Текст книги "Рыжий бродяга Тоби. Кот, подаривший утешение в самые трудные дни"

Глава 3. Спасение и выздоровление

Несколько дней бедный Тоби находился в состоянии страха и депрессии.

– Ест он хорошо, но в полном ужасе, – сообщала мне хозяйка кошачьего заведения. – У кота продолжается диарея, но малыш уже начал пользоваться лотками.

Я решила снова отвезти Тоби к ветеринару. Пусть вторую прививку делать было рано, но проблемы с кишечником меня беспокоили.

Кот снова лежал под одеялом на своей лежанке. Я вытащила его из клетки и посадила в переноску. Тоби вновь не сопротивлялся. В этот раз я не стала стелить коврик, потому что в прошлый раз Тоби попросту забрался под него. Я несла переноску так, чтобы корпусом блокировать коту весь обзор.

Он вел себя покорней, в прошлый раз Тоби кидался на решетку, а теперь даже не пытался это сделать. Такое состояние специалисты называют «усвоенной беспомощностью»: кот переживал настолько сильный стресс, что просто ни на что не реагировал.

У ветеринара мне пришлось ждать около получаса. Я накрыла переноску одеялом, чтобы Тоби не нервничал из-за присутствия в приемной собак и других кошек.

У доктора котик снова вел себя стоически. На столе он практически не шевелился. Судя по всему, Тоби решил примириться с судьбой.

Я была уверена, после такого усиленного питания кот начнет поправляться. Все же четыре пакетика в день! Ветеринар сказал:

– Он похудел, а не поправился.

Глядя на несчастного маленького Тоби, еще более истощенного, чем раньше, я радовалась, что не стала ждать, а сразу обратилась к ветеринару. Как же он мог похудеть, так хорошо питаясь? Малыш ел все, до чего дотягивался. Для столь истощенного кота каждая унция была на счету. Требовалось срочно что-то делать.

– Если это инфекция, она бы уже проявилась, – сказал ветеринар.

– Возможно, стресс от кошачьей гостиницы? – спросила я.

– Может, но, скорее всего, проблемы с пищеварением. Тоби ест, но пища не усваивается.

Ветеринар продал мне большой мешок дорогого специального корма для кошек с проблемами пищеварения.

У Джулии крошечный любимец снова спрятался в своем кошачьем домике, который я принесла специально для него. В этой закрытой со всех сторон коробке Тоби чувствовал себя в безопасности. Внутрь я постелила коврик с запахом Тилли. Котик должен был привыкнуть к запаху своей подруги и соединиться с ним. Кошки распознают друзей и врагов именно по запаху. Тоби и Тилли должны соединить свои запахи в единый. Кошачьи запахи и запахи двух людей, живущих в доме, могли стать отличительной особенностью их территории. Чувствуя этот запах, они понимали бы, что они дома.

Когда Тоби получил возможность прятаться в кошачьем домике, он почувствовал себя спокойнее. Стресс ослабел. Джулия пообещала мне докладывать о состоянии малыша каждый день.

Я не была уверена в своих дальнейших действиях. Лотком Тоби стал пользоваться лучше, но все же еще не на пятерку. Врач прописал ему каолин с пробиотиками и новый корм. Я купила успокаивающий спрей, который мы каждый день распыляли в клетке, чтобы коту было легче справляться со стрессом. Учитывая все это, крошечный друг обошелся мне уже в 300 фунтов. Иногда спасение бездомного бродяги обходится дороже, чем покупка породистого котенка!

Через пару дней пришли хорошие известия от ветеринара. Иммунодефицита у Тоби не нашли, поэтому его можно было забирать домой и знакомить с Тилли. Вирус ей не угрожал. Джулия сообщила, что новый дорогой корм дал результаты, и теперь кот нормально пользуется лотком.

Малыш двигался в верном направлении, но пока до конца не поправился. Несмотря на специальную диету и ежедневный прием пробиотиков с каолином, диарея у него так и не прошла. Поэтому в свободный день, когда можно было оставить Ронни с сиделкой, я снова повезла кота к ветеринару.

На этот раз Тоби оказался не таким покладистым. Когда я попыталась засунуть его в переноску, кот начал карабкаться по стенкам клетки. Я схватила одеяло, лежавшее в клетке, и буквально стащила Тоби со стенки. Во время борьбы он расцарапал себе нос.

Однако у ветеринара кот снова вел себя робко и безразлично. Без всякой борьбы он дал усадить себя на весы, хотя явно был этим недоволен.

– Он прибавил 200 граммов, – с удовлетворением сказал ветеринар. Я попросила врача оценить состояние Тоби по шкале от одного до десяти.

– Наша шкала от одного до девяти, – ответил ветеринар, – и я оцениваю его на троечку.

Это было даже больше, чем я ожидала. Котик поправлялся, хотя выздоровление шло медленно. Наконец-то его организм стал усваивать питательные вещества из корма.

Потом я обратила внимание на странное поведение Тоби у ветеринара. Похоже, физический контакт, несмотря на страх, доставляет ему удовольствие. Когда кот, не двигаясь, сидел на весах, мы оба его гладили, и я заметила, что передняя лапка Тоби слегка сгибается. Несмотря на весь пережитый ужас, несчастный бродяга оказался потенциально ласковым котом.

Наступил декабрь. На улице стало холодно. Я стыдилась, что снова оставляю Тоби у Джулии, но там явно было лучше, чем на улице.

Дату кастрации мы не назначили. Ветеринар сказал, что этот малыш все еще слишком худ и болен. Требовалось собрать его кал за три дня для анализа и выявления характера проблем с пищеварением. Моя подруга героически согласилась это сделать, а потом я отвезла бы все к ветеринару. Нужно проверить кал на лямблии и бактерию кампилобактер, так как у бездомных котов часто встречаются подобные инфекции. Это обошлось еще в 100 фунтов, но я чувствовала, что эти деньги потрачены не впустую. По крайней мере, проблемы Тоби можно было решить, в отличие от болезни моего бедного мужа.

Тем вечером я лежала в постели и думала о Ронни. Вдруг меня поразила ужасная мысль. Что, если у моего нового друга кошачья лейкемия, а не иммунодефицит, и он умирает от рака крови?

У меня обнаружили рак груди за год до появления Тоби. Я просто не вынесу, если рак окажется еще и у несчастного кота! Эта мысль была невыносима.

Потом я напомнила себе, что иммунодефицита у животного нет, и вероятность лейкемии крайне мала. Спасение Тоби просто обречено на успех. Спасение Тилли стало моим триумфом. Запуганная, несчастная кошка превратилась в любящего и нежного друга. Потом я вызволила себя из стресса, связанного с ухудшением здоровья любимого мужа.

* * *

Я от природы настоящий спасатель. Не думайте, что говорю такое с гордостью. Я делаю это не из сочувствия, а из некоей глубинной, внутренней потребности. Помогая другим, начинаю чувствовать себя лучше, но если не проявить осторожность, то ситуация способна выйти из-под контроля.

Когда я была моложе, то помогала не кошкам, а людям. Помню, как занималась молодой девушкой, сбежавшей из дома. Игги – весьма популярное в определенных кругах в 60-е годы имя – сказала, что ей нужно где-нибудь остановиться, иначе придется спать прямо на улице. На ней была мини-юбка – настолько короткая, что виднелись трусики. Грязные волосы выкрашены черными и белыми полосами с отросшими русыми корнями. Выглядела она, мягко говоря, очень неопрятно. Мы познакомились в журналистском пабе, где слишком много мужчин могли бы предложить Игги постель. Именно поэтому я решила сделать ей хорошее предложение: лучше провести ночь в свободной комнате моего дома, чем оказаться в постели кого-нибудь из пьяных мужиков из паба.

У этой девушки явно имелись проблемы, но поскольку я редко ее видела, то так и не выяснила, в чем дело. Девушка вставала так поздно, что по утрам я с ней не пересекалась. Еще позже она возвращалась, поэтому вечерами мы с Игги тоже не встречались. Она приезжала домой позже меня. В доме девушка провела две недели, а потом сбежала, прихватив мою лучшую одежду. Больше я Игги никогда не видела.

Полагаю, в молодости я отличалась безнадежной наивностью, и обвести меня вокруг пальца было проще простого. Один мой коллега рассказал душещипательную историю, смысл которой заключался в том, что ему жизненно необходимы 200 фунтов – весьма солидная сумма для 60-х годов. Поговорив с другими коллегами, я узнала бы, что этот человек – заядлый игрок и одалживать ему деньги – не самая лучшая идея. Он жаловался на отсутствие денег для оплаты телефонного счета и даже не просил их у меня напрямую, но в двадцать один год я была готова помогать всем вокруг.

– Сколько вам нужно? Я могу одолжить немного, – вызвалась я.

– Я все отдам, – поклялся он. – Откройте для меня счет в почтовом банке, и я буду переводить вам по двадцать фунтов в неделю.

Счет я открыла, но деньги игрок так и не перевел.

Самый серьезный спасательный проект моей жизни – первый муж. В те дни вышел фильм Антониони «Фотоувеличение» про фотографа глянцевого журнала. Любители фотоискусства стали почти такими же харизматичными и популярными, как кинозвезды. Совершенно неудивительно, что я влюбилась в фотографа.

В этом не было ничего плохого, но объектом моей страсти оказался мужчина с проблемами. Он сотрудничал с той же газетой, что и я, вечно мрачный и несчастный, и это сделало его неотразимым в моих глазах. Ему постоянно не хватало денег, он много пил – очень, очень много… Ах да, совсем забыла! Еще у него был кот! Это делало его еще более притягательным, хотя в то время я больше любила собак.

Не буду врать, что он меня не предупреждал. «Я полный козел, – сказал он мне. – Ты меня не изменишь». Слова эти меня только подстегнули. Это был вызов, а я люблю вызовы – идет ли речь о бедном, тощем коте вроде Тоби или о несчастном фотографе. Я не собиралась отучать его от пьянства. Я просто думала, что смогу сделать этого мужчину счастливым.

Тогда я не понимала, а это оказалось очень важным – невозможно решить ни одну его проблему, если он не разберется со своим пьянством. Я думала, он пьет по причине депрессии. Возможно, он и сам так думал – кто знает. Теперь я понимаю, что он пил по причине алкоголизма. Счастье или несчастье – на потребность в алкоголе это не оказывало ни малейшего влияния.

Одной из причин, побудившей меня заняться спасением кошек, а не людей, было то, что кошки не пьют и не употребляют наркотики. Нет, наркотики, то есть кошачью мяту, они употребляют с удовольствием, но могут вовремя остановиться. Кошки не подсаживаются на свою травку раз и навсегда. Обычно, поиграв с мышкой, набитой кошачьей мятой, и придя в состояние легкого опьянения, они поднимаются и уходят. У кошек даже вид становится смущенным. Да, они употребляют кошачью мяту, но знают меру.

После кошачьей мяты они не устраивают драк. Этих животных не тошнит. Они не валяются в канавах. Кошки потребляют наркотики цивилизованно, просто для расслабления.

В отличие от наркоманов и алкоголиков, домашние любимцы не жалуются на жизнь. Сочувствие к себе им неведомо. Кошки не обвиняют весь мир в своих несчастьях.

Разве не очевидно, что спасать таких животных гораздо приятнее, чем людей?!

Кошки делают все для своего выживания. Даже в самых экстремальных обстоятельствах они сохраняют привязанность к человечеству, которое так плохо с ними обращается.

Вот взять хотя бы Тоби. Когда я хватала его и запихивала в переноску, кот ни разу не укусил и не оцарапал меня, хотя явно находился в ужасе от всего происходящего.

Когда я спасала несчастных мужчин, я не понимала, как легко и приятно заменить их кошками. Даже когда я вышла замуж за Ронни, а его-то спасать не пришлось, и научилась не спасать людей, я все еще не испытывала к этим животным никакой симпатии. Когда в подвал лондонского дома провалился маленький черный котенок, я просто вытащила его и отнесла в местный приют для котиков. Мне даже в голову не пришло оставить малыша у себя. Я ни разу не поинтересовалась, какой была его судьба. Я сделала минимум возможного для этого существа, а ведь в 70-е годы кошачьи приюты просто-таки наводняли бездомные животные. Может, малыш так и не нашел себе дом.

Думаю, подобное безразличие было связано с собственной зависимостью от алкоголя. Пьянство порождало эгоизм, и это состояние усиливалось с каждым днем. Алкоголь захлестывал меня с головой. В жизни не осталось места для увлечений и интересов – одна лишь бутылка. Спиртное заглушило даже мою страсть к спасению всех и вся. Я работала и пила.

Конечно, я в этом себе не признавалась. Обычно твердила: «Я много работаю, и мне нужно как следует расслабиться», этими словами пытаясь оправдать свое поведение. Я не понимала и не хотела понимать, что делает со мной спиртное. Болезненные зависимости – единственные болезни, не позволяющие понять, что с тобой происходит.

Естественно, так жить нельзя. Я уже была замужем за Ронни. Он – моя самая большая любовь. Мы решили начать нашу совместную жизнь с отпуска на Кипре. Но поначалу складывалось все неважно: я забыла, что потеряла паспорт.

– Я знаю, ты взял билеты, но мне, наверное, не удастся поехать, – призналась я. – Я забыла оформить новый паспорт.

Для Ронни не было ничего невозможного. С неподражаемой уверенностью он заявил:

– Я попрошу министерство иностранных дел срочно выдать тебе новый. У нас есть несколько часов до отлета.

Я не могла поверить в то, что это возможно.

Через час, когда муж кому-то позвонил, мы уже подъезжали к паспортному департаменту Вестминстера.

– Мисс Хаддон – моя помощница, – объяснил Ронни молодому чиновнику министерства, в тот вечер дежурившему в отделе экстренного оформления документов.

Я не стала спрашивать Ронни, как ему удалось добиться этого приема, ведь офис был уже закрыт. Мы сидели, и я старалась не хихикать. Молодой человек куда-то ушел, а вернулся уже с моим паспортом. На следующий день мы были в отеле Ledra Palace в Никосии, пили виски, хохотали, плавали и занимались любовью.

Я любила Ронни за его потрясающую возможность проникать туда, куда никто попасть не может, за эту отличительную особенность отличного журналиста. Я любила его за смелость. Ронни долго был военным корреспондентом. Он работал под пулями и снарядами. Однажды моего мужа даже похитили алжирские террористы и заперли в каком-то гараже.

– Я думал, что меня убьют, – рассказывал Ронни. – Мне удалось их уговорить. Я отдал им все деньги, какие были.

Потом он спокойно вернулся в отель и передал статью в газету. Тогда все передавали по проводам. Про историю с террористами Ронни упомянул лишь вскользь, а ведь мог показать себя в наилучшем свете.

Может, здесь сыграло роль то, что в годы Второй мировой войны муж был морским пехотинцем. С юности Ронни считал недостойным хвалиться собственным мужеством. Он предпочитал подшучивать над такими историями. Некоторые журналисты с гордостью рассказывали о том, как вокруг них падали бомбы и снаряды, но большинство военных репортеров согласятся, что такое поведение недостойно хорошего корреспондента. Представители этой профессии погибали в горячих точках, хотя, конечно, их работа отличалась меньшей опасностью, чем у солдат и офицеров. Трое наших друзей погибли на разных войнах. Я любила Ронни за его смелость.

Я любила мужа за остроумие и умение рассказывать истории. Ронни был дивным рассказчиком. Я просто не могу рассказывать те же самые истории так, как это делал он. Ронни часто заставлял меня по-настоящему хохотать, почти до слез.

Если в мире была счастливая женщина, то это я. Я любила мужа. Он любил меня.

Мне нравилась работа в глянцевом журнале. У меня были друзья и деньги. Да, у меня не было детей и кошек, но многие люди живут долго и счастливо без детей, а некоторым удается даже быть счастливыми без домашних любимцев-кошек.

Все же… что-то шло неправильно.

Я знала, со мной что-то не так. Я не хотела иметь детей. Я не хотела даже заводить кошку. Думаю, подсознательно я понимала, что не смогу нести такую ответственность. Пьяная я не могла стать ни матерью, ни ответственной владелицей кота или кошки. Животные, обитающие у хозяев-алкоголиков, очень страдают. Собаки всегда выглядят очень несчастными и напряженными. Домашние кошечки и коты еще чувствительней. Часто они просто не остаются в таких домах и уходят куда глаза глядят.

Конечно, мое пьянство не было настолько ужасным. По крайней мере, я сама себя в этом убеждала. Да, я пила слишком много, но все журналисты пьют. Когда Ронни находился дома, мы вместе отправлялись в знаменитый бар «Эль Вино» на Флит-стрит и глушили виски до закрытия. Потом шли домой, ужинали или отправлялись в ресторан и заказывали еще бутылку вина. После, дома он выпивал последнюю стопку, а я две или три.

Разумеется, до этого мы оба успевали пообедать с коллегами по Флит-стрит, то есть выпить по полбутылки вина, а то и больше. В те дни журналисты много работали и своеобразно расслаблялись. Мое пьянство практически не выделялось на таком фоне, так как в нашем кругу все вокруг сильно пили.

Спустя много лет Ронни сказал мне:

– Вообще-то я поражался тому, что ты можешь в конце вечера выпить полбутылки грушевого бренди…

Однако тогда он мне ничего не говорил. Муж отлично знал мой характер: стоило ему сделать мне замечание, и у нас началась бы нескончаемая ссора. Стыдно признаться, но я до сих пор веду себя точно так же, хотя стараюсь все же держать себя в руках. Ронни был очень спокойным, уверенным в себе человеком. Он позволял людям вести себя так, как они считали нужным. Любимый муж достаточно силен, чтобы не контролировать свою женщину.

* * *

Мое пьянство усугублялось, когда Ронни уезжал освещать очередную войну, революцию или другое событие. В начале вечера я не могла сказать, что со мной будет и чем я займусь. Если я просыпалась в собственной постели или где-то поблизости, то испытывала глубокое чувство облегчения. Облегчение слегка омрачалось возможностью того, что я могла быть не одна. Если так и оказывалось, то возникал вопрос: я знаю этого человека или он совершенно мне незнаком? Когда же я просыпалась в одиночестве, то чувство облегчения становилось просто колоссальным.

Иногда я начинала пить в пабе на Флит-стрит с друзьями и знакомыми из журналистского мира и оставалась там до самого закрытия. В таком месте всегда найдется, с кем покутить. В те времена журналисты работали до самого утра. Они могли выйти из редакции в любое время, и им нужно было выпить. В те дни редакции почти всех газет располагались очень близко друг к другу. Флит-стрит напоминала сообщество племен, принадлежащих разным газетам. В каждом пабе существовали свои завсегдатаи. В «Белом лебеде» (мы называли его «Грязной уткой») и в баре «Борона» собирались печатники, а пабы за ним облюбовали журналисты Daily Mail. «Король и ключи» и «Фальстаф» были вотчинами Daily Telegraph. «Белый олень», который чаще называли «Удар в спину», считался пабом Daily Mirror, а парни из Express любили напиться в «Альбионе».

Журналисты употребляли много алкоголя, но я ухитрилась скатиться еще ниже. Иногда я приходила в себя в чужих домах. Ранним утром я выходила на очередную лондонскую улицу, ища табличку с ее названием, чтобы хоть как-то сориентироваться. Порой я не могла вспомнить, как сюда попала и что происходило накануне вечером. Я стыдилась расспрашивать собутыльников. Лучше было ничего не знать.

Иногда по каким-то намекам и мелочам я могла припомнить, что со мной было прошлым вечером. Когда я, например, нашла спички из клуба «Плейбой», то вспомнила кроликов «Плейбоя», подавших мне какую-то еду. Поскольку я не была членом этого клуба, то, наверное, меня кто-то туда привел. Я заглянула в сумочку. Судя по всему, я не играла, потому что деньги остались в кошельке. До сих пор не знаю, кто привел меня туда и зачем.

Общество других выпивох всегда приятно успокаивало. Несчастье любит общество – зависимость тоже. Помню один вечер, начавшийся в «Эль Вино». Моими спутниками были известный политический комментатор и не менее известный редактор. Мы отправились в ресторан ужинать. Утром редактор позвонил и спросил:

– Ты не знаешь, кто платил за ужин? Я помню только, что мы с тобой были слишком пьяны для выписки чека.

– Не помню, – призналась я. – Все плывет…

Так я завуалированно дала понять, что у меня произошла настоящая алкогольная амнезия. Я вообще ничего не помнила – даже как назывался ресторан, но звонок меня успокоил. «Вот и славно, – подумала я, – не одна я такая».

В пьяном виде меня часто посещали странные мысли: «Врезать ему или просто послать к черту?» Я однажды даже ударила Ронни в состоянии страшной воинственности. Мы поссорились, я начала кричать, а потом подошла и несколько раз ударила мужа в грудь кулаками. Надо отдать ему должное, ведь даже в такой ситуации мужчина не поднял на меня руку. Он просто схватил меня за плечи, приподнял и хорошенько потряс.

– Прекрати это, – сказал он очень спокойно.

Я тут же прекратила.

Вспоминая прошлое, я не понимаю, почему он меня не бросил. Когда Ронни был в Лондоне, он присматривал за мной. Помню, как муж останавливал машину у обочины, когда меня начинало тошнить. Он отвозил меня домой, когда становилось ясно, что я вот-вот отключусь. Ронни ввязывался в драки, когда я слишком громко кого-то оскорбляла в алкогольном угаре, но никогда не ругал меня за это безумное поведение.

Почему? Наверное, муж просто меня любил.

Возможно, это было как-то связано с его отношением к жизни. Ронни можно назвать отъявленным циником или, скорее, реалистом. Он считал, что у людей есть своя голова на плечах, а непрошеные советы – пустая трата времени и сил. До нашего знакомства Ронни двадцать лет проработал корреспондентом в Париже и усвоил там чисто французское отношение к сексу и браку.

В конце концов, я была его третьей женой, а он – моим вторым мужем. Мы не были святыми, и никто из нас не представлял, что такое «пока смерть не разлучит нас». Возможно, сексуальная верность не играла никакой роли – у нас ведь уже были другие партнеры. Внимание, доброта и товарищество – вот самое важное.

Но даже этого я не могла ему дать. Я стала отъявленной эгоисткой, грубой и порой чудовищно жестокой. Расскажу вам об одном случае, который показывает, насколько ужасно я вела себя по отношению к любимому мужчине, и ведь я действительно любила Ронни!

Мой муж находился в Омане, делал репортаж о терроризме, захлестнувшем в те годы эту страну. Вместе с другими журналистами он вылетел на вертолете в зону действия британских десантников, помогавших армии султана. На обратном пути их вертолет разбился в пустыне.

Позже Ронни сказал мне:

– Когда вертолет падал, нарезая круги, я думал о тебе. Я даже попытался написать записку, чтобы ты знала о моей любви…

К счастью, никто не погиб. Все выбрались живыми, но получили тяжелые травмы. Ронни особенно сильно пострадал. Его доставили в Англию на военном самолете и поместили в госпиталь военно-воздушных сил в Уилтшире. Я приехала навестить мужа, а через несколько дней его перевели в лондонскую больницу имени короля Эдуарда VII. Первые две недели я навещала его почти каждый день, но потом узнала неприятную новость: Ронни придется провести в больнице еще месяц.

– Я не смогу навещать тебя, – заявила я ему. – Сидеть здесь страшно скучно. Я встречу тебя дома.

Это воспоминание до сих пор меня мучает. В следующем месяце я каждый вечер проводила на вечеринках, хотя мой мужчина находился на больничной койке.

Даже его серьезная болезнь не помешала моему алкоголизму. Спиртное было важнее всего, даже собственного мужа.

Впрочем, Ронни не слишком страдал в Офицерском госпитале имени короля Эдуарда VII, как он сегодня называется. Обстановка в палате с тремя соседями, включая виноторговца, была очень свободной. В холодильнике дежурной сестры у них всегда хранилось шампанское к обеду. В их распоряжении всегда имелись снотворное, лед и виски, так что господа офицеры не скучали.

Поскольку я не собиралась навещать Ронни, он решил выбраться в бар «Эль Вино» на Флит-стрит, чтобы пообщаться с приятелями. Как-то ему удалось уговорить больничное руководство, и мужа привезли в бар на носилках. «Такого никогда еще не случалось, – вспоминал бармен. – И не случалось с тех пор!» Я узнала об этой эскападе гораздо позже, так как слишком увлеклась собственным пьянством, чтобы думать о происходящем с Ронни.

Конечно, в те дни у меня не было никаких кошек. Если я к собственному мужу относилась подобным образом, то что могла сделать с животным?! Мой мужчина оставался рядом, но, думаю, никакой сознательный кот в подобном доме не поселился бы.

Я забыла обо всех своих интересах. Я перестала читать. Целыми вечерами я пила, поэтому на книги просто не оставалось времени. Я не смотрела телевизор по той же самой причине. Несколькими годами раньше я начала интересоваться старинной классической музыкой, но и это осталось в прошлом. У меня не было ни хобби, ни интересов. Только работа и пабы.

С течением времени мое поведение становилось все хуже и хуже. Как-то вечером я очнулась с разбитыми локтями. Из ран текла кровь, смешанная с каменной крошкой. Я понятия не имела, как это случилось. На следующий день соседка сказала, что вечером нашла меня валяющейся в канаве, помогла подняться на ноги, открыла входную дверь моими ключами и уложила в постель, где я и отключилась.

Я ничего этого не помнила. Сплошная черная дыра. Опять. Чем же я занималась? Как ухитрилась разбить локти? Я понятия не имела. Такая потеря самоконтроля начала меня пугать. Если я такое с собой сделала, то что будет дальше?

Я решила поговорить с наиболее известной журналисткой Флит-стрит, тоже любившей выпить. Мэнди выпивала поразительное количество виски. Ее можно было увидеть в пабах Флит-стрит и Сохо практически в любое время дня и ночи. Когда пабы закрывались после обеда, ведь в те времена так было принято, Мэнди частенько перебиралась с Флит-стрит в «Парик и перо», где собирались адвокаты из расположенных поблизости судов. Выйдя из «Парика и пера», эта журналистка порой оказывалась такой пьяной, что буквально ползла на Флит-стрит и с трудом забиралась на стул перед очередной барной стойкой.

Лучшего специалиста и консультанта найти было невозможно. Она не стала бы меня осуждать. Мэнди обязательно все поймет. Я пригласила ее на обед. Мы пообедали, но выпили больше, чем съели. Я рассказала ей о том, насколько не могу держать себя в руках, когда Ронни уезжает в командировки. Я рассказала, что не знаю, где закончу вечер и с кем.

– Разве ты с ним несчастлива? – спросила Мэнди.

– Конечно, счастлива, – ответила я.

– Тогда почему же ты так себя ведешь? Он замечательный человек.

Журналистка не только не поняла меня, но даже была шокирована. Если уж мне удалось шокировать саму Мэнди, то что другие люди думали о моем поведении? Тот обед поверг меня в отчаяние, и он же стал началом пути к восстановлению.

Луч надежды блеснул в моей работе. Свое столетие отмечала английская Армия спасения, и мне поручили написать об этом. Я отправилась в головной офис данной организации, где мне рассказали о ее деятельности. Я прочла книгу основателя Армии спасения «В мрачнейшей Англии». Я узнала, что все офицеры Армии спасения подписывают обязательство никогда не брать в рот спиртного. Меня тронуло доброе отношение этих людей к окружающим, настолько оно отличалось от моего собственного эгоизма. Контраст между их жизнью и моей был разительным.

Через несколько дней, пока Ронни находился за границей, я задумалась над тем, сколько пью и как ужасно себя веду на людях. Чувство вины и стыда стало просто невыносимым, и избавиться от него можно было только с помощью спиртного. Я не могла больше мириться с пьянством, но в то же время не могла и отказаться от алкоголя. Я пила для избавления от чувств вины и стыда, но пьянство еще больше усиливало эти чувства.

Как-то ночью я с трудом доползла до постели и провалилась в сон без сновидений. Проснулась я рано утром. Был апрель. Я услышала пение дрозда за окном, и это стало для меня настоящим откровением.

«Я должна бросить пить, – подумала я. – Если хочу сохранить отношения с прекрасным мужем, то обязана взять себя в руки. Мне нужно полностью бросить алкоголь. Я не могу контролировать себя в пьяном состоянии. Я не могу отслеживать количество употребленного. Мне нужно просто бросить пить, раз и навсегда».