Текст книги "Я и рыжий сепар"

По дороге нас обогнала визжащая девятка, которую я заприметил еще у базы-штаба, где Моторола руководил погрузкой оружия в «буханку». Она пролетела, едва не задев Серегу, люди внутри были явно в истеричном состоянии.

– Это Лето (а может быть, Серега сказал – «Юг», я, признаюсь, тоже был уже не в себе и не запомнил точно). После того как его командира Мачете ранило еще во время одного из первых боестолкновений с нациками и его эвакуировали в славянский госпиталь, он остался старшим, но по ходу не был готов и сейчас на панике, скорей всего, они ездили, чтобы выяснить, докуда успели дойти укропы.

– Судя по их стремительности, – не удержался я, – украинские военные где-то совсем рядом.

Мы прибавили ходу, если не сказать побежали. Забегая во двор и увидев, как Моторола разговаривает с бурно жестикулирующим Летом (или Югом) – метрах в двадцати от них толпилось человек пятьдесят в обвисшем камуфляже, – я успокоился: успели, значит. Неоднородная форма бойцов, казалось, была велика многим на пару-тройку размеров. Учитывая, что в те времена ребята приезжали на передовую в том, что самим удалось раздобыть еще на гражданке, – командование обеспечивало их автоматами, патронами, сухпаем, – в остальном экипировка была делом добровольным, кто-то и в джинсах воевал. Из-за этого я сделал вывод, что ополчение, которое находилось на фронте, изрядно исхудало. Подумалось тогда, что война – это не только адреналин и пиф-паф, но и тяжелый изнуряющий труд: рытье окопов, постройка блиндажей, бег с препятствиями от железных подарков с неба, перетаскивание собственных орудий и прочая рутина. Стоящих передо мной людей она иссушила, сделала угловатыми, заострила подбородки и скулы.

– У них колонна с танками и БТРами идет уже по центральной улице, с ними пехота, они уже приступили к зачистке, – доносились выкрики заместителя Мачете с южным позывным. Он был на полторы головы выше Моторолы, значительно атлетичнее, чем-то похож на актера Дюжева. Однако солидная боевая внешность не сказывалась на его эмоциональном состоянии, парень явно был взвинчен. Моторола терпеливо его выслушал, тот после доклада обстановки перешел к ярко окрашенным жестами призывам – уносить ноги.

– Так, успокойся, не трахай мозги и построй своих людей. Приступать!

Ополченец попытался было нервно продолжить гнуть свою линию, Моторола перебил его, гаркнув что-то вроде:

– Прекратить разговоры, выполнять приказ.

Заместитель Мачете от такого мотороловского настроя как-то сразу потух и засуетился в поисках своих подопечных.

– Слушаем и вникаем! Времени повторять нет! Враг уже продвигается к центру города! Вступать в прямое боестолкновение сейчас уже не имеет никакого смысла! У меня приказ товарища Первого – вывести личный состав из Николаевки без потерь, сохранить технику. Предыдущей ночью нас стало на двести человек меньше. Минер, не предупреждая командование и других командиров в Николаевском гарнизоне, покинул вместе со своими людьми позиции и ушел в Горловку к Бесу. Для нас с вами они дезертиры: раскрыли оборону, подставили нас. Город мы не удержим, погибать бессмысленно права не имеем, за нами Семеновка и Славянск. Вопросы есть? – обратился Моторола к строю.

Со стороны это выглядело даже немного странно. Представьте себе толпу вооруженных мужиков, рослых, крепких парней – за сорокет каждому, с серьезными окладистыми бородами и хмурыми лицами. И на контрасте – полутораметрового, щуплого даже в бронежилете, облепленного наколенниками и налокотниками парня, похожего на девятиклассника, на небольшом черепе которого матовый черный шлем, как у астронавта. Его высокий срывающийся голос далек от генеральского баса или полковничьего тенора. Но при этом эти одичавшие от окопной жизни серьезные мужики из донбасских шахт напряженно ловят каждое слово этого мальчугана. (Мотороле, конечно, не пятнадцать лет было, он 1983 года рождения, но во время боев за Славянск он действительно выглядел гораздо моложе, фронтовой адреналин имеет такое свойство – одних утрированно старит, других отчаянно молодит.) В строю молчали.

– Вопросов нет, – ответил за подчиненных Моторола и перешел к главному: – Теперь о плане эвакуации. Во-первых, всем выключить телефоны и убрать фонарики. Выходить будем в полной темноте. У противника могут быть беспилотники, да и наблюдателей тоже легко расставить по крышам, чтобы засечь перемещение нашей колонны. Обнаружат – расфигачат из арты только так. Никому, думаю, объяснять не надо. Никакого освещения. И никаких сигарет. Идем за проводником цепочкой: пять-шесть метров друг от друга, но так, чтобы видеть спину того, кто впереди. Громко не разговариваем, а лучше не разговаривать вообще. В частном секторе у укропов тоже найдутся уши, которые с радостью на нас настучат куда надо. Впереди едет Воха на тачке, он первый. Если у кого-то есть ранения или резко обнаружившиеся болезни, лучше сказать прямо сейчас и пересесть в машину, два-три места найдется.

Из строя зароптали:

– Да уж дойдем как-нибудь, командир.

Пока Моторола раздавал ЦУ, стемнело окончательно, отряд превратился в однородное копошащееся во мраке существо. Судя по шевелению где-то впереди и тихому шороху автомобильных шин, Воха тронулся, а за ним и колонна. Моторола замыкал цепочку, и мы с Серегой Корнем решили тоже пристроиться где-нибудь недалеко от командира. Между нами оказалось человек пятнадцать. В том числе и совсем недавно истеричный Юг (он же Лето), но теперь дисциплинированно выполнявший мотороловские приказы.

В Николаевке я не ориентировался вообще, тем более ночью. Сначала тьма была кромешной абсолютно, затем вышла луна, картинка получилась бы вполне себе героической, но камера у меня села напрочь. Мы шли какими-то огородами, через частный сектор, из-за заборов то и дело лаяли встревоженные и обезумевшие от оглушительных обстрелов сторожевые псы, скулили изнеженные домашние питомцы. Конечно, это действовало на нервы, но против собачьих инстинктов любая конспирация бессильна. Шли под завывания, и редкий переулок встречал тишиной, в таких местах все вздыхали с облегчением. Я сверлил взглядом спину бойца, что шел впереди, и частенько оборачивался, чтобы убедиться, что Корень следует за мной. На перекрестках мы проходили мимо выставленных Моторолой заранее «секретов», – как правило, в них сидело по два-три бойца с крупнокалиберным пулеметом, этого было достаточно, чтобы остановить передовой отряд ВСУ даже при наличии БТРа.

Отступление было продумано, колонне обеспечивали прикрытие, после того как цепочка проходила мимо огневой точки, «секрет» снимался и вливался в строй. Прошло минут тридцать, по моим ощущениям наш путь длился чересчур долго. Полчаса – это два с половиной километра, если в среднем темпе идти, подсчитал я. Сквозь лунный свет начали просматриваться поля, что было нелогично, мы должны выйти на блокпост рядом со Славянской ТЭС, а ее безошибочно узнаваемых труб на горизонте не предвиделось. Повод бить тревогу. Однако, не думая, что я самый умный в этой компании, я молчал, не хотелось опозориться и прослыть паникером. Так, оказалось, размышлял почти каждый, поэтому мы едва не попали в западню. Еще минут через пять – человека на три впереди меня – я услышал настороженный вопрос:

– Дед, а ты чего так сильно хромаешь?

– Нога болит… – пробурчали в ответ.

– Ты точно не отстаешь от того, кто перед тобой?

– Да я уже давно никого перед собой не вижу, иду прямо да и все, – с наивной и простецкой интонацией заявил хромой.

Тут, разумеется, от всех, кто находился в зоне слышимости, посыпались раскаленные маты. Это был провал. По цепочке передали новость в хвост колонны Мотороле, командир сразу же прибежал и не преминул наброситься на деда, который вот уже неизвестно сколько времени вел треть отряда неизвестно куда. Брань опускаем.

– Ты какого хера в машину-то не сел, старый, если у тебя нога болит? – вопрошал высоким голосом, забив на конспирацию, Мотор, – впрочем, и конспирироваться от николаевских свидомых шпионов было уже поздно, мы вышли на край деревни, в поля. Старик виновато что-то мямлил в ответ. Оказалось, что он вообще идти не может – в ноге осколок застрял, рану наскоро перемотали бинтами, пока был шок – ничего не чувствовал, а теперь боль пришла во всей ее полноте. Ситуация вырисовывалась щекотливая – Воха с большей частью подразделения ушел вперед к блокпосту у ТЭС, неизвестно, в каком именно месте наш хвост отвалился, не совсем понятно, где именно мы находимся и насколько далеко враг, плюс ко всему с нами старик, которого нужно каким-то образом транспортировать.

Деда усадили на обочину, Моторола начал терпеливо и теперь уже спокойно выуживать из него необходимую информацию:

– Сколько минут назад ты последний раз видел перед собой колонну?

– Минут пятнадцать, может, двадцать…

– Короче, где-то на половине пути. Вспоминай – после какого перекрестка?

– Кажется, раза два мы перед этим свернули вправо и начался затяжной подъем в горку. Да, на подъеме мне совсем тяжело стало идти.

– Понятно… Надо звонить Вохе, – сказал командир скорее самому себе, чем обступившим его бойцам. – А ты в курсе, отец, что вот за этим холмом? – Моторола показал на ближайшую возвышенность, которая – как бы это банально ни звучало – освещалась лунным светом в метрах пятистах от нас. – Правосеки стоят, и раскатать нас – да пусть даже прямо сейчас – им вообще ничего не стоит. Ты же в курсе, что у них снарядов как у дураков фантиков…

Сводка в общем была риторической. Моторола набрал Вохе:

– Да, у нас тут один хромой отстал от группы, перед третьим по ходу поворотом, мы вернемся, а ты выезжай обратно, чтобы нас встретить. Я ни хера не помню, куда дальше идти.

Следующие полчаса мне запомнились тем, что я поочередно с Югом (или Летом) тащили раненого деда, едва не сорвавшего успешный вывод подразделений из Николаевки. Лето (он же Юг) это делал потому, что хромой старик был из его людей, заместитель Мачете нуждался в реабилитации, хотя бы в глазах собственных подчиненных. Моторола, очевидно, и так уже составил о нем мнение. Я вызвался помогать, потому что чувствовал себя в этой толпе самым свежим, пацаны только вышли из тяжелого боя, они сами с трудом передвигали ноги, мне показалось это справедливым, никто особенно не возражал. «Тащить раненого журналистская этика не запрещает, – шутил я сам с собой, – это гуманитарная миссия». Дедовский автомат забрал кто-то из сослуживцев. На этот раз Моторола сам шел впереди и я молился, чтобы поворот, который мы проскочили, состоялся как можно скорей. Старик попался не из легких. Наконец-то мы остановились и сбились в кучу. Моторола снова набрал Вохе, сообщил, что мы на месте. Затем скомандовал сойти на обочину и распределиться по зеленке. Зеленка даже в темноте казалась жиденькой: по факту это были какие-то кусты. Очень хотелось верить, что их скупая листва упрячет нас от вражеских «ночников». На привале старика у меня забрали, я пробился поближе к Мотору, с ним все ж как-то спокойней. Настроение у командира было бодрое. Сила его духа и юмор заражали.

– Сэмэн, ну показывай, чего ты там наснимал… Война попала в кадр?

– Войны, – говорю, – море. Только камера села.

– Давай вот в этот дом постучимся, зарядим, посмотрим, все равно Воху ждем.

Я судорожно сглотнул слюну. Идея выглядела безумной. Учитывая бесшабашность Моторолы, можно было быть уверенным, что он не шутит.

Вдалеке послышался собачий лай, его подхватывали остальные псы, и эта гавкающая перекличка явно приближалась к нам.

– Сэмэн, ну вот как так камера села – сейчас мы будем вступать в реально крутое боестолкновение, а ты это никак не зафиксируешь. – Мотор передернул затвор.

Это движение за ним повторили остальные. По дороге что-то уверенно шуршало – Моторола первый вышел из того, что недавно назвал зеленкой.

– Спокуха – это Воха.

Сердце готово было выпрыгнуть из груди от облегчения. Раненого деда загрузили в машину. До блокпоста оставалось пять минут. Оказывается, мы отстали от колонны уже на подходе к точке сбора. Сюда подогнали «Уралы», бойцы помогали друг другу забраться в кузов. Моторола определил меня в машину к начальнику военной полиции Носу, заместителю Стрелкова. Он приехал проследить за процессом эвакуации. С Моторолой и Вохой мы толком даже не попрощались. Я увижу их спустя двое суток, уже в Донецке, то есть совсем в другом мире. Нос двинул свой джип обратно к Славянску в крайне брутальном стиле, не объезжая ям и не выключая фар. На знаменитом перекрестке на въезде в город, ориентируясь, очевидно, на их свет, по нас жахнул украинский танк. Машину подкинуло, но снаряд прошел мимо. Будучи в состоянии постниколаевского аффекта, мы с Носом даже не придали этому значения. Начальник военной полиции довез меня до гостиницы, где меня ждали очумевшие от тревоги Стенин и Фомич, связи со мной все это время не было.

После блокады

– Рыжий, ты где? – Неподражаемый голос Моторолы в телефоне, состояние как будто обухом по голове ударили.

Последнее, что помню: мы в камуфлированной тачке, чьи бока эффектно прострелены и изранены осколками украинских мин, мчим по Донецку, столице ДНР. Воха за рулем, впереди, кажется, Гамбит – высокий рыжебородый парень, который приехал в Семеновку после событий в Одессе на Куликовом поле, – он вроде как за телохранителя. На заднем сиденье Моторола с Леной и я с краешку. В багажнике – Кирпич с заряженным пулеметом. Дверца багажника, естественно, открыта. Все в Кирпиче говорит о том, что он немедленно готов раскрошить диверсионную группу СБУ, в случае если ей вздумается встретиться на пути командира. Из этого самого пулемета в мае он сбил украинскую «сушку» – СУ-25, если не ошибаюсь. За что получил от Стрелкова награду, первый в истории ДНР Георгиевский крест. (У самого Моторолы, к слову, имелся точно такой же, правда, за номером четыре или пять.) Кирпич – бесстрашный крепыш, тоже рыжебородый. С виду абсолютно свирепый тип. Водители донецких машин, которые обгонял Воха, заметив пулеметное гнездо в багажнике с суровым Кирпичом у станка, испуганно шарахались в разные стороны.

Это было 5 июля – день, когда ополчение оставило Славянск и все стрелковцы, так их тогда называли, передислоцировались в Донецк. Нас – троих российских журналистов, Фомича, Андрюху Стенина и меня, единственных, кто оставался в блокадном городе до последнего дня, – Стрелков почему-то не предупредил о таком историческом решении. Мы были в убойных списках украинского СБУ, поэтому – не успей вовремя унести ноги, неизвестно, чем бы эта история закончилась для нас. Но каким-то чудом она закончилась хорошо. Стенин абсолютно гениально описал этот эпизод нашей фронтовой жизни у себя в «Фейсбуке». С его едкими наблюдениями конкурировать сложно, вкратце фабула такова. Я совершенно случайно проснулся раньше обычного, часов в шесть утра, в своем номере гостиницы «Украина». С ощущением, как будто меня медом измазали: настолько липким от пота казалось тело – жара стояла запредельная, ночью она не спадала, разве что становилась гораздо душнее, плотнее, водянистее и тягучее. Одним словом, более мерзкой. Напомню: света и воды в номера не подавалось уже как месяц. Я понял, что избавиться от этой мерзопакостной липкости бутылкой с газированной минералкой не получится. (Нам пришлось скупить всю газировку в соседних палатках для элементарного умывания после сна, потому что хлорированная вода из бассейна позеленела уже настолько, что была пригодна только для унитаза.) Я вышел на балкон посмотреть, не дежурит ли у парадной кто-нибудь из славянских таксистов, к услугам которых мы прибегали, чтобы передвигаться по городу. Как правило, к районам, где появлялись новые разрушения, а вместе с ними и жертвы после массированных обстрелов украинских артиллеристов. Мимо как раз ехала песочная «копейка» Ромы – смуглого, деловитого мужика с типично малороссийскими усами буквой «П».

Я замахал и зазывно закричал ему:

– Ром, отвези по-братски на Славкурорт искупаться!

Славкурорт находился на нейтральной полосе, принимать ванные процедуры там конечно же было опасно, но зато это единственное место поблизости, где можно нырнуть в освежающее озеро. Рома слегка раздраженно, но с готовностью отреагировал:

– Спускайся, только резче.

Раздражение таксиста мне стало понятным, когда по дороге к Славкурорту выяснилось: в городе сняты все ополченские блокпосты. Я был в недоумении и призвал водителя съездить к стрелковскому штабу в бывшем здании СБУ. Там тоже оказалось пусто. На описание шокового состояния моего и моих товарищей Стенина с Фомичом я готов потратить несколько листов, но ведь история не об этом. Сначала мы прятались дома у волонтера, который работал на труповозке, – его тоже забыли. Затем попытались своим ходом – арендовали у парня машину – выехать до соседнего Краматорска полями. Секретную дорогу судорожно объяснял по телефону корреспондент Первого канала Саша Евстигнеев, который выезжал по ней за пару дней до ЧП. В итоге на выезде из Черевковки нам повстречался слегко пропитого вида местный житель на черных «жигулях». За энную сумму он вывез нас через поля, усеянные сгоревшими автомобилями, – стрелковскую колонну во время прорыва из блокады изрядно потрепали «Градами» и черт знает чем еще. Мы остановились у первого же магазина в Краматорске и взяли бутылку водки. Часа через четыре в Донецке я уже сидел в машине у Моторолы и продолжал заливать стресс. Ощущение было как будто второй раз родился.

Столица ДНР преобразилась. Центр наводнили изрешеченные и грязные автомобили стрелковцев, прорвавших окружение. Орда чумазых и одичавших в окопах людей толпилась у КПП рядом с донецким СБУ – министр обороны, он же товарищ Первый, перевез сюда свой штаб. Настроение у всех было перевозбужденное. С одной стороны, оставили Славянск, многими это воспринималось как личная трагедия. Во-первых, город-символ пал, во-вторых, значительная часть ополченцев родом именно оттуда. С другой стороны – все поздравляли друг друга с тем, что выжили. Судя по количеству сгоревших машин, которые я наблюдал в полях между Славянском и Краматорском, артиллерия ВСУ устроила там настоящее месиво. Возбужденные возгласы соседствовали с некой растерянностью на лицах – никто не понимал, что дальше. Никто не знал, как связаться с товарищами, с семьями. Славянск покидали сумбурно и хаотично. Тем более накануне прорыва вышла жесткая директива от Стрелкова – командирам собрать у всех бойцов мобильники и уничтожить. В целях конспирации, чтобы утечки не было. К вопросу подошли педантично, и в результате отдельные отряды потерялись между Донецком и Краматорском (его тоже ополченцы покинули в тот же день). Поэтому, когда в толпе встречалось знакомое лицо, тут же следовал крик ликования.

Мы – я имею в виду нашу забытую стрелковским штабом журналистскую компанию – заезжали в Донецк, естественно, одними из последних. Первым делом отзвонились в редакцию и родным, что живы. Заселились в мажорную гостиницу. Самое яркое воспоминание, когда в ванной я открыл кран, чтобы умыться, оттуда потекла горячая вода. Я от неожиданности и испуга отдернул руки и вскрикнул. Слегка оклемавшись и смахнув легкое опьянение, скорее от дыхания цивилизации, чем от распитой у краматорского магазина антистрессовой бутылки, я начал думать над тем, как выяснить, где Мотор и остальные ребята. Телефонов, напомню, не было. У штаба никто ничего не знал. У меня сохранился телефон двоих мотороловских ребят еще с Семеновки – Боцмана и Гоги. По рассказам Мотора недельной давности я понял, что ребята, попав в окружение под Ямполем, не смогли пробиться обратно к Славянску и ушли в Донецк. Набрал им. Ребята оказались на связи, обрадовались звонку и минут через пятнадцать на модном красном джипе китайского, кажется, производства пришвартовались у гостиницы Park Inn. Я прыгнул в машину, и мы поехали к ним в располагу. Ребята врубили заводной музон, что-то типа «Кренберис», и начали объяснять, как жизнь в Донецке разительно отличается от жизни в окопах. Это, в общем, и так было понятно. Пацаны примоднились, плыли по широким проспектам, как рыбы в воде. Но в отличие от подавляющего большинства других драйверов в камуфляже, гарцующих по Донецку в нулячих разгрузках и с блестящими автоматами в руках, эти двое бойцов реальный фронт прошли и проползли на пузе, что давало им право смотреть на общий автомобильный поток немного свысока.

– Сейчас мы познакомим тебя с Ювелиром, – обратился ко мне Боцман, когда мы подъехали к какой-то военной части.

– Что еще за Ювелир? – спрашиваю.

– Он крутой, он нас из-под Ямполя вывел, мы вместе с ним эту украинскую часть штурмовали, – объяснил мне ополченец.

– У меня, – говорю, – амбре.

В ополчении насчет спиртного порядки были крайне строгие: если явиться на запись стрелковской сводки, например, с перегаром – в подвал можно попасть запросто. На несколько дней. Остальные видные полевые командиры тоже демонстративно постились. В общем, я опасался своего состояния совершенно осознанно. Случаи были. (С журналистами, конечно, поступали помягче: выпивших бойцов, тех в штрафбат определяли, окопы рыть под обстрелом.) Но ребята у меня успокоили: у Ювелира, мол, тоже амбре. Нас представили. Ювелиром оказался огромный, двухметровый почти, детина с лысым черепом, увесистыми кулачищами и добродушным смехом. Судя по широкой улыбке, мой новый знакомый сегодня уже употребил и был не прочь продолжить. Что мы и сделали.

* * *

Моторола с Леной под руку в сопровождении Вохи, Гамбита и Кирпича появился в самый разгар нашей с Ювелиром беседы. Оказывается, оба командира были давно знакомы, воевали вместе. Конечно же все кинулись брататься. От выпивки Моторола и все, кто с ним пришел, деликатно отказались. В этот день я впервые увидел Мотика, одетого, что называется, по гражданке. Джинсовые, кажется, бриджи, кроссовки, неброская футболка. Внешний вид на первый взгляд не вязался с образом отвязного командира гранатометной группы. Фронтовую прописку выдавали беспорядочные клочья рыжей бороды, овраги под глазами и наградной «стечкин», гордо прилегающий к бедру.

– Я тебя сразу и не узнал в таком прикиде, Мотор!

– Сэмэн, ты разве не бачишь? Тут мирная жизнь, зачем людей пугать?

Ювелир кинулся показывать нам свои владения, после того как часть отбили, здесь сделали базу подразделения «Кальмиус», к которому каким-то образом относился и он. На территории даже имелся тир. Лена выразила желание пострелять, мы отправились посмотреть. Пока мы наблюдали за тем, как девушка Моторолы разряжает обойму ПМ в мишени, – в Славянске патроны для пистолета считались непозволительной роскошью, в них был запредельный дефицит, а здесь Ювелир отсыпал Лене горсть просто так, – командиры о чем-то переговорили в стороне, и Моторола засобирался. Дружеский визит оказался недолгим.

– Сэмэн, а тебя мы забираем с собой. Ты же не против?

По голосу Мотика я понял, что оставаться у Ювелира мне не стоит, и я согласно плюхнулся к ним в машину. На следующий только день выяснилось: Ювелир, Боцман и Гоги приговорены Стрелковым к расстрелу. Якобы за дезертирство, потому что, прорываясь из окружения под Ямполем, в итоге не вернулись в его славянский штаб и остались в Донецке. Расстрелять их, конечно, не расстреляли. Ребята успели уйти за «ленточку» – так на дэнээровском сленге называли границу с Россией. Так что до военного трибунала дело не дошло. Сложно сказать, Моторола предупредил их, пока мы все ушли за Леной в тир, или кто-то еще. Может быть, он и сам не знал точно о планах Первого, но знал о его настрое и решил предостеречь бойцов. Все-таки Боцман и Гоги были из его семеновского отряда, не раз ходили вместе «джихадить» к украинским блокпостам, Моторола для них был кем-то вроде фронтового гуру, да и Ювелир, судя по всему, воевал на Донбассе отважно, так что…

В общем, мы мчались по мирному, как нам тогда казалось по контрасту со Славянском, и самому богатому донбасскому городу, искали кафе, где присесть. На улице Артема – это я еще помню – мы припарковались у «Сан-Сити». Комментарий Моторолы о том, что не стоит людей пугать, показался мне несколько абсурдным, ведь в заведение нас провожал все тот вооруженный бессменным пулеметом Кирпич. Городским жителям, которые не сидели в блокаде без света и воды и не ели сухпай на завтрак-обед-ужин, сложно объяснить, насколько нам казалась вкусной обычная пицца. Официанты тут же узнали Моторолу, другие посетители кафе тоже: по залу зашуршал восторженный шепот. Нам предоставили какое-то козырное место у окна. Долго копаться в меню, изображая гурманов, ни у кого из нас не было терпения. Мы заказали пиццу на всех. Ребята попросили безалкогольный мохито, я продолжил употреблять спиртное уже не от стресса, а на радостях, что все, с кем я общался в Славянске, живы-здоровы и я сам чудом уцелел… И вот на следующий день звонок.

– Рыжий, ты где? – Неподражаемый голос Моторолы в телефоне, состояние как будто обухом по голове ударили.

– Я пока не знаю, – промычал в трубку. Сориентироваться мне действительно было нелегко, вместо гостиничного номера вокруг пестрели стены какой-то квартиры. Судя по всему, Стенин с Фомичом решили съехать из мажорного Park Inn и поселиться в более бюджетной съемной хате, меня добудиться они просто-напросто не смогли и тупо перевезли вместе со всеми вещами, перенеся сначала из гостиничной койки в машину, а потом из машины транспортировав каким-то образом на третий этаж, уложили в конце концов на местный диван. Когда меня разбудил Мотик, дома ребят не было. – На квартире какой-то, адрес не знаю.

В ответ раздался заливистый ржач, говорил он со мной, судя по всему, по громкой связи, потому что женский смех сливался с мотороловским. Лене ситуация тоже показалась забавной.

– Рыжий, выгляни в окно, может, из него видно что-нибудь, чтобы ты дал нам ориентир, мы скоро заедем за тобой.

Я попытался сосредоточиться и прошел на кухню, за стеклом маячил кусок какого-то памятника.

– Памятник, – перешел я к передаче данных, – и деревья.

– Сэмэн, да ты объясняешь как в «Джентльменах удачи». Ладно, выходи на аллею, что к памятнику ведет. Это, скорее всего, недалеко от Артема, где мы вчера сидели.

– Сейчас зубы почищу.

Моторола приехал не на традиционном своем убитом поездками по передовой джипе, а на белом бусике. Как выяснится, ментовском. Рулил на этот раз не Воха, а другой ополченец – Трофим, его ранило еще в Семеновке и вот только из госпиталя донецкого выписали. Воху – я узнаю позже – товарищ Первый отправил на копательные работы аж в Снежное, это на границе с Россией. Не за пьянку, а за горячую кровь. Вместе с еще одним мотороловцем Малым: они дали отпор толпе дерзких ополченцев столичного разлива, то есть пороха не нюхавших. Стрелков разбираться не стал, кто прав, кто виноват – была у него такая особенность, – и Воху с Малым отправил в ссылку. (Ссылка продлилась недолго, на снежнянский фронт через пару дней перебросили все мотороловское подраздление, и от наказания пацаны отпетляли, так как нужно было в боевых действиях участвовать.)

Короче, за рулем ментовского бусика теперь сидел Трофим – в задней части располагалось что-то типа оперативного штаба, откидывающийся столик, подобие какого-то лупатого экрана, и что самое забавное, шнур с рацией. На крыше был установлен рупор с мигалкой. В общем, такие машины со специальными камерами полиция (ну и милиция тоже) использует для того, чтобы контролировать и отслеживать ситуацию на различных массовых мероприятиях: митингах оппозиции, например, всяких там шествиях. Мотороле бусик подогнали в штабе, как-никак конфискованная техника врагов донбасской революции. Камеры слежения за человеческими массами уже не висело, видимо, нашли ей другое применение, от нее осталась лишь нелепо торчащая стойка. Зато сирена работала. Когда я с набухшей, а потому трещащей головой залез в новый моторовский транспорт, полевой командир не преминул ей воспользоваться прикола ради – посмотреть, насколько остро этот милицейский вой отразится на моем похмельном состоянии. Отразился прискорбно. Все мое существо сказало об этом, что вызвало очередную бурю смеха. Мотор был в хорошем настроении (еще бы, он ведь безалкогольный мохито выпивал) и даже спародировал мой недавний ответ по телефону, копируя унылую интонацию: «Я не знаю, где я! Заберите мне отсюда!» – «Ну ты даешь, Сэмэн».

– Куда мы, – спрашиваю, – путь держим?

– Тут есть кафе, на набережной Кальмиуса – «Ракушка», там морепродукты всякие готовят и рыбу, будем рапанов есть. Пробовал когда-нибудь?

– Нет и, если честно, пока что не очень хочется, но поехали, конечно.

В «Ракушке» нас снова усадили на почетные места – Мотороле везде был зеленый свет, официанты кружили вокруг нас с подчеркнутым пиететом. Моторола оказался гурманом. Изысканно рассуждал о достоинствах и недостатках приготовления рапанов тем или иным способом, да и вообще показал себя глубоким знатоком морской кухни.

– Я частенько у бабушки жил, – предвосхитил мой вопрос Моторола, – в Сочи. Мы там с ровесниками частенько мидии собирали и потом жарили, любовь к морской еде оттуда, из детства.

Как известно, Моторола, он же Арсен Павлов, родился в Коми, о своей гражданской биографии он не очень-то любил рассказывать, так, бросал какие-то истории между делом. За все время нашей дружбы, если собрать одни только его профессии, выйдет длинный список. Последние места работы: спасатель в МЧС (даже корочку показывал), охранник в ИКЕА, разнорабочий на автомойке-шиномонтаже в Ростове-на-Дону – туда мы даже как-то заезжали, когда были в России. Где-то на улице Вавилова она расположена, отличительная деталь: на одной из бетонных стен моечного цеха – граффити, на котором изображен мегаполис в сумерках. Это Арсен рисовал, будущий полевой командир питал слабость к творчеству. Не только к изобразительному искусству его тянуло, еще и рэпчик сочинял. Когда был в соответствующем состоянии духа, даже зачитывал что-то из своего в кругу близких друзей. Конкретных строчек я сейчас не воспроизведу, но осталось ощущение какой-то ранимой искренности. Его рифмы не стыковались с брутальным образом сурового военачальника. И это, конечно, трогало. Последнее – перед войной – место работы, по его собственным рассказам, было в каком-то смысле даже экстравагантным. Он делал гранитные памятники в конторе, связанной с ритуальными услугами. На эту тему он иной раз любил провокационно пошутить и даже на камеру Сереге Корню заявил: «До того как вступить в ополчение, я в похоронном бюро работал, памятники на могилы делал, работал по мрамору и граниту. В прошлом году заказов как-то мало было, вот я и решил на Украину поехать, чтобы исправить ситуацию». Серега Корень вывалил эту запись в «Ютьюб». От черного юмора промайданские юзеры просто визжали от негодования.