Текст книги "Сделай ставку и беги"

Свободу Анджеле Дэвис!

Комсомольский семинар был организован на территории туристической базы «Орлик».

Руководство турбазы освободило под молодежный актив два одноэтажных барака с комнатами на пять-шесть человек, – дабы были под постоянным приглядом. Для высоких гостей, само собой, подготовили отдельные домики.

* * *

К тому времени, когда первый секретарь Пригородного райкома комсомола Непомнящий прибыл в «Орлик», над притихшей вечерней турбазой громыхала развеселая похабная песнь: «Ему девки говорили». В хоре разудалых голосов Вадим с беспокойством распознал рев Листопада.

– Он самый, – услужливо подтвердил Маргелов. – С час как горланит. Самовольно занял мансарду. Девок с собой привез: мало того, что Викторию, так еще и Нинку из ресторана прихватил. Многие товарищи из отдаленных районов недоумевают. Узнал, что у нас по плану митинг намечен, так заявил, что сам проведет.

– А почему не поставили на место? Где члены бюро?

– Они как раз пошли разбираться, – Маргелов глянул на часы. Смутился. – Часа два уж. Главное, ведь всё на глазах. Престиж как бы. Да и Шикулина с Балахниным уже подъехали. Как бы конфуза не вышло…Ой, не у них ли?!

Вадим встревоженно обернулся, – над отдаленной частью турбазы поднимался клуб дыма.

Когда Вадим подбежал к горящей мансарде, под балконом уже столпилось человек пятьдесят отдыхающих. И еще продолжали подтягиваться. Соблазненные дармовыми путевками, они день за днем неприкаянно бродили в сырых штормовках по заваленным гниющими листьями аллеям. По вечерам в промозглом летнем клубе внимали со слабыми улыбками осипшему сторублевому массовику-затейнику или дремали в холлах у сломанных телевизоров. А возбуждались лишь три раза в день: при обсуждении незатейливого меню. И с нетерпением ожидали часа возвращения в родные места, откуда их в директивном порядке «соскребли» по трем нищим нечерноземным областям. Пожар на турбазе стал неожиданным, бонусным развлечением.

– Надо бы пожарную вызвать, – лениво предложил кто-то.

На задымленном крыльце показался Иван Листопад.

– Граждане! – громыхнул он. – Прошу сохранять спокойствие. Усилиями героического комсомола пожар, грозивший уничтожить родную турбазу, предотвращен!

Человек на балконе нагнулся, поднял на вытянутых руках широкий металлический диск от штанги, так что огонь оказался у него над головой, и эффектно стряхнул тлеющее месиво вниз – на залитый лужами асфальт.

– От звонари! – разочаровались внизу, поняв, что трупов в огне не дождаться. – Пошли отсюда.

Но Иван, не давая разойтись, выбросил вверх раскрытую ладонь.

– Дорогие товарищи, – зычным, подрагивающим голосом выкрикнул он. – Сейчас, в позднюю распутицу, миллионы советских граждан, прервав ударный труд на стройках пятилетки, разъехались на заслуженный отдых по бескрайним просторам нашей Родины. Кто в Ялту, кто в Сочи. Вам выпала удача отдыхать здесь.

В толпе обреченно вздохнули.

– Но я вас спрашиваю: можем ли мы, счастливые советские люди, равнодушно смотреть, как на Западе грубо попираются права человека? Или, потушив маленький пожарчик, – он ткнул в дотлевающие ошметки, – будем считать, что погасили бушующее пламя, разжигаемое империалистическими агрессорами?

Вадим, приподнявшись на носки, увидел в глубине мансарды, за спиной Листопада, глумливые лица членов бюро райкома. Он принялся опасливо оглядывать толпу.

– Доживают в индейских резервациях последние из могикан, гибнут преследуемые куклуксклановцами негры! – гремел меж тем воодушевившийся вития. – Пентагон плотоядно поигрывает волосатыми лапами по ядерным клавишам! В застенках США томится Анджела Дэвис, женщина черной кожи, поднявшая свой голос против расизма. И что, мы останемся в стороне?

Иван сделал паузу. Внизу озадаченно молчали.

– Нет, не останемся! – разрешил все сомнения Листопад. – Закордонные голоса уверяют, что у них, мол, лучше жизнь. Зато у нас лучше строй! – он победно припечатал перила. – Империализм не пройдет, товарищи! Свободу Анджеле Дэвис! Свободу калифорнийской патриотке! Сво-бо-ду! Сво-бо!.. Ну, товарищи, или – вы не советские люди? Вместе! Сво-бо-ду! Сво!.. – он энергично задирижировал руками.

Собравшиеся были советскими людьми и потому сначала робко, по одному, озираясь неуверенно друг на друга, а потом и дружнее, принялись выкрикивать вслед за оратором: «Сво-бо-ду!».

Непомнящий меж тем разглядел среди собравшихся, чуть в сторонке, двух человек, при виде которых ему сделалось дурно.

– Попрут. Непременно попрут. И – папаша не выручит, – пробормотал он.

Вадим пулей взлетел на балкон и попытался затолкать вошедшего в раж Листопада внутрь комнаты.

– А шо там попусту сотрясать воздух?! – Листопад отодвинул Вадима, взмахом руки установил тишину. В нем бушевало вдохновение на грани восторга, – он управлял толпой. – Предлагаю сию же минуту составить петицию протеста против заточения Анджелы Дэвис и от имени отдыхающих турбазы «Орлик» направить в американское посольство. Нас поддержат все люди доброй воли!

Теперь вместе с Непомнящим Листопада оттягивали другие члены бюро.

– Прервись же! – задыхаясь, умолял Вадим. – Важное скажу! Срочно!

Листопад неохотно отступил в мансарду, победно оглядел шевелящего губами Вадима.

– Мы на ящик водки побились, что я митинг организую, – гордо сообщил Листопад. – А шо, комсомолия, может, и впрямь запустим почин? Грохнем по Вашингтону петицией? Пускай почешутся. А то живут, падлы, на всем готовеньком. Давай, Вадичка, на что-нибудь помажемся, шо соберу не меньше пятидесяти подписей.

– Зачем так много? – к тяжело дышащему Вадиму вернулся голос. – Ты вон того дядю уговори.

В стороне у сосны задумчиво стоял рослый мужчина в натянутом на плечах плаще и полощущемся на ветру галстуке.

– Не узнаешь? Это Балахнин. На минуточку – Первый секретарь обкома комсомола.

– Серьезно? – Листопад озадаченно хмыкнул.

– И вон на ту тетю глянь, – Вадим показал на сухопарую сорокалетнюю женщину, что как раз подошла к Балахнину. Ухватив его за лацкан пиджака, она что-то гневно, не сдерживаясь, «рубила», тыча пальцем в сторону балкона. – Шикулина Таисия Павловна, секретарь райкома КПСС по идеологии. Подъехали на семинар. Как раз вовремя, чтоб оценить ваш успех, Иван Андреевич. Знаете, что бывает за несанкционированный митинг? И остальным хохмачам мало не покажется.

Он с ненавистью оглядел перепуганных членов бюро, не помышлявших зайти так далеко.

Натолкнулся взглядом на Вику, судорожно сглотнул, – кажется, она стала еще красивей.

– Был бы ты один, Листопад, то и гори ты огнем. Даже не пожалел бы, – не скрываясь, признался Вадичка. – Но ты ж весь райком втянул. И что теперь прикажешь делать?

– Чего ж не предупредили, что начальство понаедет? Думал, обычный межсобойчик, – Листопад ощутил в себе страх. А себя, трусящего, он не любил. Решительно встряхнулся. – Главное правило полководца: когда не успеваешь втихаря смыться, прорывайся сквозь строй. А ну, прочь с дороги, книжники и фарисеи! Меня ждут влюбленные массы!

Он шагнул на балкон, под которым гудели, не решаясь разойтись, полные тревожного томления люди.

– Товарищи! – голос, которому они начали привыкать повиноваться, разом установил выжидательную тишину. – Предлагаю митинг, посвященный подписанию петиции в поддержку Анджелы Дэвис, считать открытым!

Вадим тихо заскулил, буравя висок указательным пальцем.

– Слово для выступления предоставляется секретарю обкома комсомола товарищу Балахнину. Попросим! – прогремел Иван и первым зааплодировал, понуждая хлопать и остальных.

Человек у сосны вздрогнул, внимательно присмотрелся к оратору, который продолжал упоенно колотить в ладоши, движениями подбородка подбадривая остальных. Наконец усмехнулся и грузно, по загудевшей под тяжелым телом лестнице взошел на балкончик. Аплодисменты резко усилились и даже сделались вдохновенными. Присутствие ответственного лица принесло всем заметное облегчение, поскольку разом переводило происходящее из разряда несанкционированных сумасбродств в ранг официального мероприятия.

– Товарищи! – игнорируя лучезарного Листопада, Балахнин вскинул руку. – Мне приятно отметить высокую политическую активность нашего комсомола. Но поскольку Анджела Дэвис уже несколько лет как на свободе, петицию в адрес американского посольства полагаю несвоевременной. Митинг закрываю. Всем разойтись по корпусам! – резко, без перехода, оборвал он речь. Отвернувшись от растерявшихся людей, вошел в помещение.

Оглядел недопитое спиртное, подъеденные закуски, движением брови оборвал чей-то нервный смешок, неприязненно задержался взглядом на Непомнящем, на физиономии которого застыл заискивающе-намекающий замес.

– Шалим, Вадим Кириллович? Припомнили прежние «отвязные» годы? Комсомольский актив области брошен на произвол, а руководство райкома затеяло двусмысленную выходку.

– Я как раз, Юрий Павлович, здесь и появился в связи с жалобами на нарушения общественного порядка, – с ходу выпалил пунцовый Вадим. – С той же целью прибыли и члены бюро. Что касается митинга, то райком это мероприятие не санкционировал. Всё это – индивидуальная провокация. И я вас уверяю, что мы дадим надлежащую оценку вот этому товарищу…

– Почин! – благодушно пробасил Листопад. – Хотел, так сказать, проявить инициативу. Поддержать линию. Но не хватило политического кругозора. Подвела гнилая западная юстиция. Больно шустро выпустили они эту свою Анджелу. У нас бы так легко не отделалась.

На секретаря обкома комсомола смотрел косящий, весело-шальной, очень знакомый глаз.

– Вообще-то есть святыни, к которым надо относиться особенно бережно, – раздумчиво произнес Балахнин. Носком ботинка он придержал выкатившуюся из-под кровати пустую водочную бутылку. – А коллективная пьянка – тоже почин этого гражданина?

– Так сегодня мой день рождения, – из смежной комнаты появилась Нинка Митягина. В колготках в рубчик и в сапогах на «манке». Бесстыжая и в своем бесстыдстве – соблазнительная. Она подплыла к Балахнину, помимо воли смешавшемуся. – Слушайте, чего они все вас боятся? Вроде импозантный мужчина. Не хотите составить компанию новорожденной?

Будто случайно Нинка коснулась ладонью секретарского бедра. Установилось выжидательное молчание. Согласие стало бы индульгенцией для всех.

Балахнин заколебался.

– В самом деле, Юрий Павлович! – взял быка за рога Листопад. – Отметим культурно? Опять же нечаянная радость – Анджела Дэвис на свободе. Нам, интернационалистам, грех за такое не ломануть, пока при памяти.

– Гитара-то хоть найдется? – Балахнин качнул головой, то ли удивляясь своей покладистости, то ли давая возможность женщинам оценить его шевелюру.

– Да боже ж мой! – облегченно захлопотал Вадим. – Что гитара? Орган добуду!

* * *

… На улицу раскрасневшийся секретарь обкома комсомола и вызвавшийся проводить его Листопад спустились вдвоем. Смеркалось. Над пасмурной турбазой нависла тишина, и лишь с мансарды доносились последние, усталые возгласы.

– Ты что, и впрямь меня не узнал? – полюбопытствовал Балахнин.

Иван озадаченно промолчал.

– А ты напрягись. Мужика в тянучках, с которым под утро на скамейке распивал, а потом от милиции отбил, – неужто забыл?

Иван обрадованно хлопнул себя по ляжке.

– Наслышан я о тебе, – сообщил Балахнин. – Только не знал, что тот самый. Стало быть, доцентствуешь?

– Пока всего лишь и.о.

– И не поднимешься выше, если с кем ни попадя водку хлестать будешь! Пойдешь ко мне в аппарат работать?

Листопад присвистнул:

– А если б мы еще сверху «сухарём» заполировали, куда б ты меня пригласил?

– Брось! – властно, неожиданно трезво рубанул Балахнин. – Я по пьяни ничего не решаю. У меня так: отдых – одно. Дело – другое. Не пересекаются. А вот у тебя, вижу, намешано.

– Не скрою, уважаю добрую гульку, – с пьяной откровенностью пробасил Листопад, сбивая Балахнина с привычного начальственно-снисходительного тона. Иван не то чтобы специально рассчитывал свое поведение. Скорее, был он человеком стихии. Но – с абсолютным социальным слухом. И как человек с абсолютным слухом умел точно определить, с кем и в каком тоне следует говорить. И хоть действовал интуитивно, практически не ошибался.

– Все мы любим расслабиться, – принял интимную интонацию Балахнин. – Не с таким размахом, как ты, – он озадаченно покачал головой. – Но если втихую, в достойной компании, то почему бы нет? – На Нинку глаз положил? – догадался Листопад.

– Шуму вы много подняли, – Балахнин уклонился от прямого ответа.

– Этого не бойся. Нинка на кого попало не кидается. Но могу намекнуть, что ждешь. Никто не узнает: ты, я и она.

– Придет – не обижусь, – осторожно согласился Балахнин. – Но если после разговоры пойдут, источник выяснять не стану, – твой прокол будет. Первый и последний. А что касается приглашения в обком, так я не шучу. Да?

– Я тоже. Нет.

Листопад осознал важность случайно завязавшегося разговора, и теперь быстро, на ходу, подбирал и интонацию, и нужные слова: – Холуев у тебя и без меня полно.

– Не без этого, – Балахнин предостерегающе построжел. – Но не на них держимся. Люди нужны. Сейчас молодежь такая, что на «даёшь» не поднимешь. Неверующая. А повести за собой надо. Иначе кто другой подхватит. Или не видишь, что происходит на самом верху? После смерти Брежнева сплошная кутерьма. Горбачев протрубил перестройку. А чего с ней делать, похоже, сам не знает. Страна накануне потрясений. И куда ее понесет, решать будут кадры. Чтоб живые, незаштампованые. Как ты. Ты – человек надежный?

Иван успокоительно засмеялся:

– Я, Юрпалыч, в самом важном для тебя надежный – за своих всегда готов стоять. Только, по мне, выгодней нужных людей копить в разных областях. В тех же министерствах, институтах, на заводах. Ведь чем шире площадь охвата, тем устойчивей. Одной кодлой идти. Фронтом. Сегодня, скажем, ты меня в науке поднимаешь. А завтра – переменись чего, – я тебя подопру. У меня ведь тоже планов громадьё. Так шо, руку на подвиг?

Иван перевернул руку ладонью вверх. Разговаривать подобным тоном – на равных – с человеком, который может походя поломать тебе жизнь, – это, конечно, сверхдерзость, поэтому внутри у Ивана все подрагивало от напряжения. Но на лице блуждала бесшабашная улыбочка.

Балахнин, выдерживая паузу, смотрел на белеющую в сумерках ладонь. Резким мужским движением пришлепнул ее сверху – как бы ставя печать на договор.

– Что ж, давай попробуем. И в чем я тебя сегодня поднять должен?

– Выдвинуть от района кандидатом на съезд комсомола! – сглотнув слюну, выпалил Иван.

Об этом он давно думал. Делегат съезда – это на всю жизнь, как орден. Такого и анонимки не достанут, и докторскую можно будет на годик вперед продвинуть.

– М-да, помалу не кусаешь, – Балахнин озадаченно присвистнул.

– Та надоело по мелочевке висты накапливать. Расти, так крупно.

– Понимаю желание. Но не выйдет. Во-первых, кандидатура на съезд от района уже согласована – Непомнящий.

Иван скривился.

– Впрочем, этого бы как раз подвинуть можно. И без того чересчур расшагался за отцовской спиной. Другое худо. Твоя кандидатура не проходная.

Он прихватил помрачневшего Листопада под локоть.

– В-он, светелку видишь? – они как раз проходили мимо кирпичного корпуса. Балахнин неприязненно кивнул на горящее окно на втором этаже. – Девицу там поселили, перезрелку Несмеяну.

– Шикулина? – догадался Листопад.

– Именно. Секретарь райкома партии по идеологии. Вот – звание из званий! Без её санкции из района ни одна кандидатура на областную конференцию не уйдет. А тебя она после сегодняшнего, уверяю, крепко запомнила. Так что не до съезда тебе, Иван. На первом этапе самая великая моя помощь будет добиться, чтоб она тебя вовсе поедом не сожрала.

– А ты с ней?..

– Нет. Чумовая баба. Принципиальная, как стоп-кран. Из самой что ни на есть паскудной породы. Ведь видно же, что до чесотки хочет. Оттого и бесится! Но в этом же своем воздержании находит какой-то особый кайф, от которого всем вокруг хреново! Там на самом деле – психоаналитик нужен!

Они подошли к подъезду.

– Не тужи. Не всё сразу. Вживайся пока.… Так как насчет?.. – Балахнин кивнул в сторону скрывшейся за деревьями мансарды.

Листопад задумчиво глядел на окно заветной светелки. Спохватился.

– Да придет, придет к тебе Нинка. Для другана уломаю.

Прощаясь, Иван еще раз глянул на светёлку – прикидывая.

* * *

Таисия Павловна Шикулина в наброшенном сатиновом халатике сидела перед треснувшим трюмо и с непроходящим раздражением вслушивалась в приглушенные выкрики из коридора, – там, уединившись от запертого в бараки актива, отдыхал Пригородный райком комсомола. Раздражение Таисии Павловны было крепко замешано на зависти. Ей хотелось туда, к этим бесшабашным, захлебывающимся собственной молодостью отморозкам, одним из которых она сама была каких-то… ничего себе, каких-то, – пятнадцать лет назад.

Увы, им она не нужна. Более того, всюду, где появлялась секретарь райкома партии по идеологии, тотчас пугливо затухало оживление. Она, будто брандспойт, заливала всякий огонь, безразлично к тому, опасное ли это, грозящее пожаром пламя, или уютный, согревающий костерок.

Она знала о своей, сложившейся в последние годы репутации сухаря в синем чулке. Синий чулок – это на ее-то длиннющие ноги, от которых прежде «тащилась» половина студенческого общежития. Мужская половина. А другая – женская – яростно завидовала ее умению вертеть самыми яркими мужиками и так же легко бросать их – по случайному капризу. Куда все делось?! Когда, в какой момент превратилась она в одинокую деловую женщину – самый отвратительный, ненавистный прежде ей самой тип женщин?

Предположим, умер муж. Но это произошло еще восемь лет назад. Да и при его жизни она не отказывала себе в удовольствиях. Последний роман у нее случился с председателем обкома профсоюзов Фирсовым. Он и предложил ей сменить кресло директора школы на место в райкоме. С этого момента и начались проблемы.

Хотя опять же, казалось бы, с чего? Партийные работники привыкли отделять общественное от личного. И то, что предавалось анафеме с 9 до 18, по умолчанию совершалось с 18 до 9. Но вот она сама разделить себя не смогла.

Таисия отбросила пинцет, которым аккуратненько пропалывала брови, выщипывая седые волоски, подбежала к двери, убеждаясь лишний раз, что она заперта. Затем вернулась к зеркалу, распахнула халат и повернулась в полоборота. Да нет же, – ноги всё те же: долгие, сильные, нетронутые целлюлитом. И груди нерожавшей женщины распустившимся бутоном расперли итальянский бюстгальтер – что купила год назад, когда возила группу во Францию. Хорош бюстгальтер. А уж трусики – кто в Союзе видел такие трусики?

«Никто и не увидит», – Таисия остервенело запахнула халат. – Да для кого же все это? Если ни бюстгальтера, ни трусиков, ни сочащегося под ними тела вот уж лет пять не видел ни один мужчина.

Мужики идиоты. Идиоты и трусы. Не способные отличить маску от реальности. Пугающиеся одного насмешливого взгляда, язвительного слова. Хотя, конечно, не в них дело. Даже на отдыхе, где никто ее не знал, куда ехала с надеждой на встречу с мужчиной, который снимет груз накопившихся комплексов, происходило все то же. Первые дни ловила на себе заинтересованные взгляды. Наконец кто-то решался подойти, и – через минуту отлетал ошпаренный. Отлетишь тут. Что она сказала последнему? Что-то вроде: «Жена осталась дома, муж молодым оленем скачет, ищет случку. Откуда, интересуюсь, сами»? Ответа не получила, и больше до конца смены «к подвинутой бабе» с непристойными предложениями никто не подкатывал. Информация в Домах отдыха распространяется со скоростью звука в безвоздушном пространстве, – именно в этом пространстве она всякий раз и оказывалась.

Характерец, сделавшийся проклятием.

Таисия склонилась к зеркалу, вгляделась в меленькие, подступающие к поверхности лица прожилки. Скоро проступят и рябью покроют гладкую кожу. «Господи, Тоська. Это твоя жизнь? И этого ты хотела?».

В дверь тихонько постучали.

– Кто? – жестко спросила Таисия Павловна и одновременно увидела в зеркале свое лицо – враз сведенное в жесткую желчную маску, с сузившимися глазами.

– Кто? – мягче повторила она, запахивая халат и поднимаясь открыть.

– Таисия Павловна, на минуточку, – послышался мужской голос.

Она отперла дверь.

«О, господи, только не это!». На пороге стоял здоровенный молодой мужчина с пакетом в руке. Тот самый горлопан, что за несколько часов перед тем устроил возмутительный политический фарс.

Она поймала себя на очередном штампе – «возмутительный фарс». Поморщилась.

Незванный гость принял это на свой счет.

– Да, заслужил, – покаянно признал он. – Пошутил несколько неумеренно.

– Несколько «что»? – Шикулина скривилась. – Вы вообще как додумались до этой выходки? Или у вас какие-то несогласия с Советской властью?

– Ни в коем случае. Я – всегда «за». Зимний, правда, по возрасту не брал. Но если скажут взять обратно, – возьму.

Не зная, как воспринять эту реплику, Шикулина внимательно присмотрелась, и теперь разглядела легкое косоглазие. Но смотрелось оно не физическим недостатком, а – выпирающей наружу наглостью.

Скучно людям посреди гнилой осени, Таисия Павловна. А люди не чужие, наши. Захотелось чуть встряхнуть.

– Вам это удалось. Можете возвращаться к себе с чувством, так сказать, глубокого внутреннего удовлетворения, – полагая разговор законченным, Шикулина отступила назад.

– Спасибо, что впустили, – визитер, видимо, неверно истолковав жест, втиснулся следом и прикрыл дверь. – Я бы хотел все-таки объяснить, чтоб без недоразумений. Я сам член партии…

– Вот как! В таком случае вашей парторганизации будет что обсудить. Не уверена, что для КПСС такие как вы действительно удачное приобретение. Где вы состоите на учете?

– Перцовский сельхоз. Доцент.

– М-да, мне говорили, что там запущена кадровая работа. Не думала, правда, что настолько. А сейчас, полагаю, вам лучше уйти. Турбаза в ночное время – не место для идеологических диспутов.

Листопад поджал губы. Он увидел – пути назад нет. Либо прямо сейчас любым способом сумеет он перевернуть что-то в подвинутой этой бабенке и склонить ее на свою сторону, либо завтра она походя поломает ему карьеру.

– Вообще-то я не с диспутом пришел. Просто счел необходимым объясниться с интересной и, по виду, умной женщиной, которая по ошибке могла принять несколько фривольную шутку за идеологический выпад, – в меру развязно отреагировал Иван. – Я все-таки секретарь комитета комсомола.

– Полагаю, и в комитете вы больше не задержитесь.

– Стоит ли так заострять, Таисия Павловна? – непрошенный гость прищурился с некоторым разочарованием. – Может, прежде чем обрушиться, надо приглядеться? Не такой уж я безнадежный. Предлагаю для начала примирительноознакомительную. Тем более скучно наверняка одной посреди всеобщего гулевания.

К изумлению Шикулиной, наглец выудил из пакета бутылку «Лидии».

– Да Вы! – Таисия Павловна задохнулась. – Хоть чуть-чуть соображаете, кому предлагаете? Ступайте. Если понадобитесь, я вас вызову и в официальной обстановке…

– Да брось ты! – услышала Таисия Павловна, не решаясь поверить собственному слуху.

– Что-с?!

– Да то-с! Именно здесь и место соответствующее, и обстакановка. Чего вы меня тут, как школяра, носом возите? Ну, отхохмили чуток для настроения. Ничего страшного. Только не говорите, что вам самой не по фигу до всех этих Дэвис да Манделлов?

– Вон отсюда! Вы хоть соображаете, что ваше поведение – это вызов общественной нравственности?

– Нет, не моё! Ваше! – взревел Иван. – Ишь ты, – нравственность! Да это, если напрямую, категория, обратно пропорциональная потенции. Развлечение для климаксического возраста. Но вы-то тут причем! Ладно на трибуне. Там по должности положено. Но здесь-то, передо мной чего выеживаться?

– А собственно, почему это пред вами я не должна говорить то, что думаю? – несколько растерялась Шикулина.

– Да потому что ты интереснейшая баба, от которой у мужиков должны зубы стынуть! – гаркнул Листопад. Оглядел откровенно-вожделеюще. – И глянь, во что себя превращаешь. Ну ладно была б какая-нибудь задрипанная пигалица, которая и рада за щеку взять, да не дают. Но когда женщина, самой природой созданная для любви, начинает впадать в ханжество, – вот это по мне и есть вызов общественной нравственности. Вот за шо судить бы надо!

Шикулина аж головой замотала, будто освобождаясь от миража.

– Уходите наконец, – слабо пробормотала она, со страхом посматривая на незваного гостя, которого потряхивало от непонятной злости.

Ей казалось, одно неловкое слово, и этот вышедший из-под контроля буян просто способен смять ее. Быть может, ударить. Он пугал ее своим порывом, который мог зайти сколь угодно далеко. Пугал, но и – привлекал. Что-то происходило меж ними – даже не то, что говорилось, а то, что сквозило меж слов. И не она контролировала и направляла ход событий. Все наработанные годами, безотказно действующие методы укрощения зарвавшихся с ним не срабатывали.

Листопад, вроде безрассудно яростный в своем стихийном всплеске, но в то же время чуткий, даже не угадал, а уловил ее неуверенность и смятение.

Уже не боясь ошибиться, – а чего оставалось бояться? – он ухватил Шикулину за локоть, рывком развернул ее спиной к себе, лицом к зеркалу.

– Ты только глянь на себя!.. – выпалил он и сбился. Халат распахнулся, и в зеркале отражались подрагивающие над бюстгальтером чаши грудей с набухшими сосками. У Листопада разом пересохло в горле.

– Даже не думай, подонок, – срывающимся шепотом прохрипела Таисия Павловна.

Как раз думать Иван был уже не способен. Он просто подхватил женщину на руки, посадил перед собой на тумбочку, злым рывком распахнул ее ноги.

– О, боже, как грубо, неинтеллигентно, – неожиданно для себя хихикнула она.

– Молчи, дуреха! Всё испортишь, – Листопад нагнулся над ней, обхватил за подбородок и, торопясь, впился в сжатые губы.

Последнее, что увидела Тасисия Павловна перед тем, как прикрыть глаза, – шальной, победно косящий взгляд.

* * *

Иван шел по ночной турбазе мимо погруженных в сон бараков. Не пробивался свет и через балкон, с которого совсем недавно произносил он пламенную свою речь.

– Ваня! – послышалось сбоку. Он обернулся: на скамейке, мимо которой он прошел, нахохлилась закоченевшая фигурка – в промокшей стеганой куртке и «тракторах» – дутых сапогах на резиновой подошве.

– Викушка! – поразился Иван. – Я думал, ты спишь.

– Я… волновалась. Вышел и – пропал. Где ты был, Ваня? – голосок ее подрагивал.

– Я? – Иван неожиданно для себя растерялся, почему-то не найдясь, что соврать. И – не желая врать. – Я… Понимаешь, проблемы решал.

– С Балахниным?

– Ну да! По работе, короче. А почему ты здесь?

– Ждала.

– Викушка моя!

Иван подхватил мокрую Вику на руки, прижал к себе.

– Да ты ж вся продрогла. Пойдем, я тебя согрею, оживлю! – наполненный причудливой смесью жалости, любви и раскаяния, бормотал он, поднимаясь по гулкой лестнице.

– Ваня! – тихонько, другим голосом произнесла Вика. – Подожди, Ваня!

Она соскользнула с его рук, сняла прилипший к перилам жухлый лист, принюхалась удивленно: «Надо же, грибами пахнет», приподнялась на цыпочки, пытаясь сквозь тьму разглядеть его глаза, в чем-то для себя определилась:

– Я хочу только сказать. Я тебя, конечно, очень…Но если узнаю, что ты… в общем, что у тебя еще кто-то, – она сглотнула. – Я от тебя уйду, Ванечка.

У Ивана перехватило дыхание.

– Да боже ты мой! Да шоб мне пусто! – загудел он, приводя в себя в обычное, глумливое состояние. – Да вот прямо сейчас, шоб тебе не мучиться подозрением, да просто шоб спалось хорошо, возьми нож и отрежь мне окаянный отросток!

Вика закрыла его рот рукой:

– Разбудишь всех. Я заходила к Балахнину. Там …

– Нинка, да! Каюсь, сосводничал! А шо ты думаешь? Комсомольские будни – это такая, доложу тебе, многоходовая партия. Это…

В общем, Ванечка. Я тебе не жена. Ты просто помни. Буду жалеть. Но не вернусь.

Иван отнял от губ ее пальцы и поцеловал, – как бы прося прощения за то, в чем не мог признаться, и одновременно благодаря за долготерпение, – он ощутил, что сегодня и в самом деле запросто мог лишиться Златовласки.

Если б ты знала, какой я бываю сволочью, – неожиданно для себя тихо произнес он.

И во влажных, внимательных глазах ее разглядел, – знает. И все-таки любит.

«С Шикулиной завязываю», – заверил он себя, не больно впрочем самому себе поверив.