бы! – весело закричали две другие дочери нивашей и захлопали в ладоши.

– Только пусть он принесет нам яблок и яиц и бросит к нам в воду, а мы тогда снова превратим эту белую лилию в его невесту Марию! Вот будет весело! А как рассердится злая колдунья! – снова воскликнула первая дочь ниваша и залилась звонким смехом, словно зазвенел серебряный колокольчик.

Взялись опять за руки дочери нивашей, закружились по воде и скрылись из глаз Петру.

Вскочил обрадованный Петру, теперь он знал, как спасти Марию. Лишь только рассвело, он пошел в деревню, накупил там яиц и яблок и наполнил ими большую корзину. С каким нетерпением ждал он ночи, и сказать нельзя. Наконец, село солнце, и стало темнеть. Петру взял корзину и бегом пустился к мосту. Прибежал он на мост и взглянул на лилию. Вот она белеет на воде. О, теперь уже скоро опять будет с ним его Марка! Какое это будет счастье! Теперь не посмеет злая колдунья преследовать их. Дочери нивашей защитят их, не дадут они в обиду того, кому помогли. Скорее бы всходила луна, и появились дочери нивашей.

Взошла луна, по реке потянулась длинная серебряная полоса и задрожала, переливаясь. Вот раздалось нежное пение, и дочери нивашей появились на поверхности реки. Лишь только увидал их Петру, как поднял корзину и стал сыпать из них яйца и яблоки в воду. Смеясь, стали ловить их дочери нивашей.

– Сестрицы, сестрицы! – весело кричали они, – сколько яиц и яблок! Ах, какой добрый Петру! Отблагодарим же его за подарок. Скорее, скорее!

Побежали дочери нивашей к белой лилии, склонились над ней, и каждая сестра поцеловала лилию в ее белые, нежные лепестки. Лилия стала расти. Лепестки ее словно ожили, они развертывались, тянулись кверху. Лилия меняла все больше и больше свою форму, и черёз минуту, вместо нее, на поверхности реки, залитая лунным светом, стояла Мария, поддерживаемая дочерями нивашей. Подхватили они ее и, прежде чем Петру успел опомниться, перенесли на мост и исчезли, растаяв, как туман в воздухе.

Со слезами бросилась Мария в объятья Петру. Обнял он свою невесту и крепко прижал к себе, словно боясь, что опять отнимут у него Марию. Когда прошли первые минуты радостной встречи, Петру вспомнил о дочерях нивашей и хотел поблагодарить их, но их ни на мосту, ни на реке он не увидал. А на мосту, на том самом месте, где стояли они, лежала груда золота. С изумлением смотрели Петру и Мария на такое богатство. Вдруг послышался голос, выходивший из глубины реки:

– Возьми золото, Петру, это тебе подарок за яблоки и яйца от нас – дочерей нивашей. Будьте счастливы, Петру и Мария!

Собрали Петру и Мария золото в корзину и отправились в путь радостные, счастливые. Не пошли они в табор к цыганам, а поселились в городе и стали жить богато и счастливо. Всю жизнь помнили они о том, как помогли им дочери нивашей, и часто носили им на реку яблоки и яйца.

А что же сталось со злой колдуньей, мачехой Марии? О, ее жестоко наказали дочери нивашей! Когда она шла однажды вечером по берегу реки со своим огненно-красным петухом, дочери нивашей схватили ее, потащили к реке и утопили. Красный же петух взмахнул крыльями и улетел. Наверно, служит какой-нибудь другой колдунье или ведьме, если не простил его еще верховный дьявол и не превратил опять в ведьму.

Табунщик и графиня

Лет триста тому назад, а может быть и больше, жила в королевстве гуннов в высоком, богатом замке графиня. Злой и жестокой женщиной была эта графиня. Не знало ее сердце ни к кому сострадания. Все, кто жил вокруг замка, ненавидели ее и боялись. Некрасива была графиня на редкость. Злые, косые глаза глядели из-под постоянно нахмуренных бровей, длинный острый нос, похожий из клюв хищной птицы, и большой рот с тонкими бескровными губами делали ее лицо отталкивающим. На низкий лоб свешивались у нее пряди жестких волос. И при всем этом графиня была высокая, худая, словно жердь. Стоило только взглянуть на графиню, чтобы тотчас подумать: «ну, и зла же ты». Ни родственников, ни мужа у графини не было… Да и кому могло прийти желание жениться на таком сокровище? Были у графини бабушка, мать да сестра, такие же злые, как она, только однажды они вдруг исчезли во время прогулки по лесу, и никто не знал, куда они пропали. Как ни искали их, а найти не могли. Одиноко жила графиня в своем замке. Все сторонились ее. Она даже была рада этому. Не любила злая графиня людей.

Много слуг было у графини в замке. И слуги-то были как раз по графине: злодей к злодею, как на подбор. А кто другой пошел бы служить у нее? Хороший человек не пошел бы, так как в замке творились такие дела, о которых лучше не говорить. Малейшему желанию графини повиновались ее слуги. Если быстро и точно исполняли они ее приказания, то она награждала их. Но горе тому слуге, который не исполнил бы ее приказания. Гнев графини был ужасен! А наказание жестоко. В конце концов, получилось то, что замок графини обратился в какой-то разбойничий притон, в котором атаманшей была сама «жестокая графиня», как прозвали ее соседи.

Вот в этот-то замок-притон и нанялся служить табунщиком молодой цыган Лору. Он был очень беден, но честен и смел и при этом малый очень добрый и приветливый. Долго не мог он найти работы и, наконец, решил:

– Пойду-ка я к жестокой графине; не пропадать же мне с голода. Авось, ничего со мной плохого не случится. Заработаю хоть малую толику денег, да и уйду.

Так-то и поступил к жестокой графине добрый Лору.

Уже второй месяц служил у графини Лору. Каждое утро на рассвете выгонял молодой цыган табун лошадей графини и лишь после захода солнца пригонял его назад в замок. Рад был Лору, что целыми днями не бывает он в замке-притоне, и не приходится ему иметь дело со злодеями-слугами. Только вечером пересчитают слуги лошадей, жестокая графиня осмотрит их, иногда даже похвалит Лору, вот и все разговоры с графиней и ее верными слугами. А графиня, пожалуй, больше, чем, к другим слугам, благоволила к молодому Лору, да только Лору не замечал этого. Не замечал молодой цыган и того, что уж слишком пристально посматривает на него жестокая графиня. Временами ее злые глаза даже как будто ласково смотрели на Лору. Ну, положим, очень-то ласково смотреть такие косые да злые глаза, как у графини, не могли.

Все шло благополучно. Но вот однажды пригнал Лору вечером табун в замок. Стали слуги считать коней, – нет одного вороного коня, да еще любимца графини, – Буйного Ветра.

– Эй ты, Лору! – крикнул один из слуг, – а где же Буйный Ветер?

– Буйный Ветер? – переспросил с тревогой в голосе Лору.

– Да, Буйный Ветер! Потерял ты его, – сказал слуга. – Ну, держись теперь, Лору, задаст тебе графиня так, что жизни рад не будешь!

В эту минуту вышла во двор замка графиня. Она слышала, что говорил слуга, и спросила:

– Что случилось с Буйным Ветром?

– Нет его в табуне, – ответил слуга. – Все лошади налицо, а Буйный Ветер, твоего любимца, нет. Пропал он!

– Как нет Буйного Ветра? – грозно крикнула жестокая графиня. – Лору, пойди сюда! Ближе!

Подошел к графине Лору, взглянул на нее, и сердце у него замерло. Лицо графини потемнело и перекосилось от злости, а косые глаза засверкали, как у дикой свирепой волчицы.

– Где Буйный Ветер? – закричала на Лору графиня, затопав ногами. – Ты потерял его? Нет, ты его не потерял, а продал своим соплеменникам, конокрадам цыганам.

– Нет, графиня, не продавал я Буйного Ветра. Он наверно отбился от табуна, когда я гнал коней через лес. Но успокойся, я найду его, – сказал Лору, а сам думал: «Ну, пропала моя голова!»

– Стану я ждать, пока ты разыщешь Буйного Ветра! – еще грознее закричала графиня и, помолчав, зло улыбнувшись, сказала:

– Ты думает, что обманешь меня; думаешь, что я отпущу тебя искать коня, а ты тем временем скроешься, и ищи тебя? Ну, нет, меня не так легко обмануть.

Хлопнула графиня в ладоши, подбежало несколько слуг, а она сказала им, указывая на Лору костлявой рукой:

– Возьмите его, свяжите и тащите на мельницу, а там бросьте на жернова; пусть измелют его жернова в мелкие кусочки. Живо! Скорей поворачивайтесь!

Упал на колени перед жестокой графиней несчастный Лору и, протягивая к ней руки, воскликнул, весь побледнев от ужаса:

– Сжалься надо мной, госпожа! Да, я виноват, виноват в том, что потерял твоего любимого коня, но клянусь тебе памятью отца и матери найти Буйного Ветра. Если до восхода солнца не приведу я Буйного Ветра в замок, тогда казни меня.

Ни слова не промолвила жестокая графиня, а только как-то загадочно взглянула на Лору и задумалась. Между тем злодеи-слуги со злорадным смехом схватили Лору, скрутили ему руки за спину и уже хотели тащить его на мельницу, как вдруг графиня словно очнулась, вперила косые глаза в лицо Лору и сказала:

– Стойте! Слушай, Лору: ты приглянулся мне с того самого дня, когда в первый раз пришел в мой замок. Нечего мне таиться, мы здесь все свои люди. Я отпущу тебя в лес искать Буйного Ветра. Ладно, пощажу твою жизнь, если ты найдешь Буйного Ветра и, кроме того, к завтрашнему утру привезешь из леса самый высокий столетний дуб и посадишь его здесь на дворе замка. Сделаешь это, – останешься жив; я выйду за тебя замуж, и ты станешь господином в моем замке. Не сделаешь, – тогда не прогневайся, быть тебе измолотым в куски на мельнице.

Молча выслушал жестокую графиню Лору. Он думал: «Как же я привезу из леса столетний дуб и как посажу его здесь на дворе? Этого не сделать и сотне здоровых молодцов в месяц. Нет, видно придется мне пропадать. Эх, пусть будет, что будет, скажу ей, что я согласен».

Опять заговорила графиня:

– Что же ты молчишь, Лору? Согласен ты исполнить то, что я сказала? Коли да, то ступай в лес за дубом, а коли нет, готовься к смерти!

– Хорошо, графиня, я согласен! – ответил Лору, тряхнув кудрявой головой.

– Ладно. Развяжите его, пусть идет! – сказала слугам графиня и прибавила, цедя свозь зубы слово за словом, – Не вздумай, Лору, попытаться бежать. Мои слуги разыщут тебя и на краю света, – они у меня молодцы хоть куда.

Развязали слуги молодого цыгана. Медленно пошел он из замка, а слуги со смехом кричали ему вослед:

– Эй, Лору, поторапливайся! Работы у тебя много! Возьми-ка лопату! Уж не думаешь ли ты руками вырвать дуб из земли? Ишь, какой богатырь сыскался!

Вышел из замка Лору, пошел полем к лесу, а сам думал:

«Что же мне делать? Бежать нельзя, все равно поймают. Дуба мне, конечно, не привезти. Поищу хоть Буйного Ветра. Может быть, сжалится тогда жестокая графиня. А уж жены такой мне и даром не надо, будь она хоть сто раз графиней и владей всеми сокровищами на белом свете. На такую жену не позарится и сам страшный лесной дух лошолич; она всякому лошоличу станет поперек горла».

Когда Лору пришел в лес, наступила уже ночь. В лесу было тихо. Сквозь ветви деревьев мерцали звезды. Кое-где в траве светились светлячки. Бесшумно пролетела через дорогу ночная птица. Где-то вдали прокричала сова, и опять все смолкло. Вышел Лору на лесную поляну и прислушался, – не услышит ли он топота Буйного Ветра или его ржания. Нет, все тихо. Лес спит. Пошел дальше Лору вглубь леса. Показалось ему, будто сверкнуло что-то между деревьями. Лору остановился. Ничего не видно. Сделал он еще шагов сто по лесу, спотыкаясь чуть не на каждом шагу на корни деревьев, и увидал легкий отблеск на стволах деревьев, словно от костра. Пошел Лору на этот отблеск и вскоре, действительно, увидал он, огонек, который мелькал между деревьями. Все ярче огонек.

– Наверно, развели в лесу костер дровосеки, – прошептал Лору, – пойду-ка к ним, спрошу, не видели ли они Буйного Ветра.

Наконец, вышел Лору на большую поляну. Он хорошо знал эту поляну, так как часто пас на ней табун, когда в открытом поле становилось слишком жарко. В самом конце поляны, под громадным столетним дубом горел большой костер, и кто-то сидел у костра спиной к Лору, Когда Лору подошел ближе к костру и разглядел сидевшего, кровь застыла у него в жилах от ужаса. Это был страшный лесной дух – лошолич. Все тело его было сплошь покрыто, волосами, его длинные уши свешивались до плеч, из громадного; рта торчали длинные зубы, большие глаза навыкат, налитые кровью, горели зеленоватым огнем. Лошолич сидел, поджав тонкие, как две жерди, ноги, и длинными руками мешал здоровенной дубиной дрова в костре, чтобы они ярче горели. Хотел уже броситься бежать Лору, как обернулся лошолич и хриплым голосом крикнул:

– Здорово, Лору! Ты пришел как раз вовремя. Что поделывает твоя графиня? Не бойся, я тебя не обижу, – ты славный малый, да к тому же волшебница кешалия надела на тебя при рождении рубашку, и я тронуть тебя не смею. Вот будь ты девушка, ну, тогда не ушел бы ты целым, утащил бы я тебя в горы. Рассказывай про графиню!

Лору трясся, как осиновый лист, когда подходил к лошоличу. Наконец, собрал он все свое мужество и стал рассказывать по порядку: как потерял он Буйного Ветра, как хотела смолоть его на мельнице жестокая графиня за то, что он потерял ее любимого коня, как велела она ему привезти из леса самый высокий столетний дуб и посадить на дворе замка и как обещала за это выйти за него замуж. Внимательно слушал молодого цыгана лошолич, а когда тот кончил свой рассказ, то разразился таким громовым смехом, что гул пошел по лесу. Мороз побежал по всему телу Лору от этого дьявольского смеха. Насмеявшись, лошолич сказал:

– Ладно! Я помогу тебе. А графине все-таки не бывать твоей женой. Сегодня ночью я собирался утащить ее в горы и превратить там в клячу. Мои приятели утащили уже ее бабушку, мать и сестру, теперь очередь за ней.

Лошолич встал на свои тонкие ноги, подошел к дубу и крикнул:

– Пора приниматься за работу! Ну-ка, Лору, отойди подальше! Вот он, самый большой дуб в лесу. Сейчас я вырву его, и мы доставим этот дуб на двор, замка!

Не успел Лору отбежать и сорока шагов, как обхватил лошолич своими длинными руками столетний дуб, рванул его и вырвал со всеми корнями из земли. Бросил лошолич дуб на землю, хлопнул три раза в ладоши, и словно из-под земли появилась пред ним громадная телега, запряженная тремя худыми клячами.

Взвалил лошолич дуб на телегу и сказал Лору:

– Готово! Скорее едем в замок! Садись на телегу!

Лору насилу влез на телегу, так была она высока. Лошолич закутался в черный широкий плащ, одним прыжком вскочил на телегу, оглушительно свистнул, и клячи помчались. С быстротой ветра неслись клячи. Не успел Лору оглянуться, и телега въехала уже на двор замка, и клячи остановились, как вкопанные. Недолго возился лошолич с дубом. Не прошло и нескольких минут, и дуб стоял посередине двора, словно век рос на этом месте.

– Ну, теперь все готово! – сказал лошолич, от удовольствия потирая руки. – Подождем, когда выйдет графиня. Эх, и кляча же выйдет из нее, получше этих. – С этими словами лошолич спрятался за телегу, чтоб не увидал его кто-нибудь из слуг.

Когда совсем рассвело, стали просыпаться в замке слуги. Один из них вышел во двор, да так и ахнул, увидав посередине столетний дуб. Побежал слуга в замок и стал звать всех посмотреть на такое чудо. Высыпали на двор все слуги, дивятся и понять не могут, как мог Лору один за ночь пересадить из леса во двор такой громадный столетний дуб. Вышла и графиня, остановилась на пороге, посмотрела на дуб, посмотрела на телегу, запряженную тремя худыми, клячами, покачала головой и сказала:

– Не может быть, чтобы ты, Лору, сам вырыл этот дуб в лесу и посадил его здесь. Да разве могут, наконец, такие клячи, как эти, привезти его. Им не тронуть с места одну эту громадную телегу.