Текст книги "И пели птицы…"

Когда вдали показалась пристань, все воспрянули духом. Азер заговорил о том, какую чудесную прогулку они совершили, и Берар, как обычно, взял разговор в свои руки. В следующие десять-пятнадцать минут ему удалось переиначить все, что произошло после полудня, приписав всем восторги по поводу лодочной прогулки; требуя от каждого подтверждения своих слов, он каждого перебивал, никому не позволяя нарушить гармонию его версии изложением своих подлинных мыслей.

Мадам Азер тоже сбросила оцепенение: села прямее, с явным испугом обнаружив, какое положение приняла ее левая нога. Грегуар опустил за борт банку, надеясь, что в нее попадется рыбка.

После того как плоскодонка причалила к пристани, Стивен, нагрузившись корзинами, ковриками и зонтиками, возглавил шествие к бульвару дю Канж. Там он с большим удовольствием свалил ношу в вестибюле дома, предоставив дальнейшую ее участь Маргерит, и поднялся в свою комнату. Стянул с шеи жесткий воротничок, полагая, что за ужином он не потребуется, и направился в самый конец коридора, в маленькую ванную комнату, находившуюся прежде в полном распоряжении служанки. Наполнив ванну холодной водой, Стивен забрался в нее и погрузился с головой, – ему хотелось, чтобы ледяная влага омыла даже корни его волос.

Недолгое время спустя он вылез из ванны, завернулся в полотенце; возвратившись в свою комнату, взял колоду карт и принялся раскладывать их на столе. Последовательность передвижения карт Стивен перенял у друга своего дедушки, суеверного старика, зарабатывавшего на жизнь на ярмарках, предсказывая желающим будущее. В детстве и сам старик, и его карточные манипуляции приводили Стивена в упоение, он и теперь порой возвращался к ним, когда оставался один. Если бубновая дама обнаружится в левой стопке карт раньше, чем трефовый валет в правой, тогда мадам Азер будет… Стивен тасовал и перекладывал карты, создавая неожиданные их сочетания, наполовину посмеиваясь над собой, наполовину оставаясь серьезным. Потом он лег с книгой на кровать, зная, что до ужина еще самое малое час. Звонили церковные колокола, из парка доносились трели и щебет птиц. Под эти звуки Стивен заснул и увидел сон, который в разных вариантах снился ему все те годы, что он себя помнил. Он пытался выпустить из окна залетевшую в комнату птицу. Бедняга отчаянно била крыльями по оконному стеклу. Внезапно всю комнату заполнили приведенные в нее стайным инстинктом скворцы. Они тоже колотили крыльями по стеклам, задевали ими волосы Стивена, а затем все как один нацелили клювы ему в лицо.

6

На следующий день Стивен получил телеграмму из Лондона, требовавшую, чтобы он вернулся как только покончит с делами. Он написал в ответ, что дел у него осталось примерно на месяц: ему еще многое нужно узнать о технологиях, которые используют в Амьене, а кроме того, Азер обещал познакомить его с другими фабрикантами. Ему необходимо также получить более подробные сведения о финансовом положении Азера, без которых он, Стивен, не сможет представить доклад о разумности вложения средств в его дело.

Ответ свой Стивен отправил вечером, ощущая панический страх: вдруг его вынудят вернуться в Англию до того, как он разберется в противоречивых страстях, грозивших взять над ним верх? Во время ужина Стивен посматривал на мадам Азер, раскладывавшую в неярком свете еду по тарелкам домочадцев и гостей, каких-то кузенов Азера, и, впитывая в себя черты ее лица, контур прически, точность движений, ощущал отчаяние. Он больше не мог позволить себе зачарованное бездействие.

Назавтра, придя на фабрику, он узнал, что забастовка красильщиков грозит распространиться на других рабочих-текстильщиков и полностью остановить производство. Во время обеденного перерыва произошло собрание, на котором перед рабочими выступил Меро, сказавший, что они должны поддерживать товарищей, работающих в других отраслях промышленности, помогая им продуктами и одеждой, но устраивать сейчас забастовку бессмысленно, поскольку она не приведет к достижению достойной цели.

– Вам следует думать о своих семьях, – говорил Меро. – Я уверен, что будущее нашей промышленности зависит от соединения всех процессов под одной крышей и от создания единой организации, которая будет отстаивать интересы каждого рабочего. Однако в данный момент мы вынуждены довольствоваться тем, что у нас есть. К тому же сейчас, когда на нас так нажимают заграничные конкуренты, не время совершать необдуманные шаги.

Меро говорил с обычной для него осторожностью. Горячим головам, возглавившим забастовку, он не доверял в той же мере, в какой не доверял и фабрикантам. Впрочем, довести свою речь до вразумляющих выводов Меро не успел, поскольку за уличной дверью поднялся гомон, затем она распахнулась, и в комнату ввалилось несколько молодых людей, несших плакаты и выкрикивавших лозунги. Стоявший на невысоком помосте Меро призвал всех к спокойствию; с полдюжины полицейских (судя по сильному беспорядку, в каком пребывали мундиры кое-кого из них, им уже пришлось поучаствовать в потасовке) попытались выставить демонстрантов обратно на улицу. Толпившиеся у двери работницы шарахнулись в сторону, опасаясь, что того и гляди начнется кулачная драка, в которой достанется и им.

Люсьен Лебрен, ворвавшийся в комнату одним из первых, уже занял на помосте место рядом с Меро. Честные голубые глаза и волнистые каштановые волосы придавали ему привлекательность, слегка умерявшую вызванное его молодостью недоверие части рабочих. Он, сославшись на общую важность дела, вежливо попросил у Меро разрешения обратиться к собравшимся, и Меро уступил ему помост.

Люсьен с искренним сочувствием описал невзгоды и лишения, которые терпят семьи забастовщиков, и условия труда, толкнувшие их на крайнюю меру. Рассказал о нищете и угнетениях, царящих на равнинах Пикардии и заставляющих жителей долины Соммы массово покидать родные места и перебираться в города вроде Амьена и Лилля в отчаянной надежде найти работу.

– Я призываю вас поддержать моих товарищей, – сказал он. – Мы должны встать в этом деле плечом к плечу, иначе мы ничего не добьемся. Должны думать о наших детях и женах. Я прошу вас по крайней мере подписать заявление в поддержку своих братьев-рабочих.

И он показал собранию листок, на котором уже стояло больше ста подписей.

– К слову, насчет жен, – звучно пробасил кто-то в середине комнаты, – думаешь, мы не знаем, что о тебе болтают, молодой человек?

Раздался рев скабрезного одобрения. Стивен почувствовал, как напряглись его нервы, как в груди заколотилось сердце.

– Что ты мелешь? – крикнул Люсьен.

– Перед полицейскими я этого повторять не стану, но думаю, ты знаешь, о чем я говорю.

Люсьен соскочил с помоста и принялся неистово проталкиваться сквозь плотную толпу, норовя добраться до своего обвинителя.

– И еще, – крикнул тот же голос, – нам тут ни к чему английский шпион, который ест с нами за одним столом и таскается на наши собрания!

Несколько голосов – совсем немного – выразили согласие и с этим. Большинство рабочих явно не подозревали о присутствии в зале Стивена.

Стивен на это внимания не обратил.

– Что такое говорят о Люсьене? – спросил он у стоявшего рядом с ним рабочего. – При чем тут жены?

– Да это они про то, как шибко подружились малыш Люсьен и жена нашего хозяина.

И рабочий гортанно загоготал.

До этой минуты рабочие Азера оставались благодушно настроенными. Они выслушали долгую проповедь Меро с призывом сохранять терпение и готовы были принять его совет; они видели, как на их собрание ворвались рабочие других фабрик, и ничуть не возмутились; перед ними разглагольствовал юнец, который и родом-то был не из их города, – они стерпели и это.

Однако когда разгоряченный Люсьен принялся пробиваться сквозь толпу, ими овладело общее чувство обиды, и они постарались вытолкнуть его из своих рядов, – это была мгновенная реакция единого организма, отторгающего инородное тело.

Стивена пихали со всех сторон, – некоторые из враждебности, но большинство просто из желания поскорее изгнать со своей фабрики Люсьена и прочих красильщиков.

Мужчину, выкрикнувшего обидные для мадам Азер слова, окружили, теснясь, другие рабочие фабрики. Это был рослый краснолицый человек; на фабрике он возил из цеха рулоны готовой ткани, наваленные на тележку с деревянными колесами. По мере того как водоворот схватки приближался к нему, на его безмятежной физиономии все яснее проступала тревога. Люсьен кричал и отчаянно размахивал руками, пытаясь протолкаться через толпу, но рабочие Азера дружно преградили ему путь.

Полицейские начали, угрожающе помахивая дубинками, врезаться в толпу. Снова забравшийся на помост Меро кричал, призывая всех успокоиться. Но тут кулак Люсьена, вслепую направленный в толпу, попал в лицо одной из работниц; она завизжала, и ее муж мгновенно сбил обидчика с ног. Люсьен лежал, хватая ртом воздух, и точно нацеленные башмаки азеровских рабочих вымещали на нем обиду. Сыпавшиеся на него удары не были смертельными, да и приходились в основном на конечности, однако Люсьен громко кричал. Стивен попытался оттащить нескольких нападавших, чтобы дать Люсьену возможность подняться на ноги. Одного из них это разозлило, он размахнулся и открытой ладонью саданул Стивена по носу. На защиту Люсьену все же пробились трое-четверо красильщиков, затеявших настоящую драку. Стивен, глаза которого застилали слезы, яростно лупил без разбору каждого, кто оказывался перед ним. О своей первоначальной цели, а именно о водворении мира, он уже забыл и хотел теперь только одного – пришибить того, кто посмел поднять на него руку. Тут кто-то подтолкнул его сбоку к рослому краснорожему рабочему, с выкриков которого и началась суматоха, и Стивен нанес ему короткий удар в лицо. Толком замахнуться он не смог, но точность удара взяла свое, и Стивен испытал мимолетное чувство удовлетворения: возмездие свершилось. Кулак его окрасился кровью.

Набравшиеся решимости работницы и полицейские совместными усилиями положили драке конец. Люсьена, покрытого синяками и издававшего хриплые стоны, но в общем и целом не слишком пострадавшего, выволокли на улицу. Следом полицейские вывели остальных красильщиков, наобум арестовав двоих, чьи физиономии показались им особенно неблагонадежными. Краснорожий верзила промокал носовым платком окровавленные губы, судя по всему понятия не имея, кто их разбил. Меро призвал рабочих разойтись.

Стивен покинул фабрику через боковую дверь, пытаясь сообразить, каким образом стремительно сменявшие друг друга события заставили его принять сторону Люсьена Лебрена, ясноглазая физиономия которого внушала ему не больше доверия, чем рабочим фабрики.

Он дошел до кафедрального собора и двинулся дальше в город. Ему было стыдно за свое поведение. Много лет назад он пообещал своему опекуну, что никогда больше не утратит власти над собой и будет взвешивать каждый свой шаг. Сегодняшнее испытание он позорным образом провалил, и воспоминание об испуге, мелькнувшем на лице оскорбившего мадам Азер человека, когда кулак Стивена врезался ему в губы, лишь в малой мере искупало его падение.

Удар получился, по-видимому, сильнее, чем полагал Стивен, потому что во второй половине дня рука у него заметно распухла. Он возвратился в дом Азеров раньше обычного и поднялся наверх, в ванную. Подержав руку в холодной воде, он плотно обмотал костяшки пальцев носовым платком.

Стивену казалось, что в его пребывании на бульваре дю Канж, да и в жизни вообще, если заглянуть подальше, назревает кризис, грозящий вырваться из-под контроля. Возможно, ему следовало выполнить просьбу работодателя. Он мог за неделю управиться со здешними делами и вернуться в Лондон, зная, что не совершил ничего постыдного ни с точки зрения компании, в которой работал, ни с точки зрения своего опекуна мистера Вогана, потратившего на него столько сил. Первым делом, решил Стивен, следует ему написать.

Чувствуя себя несчастным, он извлек из стола лист бумаги и начал набрасывать письмо.

Дорогой мистер Воган!

Не впервые запаздываю я с письмом к Вам, однако на сей раз постараюсь искупить вину, подробно описав, что со мной происходит.

Он остановился. Нужно было найти достойные слова для владевших им неистового желания и смятения.

Мне кажется, я полюбил женщину, и она, я уверен, отвечает мне взаимностью, хотя между нами не было сказано ни слова. Отчего я питаю такую уверенность? Не говорит ли во мне юношеское тщеславие? Я желал бы ошибиться. Но я настолько убежден в своей правоте, что не вижу нужды задаваться подобными вопросами. И убежденность моя не доставляет мне радости.

Стивен остановился снова – он уже зашел так далеко, что об отправке этого письма, конечно, и речи идти не могло. Однако следом он написал еще несколько строк – для самого себя, желая разобраться в своих чувствах.

Мною правит сила столь великая, что противиться ей бесполезно. Я верю, что сила эта наделена собственным смыслом и моралью, пусть даже постичь то и другое мне не удастся за всю свою жизнь.

Стивен разорвал лист в мелкие клочки и отправил их в мусорную корзину.

Он снял носовой платок с руки и в ожидании ужина, беседуя в гостиной с месье и мадам Азер, держал ее за спиной. Месье был слишком озабочен происходившим на фабрике, чтобы приглядываться к руке гостя, а мадам если и позволяла себе обращать взгляд на Стивена, то ограничивалась его лицом.

– Насколько я знаю, там прозвучали некие замечания касательно вашего пребывания у нас, – сказал Азер.

– Да. Не уверен, что мне следовало присутствовать на собрании. Возможно, лучше, если я не буду появляться на фабрике день-другой.

В гостиную вошла из парка Лизетта.

– Хорошая мысль, – согласился Азер. – Дайте им время поостыть. Не думаю, что возникнут какие-то сложности, однако вам лучше затаиться, пока все не уляжется. Я попрошу кого-нибудь из моих конторских служащих доставить вам сюда нужные документы. Есть много способов быть полезным.

– Послушайте! – воскликнула Лизетта. – Что у вас рукой?

– Мне показывали утром, как работает прядильная машина, и рука случайно попала в нее.

– Она вся распухла и покраснела.

Мадам Азер тихо вскрикнула, когда Лизетта, приблизившись к Стивену, продемонстрировала всем его руку. Ему почудилось, что он увидел в ее лице проблеск живого участия, однако к ней быстро вернулось обычное выражение спокойной отрешенности.

– Кушать подано, – возгласила от двери Маргерит.

– Спасибо, – отозвалась мадам Азер. – Будьте добры, Маргерит, перевяжите после ужина руку месье Рейсфорда.

И первой направилась в столовую.

Когда назавтра Азер ушел на фабрику, Стивен остался дома, точно освобожденный от школьных занятий заболевший ребенок. Посыльный принес ему с фабрики какие-то документы, и Стивен сложил их на столике в гостиной, а сам устроился с книгой в углу, возле выходившей в парк двери. До него доносились звуки, издаваемые жившим обычной утренней жизнью домом, и Стивену казалось, что он непозволительным образом вторгается в эту жизнь, по преимуществу женскую, подслушивает ее. В гостиную вошла Маргерит с перьевой метелочкой в руке и принялась с образцовой легкостью обмахивать фарфоровые украшения и полированные столешницы, взметая облачка пыли, которая крошечными спиральками возносилась в утренний воздух, чтобы затем осесть на кресла и деревянный лакированный пол. Шаги Грегуара забухали вниз по лестнице, потом по вестибюлю, за этим последовала звучная возня с замками и цепочками парадной двери. Окрик «Дверь за собой притвори!» не породил никаких звуков, свидетельствовавших об исполнении этой просьбы, и Стивен представил себе открывшийся в проеме незапертой двери светлый прямоугольник парка, плиточную дорожку и крепкую железную ограду, отделяющую парк от бульвара.

Затем послышался легкий перезвон фаянсовой посуды – Маргерит несла из столовой на кухню поднос с оставшимися после завтрака чашками и тарелками, – и мягкий шлепок – помогая себе бедром, служанка отворяла кухонную дверь. За миг до того, как дверь со стуком захлопнулась, из кухни долетел громкий лязг кастрюль, – то ли их чистили, то ли ставили на плиту, чтобы все утро варить на медленном огне бульон.

Из столовой доносился голос мадам Азер – обычно она оставалась там до одиннадцати, либо беседуя с Лизеттой, либо раздавая указания приходящей прислуге. Одной из них была мадам Бонне, жена пожилого фабричного рабочего, каждый день являвшаяся заниматься уборкой, – работа, которую Маргерит не выполняла, считая, что это ниже ее достоинства или слишком трудно. Сейчас Мадам Азер объясняла ей, какие комнаты следует привести в порядок и что нужно сделать к приему гостей. После чего послышались тяжелые шаги старухи, вперевалку отправившейся исполнять предписанное. Лизетта сидела, освещенная солнцем, лучи которого вливались в окно столовой, пробиваясь сквозь побеги клематиса, слушала, как мачеха распоряжается по хозяйству, и следила за тенями, ползущими по полированным столешницам. Лизетте нравилось разделять с Изабель эту утреннюю церемонию, наполнявшую девочку ощущением, что ей доверяют, что она кое-что значит в доме, да и Грегуар не вертелся в это время у нее под ногами – дополнительное удобство, поскольку его неотесанность и пустая детская болтовня порой грозили лишить Лизетту столь ценимой ею взрослой выдержки.

В этой неторопливо разыгрываемой утренней домашней пьесе участвовали и другие персонажи, помельче. Например, вторая служанка, жившая в отличие от Маргерит не в самом доме; стряпуха, занимавшая одну из комнат второго этажа; мальчик – посыльный мясника, приходивший, чтобы принять заказ, и еще один, доставлявший к задней двери две тяжелые коробки от бакалейщика.

Вскоре после полудня мадам Азер спросила у Стивена, не пожелает ли он разделить с ней и Лизеттой обед. Грегуар к тому времени еще не вернется из школы, сказала она. Стивен приглашение принял и провел следующий час, работая с документами, присланными из конторы Азера.

Мадам Азер снова заглянула к нему сразу после часу дня – сообщить, что обед готов. Три прибора стояли в конце стола, у окна. Вид столовой мало напоминал картину, наблюдаемую Стивеном по вечерам, во время ужина, – ни строгих теней, ни освещенных приглушенным светом гостей в жестких воротничках. Лизетта была сегодня в белом платьице, том самом, которое мачеха велела ей переменить перед прогулкой по водным садам. Темные волосы она подвязала синей лентой, чулок не надела. Красивая девочка, подумал Стивен, когда она бросила на него взгляд из-под густых ресниц; впрочем, он сделал это замечание вполне бесстрастно, поскольку мысли его были заняты совсем другим.

Наряд мадам Азер состоял из юбки кремовых тонов и темно-красного узорчатого жилета поверх белой, открытой на шее блузки.

– Вы можете снять пиджак, месье, если желаете, – сказала она. – Мы с Лизеттой не считаем обед торжественным событием, верно, детка?

Лизетта усмехнулась. Стивен сказал: «Спасибо». Он понял: присутствие Лизетты придает мадам Азер смелости, девочка словно служит ей защитой.

Маргерит принесла блюдо артишоков.

– Может быть, выпьем вина? – предложила мадам Азер. – Хотя обычно вина мы не пьем, не так ли, Лизетта? Но сегодня, пожалуй, попробуем. Принесите нам бутылку белого, Маргерит, хорошо? Только не того, которое так оберегает мой муж.

За артишоками последовало небольшое блюдо из грибов, за грибами подали палтуса. Стивен наполнил вином бокалы мадам Азер и, по ее настоянию, Лизетты. Нужно было что-то сказать, и он спросил, как они свели знакомство с месье и мадам Берар.

Он еще не договорил, а Лизетта уже захихикала, и мадам Азер велела ей угомониться, хоть на ее лице и появилась улыбка.

– Боюсь, Лизетта не слишком почтительно высказывается о месье Бераре, – сказала она.

– Это нечестно, – отозвалась Лизетта. – Разве ваши родители заставляли вас почтительно высказываться о своих глупых друзьях?

– У меня не было родителей, – ответил Стивен. – Во всяком случае, я их не знал. Я рос сначала у бабушки с дедушкой, потом в приюте, а потом меня взял к себе человек, с которым я раньше не был знаком.

Лизетта покраснела и затрудненно сглотнула; лицо мадам Азер стало на миг озабоченным.

– Извините. Лизетта вечно задает неуместные вопросы, – сказала она.

– Вам не за что извиняться. – Стивен улыбнулся девочке. – Решительно не за что. Как и мне нечего стыдиться.

Маргерит принесла говяжье филе на блюде с синим узором. Поставив его перед мадам Азер, она спросила:

– Не желаете ли красного вина, мадам? Того, что осталось от вчерашнего ужина?

– Хорошо.

Мадам Азер положила по ломтику мяса с кровью на каждую из трех тарелок. Стивен наполнил бокалы. На память ему вдруг пришли водные сады, нога мадам Азер, прижатая к его ноге. Голые руки покрывал легкий загар; мужской жилет и открытая шея делали ее более женственной, чем обычно.

– Мне скоро придется вернуться в Англию, – сказал он. – Я получил телеграмму, меня ждут в Лондоне.

Его собеседницы промолчали. Атмосфера в столовой словно сгустилась. Стивен вспомнил долетевший из спальни Изабель вскрик боли.

– Мне будет жаль уезжать, – прибавил он.

– Вы всегда сможете вернуться и вновь посетить нас, – сказала мадам Азер.

– Да, смогу.

Вошла Маргерит с блюдом картофеля. Лизетта с улыбкой потянулась.

– Меня что-то в сон клонит, – довольно сообщила она.

– Это оттого, что ты пила вино.

Мадам Азер тоже улыбнулась, и воздух, показалось Стивену, посветлел снова. Обед завершился фруктами, Маргерит подала кофе в гостиную. Они расселись вокруг карточного стола, за которым Стивен играл в свой первый вечер здесь.

– Я пойду, погуляю по парку, – сказала Лизетта, – а потом, может быть, немного посплю.

– Хорошо, – согласилась мадам Азер.

Лизетта легкой поступью пересекла гостиную и исчезла.

Атмосфера переменилась снова, на сей раз необратимо. Мадам Азер не решалась встретиться со Стивеном взглядом. Она сидела, потупившись, глядя в карточный стол, водя серебряной ложкой по тонкому фарфоровому блюдцу. Стивен чувствовал, как что-то сжимает ему грудь. Было трудно дышать.

– Налейте себе еще кофе…

– Нет.

Молчание.

– Посмотрите на меня.

Она не подняла к нему лица. Она встала и произнесла:

– Меня ждет в моей комнате шитье, так я…

– Изабель.

Он схватил ее за руку.

– Нет. Прошу вас, нет.

Он притянул ее к себе, обвил, чтобы не дать уйти, руками. Веки ее были сомкнуты, он поцеловал ее в приотворенные губы. Почувствовал, как трепещет ее язык, как ее руки сжимают ему спину, но тут она вырвалась из его объятия, надорвав белую блузку, под которой обозначилась тонкая тесемка атласа. Стивена пронзила дрожь желания.

– Вы должны. Ради бога, должны, – он уже не владел собой.

Из-под сомкнутых век мадам Азер текли слезы.

– Нет, не могу. Я едва… это будет неправильно.

– Вы хотели сказать: «Я едва знаю вас».

– Нет. Просто это неправильно.

– Это правильно. Вы и сами знаете. Так правильно, что правильнее быть не может. Я понимаю вас, Изабель. Поверьте, понимаю. Я люблю вас.

Он поцеловал ее снова, и рот Изабель снова ответил ему. Стивен ощутил сладость ее слюны и прижался лицом к плечу Изабель – там, где под разорванной тканью виднелась голая кожа.

Она оттолкнула его, выбежала из гостиной. Стивен подошел к окну, вцепился в раму, выглянул наружу. Сила, которая правила им, была неодолимой. Та часть его сознания, что еще оставалась способной рассуждать, смирилась с этим фактом; если заглушить страсть невозможно, вопрос только в том, удастся ли удовлетворить ее с согласия Изабель.

У себя в комнате мадам Азер плакала, расхаживая от стены к стене. Ее влекло к Стивену, но она его боялась. Она жаждала утешить его, но ей хотелось и другого: чтобы он взял ее, чтобы использовал. Неведомые прежде волны желания и возбуждения, о каких она не думала уже много лет, теперь накрывали ее с головой. Ей хотелось, чтобы он воскресил то, что она похоронила в себе, и уничтожил ее фальшивое, ненастоящее «я». Он так юн. А она ни в чем не уверена. Как хочется ощутить прикосновение его кожи к своей.

Она спустилась вниз, и поступь ее была столь легка, что не создавала ни звука. Стивен стоял, прислонившись к окну, погруженный в борьбу с собой.

– Пойдемте в красную комнату, – сказала Изабель.

Обернувшись, Стивен уже не увидел ее. Красная комната. Паника охватила его. Это наверняка одна из тех, в какие он заглянул однажды, но потом не смог отыскать; что-то вроде того места, которое в сновидениях всегда остается недостижимым и всегда оказывается у тебя за спиной. Он взбежал по лестнице и увидел, как Изабель сворачивает за угол. Дойдя по главному коридору до другого, узкого, она вошла в него через маленький арочный проход. Этот коридор упирался в запертую дверь, которая вела в отведенную слугам часть дома. Прямо рядом с этой дверью, слева, располагалась еще одна, с овальной фаянсовой ручкой, легко постукивавшей в плохо пригнанном запоре. Стивен нагнал Изабель, когда она отворила дверь в маленькую комнату с желтой медной кроватью под красным покрывалом.

– Изабель. – По его щекам текли слезы. Он приподнял ладонями ее волосы, и они заструились меж его пальцев.

– Бедный мой мальчик, – сказала она.

Стивен поцеловал ее, и на этот раз язык Изабель не уклонился от его языка.

– Где Лизетта? – спросил он.

– В парке. Не знаю. О боже. О, прошу тебя, прошу!

Ее трясло. Она закрыла глаза. А открыв их, поняла, что едва способна дышать. Стивен начал срывать с нее одежду, и она помогала ему – торопливо, неловко. Локоть ее завяз в жилете. Стивен стянул с нее блузку и зарылся лицом в прогалину между стесненными атласным лифчиком холмиками ее груди. То, что он видел, чего касался, дарило его таким наслаждением, что потребуются годы, думал он, чтобы осмыслить это, сейчас же всем его существом правила лихорадочная поспешность.

Изабель ощущала прикосновения его рук, чувствовала кожей его губы и знала, что должен он видеть, – стыдное, неприличное, – однако чем острее осознавала она падение своей напускной благопристойности, тем сильнее возбуждалась. Она ерошила пальцами волосы Стивена, пробегала ладонями по буграм его плеч, по гладкой груди под рубашкой.

– Ну скорее же, прошу тебя, прошу! – услышала она свой голос, впрочем, дыхание ее прервалось, и слова были почти неразличимы. Она провела ладонью по передку его брюк, – бесстыдно, как, по ее представлениям, сделала бы проститутка, – и почувствовала под тканью нечто твердое. Упрекнуть ее было не в чем. Она ничего не боялась. Могла делать все, что захочет. У него перехватило дыхание, он замер, перестав раздевать ее, – пришлось помочь ему стянуть шелковые панталончики, чтобы он увидел то, что, как внезапно поняла Изабель, давно уж рисовалось его воображению. Она крепко зажмурилась, смутившись того, что показала ему себя, и все же никакого стыда не испытывала. Почувствовала, как он опрокидывает ее на спину, на кровать, и тело ее начало ритмически изгибаться, дугой поднимаясь к Стивену – точно моля помимо ее воли обратить на него внимание. И наконец, ощутила некое прикосновение, хоть и поняла, задохнувшись, – не то, какого ждала: то был язык Стивена, горячий, летучий, он играл поверх нее и в ней, поворачивался, словно ключ в щелевом замке ее плоти. Это поразительное новое ощущение наполнило грудь Изабель вздохами, тело ее принялись сотрясать долгие волны ритмического движения, страстное желание вело ее куда-то, в груди завязался и стал разбухать давящий узел – ощущение, которое невозможно было вынести, перетерпеть, хоть оно, казалось, и рвалось из нее наружу. Изабель начала мотать головой из стороны в сторону. Она услышала свой голос, выкрикивавший в какой-то далекой комнате слова несогласия, но тут шарик в груди лопнул, и волны нового ощущения стали прокатываться по ее телу одна за другой, заливая живот и конечности, и ее голос, на сей раз прозвучавший совсем рядом с головой, произнес: «Да».

Открыв глаза, Изабель увидела, что Стивен стоит перед ней совершенно нагой. Взгляд ее зацепился за торчавший из его тела кусок плоти. Он еще не обладал ею, эта радость была впереди. Он лег на нее и принялся целовать ее лицо, груди, губами подтягивая кверху соски. А затем приподнялся, перевернул Изабель, и ладони его поползли по внутренней стороне ее бедер, по шелковым чулкам, которые она, раздеваясь в великой спешке, не успела снять, по расщелине, над которой соединялись ее ноги. Он целовал ее кожу, спускаясь от поясницы через розовую припухлость разделяющейся плоти к бедрам, и на миг прижался щекой к одному из них. А потом стал, начав с лодыжек, с тонких косточек, которые видел, катаясь с нею на лодке по водным садам, подниматься вверх, к внутренним сторонам икр.

Дыхание Изабель вновь участилось. «Пожалуйста, любовь моя, скорее, прошу тебя», – пролепетала она. Ей больше не по силам было сносить дразнящие ласки Стивена. Левой рукой она вцепилась в ту часть его тела, которую так жаждала ощутить в себе, и Стивен потрясенно замер. Она немного шире раздвинула ноги, дабы радушно принять его там, где он был ей нужен. И, почувствовав, как натянулась под ее разведенными в стороны ногами ткань простыни, ввела его в себя.

Она услышала вздох Стивена, увидела, как он вцепился зубами в складку ткани и прикусил ее. Он почти не двигался в ней, словно боялся собственных ощущений, не зная, чем они обернутся.

Изабель чувствовала себя насаженной на кол и упивалась роскошью этого чувства. Оно прокатывалось по самому ободу, по краям ее, оно наполняло ее желанием и счастьем. Наконец-то я стала собой, думала она, именно для этого я и рождена. Обрывки страстных детских порывов, послеполуденных побуждений, подавлявшихся тусклой рутиной родительского дома, мелькали в ее сознании; она понимала, что связь между исступлением ее желаний и тем, как внимательно изучала себя девочка Фурмантье, наконец-то установилась.

А потом услышала вскрик Стивена и почувствовала, как он выплеснулся в нее, и ей показалось, что он вдруг раздулся в ней до того, что плоть их стала почти единой. Потрясение, порожденное интимностью сотворенного им, оставившим в ней частичку себя, ускорило ее содрогающийся отклик, почти такой, как в самый первый раз, но более краткий, неистовый, оборвавший все связи с окружающим миром.

Немного придя в себя и открыв глаза, Изабель обнаружила, что Стивен скатился с нее и лежит на кровати ничком, неловко, почти как мертвый, отвернув в сторону голову. Оба молчали. Оба лежали, не шевелясь. Снаружи до них доносилось пение птиц.

Нерешительно, почти застенчиво, Изабель провела пальцами по выступавшим из спины Стивена позвонкам, по узким ягодицам, по верхушке поросшего мягким черным волосом бедра. Потом взяла его поврежденную кисть и поцеловала ободранные, распухшие костяшки.