Текст книги "Селена, которую мама привела в секту"

11
Бетти

Никто не звонил в коровий колокольчик среди ночи.

Я взглянула на постель Софи. Она была пуста, не застелена одеялом. Простыни сбились. Сквозь жалюзи пробивался свет – на противоположной стене образовался причудливый рисунок света и тени. Солнце встало, но никто не разбудил меня в начале учебного дня.

Я выбралась из постели и осторожно ступила на ковер. До меня донеслись звуки движения и тихий разговор. Но, высунувшись из двери, я увидела, что в коридоре никого нет. Приглушенные голоса доносились из гостиной.

Я подошла к гостиной, остановившись у входа. Все обитатели барака сидели на полу или на креслах-мешках и слушали радио Синанона. В комнате было и несколько демонстраторов. Их глаза покраснели и наполнились слезами. Из приемника доносился суровый мужской голос. Все собравшиеся склонились к приемнику – так всегда бывает, когда звучат важные новости.

Мимо меня прошла девочка в ночной рубашке.

– Что случилось? – прошептала я.

– Бетти умерла, – ответила она, мотнула головой и поспешила присоединиться к остальным.

Мысль о том, что кто-то может умереть не в кино, а в реальной жизни, изумила меня. Я не представляла, кто такая Бетти, но ничего не сказала, потому что, похоже, должна была знать. Я подумала, что это одна из девочек в школе.

В течение утра я кое-что узнала. Бетти умерла от рака легких. Я не знала, что это такое.

Мрачная атмосфера еще более усугубилась через час, когда на нашем втором этаже появилась маленькая девочка. Глаза ее были полны слез, нос покраснел. Демонстратор подбежала к ней, обняла и погладила по голове.

– О, Леда, мне так жаль, – твердила она.

От этого Леда заплакала еще сильнее. Когда демонстратор отпустила ее, девочка закатила глаза, ухватилась за балюстраду и стала раскачиваться. Сцена была очень драматичная. Я почувствовала себя неловко, словно вторглась в чужой дом и увидела то, что не предназначалось для моих глаз.

Я не помнила, чтобы раньше видела Леду. Как и многие дети, она для меня появилась из ниоткуда. Позже я узнала, что она была очень дружна с Бетти. Бетти была женой основателя общины, а Леда – его внучкой. Я не знала, что означает «основатель».

Кто-то назвал имя Чак.

Чак.

Знала ли я Чака?

Имя казалось знакомым.

Нам раздали маленькие брошюры с фотографией Бетти и Чака. Я узнала их – их портреты в рамках висели повсюду. Чак оказался крупным, толстым мужчиной с темной гривой седеющих волос. Один глаз у него был меньше другого. Всегда казалось, что его сняли в процессе разговора, и чаще всего он хмуро смотрел в камеру. Как и все в общине, он был одет в какую-то мешковатую одежду.

Увеличенная фотография Бетти и Чака висела и в нашем бараке. Бетти была одета в белое платье с высокой стойкой и кружевным воротником. На лысой голове красовалась шелковая шляпа. Тонкими руками она держалась за мужа – на сей раз он был снят в белом костюме. Черная кожа Бетти резко контрастировала с бледностью Чака – они казались негативом друг друга.

До того утра я вообще не обращала внимания на вездесущие фотографии в рамках. Они были частью фона, сливались с бесцветной обстановкой барака, мешковатой одеждой и бритыми головами.

После этого все наше время было посвящено памяти женщины, которая, как я узнала, пользовалась в общине любовью и влиянием. Она писала брошюры о праведной жизни Синанона, и брошюры эти раздавали для чтения. У нас постоянно повторяли ее цитаты. Нам рассказывали, что в последние минуты ее жизни к постели прилетела птичка – посланец, который должен был забрать ее в лучший мир. Странная история и то, что Бетти часто называли «Волшебной дамой», покорили мое воображение.

Демонстраторы использовали смерть Бетти для обучающего марафона по истории Синанона и роли Бетти для общины. Они произносили прочувствованные речи, показывали фильмы о событиях из жизни общины, объясняли ритуалы. Когда-то Бетти была проституткой и наркоманкой. Я и раньше слышала слово «наркоман» и знала, что многие взрослые в Синаноне, и даже некоторые демонстраторы, которые воспитывали детей, были наркоманами и проститутками. Я плохо понимала, что это значит, но знала, что это что-то плохое.

Чак, по словам демонстраторов, спас всех членов Синанона от греховности прежней жизни. «Если бы не Чак, – говорили нам, – то все мы были бы психами, отбросами общества. Чак придумал игру, которая помогает людям излить свой гнев и стать новыми мужчинами и женщинами, имеющими собственное достоинство. Каждого из нас изнутри пожирает гнев, даже детей. Вот почему так важно играть в игру. Во время игры люди дают волю разъедающим их чувствам, которые мешают гармоничному развитию».

Бетти обратилась к Чаку за помощью в самом начале, когда он лечил людей в собственном доме. Она буквально тряслась от немощи. Ей было тяжело отказаться от наркотиков, она была полна ярости и ненависти к миру. Ее не нужно было учить ругаться. Она знала все плохие слова и не стеснялась пользоваться ими. Я представляла, как женщина с пылающими яростью глазами стояла, расставив ноги и положив руки на бедра, в позе бойца, и сыпала ругательствами. А все остальные в комнате съежились в своих креслах под градом этих обвинений. Бетти пришла к Чаку прямо с улицы, но терапия помогла ей, потому что Чак был великим человеком. Члены общины считали брак Чака и Бетти прекрасным символом расового равенства. Говоря об их союзе, демонстраторы всегда пользовались термином «расово цельная пара».

За время оплакивания Бетти я узнала, почему в Синаноне возник ритуал сбривания волос. Все началось с пекарни и слишком низкой стальной балки. Когда Чак инспектировал новую постройку, то, проходя под балкой, он стукнулся головой. Он возмутился и спросил, какой идиот совершил такую дурацкую ошибку, и потребовал, чтобы этот человек вышел вперед, признал свою ответственность и обрил голову. Тем, кто впадал в немилость у основателя или других важных членов общины, головы брили в наказание. Проштрафившиеся женщины носили вязаные шапочки с помпонами.

Несколько человек признались, что балка – это их вина. Им обрили головы. Но и все остальные, кто участвовал в строительстве, тоже признали свою вину. И вся строительная команда последовала их примеру. Другие мужчины общины решили, что они обязаны поддержать своих братьев. Через несколько дней все мужчины в общине оказались бритыми.

Этот ритуал оказал очистительное действие и сплотил людей, но когда то же самое захотели сделать женщины, многие мужчины выступили против. Но как только так поступила первая, за ней последовали все остальные. Затем настала очередь детей. Впрочем, им эта идея понравилась меньше. Взрослым пришлось бегать за ними и притаскивать рыдающих и лягающихся детей к цирюльникам.

Мы смотрели домашние фильмы о бритье, которое превращалось в некую вечеринку. Один мужчина побрил только половину головы и бороды и со смехом вертелся перед камерой, прежде чем закончить процесс. Обритые женщины и мужчины танцевали под живую музыку, и это превращало довольно дикий процесс в какой-то праздник.

Дальше в том же фильме я увидела, как три стройные женщины с гладкими блестящими головами (одной из них была Бетти) созвали всех на собрание. Они весело смеялись, стучали кулаками по столу, призывая бритую аудиторию к вниманию.

Мы снова и снова видели и слышали одно и то же: Бетти была отважной и сильной, они с Чаком безумно любили друг друга. Слезы. Стихи. Новые фильмы. Это продолжалось несколько недель.

Хотя я никогда не видела Бетти, но начала воспринимать ее неким ангелом. Тереза в письмах очень тепло отзывалась о Бетти – та постоянно писала моей матери, поддерживая в ней веру в Синанон. Именно с подачи Бетти Тереза решила привести меня в общину.

– Когда я ей писала, она всегда мне отвечала, – рассказывала мне Тереза.

В письмах мама писала о Бетти со страстью, граничащей с поклонением.

Я поняла, что Бетти была особой женщиной. В моем юном разуме смещались образы и рассказы о ее святости. Мне хотелось бы с ней встретиться. И иначе я думать не могла. Когда о смерти Бетти говорить перестали, мы вернулись к обычным занятиям. Волшебная дама исчезла из нашей жизни.

Однажды, вскоре после смерти Бетти, нам с другими детьми велели после инспекции ждать на улице возле барака. Мы долго стояли на холодном ветру. Я сунула руки в карманы, чтобы согреться. Наконец появились наши демонстраторы. Одна из женщин вела бледного маленького мальчика, крепко держа его за плечи. Она широко улыбалась. Мальчик, которого, как я знала, звали Сантьяго, угрюмо смотрел в землю.

– Сегодня особый день, – сказала демонстратор. – Сантьяго проснулся в сухой постели. – С наигранно широкой улыбкой она смотрела на мальчика. – Когда мы сосредоточиваемся, то нам под силу преодолеть любые дурные привычки. Хорошая работа, Сантьяго!

Бледные щеки мальчика залил яркий румянец.

Демонстратор не унималась:

– Все должны знать об этом и радоваться твоему успеху.

Она сложила ладони и принялась методично хлопать. Громкий звук эхом разносился в тихом утреннем воздухе.

Сантьяго опустил голову еще ниже. Я не понимала: неужели демонстратор не понимает, как сильно смущает его.

– Встань прямо, – велела женщина мальчику, делая нам знак присоединиться к ее аплодисментам.

Мы долго и громко хлопали. Сантьяго не пошевелился. Карие его глаза были устремлены куда-то вдаль.

Наконец аплодисменты стихли. Демонстратор похлопала мальчика по плечу.

– Поздравляю! Все могут идти на завтрак.

Мы пошли в общину. Я увидела, как один из мальчишек ткнул Сантьяго локтем в бок.

– Поздравляю, придурок, – прошипел он.

Эти слова услышали другие мальчики. Тихий смех прокатился по группе. Мальчишки словно соревновались друг с другом, стараясь показать, что они лучше Сантьяго. У некоторых были те же проблемы, и жили они на специальном этаже, где сильно пахло мочой. Этот запах был признаком их неспособности контролировать себя.

Хотя большинство детей, страдавших недержанием, периодически просыпались в сухих постелях, Сантьяго это не удавалось – до сегодняшнего дня. И он стал козлом отпущения, символом унижения несчастных малышей. Он был очень слабым и даже не пытался защищаться, когда на него набрасывались старшие мальчишки и заламывали ему руки за спину. Его стратегией было выжидание.

За завтраком и в классной комнате взрослые и дети постоянно подходили к Сантьяго и поздравляли его. Мальчишки жали ему руку и говорили:

– Молодец! Хорошая работа!

Наша учительница Джинни не стала смущать бедного Сантьяго еще больше. Днем, когда уроки закончились и нас отправили на физические упражнения, она отозвала его в сторону, махнув, чтобы мы уходили.

Я чуть замешкалась и оглянулась. Я увидела, как Джинни присела рядом с мальчиком, протянула ему жевательную резинку и погладила по спине. Мое уважение к ней мгновенно возросло. И когда через несколько дней она сделала объявление, меня охватили смешанные чувства.

– Слушайте все, – сказала она. – У меня есть хорошие новости. – Глаза ее сияли, она хлопнула в ладоши, чтобы привлечь наше внимание. – Со мной произошло нечто необыкновенное. Я буду встречаться с Чаком, поэтому на следующей неделе меня не будет. Когда я вернусь, я вам все расскажу.

Я зачарованно смотрела на нее. Чак был стариком. На тех фотографиях, что я видела, он годился Джинни в деды. Это казалось мне неправильным. Он принадлежал умершей Бетти, которую все так оплакивали, а не моей молодой и красивой учительнице.

Одна девочка подняла руку:

– Почему вы собираетесь встречаться с Чаком?

Джинни оглядела нас. Улыбка в уголках губ угасла.

– Меня выбрали. Это большая честь.

Это была ложь. И то, что мы красивы с бритыми головами, тоже было ложью. Ее слова напомнили мне мыльные пузыри, блестящие, но пустые.

Казалось, Джинни хочет сказать что-то еще, но она взяла мел и быстро написала на доске дату. Она так и не вернулась в школу, чтобы рассказать об этих встречах. Через несколько недель она вышла замуж за старика.

Я никогда больше не видела Джинни – только на фотографиях. С годами она стала грузной. Когда видела на фотографиях хмурую женщину с обрюзгшим лицом, выглядевшую старше своих лет, в темных очках на большом мотоцикле, я не вспоминала добрую молодую женщину, которую мы все обожали. А когда она по радио обрушивалась на кого-то с руганью и проклятиями, мне становилось страшно.

12
Смена партнеров

Я жила в Синаноне уже полгода, когда в очередной раз приехала Тереза. Она приехала со своим новым мужем, Ларри, и договорилась, чтобы нам втроем позволили прогулку. Мы отправились в Сан-Франциско на заказанной общиной машине.

Мне по такому случаю выдали платье, черное в цветочек, длиной чуть выше колена. На Терезе была блузка со шнуровкой, юбка с запа́хом и коричневые сапоги до колена. Бледно-розовый шарф прикрывал ее короткие волосы. В ушах красовались традиционные длинные серьги. Усаживая меня на заднее сиденье, она болтала без умолку. Ларри молча наблюдал за нами. Он произнес единственную фразу:

– Ты готова ехать, Тереза?

Когда мы выехали на трассу, Тереза повернулась ко мне. Верхняя губа приподнялась над крупными передними зубами. Лицо ее буквально излучало счастье.

Ларри сосредоточился на дороге.

– Что думаешь о моем новом муже? – спросила Тереза, подмигивая мне, и я поняла, что она ждет ответа.

Я наклонилась вперед, чтобы лучше рассмотреть профиль неразговорчивого Ларри. Тереза тоже рассматривала его, словно недавно купленного домашнего зверька, сомневаясь в правильности сделанного выбора.

Я решила, что Ларри скучный. Роботизированный Авраам Линкольн, самый нелюбимый мой аттракцион в Диснейленде, и то был интереснее Ларри, который каким-то таинственным образом стал частью нашей с мамой жизни. Да и узнала я об этом только что.

– Он милый, – сказала я.

Мой ответ, казалось, удовлетворил Терезу, потому что она отвернулась и стала смотреть на дорогу.

– Мы только недавно совпали в любви, – сказала она.

– Да?

Я знала, что «совпасть в любви» – это то же самое, что пожениться. Их союз стал для меня очередным случайным инцидентом, звеном цепочки случайных событий, к которым я за свою короткую жизнь успела привыкнуть.

Ларри держался за руль одной рукой, а вторую положил на сиденье. Тереза легонько коснулась его пальцами.

– Думаю, нам стоит поехать на Рыбацкую верфь, – сказал он, убирая руку и возвращая ее на руль.

Мы приехали на Рыбацкую верфь. Пахло морем. Стаи чаек парили на фоне ярко-синего неба. На водной глади покачивались разнообразные лодки и яхты. По набережной и поскрипывающим деревянным настилам прогуливались туристы.

До появления мамы с новым мужем я не знала об эксперименте, который проводился в Синаноне. Реформа под названием «Смена партнеров» затронула почти всех. Всем пришлось развестись, а потом вступить в брак с новыми партнерами.

Когда Чак Дедерих взял в жены мою молодую учительницу Джинни, он решил, что всем членам общины нужны новые отношения. Первой морской свинкой стала его дочь, Джеди. Ее муж Чаку давно не нравился. Он стал вынуждать ее развестись и выйти замуж за кого-то другого, из кого можно будет воспитать надежного руководителя общины.

После первого успешного развода Дедерих стал вынуждать других высокопоставленных членов Синанона развестись и жениться вновь. Тех, кто упорствовал, к разводу попросту вынуждали. Дедерих говорил, что развестись – «не сложнее, чем сбросить старое пальто», и его слова убеждали недовольных.

Осенью 1977 года «Смена партнеров» стала официальной политикой. Довольны были члены общины своим браком или нет, им предстоял прыжок веры.

– Мы прыгаем из одного брака, романтического или эротического приключения в другое, – говорил Дедерих. – Мы прыгаем с платформы любви, а не с платформы ненависти.

Позже он рассказывал журналисту San Raphael Independent Journal: «Я считал, что будет забавно провести людям, которым вполне комфортно, некую эмоциональную операцию». За массовыми разводами последовали массовые свадебные церемонии, когда десять или даже больше новых партнеров клялись в верности не больше чем на три года.

Поскольку дети не жили вместе с родителями, смена партнеров на нас никак не повлияла. Повседневная рутина не изменилась, мы жили точно так же, как прежде. Все походило на праздничное обривание головы, которое я видела в кино. Но на этот раз все танцевали и радовались собственным разводам и новым бракам. Я надеялась, что, когда подойдет мамина очередь выбирать, в общине просто кончатся мужчины. Оказалось, что я была недалека от истины. Спустя несколько лет Тереза рассказала, что не хотела участвовать в этом процессе, пока он был еще добровольным. Тогда выбор мужей был очень большим. Она же предпочитала держаться в стороне, думая, что это временное явление. Когда же смена партнеров стала обязательной (вне зависимости от того, одинок ли член общины или состоит в браке), всех мужчин, которые были ей симпатичны, уже разобрали.

Терезу постоянно оскорбляли на играх за то, что она слишком долго раздумывает. Ее агрессивно заставляли выбирать себе мужа из оставшихся. Каждый раз, когда она отказывалась, ее начинали оскорблять еще сильнее. Она слишком уж разборчива, кричали ей. Кем она себя возомнила? В ней нет ничего особенного!

Загнанные в угол Тереза и Ларри неохотно начали строить отношения. Их поженили вместе с несколькими оставшимися парами. «Я не хотела выходить за него, – через несколько лет сказала мне Тереза. – Он был мне другом, даже, скорее, отцом».

Их брак продлился один год.

13
Друг

– НЕТ! НЕТ! НЕТ!

Я услышала, как кто-то бьется о стену, остановилась и увидела девочку в настоящей истерике. Демонстратор схватила ее за руки, девочка рухнула на ковер, и та ее куда-то потащила.

– Я не надену платье! Не надену!

Девочке удалось высвободить одну руку, и теперь она хваталась ею за пол.

– Приезжает твоя мать, и ты наденешь платье для нее, – твердила демонстратор.

Голова девочки откинулась назад, тело выгнулось, словно она пыталась впиться короткими ногтями в запястье демонстратора. В комнату вошла другая девочка с тремя платьями – очень женственными, с оборочками. Интересно, подумала я, откуда они. Демонстратор выбрала розовое платье. Девочка в истерике (позже я узнала, что ее зовут Лори) сдернула платье с вешалки и принялась рвать его воротник. Глаза у нее выпучились, она изо всех сил вцепилась в ткань, а другая девочка пыталась вырвать платье у нее из рук. Демонстратор потащила Лори по коридору в ее спальню. Девочка с платьями мрачно последовала за ними.

Позже я узнала, что мать Лори так и не приехала, потому что девочка наотрез отказалась надевать отвратительные для нее платья, которые остались в ее шкафу. Я не понимала, почему приезд ее матери был так важен – ведь нам постоянно твердили, что родители не имеют значения.

Все, кто знакомился с Лори, быстро понимали, что она настоящий сорванец. Мало того, она считала себя мальчиком и полагала, что все ошибаются, считая ее девочкой.

– У меня есть пенис, – сказала мне Лори в день, когда мы познакомились.

Темные глаза в обрамлении густых светлых ресниц и бровей пристально смотрели на меня, ожидая возражений.

Я спорить не стала, и мы подружились.

Когда Лори не ездила верхом на настоящих лошадях, она оседлывала меня. Я не возражала. Игра вызывала у меня ощущение принадлежности, словно мы с ней стали парой.

В ду́ше Лори прикрывала гениталии мочалкой, чтобы девочки не видели ее пенис. Мы давно привыкли к ее странностям. Видеть, как она намыливается, прикрывая мочалкой интимные места, стало совершенно нормальным.

Наши соседи по комнатам постоянно менялись, и несколько раз я жила с Лори. Мне было трудно заснуть, потому что, засыпая, она полчаса-час билась головой о подушку. Пружины матраса возмущенно скрипели, раздавались глухие удары. Иногда я наблюдала за ней – от этих звуков не могла закрыть глаза. Лори стояла на коленях, прижав руки к бокам, и с пустым взглядом ритмично билась о подушку с точностью робота.

Вместе с другими девочками я бегала по холмам, поросшим высокой светлой травой, представляя себя принцессой и распевая песни тоненьким голоском. Головы мы заматывали одеялами в синюю и розовую полоску из Питомника – это была некая имитация прически. А в другие моменты я притворялась мальчиком, как Лори.

Внешне мы не отличались от мальчиков. В общине были пожилые люди, порой находящиеся на грани деменции. Многие были под опекой взрослых детей. Видя нас, они всегда растерянно улыбались – так странно мы выглядели. Старушки иногда останавливались и спрашивали: «Кто ты, дитя? Мальчик или девочка?»

Летом я бегала без рубашки. Мне нравилось играть с куклами, изображая их мать, но я любила лазить по деревьям и охотиться на змей. Это было ощущение свободы, когда я на полной скорости неслась на велосипеде вниз с холма, не держась за руль руками. Я поняла свою природную силу, и мне нравилось бороться на руках. Я вызывала на состязание всех, кто соглашался принять мой вызов. Когда меня спрашивали, кем я хочу стать, когда вырасту, я с гордостью отвечала:

– Мужчиной. Большим, высоким мужчиной.

Это не казалось мне невозможным. Моя реальность стала настолько искаженной, что в ней могло случиться все что угодно.

– ГДЕ ТВОЙ РЕМЕНЬ?

Мы пришли на обед. Я стояла перед дверью общины, ожидая, когда демонстратор позволит мне войти. Женщина стояла, сложив руки на груди и осматривая меня с ног до головы. Одежда моя была чистой, обувь тоже. Никаких пятен. Но я не надела ремень – да и не помнила, чтобы мне кто-то говорил, что носить его обязательно. Я посмотрела на свои джинсы. Никакого ремня. Я не помнила, где мой ремень. Я вообще не помнила, чтобы мне его выдавали. По-моему, в моем шкафу его не было.

Каждую неделю мы, дети, выстраивались в очередь, чтобы получить новую одежду.

– Размер? – спрашивала демонстратор.

– Седьмой.

Мы получали стопку белых футболок, темно-синие джинсы и рабочие штаны. Иногда мне выдавали мешковатое платье. У многих детей и взрослых были широкие коричневые кожаные ремни с большими медными пряжками. У некоторых взрослых в пряжках были закреплены серебряные доллары – местная мода.

– В столовую без ремня нельзя, – заявила демонстратор. – Иди и надень его.

Я отошла от общины. Другие дети входили внутрь. В животе у меня заурчало.

– Что ты делаешь?

Я оглянулась и увидела Лори.

– Я не могу идти обедать.

– Почему?

– У меня нет ремня.

– Ты его потеряла?

Я пожала плечами, не зная, что сказать. Я постоянно была во всем не уверена. Сталкиваться с произвольными и непонятными правилами было мне не впервой. Однажды демонстратор запретила мне входить в спальню, потому что у меня были накрашены ногти. Я не знала, что красить ногти было запрещено – ведь лак мы получили от самих демонстраторов. Жидкость для снятия лака находилась в ванной. Мне пришлось стоять в полуосвещенном коридоре больше часа и сцарапывать лак с ногтей.

Лори выглянула из-за кустов. На ней была любимая ковбойская шляпа и коричневые ковбойские сапоги – их ей кто-то подарил. Ноги в темно-синих джинсах у нее были слегка кривоваты. Она наклонилась и поискала что-то под живой изгородью.

– А он у тебя был?

– Может быть.

В семь лет мне все казалось возможным. Я помогла подруге искать несуществующий ремень. Мы осмотрели все кусты и порылись в высокой траве.

– Может быть, он возле тех деревьев? – предположила Лори.

Мы пошли за дорогу, туда, где росли деревья.

Никакого ремня.

– Наверное, он там, – сказала Лори, приподнимая колючую проволоку ограды и проскальзывая в образовавшуюся дыру.

Она придержала проволоку, чтобы я тоже могла пролезть. Я полезла за ней, все еще терзаясь сомнениями. Я не помнила, чтобы мы здесь играли, но Лори шагала вперед. Вскоре мы вышли на узкую тропинку, которая вела нас дальше в холмы.

Вскоре тропинка исчезла, и мы зашагали по высокой траве, доходившей нам до колена. Через какое-то время я перестала ориентироваться – все вокруг было одинаковым. В сумерках видно было плохо, а потом спустилась полная темнота. Мы продвигались во мраке при свете звезд.

Каждый раз, когда я начинала в чем-то сомневаться, Лори вздыхала и хрипло твердила, что знает, что делает. Я уже позабыла о проблеме ремня. Я не помнила, чтобы когда-то бывала на этих холмах, и решила, что мы заблудились. Практически была в этом уверена.

– Нет, мы не заблудились! – рявкнула моя спутница.

Мы шагали дальше. Солнце почти садилось, когда мы набрели на стадо, где было несколько крупных быков. На их спинах высились мощные горбы. Я испугалась, но Лори уговорила меня следовать за мной через стадо. Она уверенно заявила, что быки нас не тронут, но потом припустилась бежать, когда один из огромных быков раздул свои широкие влажные ноздри и двинулся к нам.

Я не отставала от подруги.

В последних лучах солнца Лори расстегнула джинсы, стянула их, расставила ноги и выпустила мощную струю мочи. Нас окутал холодный туман, потом спустилась ночь. Курток у нас не было. Я замерзла. Ноги устали, а в животе бурчало от голода. На последнем занятии я сделала сто приседаний, тринадцать подтягиваний, множество отжиманий и пробежала две мили вверх по крутому холму к огромным металлическим хранилищам для воды. После пробежки нас ждал еще час футбола, а теперь еще и эта бесконечная прогулка по холмам. Я шла на звук шагов Лори, уверенная, что мы безнадежно заблудились, а ремня у меня никогда не будет.

Поднявшись на другой холм, мы увидели в отдалении слабый свет. От любопытства я зашагала быстрее, стараясь не отставать от Лори. С вершины холма я увидела несколько небольших домиков. Дома казались знакомыми, но стояли они совсем не так.

– Мы на ранчо, – сказала Лори. – Видишь, я всегда знала, где мы находимся.

Мы начали спускаться по узкой песчаной тропинке, поскальзываясь на камешках. Тропинка привела к мощеной дороге. Там мы встретили пару взрослых.

– Здесь живут только взрослые, – пояснила Лори. – А сейчас у них ужин.

В воздухе стоял запах сосисок и картошки. Вместе с другими мы зашагали к столовой, чтобы поужинать. Никто не обращал на нас внимания.

В столовой взяли тарелки и наложили себе жареных цыплят, сосисок, мяса, риса, картошки, овощей и хлеба с маслом.

Мы уплетали за обе щеки, но вдруг кто-то тронул меня за плечо. Рядом с нами стояли мужчина и женщина.

– С кем вы пришли? – спросила женщина.

– Ни с кем, – ответила Лори.

– Как вы здесь оказались? – спросил мужчина.

Лори указала на меня.

– Мы пришли через холмы. Мы искали ремень.

Лори сунула в рот кусок курицы и принялась жевать, не обращая внимания на взрослых.

– Вы пришли из Уокер-Крик? – У мужчины даже челюсть отвисла от удивления. – Но это же целых шесть миль! В школе не знают, что вы здесь?

Я ощутила легкую тревогу.

– Никто, – ответила Лори и отпила яблочного сока из стакана.

– Хэнк, иди позвони в школу, – приказала женщина.

Мужчина ушел и быстро вернулся.

– Фред отвезет девочек в школу, – сказал он.

Нам позволили закончить ужин, а потом отвели к белому минивэну. Утомленная долгим путешествием и плотно наевшаяся, я забралась на плюшевое сиденье и мгновенно уснула.

Мне показалось, что разбудили меня в ту же минуту. Мы с Лори выбрались из машины и зашагали в свои спальни. Демонстраторов не было. Дети уже давно спали. Я сняла с себя одежду, натянула пижаму, забралась в постель и тут же заснула.