Текст книги "Селена, которую мама привела в секту"

– Тетя Терри хорошо к тебе относится? Только честно…

Я смотрела в его честное, красивое лицо.

– Милая, не царапайся. – Он отвел мою руку.

У меня давно сформировалась привычка впиваться ногтями в кожу и царапать себя.

За отцом стояла тетя. Страх сквозил в ее взгляде, губы были плотно сжаты. Тревожность окутывала ее всегда, когда появлялся мой отец. Это чувство проявлялось в нервной улыбке и непрерывной череде выкуренных сигарет, словно она пыталась спрятаться за сигаретным дымом. Казалось, она чувствовала его отвращение в манере разговора и в том, как он раздувал ноздри. У отца, как и у его братьев, был тяжелый характер, и Терри не раз испытывала это на себе.

Что мне следовало сказать ему? Может ли он забрать меня домой, чтобы мне никогда не пришлось возвращаться к тете Терри? Я не могла позволить себе рисковать – ведь позже он мог изменить свое мнение и решить, что тетя Терри совсем не так и плоха.

– Селена, – поторопил меня он.

Я вспомнила, как тетя Терри била меня, как острые края пластиковой ракетки ее сына ранили мою кожу, а потом порезы жгло, как огнем, когда она промывала их спиртом. Я плакала, а тетя смеялась.

Нужно ли было рассказывать отцу о том, что она заставляла меня убивать пауков? Или о том, как она кидала дохлых насекомых в мой омлет и заставляла меня это есть? Или как она делала вид, что собирается бросить меня в «Макдоналдсе» или «Тако Белл»?

– Пойди, принеси салфетки, – приказывала она мне с улыбкой, а ее дети уже сидели в семейной машине.

Когда я не двигалась с места, ее улыбка исчезала, а в холодных глазах появлялась ненависть:

– Я сказала, пойди, принеси салфетки…

Надеясь, что она передумает, я открывала дверцу и шла за салфетками. Когда я возвращалась на парковку, машины всегда не было.

В пять лет я не знала, где нахожусь, какой у нас номер телефона и когда тетя может вернуться. Я боялась попросить помощи, а просто стояла на парковке и ждала, сжимая в руках салфетки. Парковка казалась бескрайней. Где-то вдали были тротуары, оживленные улицы, огромные дома – настоящий городской лес, в котором я не ориентировалась. Я могла лишь надеяться, что она вернется.

Она всегда возвращалась, через несколько долгих минут. Машина подъезжала, Джеймс и Тэмми хохотали над моим испуганным видом, кто-то открывал дверь.

– Мы же просто играли…

Я смотрела на отца. Я хотела уйти домой с ним, но у меня был всего один шанс. Если он не заберет меня, тетя Терри обязательно отомстит. И я солгала.

– Мне здесь нравится, – ответила я.

Я видела, как плечи тети опустились от облегчения. Она выпустила большой клуб дыма.

– Я же говорила тебе, Джим, – улыбнулась она. – Все хорошо. Мы рады, что Селена живет с нами.

Каждое слово было мягким, словно шелковая лента.

Отец смотрел на меня, нахмурив брови. Он нам не поверил. Он поднялся, словно его против воли тянула какая-то чуждая сила.

– Хорошо, – сказал он, поворачиваясь к тете. – Предупреждаю тебя, Терри. Если я услышу хоть что-то о том, что ты плохо относишься к моей дочери, тебе будет плохо.

Тетя Терри кивнула, потянулась за сигаретой, и я заметила, что рука у нее дрожит.

Закончив с этим, отец вывел меня из дома, и мы с ним поехали в кино.

Пытаясь выглядеть хорошей матерью, Терри проводила нас и помахала с крыльца на прощание. Она прислонилась к поручням. Я видела ее худую фигуру в широких брюках и вязаном топе. Большие темные очки скрывали ее лицо. Много позже я увидела ее фотографию в семейном альбоме и была поражена тем, какой молодой и красивой она была в то время, когда я жила в ее доме.

После того разговора тетя начала немного сдерживать себя. Била она меня гораздо реже.

Я стала много времени проводить у бабушки, которая жила напротив тети Терри. Спокойная, маленькая женщина вечно занималась домашними делами. Она убиралась, ухаживала за садом, шила и готовила. Носила простые платья с фартуками – так ходили жены фермеров в Луизиане. В маленьком домике она вырастила девятерых детей, а муж ее работал в поле, выращивал хлопок и другие культуры. Когда темнело, в доме зажигали керосиновые лампы. Продукты хранили в леднике, а каждое утро отец доил семейную корову. Телевизора дома не было, зато суеверий хватало. Это совсем не походило на жизнь в южной части Лос-Анджелеса.

Бабушка никогда не ходила в школу. Она не умела читать, писать и водить машину. За всю мою жизнь я лишь дважды видела ее в машине. Она говорила на креольском, ломаном французском, а ее английский был почти непонятен из-за акцента. Но она была практичной и трудолюбивой женщиной. У нее мне было тепло и хорошо, не так, как у безумной тети.

Осенью 1976 года я пошла в первый класс четырехэтажной католической школы. Я гордилась тем, что стала большой девочкой, доказательством чего была моя школьная форма.

А в феврале меня похитили.

8
Похитители детей

Она пришла за мной ночью. Бритая голова, крупные висячие серьги и джинсовая куртка… Она пришла с подругой. Они были очень похожи друг на друга. Когда дядя Дэнни, к которому я приехала на выходные, открыл дверь, мы, дети, сразу умолкли, почувствовав опасность.

Они хотят нас похитить? Я думала, дядя захлопнет дверь у них перед носом, запрется на замок и позвонит в полицию, но он пригласил их войти.

Они сели на диван. Тетя Роза предложила им кофе, а дядя Дэнни стал разговаривать, словно они были нормальными людьми. Мы, дети, остались в коридоре и подглядывали за странными гостями из-за угла. Кто это?

Одна из женщин опустила голову, прижала указательный палец к виску и оперлась локтем на подлокотник кресла. Знакомое движение.

Понемногу я стала узнавать ее, линию рта, подбородок, тембр голоса – серебристый, мягкий. Я вышла из своего убежища, подошла ближе, еще ближе. Потом коснулась руки.

– Извините, вы моя мама?

Взрослые продолжали разговаривать.

– Извините. Кто вы? Вы моя мама?

Женщина повернулась ко мне.

– Наконец-то ты меня узнала. Да, я твоя мама.

– А я – Мэри Энн, – сказала вторая женщина. Щеки ее были покрыты крупными прыщами.

Они улыбались, и я поняла, что они не такие страшные, как мне показалось вначале. Мама положила руку мне на плечо.

– Я приехала забрать тебя, – сказала она. – Я хочу забрать тебя в Синанон. Хочешь поехать в Синанон со мной?

Тон у нее был легкий и веселый. Отец точно так же говорил, когда звал меня в кино.

Я не видела Терезу больше двух лет. В шесть лет я не могла понять, почему она одета, как убийца или тот, кто по ночам носится на больших, громких мотоциклах. Что такое Синанон? Знала только, что это как-то связано с мамой. Это место, куда она ушла. Я никогда не думала, что могу побывать в Синаноне. Это казалось мне настоящей тайной.

Почувствовав возбуждение в голосе моей матери, младшие братья и сестры тоже прибежали в комнату. Они были очень малы, но перестали бояться лысых женщин. Они схватили меня за руки и принялась прыгать с криками:

– Да, мы поедем в Синин!

– Нет, нет. – Тетя Роза разняла нас. – Поедет только Селена.

Она вытолкала меня из гостиной и отправила в комнату моей сестры, Донны, где я оставила свой маленький чемодан, с которым приехала из дома. Дети последовали за мной. Они молча смотрели, как я собираю свой чемодан и беру любимую куклу.

Вскоре я покинула дом тети и дяди вместе с мамой и Мэри Энн. Я села на заднее сиденье машины, Мэри Энн за руль, мама рядом с ней. Они болтали друг с другом, дорожные огни отражались в крупных серьгах. Я уснула, а когда проснулась, мы были уже на месте. Выйдя из машины, я вцепилась в руку моей чужой мамы, и мы по пустынной улице направились к большому обшарпанному дому. Ветер гнал мусор по потрескавшемуся асфальту тротуаров. Было холодно. В воздухе чувствовалось соленое дыхание океана. Лишь потом я узнала, что мы остановились в старом отеле «Каса-дель-мар» в Санта-Монике, который принадлежал общине Синанон.

Сквозь двойные двери мы вошли в полуосвещенный вестибюль. Потрепанный, старый ковер говорил о былом великолепии. По короткой винтовой лестнице мы поднялись в большую комнату. Под высоким потолком висел одинокий светильник. Весь остальной свет был выключен. В комнате я увидела еще несколько людей, лысых, как и моя мама и ее подруга. Одежда на всех была мешковатой.

– Сядь здесь, – сказала мама, подталкивая меня к одному из длинных деревянных столов. Столы со скамьями стояли посреди комнаты. – Я скоро вернусь.

Я послушалась. Мама быстро вышла из комнаты и скрылась за углом. Через несколько минут ко мне подошла женщина в такой же одежде и протянула мне миску с красным желе.

– Ешь, – сказала она.

Взявшись за ложку, я мгновенно уронила ее от неожиданности. Я почувствовала едкую горечь – впервые попробовав десерт с сахарином. В общине пользовались именно этим подсластителем. Я отставила миску в сторону и стала ждать маму.

Некоторые родители, которым трудно договориться об опеке над детьми с бывшими супругами и другими родственниками, решаются на похищение. Моя поездка к маминому брату Дэнни была частью заговора «похитителей детей». Брат согласился в этом участвовать. Меня забрали в пятницу вечером, а отец узнал о похищении лишь через два дня. В воскресенье вечером ему позвонила тетя Терри. Она буквально билась в истерике.

– Селена пропала, Джим. Она пропала!

Целую минуту отец не мог добиться от нее внятного ответа.

– Что значит «пропала»? Ее кто-то забрал?

Позже отец рассказывал мне, что никогда в жизни не испытывал такого ледяного страха, как в тот момент. Сначала он решил, что меня похитил чужой человек. Когда Терри успокоилась, он сумел вытянуть из нее информацию и понял, что нужно поговорить с Дэнни. Он позвонил маминому брату, но дружелюбие, с которым Дэнни разговаривал с ним, приглашая меня на выходные к себе, исчезло.

– Разве ты не безработный? Разве Селене не будет лучше с матерью в Синаноне, раз уж ты не можешь заниматься дочерью? – заявил Дэнни.

Отец взорвался от ярости.

– Как бы тебе ни было трудно, Дэнни, я никогда бы не забрал твоих детей и не отправил их в какую-то общину. Как ты мог отправить мою дочь туда, где живут бывшие заключенные и наркоманы, такие, как психи Мэнсона?!

Они долго ругались, потом отец бросил трубку и понесся к Дэнни, чтобы избить его до бесчувствия. По пути он заехал к матери, моей бабушке Реджине, и она его отговорила. Бабушка честно сказала ему, что Терри избивала меня. Мои крики слышала вся улица.

Отец давно подозревал, что что-то не так, но никто ему не говорил. Он часто повторял, что если бы знал, то забрал бы меня у Терри в тот же день. Но он не знал. Откровения матери лишили его сил.

Он обратился к адвокату, чтобы забрать меня из Синанона. Адвокат сказал, что ничем не может помочь.

– Даже если бы вы были богаты, мне было бы трудно вытащить вашу дочь. Синанон – влиятельная организация. У них куча денег, и они могут выиграть любое дело. У них есть собственные адвокаты, которые работают бесплатно. Кроме того, ваша дочь находится под опекой матери. Другие семьи пытались бороться с Синаноном, но община перешла к насилию. Адвокаты не хотят с ними связываться. Лучше подождать, пока мать девочки не устанет от этой общины и не решит уйти оттуда вместе с дочерью.

Отец пытался звонить в офис Синанона в Марине, но натолкнулся на глухую стену. Ни меня, ни мою мать к телефону не звали. Даже если бы мы отправились в космическом корабле на Луну, связь была бы лучше.

9
Привыкание

Я стояла на пороге общины, обхватив себя руками, чтобы согреться. Обед давно закончился. Все вокруг окутывал туман. Вдали едва угадывались силуэты трех маленьких мальчиков, которые направлялись сюда. Я пробыла в общине уже довольно долго, чтобы понять, что они идут из Питомника. В этом отдельном доме дети жили с рождения до трех-четырех лет. Демонстраторы следили за домом и ухаживали за детьми. Я смотрела, как мальчики приближаются ко мне и по ступеням поднимаются на крыльцо.

Мы смотрели друг на друга. Мальчики обшаривали глазами мое тело.

Я скрестила руки. Двое мальчиков зашли с обеих сторон.

Не говоря ни слова, они набросились на меня, стали колотить и хватать за руки, а я изо всех сил старалась удержаться на ногах. Один из них маленькими ручонками вцепился мне в горло. Губы его искривились в злобной усмешке. В панике я ударила его в лицо. Он отшатнулся, но двое других продолжали нападать на меня. Резко извернувшись, я попыталась избавиться от их хватки.

Не знаю, что заставило их остановиться, но они бросили меня, словно в заранее продуманном зловещем танце. Они ушли так же, как появились. Я видела, как они на своих коротких, детских ножках спускаются по ступенькам и уходят в туман. Их синяя одежда растаяла голубоватым пятном в бесцветном пейзаже.

Не зная, что думать, я перевела дух, поплотнее закуталась в куртку и ушла из общины, надеясь, что в спальнях буду в безопасности.

Я никому не рассказала о том, что случилось. Рассказывать было некому. У меня не было родителей или близких друзей, а демонстраторы оставались чужими. Прошло около месяца, как Тереза оставила меня здесь, и я все еще пыталась осознать мир, куда меня швырнули и предоставили самой себе.

Почти каждый день я видела новых детей. Однажды около нашего дома я заметила девочку с рукой в гипсе. Она спросила, нравится ли мне в школе, то есть знала о моем существовании. Я же не могла сказать того же о ней.

В другой день я сидела в кресле-мешке в гостиной, и тут в комнату вбежал ребенок, которого я никогда прежде не видела. Он плакал от боли.

– Что случилось? – спросила женщина-демонстратор, обращаясь к этой девочке. – Хочешь рисовый пирог?

При слове «пирог» я встрепенулась, надеясь, что по кусочку достанется и нам. Женщина-демонстратор ушла и вернулась с пластиковым пакетом, где лежали какие-то диски, похожие на пенопластовые. Где же пирог? Демонстратор вытащила диск и протянула его девочке, а та вцепилась в него зубами.

– Селена, хочешь рисовый пирог? – спросила женщина-демонстратор и протянула мне пакет.

Я замешкалась, она же сунула руку в пакет, вытащила второй диск и протянула мне. Я неуверенно откусила кусочек – и ничего не почувствовала. Во рту оказалась какая-то безвкусная субстанция. Я решила, что это не еда, вышла и, когда никто на меня не смотрел, выплюнула все в кусты.

По выходным пристальное внимание демонстраторов ослабевало – они полностью теряли к нам интерес. Первые несколько месяцев по субботам и воскресеньям я бродила по Уокер-Крик в полном одиночестве.

Тогда я изучала окрестности: несколько бараков и других построек, где жили и занимались дети. В одном доме находились игровые комнаты, которые назывались по цвету стен: Оранжевая, Зеленая и Синяя. Рядом с ними находился читальный зал. В бараках были кладовые, где лежали куклы, мягкие игрушки, детские коляски, одеяла и все такое.

Как-то раз я пошла по узкой мощеной дороге, которая шла через весь поселок. Глазам моим представилось редкое зрелище: к нам ехала машина. Потом я обнаружила целый двор, заваленный плиткой. Некоторые лежали аккуратными стопками, другие беспорядочно громоздились на деревянных паллетах. Я бродила по этому двору целый час, пробираясь по лабиринтам разноцветной керамики и фарфора. За это время я не встретила ни души. Не видела я здесь никого и позже, когда приходила сюда снова.

Я обнаружила и другие странные места – двух– и трехэтажные склады, амбары под железными крышами. Все в этих домах было покрыто толстым слоем пыли. Повсюду свисала пыльная паутина. Временами она поблескивала на солнце. На этих складах лежали самые разные вещи: одежда, обувь, одеяла, плеееры, пластинки, шкафы, обеденные столы и стулья. Все валялось в беспорядке или лежало в коробках. Я часами разбирала вещи, слушала пластинки и примеряла запылившуюся одежду перед мутными зеркалами. Свет пробивался сквозь окна. Я видела, как пылинки кружатся в воздухе. Казалось, что меня окружают привидения.

В другой раз я нашла старую моторную лодку посреди луга. Возле лодки валялись полуразложившиеся туши коровы и теленка. От коровы остались только кости с клочьями шкуры и меха, но она была почти целой. В животе ее стояла мерзкая белая лужа, где копошились личинки. Я приходила посмотреть на тушу каждые выходные, пока от коровы не остался один лишь скелет.

Другие девочки показали мне детский зоопарк, где жили-были кролики. Зверьки жили в собственных домиках на высоких деревянных сваях. Чтобы открыть дверцу, нужно было подняться по лесенке. Мне позволяли гладить мягкий мех зверьков, но предупредили, чтобы я не трогала новорожденных детенышей: если мать почувствует незнакомый запах на их гладкой розовой коже, то может их убить.

Выходные были моим временем. Я могла гулять одна, с кем-то еще или присоединиться к группе детей, играющих в настольные игры. Чаще всего я играла одна. Мою «подружку» Софи сменила Анна. Ни с кем из других детей я так и не сблизилась.

Анна была старше меня. Демонстраторы и другие дети ее любили. Ко мне она относилась как к домашнему зверьку. В свободное время я всюду ходила с ней. Я стала ее любимицей, и ко мне начали относиться по-другому. Меня осматривали, щипали меня за щечки и восклицали: «О, она такая милая!» Когда Анна ушла из общины, я снова стала одиночкой.

Я не понимала своего положения. В первый год в Синаноне я потеряла счет времени и просто впитывала все, что происходило вокруг, как это делают маленькие дети. Я усвоила привычки и манеры Синанона и собственный словарь общины. ДКР означало «деньги на карманные расходы». Каждую неделю я получала два блестящих четвертака, которые можно было потратить в маленьком магазине, который открывался для детей по субботам в одной из игровых комнат. Комнату разгораживали складными ширмами. На прямоугольных столах стояли коробки с батончиками без сахара, чипсами, жевательной резинкой и другими лакомствами. Ребенок лет девяти садился за кассу, а остальные расхватывали лакомства, зная, что до следующей субботы ничего не будет.

Некоторые дети не тратили свои ДКР, а предпочитали экономить. Они проходили мимо маленького магазинчика и складывали свои четвертаки в пухлые конверты. Главной их радостью было пересчитывание своих растущих сбережений.

Когда мы допускали какой-то промах, нас «одергивали». Суровый выговор мог сделать кто угодно, даже другой ребенок. Сердитое лицо или плохо заправленная постель – все могло быть поводом для критики. На выговор следовало отвечать однозначно: «Спасибо большое!» Мы должны были быть благодарны тому, кто нашел время, чтобы указать нам на ошибку.

«Притворство» – нам постоянно напоминали, что мы должны притворяться. Если что-то не нравилось, нужно было вести себя так, словно это нам нравится. Улыбайтесь – и со временем вы научитесь любить это.

Постоянные занятия и занимательные выходные заставили меня забыть о том, что с момента попадания в Синанон я так и не видела собственную мать. Жизнь снова увлекла меня в сторону. Мама и семья отступили на задний план.

10
Визит

– Тебе письмо.

Одна из демонстраторов вложила в мою ладонь тонкий розовый конверт.

Я с изумлением смотрела на него. Другие дети каждую неделю получали письма, но я не думала, что письмо может прийти мне. Я ушла в свою спальню, села на кровать и вскрыла таинственный конверт. На листке бумаги красивым почерком было написано:

«Дорогая моя Селена!

Как у тебя дела? Тебе нравится жить в школе? Я каждый день скучаю по тебе.

Сейчас я живу в городе Сан-Франциско с другими членами Синанона. Я очень стараюсь приехать навестить тебя. Скоро я смогу это сделать, и мы проведем вместе целый день. Когда захочешь поговорить со мной, пиши мне письма. Я обязательно их получу.

Люблю тебя,

твоя мама, Тереза»

Я перечитывала письмо снова и снова. Мама приедет ко мне? Когда? Я аккуратно положила письмо в ящик стола, где лежали другие мои вещи.

В субботу утром я услышала из гостиной звуки телевизора. Телевизор мы включали редко, только по выходным. Иногда нам разрешали посмотреть какую-то программу на неделе.

Я закрыла дверь в спальню, надеясь немного побыть одна. Сидела на кровати, прижав колени к груди, и впервые за все это время думала о маме.

Физически мы были очень разными. Впервые я обратила на это внимание в три года. В этом возрасте дети начинают подражать манерам, речи и интонациям родителей. Я стояла в ванной и смотрела в зеркало, как мама расчесывает волосы. Расческа без труда входила в шелковистые русые волны, которые каскадом падали ей на плечи.

Мои же короткие и жесткие кудряшки категорически отказывались подчиняться расческе. Как я ни старалась, они никак не хотели быть волнистыми и гладкими, как у моей красавицы мамы. Чем сильнее я их расчесывала, тем сильнее электризовались волосы. В конце концов я превращалась в темно-русый одуванчик. Я изо всех сил прижимала их к голове и плакала от раздражения. Мама с улыбкой наблюдала за мной. Чтобы успокоить, она заплела мне несколько тонких косичек и перетянула их цветными резинками.

Вскоре после письма я получила большую куклу. Подарок меня изумил. Мне и в голову не приходило, что в новой реальности есть место подаркам.

– Это от Терезы, – сказала женщина-демонстратор.

Эта информация была столь же поразительна, как и сам подарок. Я все еще пыталась привыкнуть к школе Синанон. Когда я сюда приехала, все мои личные вещи забрали, а потом я увидела общие игровые комнаты. Я даже не знала, что у детей могут быть собственные вещи – это открылось мне лишь позже. Личные вещи были у всех. Кукла все еще лежала в большой коробке. Ее пустые глаза смотрели на меня сквозь прозрачную пленку. Я быстро открыла коробку, освободила твердые пластиковые руки и ноги от удерживающих проволочек. Девочки, которые видели, что я получила подарок, подошли посмотреть.

Они охали и ахали, когда я вытаскивала куклу из коробки. Я позволила им погладить блестящие русые волосы и ее ярко-желтое платье. Кукла была такой же коричневой, как и я, и кудряшки у нее были в точности как у меня. Она мне сразу понравилась – ведь ее подарила мне мама. В моем представлении она была настоящей знаменитостью, не то что обычные демонстраторы, которые относились ко всем детям одинаково безразлично.

Тем утром я вместе с новой куклой шла в общину завтракать. По выходным завтрак превращался в настоящий бранч. Вдали я заметила знакомую фигуру и остановилась, щурясь на солнце. Женщина шагала прямо ко мне, но, казалось, меня не замечала. Я пыталась разглядеть ее лицо. Неужели это мама?

– Тереза, – позвала я и махнула рукой.

Она все еще не видела меня, но услышала мои слова. Она остановилась и принялась оглядываться.

Я снова помахала.

Наконец она увидела меня и замахала с таким энтузиазмом, что я сразу поняла – это Тереза.

Я побежала к ней. Огромная кукла била меня по ногам. И вот я уже в объятиях мамы. Мы обнялись. Я чувствовала, как меня переполняет радость – такая радость знакома только детям, когда они утром обнаруживают чудесные рождественские подарки.

– Я получила твой подарок, – сказала я, когда мама меня отпустила.

– Это не от меня, дорогая, – ответила она. – Это от бабушки.

– Правда?!

Я страшно обрадовалась, узнав, что семья знает, где я нахожусь, что меня не забыли.

Тереза опустилась на колени и взяла меня за руку. Зеленые глаза пристально смотрели на меня.

– Разве не смешно, что мы наткнулись друг на друга, когда я шла тебя навестить? У нас есть целый день. Мы проведем его вдвоем, только ты и я. Куда ты шла?

– Завтракать.

– Хочешь позавтракать со мной в Сарае?

Я кивнула. Я была в восторге, что нахожусь рядом с моей настоящей мамой и буду есть в буфете, где можно выбрать что захочется, а не порошковое молоко и жидкий омлет, которым нас кормили в общине.

В Сарае, большом доме, обшитом ржавым металлическим сайдингом, находилась столовая взрослых. Комната была разделена на несколько маленьких комнаток. Самые важные персоны обедали за круглыми столиками, накрытыми скатертями. У них были тканевые салфетки, а на столах стояли свежие цветы или свечи. Все остальные ели в большой столовой за длинными деревянными столами на четверых или больше.

– Тебе нравится в школе? – спросила Тереза.

– Я хочу жить с тобой, – ответила я.

– Это было бы здорово, правда?

Мама остановилась и огляделась. На дороге мы были одни, но Тереза все равно понизила голос:

– Я стараюсь приехать сюда и стать демонстратором в школе. Тогда мы сможем видеться каждый день. Здорово, правда?

– Да. А когда мы уедем?

Я наивно полагала, что долгое пребывание в странном месте уже подходит к концу.

Мама рассмеялась и обняла меня.

– Когда мы поедим, тебя ждет сюрприз.

В Сарае мы взяли по тарелке, положили себе еды и уселись за длинный стол. Я смотрела, как Тереза берет картошку и отправляет ее прямо в рот. Она громко чавкала. Потом окунула кусок кекса в густую яичницу-болтунью. Желток потек по ее пальцам, и она быстро слизнула его, с шумом втянув в себя жидкое яйцо.

На голове ее был яркий шелковый шарф. Я увидела золотые висячие серьги. Когда она посмотрела на меня, мы улыбнулись друг другу.

– Ты не голодна? – спросила мама.

Я почти не ела – не могла оторвать от нее взгляд. Мне казалось, что передо мной привидение, которое может исчезнуть в любой момент. Я откусила кусочек кекса, ощутив приятный вкус хлеба и настоящего масла.

По радиостанции Синанона передавали очередную игру – крики заполнили комнату. Я приспособилась к шуму и научилась отключаться от громких разговоров и ругани, которые давно стали привычным, хотя и мучительным шумовым фоном.

Мама пробыла со мной не весь день. Я мало что помню – помню только, как мы с ней ходили в теплицу рядом с Сараем, потом вернулись в мою комнату. Помню изумление от встречи на дороге. Мама подарила мне несколько Золотых Книг и читала их мне в моей комнате, а я прижималась к ней, чувствовала под щекой ее мягкую грудь, и все снова казалось мне нормальным.

Дочитав последнюю историю, Тереза положила блестящие книжки в твердых переплетах на тумбочку.

– Мне пора идти, – сказала она.

Мама, нахмурившись, смотрела на книжки и водила по их корешкам указательным пальцем.

Я вскочила и обняла ее за шею. Она прижала меня к себе, а потом оторвалась, но я продолжала цепляться за ее руки.

– Я хочу остаться с тобой! Не бросай меня!

Мама мягко отвела мои руки.

– Я буду возвращаться и навещать тебя. Мы можем писать письма. Знаешь, что такое эскимосский поцелуй?

– Нет. А что это?

Мама наклонилась и потерлась кончиком носа о мой нос.

– Это эскимосский поцелуй. А это поцелуй бабочек.

Она придвинулась еще ближе и заморгала, чтобы я ощутила прикосновение ее ресниц к щеке.

Я повторила эти поцелуи, но мне было очень тоскливо.

– Я люблю тебя, – прошептала мама.

В следующий раз я увидела ее лишь через несколько месяцев.