Текст книги "Уголовный розыск. Петроград – Ленинград – Петербург"

Жил-был аферист и самозванец

Эта удивительная история «советского Хлестакова» фактически началась 1 февраля 1936 года, когда на должность сотрудника одного из ведущих отделов ленинградской милиции кадровики начали оформлять Ивана Васильевича Амозова.

Этот человек имел блестящий послужной список: член ВКП(б) с 1910 года, активный участник Гражданской войны, принимавший

участие в боях с интервентами на Севере, в Поволжье и еще Бог знает где. В сражениях за советскую власть он был несколько раз ранен, перенес три (!) трепанации черепа… Естественно, был награжден орденом Красного Знамени и другими наградами. О нем неоднократно писали газеты, ему был посвящен целый раздел в музеях Петрозаводска и Новгорода… Словом, настоящий герой нового времени.

Вел себя Амозов довольно шумно, взахлеб рассказывал о своих подвигах. Но милицейские кадровики – люди сдержанные и осторожные, привыкшие все досконально проверять. Нескромное поведение будущего сотрудника сразу их насторожило. Уж слишком много было подвигов на счету Амозова, и они, что называется, не стыковались между собой.

Проверку биографии Амозова поручили Георгию Петровичу Евсееву, опытному оперативнику, который знал цену слову и поступку. После первой же беседы с Амозовым он сделал вывод: перед ним – бессовестный, наглый человек, умело использовавший революционную неразбериху в своих корыстных целях. Узелок за узелком разматывал Георгий Петрович нагромождения из хвастовства и лжи. А врал Амозов, как дышал.

Евсеев начал проверку с родителей Амозова, которые, по его словам, были якобы политическими ссыльными. В деревне Ульино Подпорожского района Ленинградской области местный участковый уполномоченный быстро разыскал тех, кто знал семью Ершовых (такой была подлинная фамилия Амозова). Обычная крестьянская семья: вели хозяйство, огородничали, держали скотину, тем и кормились. И – никакой политики. Их сын Иван рано ушел из дома, бродил по монастырям, был псаломщиком, послушником, в монастыре выучился читать и писать. Тем и существовал.

Во всех документах Амозов указывал, что окончил учительскую семинарию, но якобы из-за преследований полиции был вынужден работать металлистом на питерских заводах. Однако ни в одном заводском архиве Евсееву не удалось найти документов, подтверждающих это.

На самом деле все смешал февраль 1917-го. Несостоявшийся монах (учитель и т. д.) понял: вот оно, его время!.. Раздобыв мундир вольноопределяющегося, он явился в Таврический дворец, где тогда располагалась Государственная Дума, пообщался с несколькими депутатами, после чего смог написать в своей биографии: «в марте (1917.– Прим. состав.) еду в Олонец, Лодейное Поле, на родину (в Подпорожский район. – Прим. состав.), арестовываю монархистов, полицию, буржуазию, организовываю Советы… разъезжаю по воинским частям, разлагаю солдат…»

Но в Карельском центральном архиве Евсеев отыскал протокол собрания жителей Олонца, на котором Амозов убеждал горожан от имени депутатов Государственной Думы «всемерно поддержать Временное правительство». Для «большевика с дореволюционным стажем» – более чем странное выступление… Кончилось собрание вручением Амозову приветственного адреса от священников и купцов Олонца. После столь торжественного приема Амозова понесло – он производит самочинные обыски, аресты и реквизиции, отбирая прежде всего спиртное.

Ретивого «посланца» разоблачил подлинный депутат IV Госдумы от Олонецкой губернии крестьянин М. Г. Аристархов. Он задал Амозову несколько вопросов о повседневной работе Думы, самом здании и тем самым полностью выявил его полную некомпетентность. В итоге самозванец оказался на нарах петрозаводской тюрьмы, откуда вышел через несколько месяцев.

Но Амозов научился из всего извлекать выгоду: факт своего пребывания в тюрьме он будет позднее выдавать как арест… за подготовку вооруженного восстания.

Разобравшись с «петрозаводской эпопеей», Евсеев вплотную занялся историей вступления Амозова в большевистскую партию. Амо-зов всюду писал, что в 1909 году, работая на станции Кемь, он стал членом марксистского кружка и там же в 1910 году вступил в партию. Но допрошенные в качестве свидетелей кружковцы Паршуков и Мосорин, на которых ссылался Амозов, показали, что в 1910 году они в Кеми не были и Амозова знать не могли.

Евсеев снова допрашивает Амозова: как и когда он все-таки стал большевиком. В своих «чистосердечных признаниях» тот показал, что «в 1919 году в с. Александро-Невском Раненбургского уезда, будучи беспартийным, я работал в комитете ВКП(б), где словесно заявил о своем желании вступить в партию и на общем собрании был принят в члены ВКП(б) с датой стажа – январь 1919 г…с указанием, что я участвовал в революционном движении с 1910 года».

Затем судьба занесла Амозова в Симбирск, на родину Ленина, где ему пришлось менять партийный билет. В новом билете на внутренней стороне обложки технический секретарь сделал надпись: «состоит членом партии с 1910 года». При обыске в квартире Амозова этот партбилет был найден. Но в нем было указано, что Амозов вступил в партию 30 июля 1920 года. Правда, имелась там и надпись о вступлении в партию в 1910 году с печатью симбирской организации РКП(б), но никем не подписанная. Более того – криминалисты обнаружили на первой странице следы подчистки.

Получив партбилет в Симбирске и выждав определенное время, Амозов в 1922 году подал ряд писем и заявлений в Общество старых большевиков, на основании которых и был зачислен в «ветераны революции». Цель сугубо меркантильная – получить особый паек. Но на спецпайке Амозов не успокоился – он начинает хлопотать о награждении себя… орденом Красного Знамени.

Он добился у секретаря Общества старых большевиков Давильковского письменного ходатайства на имя заместителя предреввоенсовета Э. М. Склянского о представлении его к награждению. В своем рапорте на имя Склянского Амозов приписал себе ликвидацию белофинского мятежа Мальма в Карелии, участие в боях на Северном, Южном, Западном и Восточном фронтах, где якобы занимал 53 ответственных должности, был четырежды ранен, четырежды контужен и даже приговаривался белыми к расстрелу…

К своему рапорту Амозов приложил 509 (!) документов. И его… наградили орденом Красного Знамени. Воистину: чем чудовищнее ложь, тем легче в нее верят… А врал Амозов без зазрения совести. Он приписал себе, например, огнестрельное ранение при захвате полицейского автомобиля и ранение ударом шашки при штурме Зимнего дворца в октябре 1917-го.

Опросив участников боев с белофиннами, Евсеев разоблачил еще одну байку Амозова. Оказалось, что никакого участия в боях за город Сорока тот не принимал, а наоборот – позорно бежал оттуда на «мобилизированной у крестьянина лошади».

Гнусно выглядело поведение Амозова и во время «установления» им советской власти в Кемской волости. Свидетели уличили авантюриста в том, что «никакими отрядами он не командовал и никакой руководящей роли не играл». Больше того – местные руководители прихватили Амозова на самовольной реквизиции у населения теплых вещей, а затем и ювелирных изделий. Узнав об этом, руководители Кеми с треском выставили «борца за советскую власть» из города. Белые действительно приближались к Кеми, и красным было не до Амозова. Только это и спасло его от трибунала.

Но Иван Васильевич сумел и тут заработать дивиденды. Эпизод в Кеми он подавал как историю своего ранения при защите города, в результате чего он «оказался в плену у белогвардейцев, и они его чуть не расстреляли».

Нашел Евсеев и свидетеля «деятельности» Амозова при ликвидации восстания белогвардейской «Черной армии» в Уфе. Выяснилось, что никакого участия в подавлении восстания он не принимал и по ранению в больнице не лежал. Что же касается активного участия Амозова в «подавлении белогвардейского восстания» в городе Дмитриеве Орловской губернии, то, как показала свидетель Наумова, такого восстания… вообще не было.

Но одного ордена Красного Знамени Амозову было мало. В июне 1924 года он пишет рапорт на имя командующего Ленинградским военным округом В. М. Гиттиса, где вновь расписывает свои заслуги и просит наградить его вторым орденом Красного Знамени. Правда, военные оказались более недоверчивыми, чем Смелянский, и ордена авантюрист не получил.

Однако неунывающий Амозов – уже как «ветеран революции» – тут же добивается освидетельствования комиссией Сануправления Кремля. В итоге ему была назначена персональная пенсия, что по тем временам позволяло жить достаточно комфортно. 5 мая 1931 года Амозов «пробил» себе еще и право на ношение жетона «Честному воину Карельского фронта».

Но жажда личной славы буквально сжигала его. Амозов добивается для себя персонального места в экспозиции историко-революционных музеев Петрозаводска и Новгорода, где он был представлен как один из главных «учредителей и борцов за советскую власть» в этих регионах.

Но в Лодейном Поле, маленьком райцентре Ленинградской области, у самозванца вышла осечка. Амозов явился в местный музей в форме командира Красной Армии, при бинокле и оружии, и, не найдя себя в экспозиции, устроил директору музея Г. У. Варичу разнос. Разгневанный Амозов буквально орал на директора музея, обвиняя, что тот ничего не делает, хотя во многих музеях ему, Амозову, «отведено почетное место, в том числе и в Петрозаводске».

Варич был выдвиженцем: в музей пришел буквально с паровоза, где работал кочегаром. На крик «заслуженного большевика» он отреагировал по-пролетарски спокойно, пообещав рассмотреть материалы, которые Амозов предусмотрительно принес с собой в большом чемодане. Это были «мемуары» рассказывающие о его «заслугах» перед советской властью. И чего там, в этих воспоминаниях, только не было! И организация взрыва новгородского губернатора Иславина, и фантастический побег от полицейских… А главное – Амозов приписал себе участие в собрании большевиков в особняке Матильды Кшесинской, встречу в 1917 году в Териоки (Зеленогорске) В. И. Ленина, которому «лично отдал рапорт и вместе с ним вернулся в Петроград и участвовал в митинге на Финляндском вокзале».

Судя по протоколу допроса Варича, он был эрудированным человеком, хорошо знал музейную терминологию и взять себя «на арапа» Амозову не позволил.

А о своей славе Амозов начал беспокоиться еще в 1923 году, когда в газете «Наш край» от 15 ноября опубликовал панегирик в свою честь. Больше того – он смог напечатать очерк о себе в главной красноармейской газете «Красная звезда» от 26 июля 1924 года в рубрике «Страна должна знать своих героев», где рассказывалось, как он встречал В. И. Ленина на финляндской границе, и прочих подвигах, связанных с обеспечением безопасности вождя. Правда, Амозов понимал, что за вранье об общении с Лениным его по головке не погладят, и после этого десять лет в прессу не обращался. Но в 1934 году он встречает старого знакомого по Лодейному Полю – «бывшего купца и черносотенца» Фомина-Светляка, и тот публикует о нем статью в районной газете «Ленинская правда», где Амозов предстает борцом и основателем советской власти на… Мурманской железной дороге.

Затем Амозов написал и подготовил еще две статьи, которые тоже опубликовал в районных газетах «Свирская правда» и «Октябрьская правда» 22 ноября 1934 года и 15 мая 1935 года. На все это можно было бы не обратить внимания, мало ли Хлестаковых родили русские революции, но Евсеева привлекли куда более серьезные факты из жизни Амозова. Тут уже была не хлестаковщина…

В 1920 году, будучи председателем военного трибунала Приволжского военного округа, пьяный Амозов задержал одного из своих сотрудников, инсценировал над ним суд и приговорил… к расстрелу. Слава Богу, приговор не был приведен в исполнение.

В 1923 году – уже как член Коллегии военного трибунала Западного фронта – Амозов был откомандирован в Смоленск, но самовольно уехал оттуда в Москву, где прошел медицинское обследование. Члены комиссии порекомендовали ему «отдых в деревенской обстановке». Бросив службу, Амозов уехал из Москвы, никого не поставив в известность. Это было расценено как дезертирство. Через год его задержали в Ярославле.

25 августа 1928 года пьяный Амозов устроил скандал в новгородской гостинице. Придрался к военнослужащему Кузьмину. Тот пригласил Амозова для объяснений в свой номер. Здесь Амозов в хмельном угаре застрелил «обидчика». Но и убийство, и дезертирство сошли ему с рук, поскольку оба преступления совершались якобы «в состоянии невменяемости».

В итоге под тяжестью собранных Г. П. Евсеевым доказательств Амозов сознался, что все факты его «героического прошлого» были придуманы с одной целью – иметь дополнительные льготы. Не отрицал он факта дезертирства и убийства Кузьмина.

Судили Амозова по второй части статьи 169 УК РСФСР – за «мошенничество, имевшее своим последствием причинение убытка государству или общественному учреждению». Санкция статьи предусматривала до пяти лет лишения свободы с конфискацией всего или части имущества.

Но Амозова судило Особое совещание при НКВД СССР. Со всеми вытекающими для афериста последствиями.

Сотрудники уголовного розыска, принимавшие участие в раскрытии преступления:

Георгий Петрович Евсеев Сергей Петрович Кренев

По данному делу работало по заданию Евсеева Г. П. много сотрудников УР из Орла, Новгорода, Карелии, которые выполняли его отдельные поручения, не входя в прямой контакт с Амозовым

Похождения «товарища Сухова»

В январе 1928 года в ленинградский уголовный розыск поступило заявление о краже мануфактуры из универмага «Пролетарий» на Садовой улице. Сыщики, выехавшие на место преступления, установили,

что воры проникли в торговый зал, сломав стенку, отделяющую магазин от чердака. Опытный эксперт еще дореволюционной выучки С. Н. Кренев высказал предположение, что злоумышленникам удалось проникнуть на чердак через слуховое окно с крыши соседнего дома.

Чтобы проверить свою версию, сыщик попробовал повторить путь воров. Судя по всему, преступников было двое – цепочка следов вела к слуховому окну, а затем от него. Похищенное воры предпочли вынести тем же путем, хотя путешествие по крутой обледенелой крыше могло закончиться для них плачевно.

Поиск преступников начали с проверки подозрительных квартир. В Саперном переулке при проверке квартиры Грибковой были задержаны двое ее гостей. Один из них по документам был студентом харьковского университета Суховым. Второй назвался Сергеевым. Документы у них были в полном порядке, но интуиция подсказывала, что отпускать этих людей нельзя. Обыски на квартирах приятелей гражданки Грибковой подтвердили правоту сыщиков.

Квартира подозреваемых напоминала если не пещеру разбойников из сказки об Али-Бабе, то уж точно филиал магазина «Пролетарий». Здесь было обнаружено почти все похищенное из универмага. А дальше выяснилось, что «бедный студент» из Харькова Сухов имел солидный счет в Обществе взаимного кредита Ленинграда. И хоть он уверял, что эта злосчастная кража первая и последняя в его жизни, ему не поверили и продолжали допытываться, из каких источников он черпал свои доходы. Тем более что деньги на свой счет Сухов положил еще до своего неудачного ночного рейда в «Пролетарий».

Пока задержанные граждане томились в камере, а «студент» мучительно пытался доказать законность своих доходов, дотошные эксперты нашли в картотеке отпечатки пальцев и самого Сухова, и его компаньона. Оказалось, что задержанные граждане – музейные воры-гастролеры – уже разыскивались правоохранительными органами за ряд уголовных преступлений, и что у ленинградского уголовного розыска тоже имелись претензии к приятелям Грибковой – они подозревались в совершении еще трех краж в нашем городе, не считая набега на универмаг.

Выяснилось также, что Сухов на самом деле является Николаем Устиновичем Ярдовым, уроженцем Виленской губернии. В разных городах Советского Союза он проживал под фамилиями Шубин, Ландау,

Юрченко. Эпизоды его бурной жизни могли бы послужить основой для авантюрного романа.

Оказывается, Ярдов не только был судим, но и судил сам. Да-да, судил! В 1923 году Николай Устинович состоял в должности члена Тамбовского губернского суда и был судьей дежурной камеры. Совершив ряд служебных преступлений, он был осужден и даже начал отбывать наказание, но вскоре был освобожден под имущественное поручительство.

Освободившись, Ярдов решил возместить свои материальные затраты. Для этого он дважды обчистил местный «Губкожтрест». И стал ждать последствий. Но наказания не последовало…

Успех вскружил Ярдову голову. Следующим объектом его внимания стал Тамбовский государственный музей, где бывший судья похитил более 700 золотых и серебряных монет и медалей. Прихватив краденое, он поехал передохнуть в тихий город Козлов, но милиция не дала ему расслабиться – он был задержан. Правда, ненадолго, поскольку на полпути сбежал из-под стражи…

Ярдов вернулся в Тамбов, но долго там не задержался и отправился в Саратов. Здесь как культурный человек он ознакомился с местными достопримечательностями. Особенно сильное впечатление на него произвел музей, где он побывал не только днем, но и ночью. Один. На память о саратовском музее Николай Устинович прихватил только предметов из серебра общим весом 1 пуд и 30 фунтов (17 кг 200 г). Так бурно закончился для Ярдова 1923 год.

Новый, 1924-й, начался для него плохо. Его поймали и осудили на шесть лет строгой изоляции. В те далекие годы, как и сегодня, некоторых заключенных отпускали на выходные дни – поощряли за примерное поведение. Заключенный Ярдов тоже получил отпуск из изолятора. Но возвращаться за решетку не собирался. Тем более что сумел выкрасть документы на фамилию Ландау.

Хмельной воздух свободы вскружил Ярдову-Ландау голову. В Курске он обокрал губернский отдел здравоохранения и направился в Харьков, тогдашнюю столицу Украинской Советской Республики, где был задержан за кражу – уже как Ландау.

Новоиспеченный Ландау оказался таким же пройдохой, как и Ярдов: на этот раз он освободился из-под стражи под расписку. Выйдя на свободу, Ярдов-Ландау сразу же забыл о неприятностях и купил билет в Киев. Архитектурные красоты и киевские каштаны мало трогали сердце нашего героя, он любил достопримечательности совсем другого рода. Глядя на сверкающие под солнцем золотые купола церквей, Ярдов думал о том, что можно поиметь, если побывать внутри. И ночью этот атеист образца 1925 года залез в костел и похитил предметы культа. Снова был задержан милицией, но опять освободился под расписку. Что-то было в его лице такое, что внушало доверие властям, – его отпускали даже без установления личности.

Покинув столицу Советской Украины, Ярдов заглянул в Белую Церковь, где похитил церковные ценности в одном из местных храмов, из чего видно, что этот предприимчивый гражданин не унывал от неудач. Из Белой Церкви Ландау выехал в Витебск. Там ничего интересного не нашел, но с досады (или чтобы не потерять воровских навыков) залез в здание военного комиссариата и прихватил ряд документов. На всякий случай…

Из Витебска Ярдов выехал в Ленинград. Здесь он встретил родственную душу – своего будущего компаньона Сергеева. Тот тоже был не в ладах с законом, успев на практике познакомиться с прелестями домзаков. Сергеев помог Ярдову достать новые документы на имя Юрченко.

Ленинград – город музеев. Знакомство с ним Ярдов начал с главного – с Эрмитажа. Внимательно прослушав экскурсовода и полюбовавшись интерьерами и экспонатами, Ярдов решил посетить музей вторично. Для этого он основательно подготовился: запасся орудиями взлома, длинной веревкой и прочими принадлежностями, необходимыми для его замысла, и отправился в Эрмитаж под видом экскурсанта. Улучив момент, он спрятался в серебряную раку Александра Невского. И после того, как публика ушла и музей закрылся, приступил к взлому заранее намеченных хранилищ.

Взломав витрины, Ярдов захватил 19 драгоценных вееров исключительной художественной и исторической ценности, серебряный ларец, украшенный золотом и драгоценностями. Затем он уложил все краденое в маленький чемоданчик, открыл форточку – и по принесенной веревке, связанной узлами, спустился во двор. Взломал замки в воротах, выходящих на Неву, и, никем не замеченный, скрылся с поджидающим его Сергеевым.

После кражи в Эрмитаже Ярдов отправился в Москву, чтобы сбыть бриллианты и прочие драгоценные камни, а обломки вееров выбросил из окна поезда, мчавшегося в Москву, прямо на железнодорожное полотно (где они потом и были обнаружены).

Лучшие силы угрозыска были брошены на розыск ценностей и воров. Оказалось, что похитители сбыли их в ювелирных магазинах, предъявив чужие документы, похищенные Ярдовым в Витебске.

Поиск воров не увенчался успехом, так как, реализовав ценности, Ярдов вернулся в Рязань и явился в исправдом, из которого ранее сбежал, пользуясь пятидневным отпуском: он заметал следы после самой крупной кражи.

В декабре 1927 года Ярдов вновь посетил Ленинград. Этот визит был отмечен разгромом музея Горного института. Сотрудники уголовного розыска, выезжавшие на кражу, были поражены вандализмом и размахом разрушений, оставленных ворами.

Шаг за шагом исследовалось место происшествия. Картина была удручающая. В комнате Геологического музея, где хранились драгоценные иконы из самоцветов, а в витринах лежали жемчужные раковины, воры, судя по всему, пробыли дольше всего. Витрины были разбиты, раздавленные раковины валялись на полу, в одной из витрин была выломана жемчужина большой ценности. На полу валялись осколки битого стекла. Эксперт снимал отпечатки пальцев с осколков зеркального стекла икон «Преображение Господне» и «Воскресение Христово» с чувством жалости и досады. Обе иконы были украшены самоцветами и полудрагоценными камнями, местами имели вкрапления самородков золота. И эти самородки были частично выковыряны и похищены.

Воры побывали также в Колонном зале Геологического музея. Здесь хранилась коллекция наиболее ценных бериллов и других ценных камней. В этом зале в наиболее торжественных случаях (под усиленным надзором) выставлялся самый ценный берилл в мире, побывавший в свое время в 80-х годах XlX столетия в руках воров и возвращенный в музей стараниями первого начальника сыскной полиции знаменитого Путилина.

Последовательность кражи сотрудникам угрозыска была ясна. Сначала преступники проникли на чердак Горного института и там попытались взломать стену, но, натолкнувшись на железные устои и двери, остановились.

Укрепив веревку на крыше, они спустились по ней до третьего этажа и через окно Колонного зала проникли в музей. Забрали ценности в большом зале и ломиками отжали дверь, ведущую в другие залы музея.

После кропотливой работы сотрудникам ленинградского уголовного розыска удалось разыскать часть украденного в музее. А воры, сбыв краденое, были уже далеко. Покинув Ленинград, они колесили по стране: Днепропетровск, Курск, Одесса, Москва. И после этого впечатляющего вояжа воры Ярдов и Сергеев опять вернулись в Ленинград.

Ярдов достал себе новые документы, прописался и стал Суховым – студентом из Харькова и даже членом ВКП(б). Его очередной визит был отмечен кражей, вернее, дерзким разгромом Главной палаты мер и весов. В зале высоких температур Ярдов и его подельник Сергеев искали платину и изделия из нее. Разрушения, сделанные в палате, принесли государству больше убытков, чем сама кража, потому что были разбиты ценные приборы. Наконец в январе 1928 года Сухов с приятелем залезли в универмаг ЛСПО и были задержаны в квартире Грибковой…

Сухову, понятно, совсем не хотелось давать показания. На допросах он отрицал все: и кражу в Эрмитаже, и разгромы в музее Горного института и Главной палате мер и весов. Признался только в краже, совершенной в магазине ЛСПО. Но когда он убедился, что изобличается отпечатками пальцев и другими материалами, собранными следствием, то признал себя виновным в совершенных преступлениях.

Допросы компаньонов на этом не закончились. Ленинградский угрозыск этапировал воров в столицу, в распоряжение отдела уголовного розыска НКВД – они подозревались в хищении из Государственного музея в Москве полотен выдающихся мастеров. Так закончилась история о бывшем судье – крупном музейном воре и его приятеле. Раскрытие этих преступлений стало большим успехом ленинградских сыщиков, которые сумели найти и обезвредить крупных воров-гастролеров, нанесших большой ущерб нашей стране.

Сотрудники уголовного розыска, принимавшие участие в раскрытии преступления:

Сергей Николаевич Кренев

Петр Прокофьевич Громов

Юрий Гаврилович Назаров и другие