Текст книги "Свет иных пространств: опыт бинарного чтения. Сборник сербской поэзии"

Как истинный слуга

 
Теперь я знаю —
 
 
Время идет, мой любимейший брат,
Но нет ни плода, ни благ земных.
 
 
И я дышал тихо, и еще тише.
И об этом пели небесные ангелы,
А душа вкушала таинственный воздух.
 
 
Теперь я знаю —
 
 
Мой любимейший брат,
На узкой дороге мало путников,
Ибо как ладью без кормчего
Яростные волны бросают из стороны в сторону,
Так и слабый изгнанник теряется
В треволнениях жизни —
Как истинный слуга, что ниже любого существа.
 
 
Ведь что есть человек, если не росток невзошедший,
Не тело, не душа, но – и тело, и душа.
Омовенны, стремимся ввысь,
Как и Всесвятой в вечной Книге,
Когда, следуя к Отцу,
Он взмахнул крылами, рассеял тьму
И утвердился в Небесной Обители.
Смиренно, без гнева, всепрощающе
Преображаемся и берем все, что пожелает сердце,
Украсив себя листьями лавра.
 
 
Теперь я знаю —
 
 
Я прохожий, чужак, как и мой отец.
И его отец. И все в мольбе.
Ибо ни на земле, ни на небесах
Нет более сильного оружия, чем Его имя.
А в быстром сне, в верхушках деревьев
Есть еще свет и слова, от которых текут слезы!
 

Песнь с острова сирых

Господь воцарися, да радуется земля,

да веселятся острови мнози.

Псалом Давида, 96:1

1

 
Слышишь ли тихую песнь с острова сирых?!
Которая, как и любовь, переливается из сердца в сердце
И так становится бессмертной.
 
 
Слышишь ли крик, что так долго
Скрывается в онемевших устах,
Дабы ты не потерял надежду
И не облекся в стыд, увидев Отца своего!
И когда с опущенным лицом идешь
по небесной тропе,
То чувствуешь, как тебя обнимает пламя
И язык дышит по твоей воле,
Ибо ум не бродит туда-сюда.
Тогда ты из глубины сердца, плача, стучишься в двери
И с голосом трубы встаешь,
Воспрянув из радостного сна, в котором видел
Победные венцы и небесных обитателей.
 
 
Ты немеешь от страха, колеблешься, дрожишь,
С опущенной головой, со связанными руками,
И в твоем светильнике все меньше масла —
Пламя гаснет.
 
 
А Он возносится над землей и господствует над смертью!
На ходу ты ловишь души – простые, незлобливые.
Посреди гама и суеты ты не слышишь правдивых слов!
Дабы за ними увидеть слезы, орошающие твою душу, —
Добавляешь рану к ране.
 
 
Чистый сердцем, Он выносит венцы!
Облегчает труд и подносит – своими семенами —
землю в дар Небу!
Качая ливанские кедры, Он ведет тебя в вечный дом.
 
 
Ты стенаешь во грехе от возобновленной боли!
Ширишься ложными сетями,
И потому даже незначительные дела
Становятся для тебя, косного, свинцовым бременем.
В цепях и оковах, истекая слезами,
Ты все еще обнимаешь скрытых глотателей тумана.
 
 
Он одаряет тебя фимиамом, лечит Писанием,
Принимая твои слезы, ибо души не подлежат подсчету.
Ты, как ревностный страж, плавая по земному морю,
Бьешь себя в усталую грудь. И спрашиваешь:
Какая от этого польза, Неутомимый?!
Ибо днем строишь, а ночью рушишь!
Слышишь ли тихую песнь с острова сирых?!
Которая, как и любовь, переливается из сердца в сердце
И так становится бессмертной.
 
 
Слышишь ли крик, что так долго
Скрывается в онемевших устах,
Дабы ты не потерял надежду
И не облекся в стыд, увидев Отца своего!
И когда с опущенным лицом идешь
по небесной тропе,
То чувствуешь, как тебя обнимает пламя
И язык дышит по твоей воле,
Ибо ум не бродит туда-сюда.
Тогда ты из глубины сердца, плача, стучишься в двери
И с голосом трубы встаешь,
Воспрянув из радостного сна, в котором видел
Победные венцы и небесных обитателей.
 
 
Он знает, что малая закваска квасит все тесто,
И смотрит, как ты, спускаясь под землю,
Сгребаешь преходящие блага,
В сеянии не поднимаешься,
И в жатве не падаешь!
 
 
Ты не знаешь, что ты хранитель брата.
И все еще спрашиваешь себя, полный смутных мыслей:
Что получаешь ты, когда даешь Ему взаймы?!
И вот ты теряешься в волнах,
Носимый сильными ветрами.
Как это бывает со смертным человеком,
С речными водами, что оттекают и притекают.
Он открывает тебе путь и расчищает тропу,
Чтобы душа твоя не ослабела.
Он знает о страданиях братьев —
Когда воздух накаляется, а уста немеют.
И виноградная лоза сначала опоясана шипами.
Как изрек громогласный старец:
Корень из сухой земли, что прорастает пред Ним!
 

2

 
Слышишь ли тихую песнь с острова сирых?!
Которая, как и любовь, переливается из сердца в сердце
И так становится бессмертной.
 
 
Слышишь ли крик, что так долго
Скрывается в онемевших устах,
Дабы ты не потерял надежду
И не облекся в стыд, увидев Отца своего!
И когда с опущенным лицом идешь
по небесной тропе,
То чувствуешь, как тебя обнимает пламя
И язык дышит по твоей воле,
Ибо ум не бродит туда-сюда.
Тогда ты из глубины сердца, плача, стучишься в двери
И с голосом трубы встаешь,
Воспрянув из радостного сна, в котором видел
Победные венцы и небесных обитателей.
Как в песне Пророка:
Когда горы заплясали словно агнцы,
А дороги Сиона и склоны северные
Погрузились в слезы – земля вздохнула
И предалась печали.
О, корабли тарсийские!
 
 
Как добрый Пастырь, собирающий свое стадо,
Пока возносится и сияет;
Как ты, бегущий ревностных хулителей
И ленивых учителей,
Вкушающий от хлеба и пьющий от чаши,
Не дающий поймать свою душу, играющий
На своей свирели!
Так и достойный рыбак,
Первый в апостольском собрании, вопрошающий:
 
 
Господи! Сколько раз прощать брату моему,
Согрешающему против меня? До семи ли раз?
 
 
Молвит:
Не говорю тебе: до семи, но до семижды семидесяти раз.
 
 
И как дерево познается по плоду, а не по листу,
Так и ты, поглощая земной воздух,
Избегая того, что мелькнуло темной тенью,
С сильным взглядом, свободный от любого зла,
Вспоминаешь прошлое – не гася,
А обнимая небесную звезду.
Страдания о страданиях умножают твою печаль,
Ты грустишь и плачешь.
 
 
Слышишь ли тихую песнь с острова сирых?!
Которая, как и любовь, переливается из сердца в сердце
И так становится бессмертной.
 
 
Слышишь ли крик, что так долго
Скрывается в онемевших устах,
Дабы ты не потерял надежду
И не облекся в стыд, увидев Отца своего!
И когда с опущенным лицом идешь
по небесной тропе,
То чувствуешь, как тебя обнимает пламя
И язык дышит по твоей воле,
Ибо ум не бродит туда-сюда.
Тогда ты из глубины сердца, плача, стучишься в двери
И с голосом трубы встаешь,
Воспрянув из радостного сна, в котором видел
Победные венцы и небесных обитателей.
 
 
Ты пьешь родниковую чистую воду
И твоя песнь ширится, как пожар.
Как пел сын ессеев:
Ты напитал их хлебом слезным,
И напоил их слезами в большой мере!
 

3

 
Слышишь ли тихую песнь с острова сирых?!
Которая, как и любовь, переливается из сердца в сердце
И так становится бессмертной.
 
 
Слышишь ли крик, что так долго
Скрывается в онемевших устах,
Дабы ты не потерял надежду
И не облекся в стыд, увидев Отца своего!
И когда с опущенным лицом идешь
по небесной тропе,
То чувствуешь, как тебя обнимает пламя
И язык дышит по твоей воле,
Ибо ум не бродит туда-сюда.
Тогда ты из глубины сердца, плача, стучишься в двери
И с голосом трубы встаешь,
Воспрянув из радостного сна, в котором видел
Победные венцы и небесных обитателей.
 
 
Ты все еще смеешься, чадо неискушенное?!
А преходящий мир облачается в молодую листву.
Ты скитаешься по пустыне мира,
Выпуская стрелу за стрелой,
И вдыхаешь воздух, проплывающие облака и густой туман!
И горишь. Дабы, суще молодым, наглядеться на землю,
Дабы, суще голодным, насытиться дел Его.
 
 
Он, смиренный, идет за тобой, вкусив целый плод,
Чтобы во время пути тебя не постигла смертельная участь.
У тебя нет сил убежать.
Стремясь к далеким небесам,
Ты не боишься ни сильного ветра, ни ярой волны!
Все старое в тебе молчит.
Ты не получаешь и не пишешь писем.
Ты не видишь свой грех! Ничего не видишь!
Насытив сердце, плетешь блестящие венцы.
И не знаешь, что в руке Отца – все земные дети
И все земные края!
Ты – неверный, ненужный Слуга!
Потому невидимый чужак строит земной дом —
Голосом из земли, вздохом убогих,
Словно пес, грызущий камень,
А не руку, которая его толкнула;
Чтобы ты не вошел в силу из-за таящейся опасности.
 
 
Слышишь ли тихую песнь с острова сирых?!
Которая, как и любовь, переливается из сердца в сердце
И так становится бессмертной.
 
 
Слышишь ли крик, что так долго
Скрывается в онемевших устах,
Дабы ты не потерял надежду
И не облекся в стыд, увидев Отца своего!
И когда с опущенным лицом идешь
По небесной тропе,
То чувствуешь, как тебя обнимает пламя
И язык дышит по твоей воле,
Ибо ум не бродит туда-сюда.
Тогда ты из глубины сердца, плача, стучишься в двери
И с голосом трубы встаешь,
Воспрянув из радостного сна, в котором видел
Победные венцы и небесных обитателей.
 
 
А ты дышишь внутри, и кровь не движется.
Душа твоя укрепляется таинственным воздухом,
И ты вспоминаешь тех, о ком поют Ангелы,
Ибо убожество тебя угнетает.
 
 
Он же, гонимый с рождения, отламывая тебе
Кусок хлеба – на небе, где вращаются звезды,
Пробуждая тебя ото сна, говорит:
 
 
В кою слезу входит плач незаходящий
И кой вздох волнует грудь твою,
Когда ты поднимаешься к Отцу —
Если нива чиста, где шипы, которые исчезают
В пламени?!
Какою мерою меришь, такою и тебе будут мерить,
Чадо неискушенное!
 

Семь легких трепетаний

А Авраам был ста лет,

когда родился у него Исаак, сын его.

Первая книга Моисея, 21: 5

1

 
Оставил ли ты свой мир
До первых петухов, провожаемый взглядом Сарры?!
Познал ли свою Веру и голос Отца?!
Где твой крылатый конь?!
Взял ли за руку свое единственное дитя —
Милого Исаака, дитя твоей старости?!
Отправился ли в землю Мория?!
Связал ли ты ему руки и ноги?!
Сложил ли дрова, занес ли нож?!
Вопросил ли он тебя,
Пока твой ум плыл в законе Господа:
Ответил ли ты ему – из глубоких вод,
Из густых лесов, из тесного скита,
Ибо нет пути, ибо путь повсюду:
Сын мой, если ты готов служить —
Устреми свое сердце!
 

2

 
Ты вел с собой Исаака —
Молча, с прикованным к земле взглядом
Вплоть до четвертого дня.
Молча сложил дрова, связал сына, достал нож.
И не спросил, не ослабляя души своей —
Из преходящего, непонятного мира:
Разве для этого Ты позволил мне стать отцом?!
Ты хочешь взять его у меня?!
Лучше бы Ты мне его не давал!
Видано и слыхано ль такое?!
И ты не сказал:
Это мой плод, Отче, как же я могу рубить корни?!
И не подумал, что все – в поясе, плаще
И голосе предвестника!
Не заплакал —
Ибо, как страшное пламя пожирает сухие ветви,
Так и чистая душа чистую душу ведет в Землю Живых!
 

3

 
Ударив своего осла, обняв Сарру,
Попрощался с Елиезером, своим вечным слугой.
Взял с собой двух отроков и милого Исаака,
Единственного сына.
Через мрак, бурю и невыносимый холод
Дошли до горы.
Там связал ему руки и ноги, сложил дрова и взял нож.
Был готов заколоть сына своего.
И не окаменела рука моя!
И не ослабела мышца моя!
И не помутился разум мой!
Не спросил:
Зачем ты это делаешь, Отче?!
И не сгорел в пламени горя, что умножилось трехкратно.
Не сказал, что дни злы, а время обманчиво,
Когда из скромной хижины отправился к другому миру!
Ибо сторонился слухов, ложных и лукавых речей.
Как и старец громогласный,
Что на площади в Иерусалиме,
Окруженный народом, не смог найти человека
И слово свое обратил к земле и небесам.
 

4

 
Я все еще на вершине горы.
Без гнева и зависти!
Я не бросаю камни, не пускаю стрелы в небо!
И я не на узком пути, чтобы меня искушать и
Преследовать, как помешанного.
И Исаак, мой единственный сын, здесь —
Со связанными руками и ногами.
И дрова здесь. И нож!
И человеческие тени все еще множатся на земле,
Приносят тьму.
(Хоть ты и лишен всякой надежды,
Но ты видишь мое сердце,
Ты знаешь мою молитву до того,
Как я начинаю молиться).
Но в сердце тихо, ибо это не зависит от них.
Я готов ударить, Отче!
Пока из травы – густой, волнующейся —
Выныривают головки диких цветов, что растут до звезд,
Я уже доплетаю венец, Отче мой!
 

5

 
Чей это курган, Отец мой?!
Что это за день!
Разве я провел его во грехах. Отец мой?!
Ибо земные жилища пустеют
И земные ворота закрываются.
Я взял двух отроков и Исаака – моего любимца.
Набрал дров для костра,
Заострил нож, приготовил жертвенник
И пошел туда, куда Ты указал, Отец мой.
Я стоял не шелохнувшись, был нем и боялся моргнуть.
А по небу, словно стайки птиц,
Проносились серые облака.
Я взял в руки огонь и нож.
А Исаак, единственный мой сын, незаходящее солнце,
Сказал:
Вот огонь и дрова, отец мой!
А агнец? Где же агнец для всесожжения, отец мой?!
Я вобрал силу этих слов!
Пробился сквозь лесные заросли
К уединенному скиту и очнулся от смертного сна!
 

6

 
Ты обо всем позаботился, Отец мой.
Он видит все. Знает про мучения и слезы
И ничего не забывает, – говорит он.
Я связал сына единственного, моего любимца.
Положил на жертвенник поверх дров.
И простер руку свою, чтобы взять нож.
А небо опять вспыхнуло и земля разверзлась подо мной.
И я в тяжелых цепях вступил в невидимую битву
В три дня и часть четвертого.
И тогда услышал, как Господь указал:
Не поднимай руки твоей на отрока!
И еще:
Не делай этого, отец мой! Разве ты сможешь убить?!
И семя земное умножилось, как звезды на небе,
Как песок на морском берегу.
И родились от него многие народы.
Разве я не сказал тебе, мой любимейший брат:
Я слышал и пел!
Тот, кто трепещет, – находит свой покой!
А тот, кто из плача достает нож, – получает Исаака!
 

7

 
Я запомнил ту притчу про Авраама
И сына его старости Исаака от слова до слова.
Про земные, страдальные раны —
Когда тебе, сраженному тоской, все равно:
Пучина тьмы и пламени, пропасть, свирепые волны, ад.
Когда даже смерть не кажется ужасной!
Это не воспоминание о призраке
Или увенчанной сном седой голове,
Это слово Отца, призывающее утешение
И прогоняющее жалость.
Я вобрал его в недра свои, дабы оно
Отторгнуло нас от греха, указало путь
И помогло;
Дабы мы отнесли на небеса все наши блага.
Разве я, сокрытый в тени, должен говорить,
Если все мог сказать?!
О жертве, искушении, голосе, что доносится
Из сердца.
Как сказочный портной, который еще
При земной жизни попал на небеса, и оттуда
Смотрел на мир,
И потому не знал законов, что, скрытые в земле
Словно семена, крошат свой хлеб!
 

Под дождем слез с Патмоса

 
Вот эта песнь, что облекает нас в любовь
И ведет к белой слезе Агнца —
В час, когда расстилаются шелка ночи,
Я взмываю в небо на быстрых расправленных крылах
И замечаю семь золотых подсвечников,
А в них – глядя на луч солнца – Господа,
Подвязанного Золотым поясом.
 
 
Вот этот сильный голос, что летит —
В Эфес и Смирну, в Пергам и Фиатиру,
В Сард и Филадельфию, и в Лаодикию.
 
 
И тогда мою душу охватывает радость
От звуков лиры и дивных даров музы.
Следуя за огнем, который огнем ударяет огненным,
Я добираюсь до наивысшего верха.
И мерю землю и человеческие несчастья.
Как в вечной постели, – говорю, —
Волосы его белы, как шерсть, как снег.
Глаза, как сверкающий огонь.
Голос, как грохот бурных вод.
В десной руке – семь звезд.
Из уст – с обеих сторон – выходит острый меч.
На лице искрится солнце из недр слезы Отца.
 
 
Я видел, мой любимейший брат,
Своего Отца – первого и последнего,
С ключами ада, с блуждающей молнией,
И запел с нетерпеливой надеждой о том, что видел;
Не сдерживая слезы,
Выходя из вечного слова
В поисках тайны семи звезд
И тени семи золотых подсвечников.
Чтобы добрые ветра разносили мои слова.
 
 
Я сказал, что видел и что будет после.
Ибо время уже близко.
А в стороне выстроились в ряд
Разбитые глиняные горшки —
Без белого камня с именами.
И открылась книга с семью печатями,
И вышли четыре животных
И двадцать четыре старца,
И преклонились перед Агнцем.
И еще конь белый, конь рыжий,
конь вороной и конь бледный.
И солнце, облаченное в траур,
И кровавая луна.
И еще четыре ангела с четырех сторон,
Что держат четыре земных ветра,
И семь ангелов с семью трубами —
Когда откроется седьмая печать.
А еще громы, молнии, сотрясения,
Ужасная саранча со скорпионьими хвостами.
Огонь, дым, сера!
И жена, облеченная в солнце,
А под ногами ее луна.
А над Сионом глас Агнца:
Пал Вавилон великий,
Место, званое Армагеддон,
Семь последних язв —
Все, что ратует с Агнцем Божьим.
И земля была пожата!
 
 
И спускались с нового неба к новой земле,
В новый Город с двенадцатью стенами,
Двенадцать сыновей – колен Израилевых.
Спускались они от Бога, как чистое золото,
Похожее на чистое стекло.
Я видел реку с Живой водой,
Прозрачной как кристалл,
И Древо Жизни, что рождалось ежечасно,
Без ночи, без ночного светильника,
Без солнечного света,
Ибо солнце было в слезе Господа.
А когда я рассеялся по земле,
Вдыхая тяжелый воздух —
Страх от страха сделал меня большим.
Я увидел Отца —
Схватив зверя озверевшего,
Он связал его на тысячу лет,
Но не насытился пойманной добычей.
А когда сильный ветер стих,
Я отложил лиру, разломил старую печать
И, идя навстречу заре, растягивая земные сети,
Купался в дожде слез с Патмоса.
 
 
Я пел, молился и преклонял колени,
А над землей закрывался Круг.
И не задрожала рука Отца,
Когда Он отправил быстрые стрелы.
И, летя по воздуху – в вере, а не в страхе —
Он приводил в порядок свои владения.
В глазах Его сверкали молнии,
Когда Он делил землю и собирал ее вновь.
 
 
И как родопский певец
Зашел за Тенарийские врата,
Спустился к Стиксу и предстал пред Персефоной,
Так и я, обливаясь слезами,
Настраивал свою лиру и воспевал силу Отца,
Пока Он изгонял с неба, словно с боевой башни,
Вражеские полчища.
 

О пастыре и камне с семью глазами
(отрывки)

1

 
Взгляни на вершины, что белеют под снегом
И ласкают дом Отца.
Посмотри, как на земле, рождаясь,
Родят цветы неба,
Как из вечных скитских постелей
Вырастают райские украшения земли —
По широкому берегу с бесчисленным песком.
Послушай, чадо неискушенное,
Милый и чистый голос птичьей лиры,
Шум вод, что текут свободно.
Посмотри на облако над легионом Марии.
Посмотри на владения Отца.
В этом Его слава.
И на дом посмотри.
На пастбища и логовища зверей —
Мечту пастыря, что ведет его к сияющим звездам
И невинному новолунию.
А когда холодная кровь около сердца
Лишит тебя плода, даруемого ветвями,
Или хлебных снопов —
Пусть и это будет частью общего.
Взгляни на долины, чадо неискушенное,
На леса, что облекаются в листву,
На коней, играющих под уздой,
Украшенных пеной,
На ульи в тени дикой оливы,
Когда они весной выпускают рой за роем,
Которые стремятся к солнцу
И ищут ивовые ветви, спасительный камень,
Все больше удаляясь от Стикса,
От печального Ахеронта, Кокита и Леты,
И от звука трубы, доносящегося с каменистого холма,
Где дозревает опьяняющий сок.
Посмотри на молодую траву —
Как она нежно колышется от дуновений
Северного ветра,
На дрожание листвы и удары яростных волн,
И на полевую лилию.
И если они ничего не скажут тебе об Отце,
То не скажут и золотые слова из золотых уст.
 

2

 
Если я когда-либо, свет мой неповторимый,
И был готов предать слезу глухому берегу,
То теперь скажи, неуловимая моя песнь —
Пока есть огонь в очаге Отца
И время, как и вино, питает твое тело —
А то, что погибает, действительно погибло?
И слово, с которым возникает все, что возникло?
Тень падает на наши лица,
Вопреки Великому Творцу,
И мы входим не в день, не в свет,
А в прозрачную тьму.
Я все еще дрожу, стихая
Как море, исхлестанное сильным ветром,
Пробуждающееся от кошмара.
И измученный отчаянием
Качаюсь на дневной пене, волнуясь,
Что в душе своей, в страхе —
Как пугливая лань – боюсь худшего.
Тогда с высочайшего места
Из ангельского отряда
Полетели быстрые стрелы к ленивым князьям Ада,
Что из мрака строят кров над головой —
Там, где жизнь замирает, а смерть живет.
И тяжелые тучи поднимаются,
Проливаясь на владенья.
Так бывает, когда поют бессмертные души,
Пробуждая надежду,
И так я познал, что сижу на месте Отца.
 

3

 
Учитель заботливый! Вчерашние венцы,
Что упали с моей головы,
Погасили мечты о другой надежде.
Спускается ночь.
А кода наступает день,
Разве не одна и та же вода
Покрывает пылью и грязью, моет и очищает?!
Когда я дойду до конца пути,
То не стану ходить по кругу,
Не стану сытый насыщаться плодом,
Который любому легко достается.
Скоро весна.
Я смотрю на твой луг с сияющими цветами,
На ласточку, на траву.
Еще немного, и будут видны
Чужие легкие ладьи на берегу Понта.
И все – кто бы ни пришел —
Будут говорить о мятежной Германии,
Чья голова – под ногами предводителя.
Такие в моем доме гости!
Но есть и те, нежные, с быстрыми крыльями.
И разве мой дом – это не дом Назона
В стране скифов?!
О недостойный мир,
Теперь знаю, что я – совсем не то, чем кажусь.
И что неутешная смерть меня догоняет.
 

4

 
Приснилось мне, что я стою на берегу реки
В ночи бескрайней,
И вижу знак пророческий,
И спускаюсь вниз по течению
В час, когда благость превращается в ужас.
Вижу, как из реки, сея заразу, выходит сам Ад —
Ленивый князь, что когда-то метал огонь и дым
С небесной башни.
Ему было возбранено
Строить чудесные города на верху стены,
Ибо встал на противную Вечному сторону
И имя его в Книге не упомянуто.
И не имел он ни покоя, ни дома своего.
Слагая песнь, сроднившись с милым голосом лиры,
Я предчувствовал, что сияющий дом Отца —
Приют для многих,
Что лес шумит листвой
И широкое поле зеленеет.
И тогда прибыли близкие во зле,
Известные нам по разным именам,
И вспыхнули тысячами ратных знамен
В темном туннеле.
 

5

 
Во мраке, увенчан печалью, я знал,
Что вниз спускаться легко,
Ибо врата широко открыты.
Как фракийский священник в длинном платье,
Что играл на пастушьей свирели
И на лире с семью струнами —
То перстом, то Божественным пером —
И вошел в чужую книгу и чужую голову,
Не требуя ручательств,
(Михаил и Гавриил были наготове),
Так и я, нырнув в воды Стикса,
Увидал в водовороте сборище отступников,
Что находят в добре корень зла
И, сторонясь цветущих полян,
Лезут на небо через заднюю дверь.
 

6

 
И пока лучи востока изгоняют покорную тьму
И глухое время оглашается движениями
Ветряной мельницы,
Наверху все еще мучаются те, с шестью крылами,
И закрывают ими свои лица и свои ноги,
И летят.
И вот тогда выступает войско небесных воевод —
Из-за густых туманов, которые поднимаются,
Пока солнце разливается золотистыми лучами.
И с межи Отца, в совершенном порядке,
Словно стаи птиц, летят убийственные стрелы.
 

7

 
Когда Отец рассыпал свое обилие,
Все поменялось на святой вершине.
И сыновья князя, господствующего в воздухе,
Когда все было голым и открытым,
Покрыли свои лица, дабы не видеть земли.
Ибо нет шуток с Отцом.
Ибо сеял Он не для того, чтобы сеять.
Как в окно дома входит чистый,
А выходит нечистый воздух,
Так исчезли враги, воздвигшие престол,
Похожий на престол Отца,
Дабы испытать Его силу,
А с ними – и ночные тени сыновей князя,
Господствующего в воздухе.
Как зерно пшеницы, рассеянное на все стороны.
 

8

 
Небо сделалось дивным, как прежде.
Я мерил земные дела земной мерой,
С детьми, что рождаются в муках,
Я возвращался в свой дом на крыльях.
Сведя большое на малое,
И спрашивал:
Разве от стыда даже на солнце не можешь глядеть
Свободными глазами?
 

9

 
А из-под горной вершины,
На склоне, где благоухают травы,
Где легкий ветерок и недостижимая прохлада,
Проступил украденный лик,
Тот, что ненавидит Отчие лучи и звезды,
Что бледнеет пред ним, ибо пал,
И потому кроме зла в его душе ничего нет.
Ибо был должен, и потому преданный долгу
Любовь Отца назвал проклятой.
Окруженный Адом, он и есть Ад,
Как и все падшие ангелы,
Обольщенные его праздной хвалой.
И сказал:
Куда не пойду – всюду Ад,
Разве возвращение и покорность ложны?!
Ах, раскаяние и бремя
Не сделали бы падение еще более глубоким,
И грех еще более страшным.
 

10

 
Когда ты на скале – морские волны до тебя не доходят.
И ты предаешься милому звуку небесной трубы —
Наверху, в великой славе,
Опуская слово на самую большую глубину.
Но когда прекрасный солнечный диск
Замутнен густым облаком —
Вспомни о храброй и чуткой душе,
С ногами в веригах, руками в цепях,
Всегда одинаковой —
В Египте, в Коринфе, в Македонии, в Италии,
На море, на земле, на суде, в буре,
В печали и оковах,
От чьей песни в полночь содрогается темница!
 

11

 
Из мышиной норы
Со словами, которые не произносятся даже в корчме,
С плодом, что душу питает,
Пока спускается ночь —
Из Старой церкви в Антиохии,
С Оронта, из-под горы Силпиос,
Во время цветения, после семидневного молчания,
Речь потекла, как водопады Нила,
И я нагибался не к кускам золота,
Но к пыли от Апостольской руды.
И светлел в чуде, что являлось из голой речи.
Если нет страданий, то нет и венца —
Награды заслуженной.
 

12

 
Да будет благословенна тихая слеза
Стекающая по лицу израненного Стефана,
И тень усердного гончара,
Что с усилием мнет мягкую землю.
И пусть слова его, прерываемые болью, —
Господи Иисусе, прими мой дух! —
Укрепят твой кров,
Дабы ты склонился пред печалью Гласника,
Когда сон покинет твои глаза.
Ибо он, коленопреклоненный, исчезает в слезах,
Стирая след ревностных наблюдателей,
Что готовы ему стать ногой на шею.
И потом усни!
 

13

 
А ты, стихотворец тихий,
Качаешься на ветру, в бурю, на вершине кроны,
Держа в руках семиструнную лиру —
Немощную и осиротевшую.
Когда восходит солнце – нога твоя легка
И ходит там, где ширится земля и сужается море.
И пока с небес стаями падают звезды большие и малые,
Ты, замирая от страха перед роем несчастных созданий,
Еще не знаешь, что ноги твои ходят впустую,
Что из твоей обессиленной души
Выходят холодные и слабые слова,
И ты вкушаешь со стебля, который плодоносит
в ненастье.
 

14

 
Ни венец Муз, ни украшенные вороные кони,
Ни луна, что двигаясь туда-сюда, прославляет свою звезду,
Ни шум воды,
Ни рабы, что скованы цепями мрака,
Ни молниеносные стрелы,
Выпущенные из туч в выбранные цели,
Ни ночь, что движется к своему концу,
Ни память цветов, когда ты поешь в тишине
На крышах гнезд только что выросших огненных змей,
Ни отрава, что растет в бороздах на нивах земных,
Ни высохший родник,
Ни звезды, сдерживающие свой свет,
Не гасят память о дивных судьях
И простых словах Бога.
Но все равно —
Дни все еще идут, большой родительский дом развалился.
А тот, что поменьше – в трещинах.
 

15

 
Но как воспаленные конечности не охлаждают огнем,
Так и заблудшая душа не может найти
Лекарство от прошлого,
И по пути на небеса с огнем под крыльями
Смотрит на зверей полевых, на птиц небесных,
Рыб морских и на огромное,
Огромное войско саранчи.
И ты повторяешь, что защитишь ее и спрячешь
под крылом
Ради большей награды и ярче сияющих венцов,
Ибо тайное слово не выйдет из уст пустым:
Время – мимолетность нашей тени,
Всего остерегающей в вероломном веке,
Имя невыразимое нельзя приписать камню
Или мертвому дереву.
 

16

 
Если земля трясется и дрожит,
А ты, пылая огнем силы, перемещаешь горы,
Но в тебе нет любви – значит, ты ничто!
Если ты держишь Тир и Сидон
И все палестинские земли, но в тебе нет любви, —
Значит, ты ничто!
Ведь если в тебе любовь – веруешь, надеешься и терпишь,
И ничто не задевает и не ранит твою душу!
Если ты говоришь на человеческих и ангельских языках
И на том языке, что с ядом аспида под устами,
Но в тебе нет любви, —
Значит, ты – колокол, который всхлипывает!
Любовь не завидует, не гордится и никогда не уходит —
Как Кидарские шатры, как Соломоновы завесы,
Как дочери Иерусалимские, как гроздь кофэра
Из виноградников Эйн-Геди —
Если у тебя есть Тот, кто держит весь земной круг
И мерит небеса пядью.
 

17

 
Как живой сияющий Христос,
Восставший из мертвых, больше не умирает,
Так и ты, мой любимейший брат, не спрашивай,
Кто избавит тебя из тела этой смерти,
Ожидая, когда огласятся Божьи гласники.
 

18

 
Если я виноват перед тобой,
Мой любимейший брат,
Или остался тебе должен,
Возводя стены на чужом фундаменте,
То знай – пленник тебе заплатит,
Пока не стихнут буря и сильный ветер.
И не закончатся все дни в году.
Но напоминаю – ты мне должен самого себя!
Прими к себе мое чадо, сбежавшего раба Онисима,
Которого я родил, суще в оковах своих.
И смири мое сердце —
Перед безымянными братьями и единственной
жатвой,
Ибо, когда учишь других – учишь себя.
 

19

 
Как солнце, которое украшает по утрам чистое небо,
Согревает первую траву,
Идет на дневную прогулку,
Рассекая розоватые облака,
Как птичьи хоры, что оглашаются песней,
Как волк, что уменьшает испуганное стадо,
И дождь, что смывает плеву
С только что созревшего плода,
Так и ты, имея в свидетелях небо
И сведя великое на малое, знаешь —
Если в Первом каждый умирает,
То в Сыне каждый рождается!
 

20

 
День и ночь в листве, в траве, в каждой слезе,
Под звездами, что никогда не заходят,
На лугу, что угощается у ручья чистой водой,
В пастушьей свирели, в птичьем хоре,
В соломе, где ягнятся овцы,
В цветущей памяти,
На чистом полотне
Или на плате святой Вероники —
Земля дает свои плоды,
А небо дает росу свою!