Текст книги "Уходил старик от старухи"

Семен Злотников
Уходил старик от старухи

Действующие лица

Вера Максимовна.

Порогин.

Часть первая

В большой комнате, со вкусом обставленной старинной мебелью, в глубоком кресле сидит Порогин. Заметно: глубоко задумался. В одной руке очки, в другой письмо. На полу распахнутый чемодан. На стенах бронзовые бра. Чудесно светится аквариум с золотыми рыбками. Появляется Вера с теплым бельем в руках.

Вера. Бог с тобой, Митя, жизнь прошла!.. (Опускается на колени возле чемодана, укладывает белье; вдруг задумывается.) И что это на меня с утра, как напало: прошла жизнь, прошла. И именно такими, представь, словами: прошла, прошла… И сначала, знаешь, обидно сделалось, чуть не до слез жалко. А потом подумала, повспоминала, погрустила и… вроде как отпустило. (Смотрит на мужа.) А тебе, Митя, как? Все забываю спросить: тебе не жалко?..

Порогин как сидел – так сидит: в себя погруженным. Вздохнув, она встает.

Подходит к аквариуму.

Рыбочки мои золотые… золотые… Все было хорошо… хорошо… О чем же жалеть? (Уходит.)

Порогин недвижим. Как зацепенел. Она возвращается, озирается, трет виски, по-видимому, что-то припоминает.

Господи, они на тебе, а я ищу их по всей квартире. (Тяжело опускается на колени, снимает с него домашние туфли; задумывается, поглаживает его ноги.) Иногда думаю: кто бы мог подумать, Митя, что мы так долго проживем. Мы с тобой. Ты и я. Как странно… Если бы тогда, давно, мне бы кто-нибудь сказал, что все будет так долго… Да нет, Митя, вообще-то все было, как у людей. Так и надо, верно, чтобы было. Разумно. (Хочет подняться, однако морщится; махнув рукой, на коленях переползает к чемодану, укладывает туфли.) Странная, Митя, штука этот возраст: все почти то же самое, только почему-то ноги плохо слушаются… (Все же поднимается.) Почти… почти… (Уходит.)

Порогин по-прежнему недвижим.

(Вскоре возвращается.) Электрическую я положила, а еще, подумала, безопасную. (Опять опускается на колени возле чемодана.) Слышишь, Митя? На всякий пожарный. Мало ли чего там, в деревне, света не станет… Ветер задует… Гром упадет… Бывает… Света нет, а ты брейся, Митя, не ленись. Не дай Бог, вдруг кто неожиданно… До сих пор вздрагиваю, как вспоминаю, как к тебе туда ваш ректор с иностранным корреспондентом приехали, а ты их в белье своем встретил, в исподнем. (Перекладывает вещи.) Уже я наслушалась: уж и такой, и профессор, и литературовед, и величина, а все одинешенек на даче, позабытый, позаброшенный, неухоженный, щетиной поросший… Да, Митя. Кто нас не знает, так и говорит: денег у них куры не клюют, а как мучается. Жена у него, говорят, жадная, наверно. Все равно ей, что он там ест, на чем спит… Ох, Митя, Митя… Ну кому ты объяснишь: как ты за работу садишься – так меня до себя не допускаешь. Диким делаешься… отшельником. (Задумывается, достает из кармана зубную пасту.) Митя… «Поморина» твоего, весь Невский обошла, нигде… Вот, «Мэри» купила. Два тюбика. Подумала, может, больше… А хватит тебе на месяц?.. Ну, не хватит, с кем-нибудь подошлю. Вообще-то, Митя, не жалей ты ее, намазывай пожирнее. Мне один зубодер объяснял: зубам лучше, когда пожирнее. Уж эти-то, Митя, побереги. Уж эти-то, по-моему, нехудо получились? Как чувствуешь?..

Он молчит.

(Достает из кармана лекарство.) Вот только прошу, Митя, как человека: не скармливай ты птицам валидол. Не болит у них сердце, им лишь бы клевать. Такие твари… А самому там, не дай Бог, в глуши понадобится, и будешь… Сердце, Митя, сердце… о сердце помни. (Тяжело встает, уходит.)

Порогин подносит письмо близко к глазам, щурится, разглядывает. Складывает, прячет в карман. Появляется Вера Максимовна: в руках банка с растворимым кофе, кастрюлька, термос; опять на коленях возле чемодана.

Кофе, Митя… твой любимый… из Турции… Вот только не злоупотребляй: чашечку – и довольно. Ни к чему, Митя, риск этот. В нашем возрасте – хочешь не хочешь – все надо делать в хорошую меру. И вообще… вообще, Митя, я думаю… Надо бы пожить еще, а? Сколько получится. Что-то… не готова… Вроде бы и пора, вроде бы… а чего-то охота еще, Митя. Сколько получится. (Закрывает чемодан, запирает; стоя же на коленях, пытается оторвать от пола, удается с трудом.) А-а, ничего… ничего, можно… Забыла спросить, Митя: когда такси заказывал, сказал, чтобы этот таксист к нам поднялся?..

Порогин молчит.

Забыл?

Он молчит.

К слову, самой не забыть бы. (Достает деньги и дальнозорко разглядывает.) Слава Богу, мелкие нашла. Хорошо-то как… (Прячет деньги.) А то, помню, в прошлый раз я молодцу по слепоте чуть не миллион сунула. Вот, наверно, дурень подумал: ненормальная бабка, деньгами сорит…

Порогин поднимает глаза, внимательно разглядывает жену.

(Замечает этот взгляд и даже как бы слегка смущается.) Что, Митя?.. Что-нибудь не так у меня? Заколка?.. Это я новые купила, старые не держали. (Подкалывает волосы, снова встречается с пристальным взглядом супруга.) Еще чего-то?.. Ну, чего, Митя?..

Порогин. Что ты думаешь о прошлом?

Вера. О каком прошлом?.. О чьем?..

Порогин. Ты долго жила.

Вера. А?.. (Ждет, что он скажет еще что-то, но он молчит.) Что, Митя?.. Что хочешь услышать?

Порогин. Ты что-нибудь поняла?

Вера. Поняла?.. Я поняла?..

Он очень внимательно следит за нею.

А чего я должна была понять, Митя?.. Я много чего поняла, не пойму, чего ты хочешь?

Порогин. Не помнишь: наше прошлое – преисподняя наша.

Вера. О Господи, да кто это? Типун ему за такие слова. Чего это ты вспомнил вдруг?

Порогин. Не так?

Вера. Я такие слова, Митя, вообще не признаю. Ты же знаешь, чего спрашиваешь? Чтобы огорчить меня?

Он молчит.

Прошлое, настоящее. (С усилием встает.) Все вроде поняла… А вроде – ничего… (Поднимает чемодан, перетаскивает поближе к мужу.) Чего не поняла – того уже не пойму… Ох, силы небесные, попробуй, Митя, не тяжелый для тебя?.. Ну, не ленись, Митя, а то потом меня близко не будет, ну?

Такое, однако, впечатление: Порогин вновь погрузился в свою глубочайшую задумчивость… Впрочем, по-видимому, в этом таком способе общения супругов – многолетняя привычка.

(Еще приподнимает чемодан, со вздохом опускает; садится на него, обнимает мужнины колени.) Вообще-то, Митя, я вот чего поняла: жизнь, Митя, – это очень простая штука. Под конец особенно. Правда. Это сначала все кажется сложно, сложно… А потом, Митя… потом проще, проще. Мне уже, например, совсем просто: обещаниям не верю, надежд не имею, живу совсем сегодняшним днем. Что Бог пошлет – за то спасибо. А не пошлет… тоже ничего. И ладно. И мне не надо. И так хорошо. И хорошо… (Задумывается.)

Молчат.

Порогин. Не вспомню…

Вера. А?.. (Поднимает глаза, удивленно на него смотрит.) Что-то сказал?..

Порогин….И жуток ад воспоминаний, и страшен забытия покой… Кто это?

Вера. Да Тютчев твой.

Порогин. Где у Тютчева? У Тютчева нет.

Вера. Ну, значит, не у Тютчева. У кого-то другого.

Порогин. У кого?

Вера. Какая разница, Митя? Что это тебя вдруг разобрало?

Порогин. «Ад воспоминаний…» Кто бы это мог быть?

Она его целует в лоб.

Ты когда-нибудь была в аду?

Вера. Ой, Митя, да Бог с тобой, спаси тебя Бог. (Даже отодвигается, рукой держится за сердце.) Аж жутко. Накликаешь, Митя, разве можно? Одна уже дочертыхалась. В прошлом месяце. С соседней улицы, между прочим. Пожилая. Тоже, про нее говорят, интеллигентная… Двери у лифта, видите ли, плохо захлопывались. Ну и что, Митя? А она ими хлопала, хлопала, потом в сердцах – знаешь, бывает – выкричалась: «У, чертов лифт, да чтоб ты провалился!» Ну он, Митя, и… А как ты думаешь? Месяц уже ни лифта, ни ее саму найти не могут.

Порогин. Довольно лгать.

Вера. Да было, было, Митя. Я лично верю, я лично…

Порогин. А я говорю, довольно. (Встает, взволнованно перемещается по комнате.) Лгать довольно!

Вера. А почему?.. Митя, что с тобой? Совсем не веришь? Ну, Митя, не сама же я придумала. Полина Михайловна рассказала. Ты знаешь Полину Михайловну, она зря не станет. Предлагала дом показать, даже подъезд. И даже яму эту. Только я отказалась. Ты же меня знаешь: слушать о таких вещах страшно, а глядеть… Ох, лучше не жить. Нет, Митя, нет…

Порогин. Что это? (Протягивает письмо.)

Вера. А?.. А что это?..

Порогин. Ты прочти, тут написано, прочти. (Роняет письмо, взволнованно ходит.)

Вера. Ох, силы небесные… (Поднимает письмо.) Да чего же такое тут?.. (Разглядывает, щурится.) Митя, дай очки, будь добрым…

Он дает ей свои очки.

Митя, ты же знаешь, я вижу дальше… Ну что ты мне дал, Митя? Где мои? Митя, мои… Господи, откуда ты это достал?

Порогин (выхватывает у нее из рук письмо и без очков читает). «К сожалению, очень тороплюсь и много слов сказать не успею. Но успею зато самое главное, одно: люблю. Люблю, люблю, люблю!..»

Вера. Митя, да Господи, да это же…

Порогин. «…И еще раз не обрывайте, сказать и повторить дайте: люблю!»

Вера. Да это же, Митя, да это же… Митя, ты побелел, и у тебя глаза сердитого человека.

Порогин. Вера, ответь, у нас это было… Что это было?.. Как у других???

Вера. У кого других было? Что, Митя?..

Порогин. Нет, ты мне скажи, потому что… я ничего понять не могу. Может быть, у меня что-то в ум не укладывается, может быть, у меня что-то… что-то…

Меж тем она пытается встать с чемодана – не получается…

Вера. Ноги не слушаются, Митя… помоги мне… Ах, ну, помоги же, подняться бы…

Он же мечется взад-вперед и словно не слышит. А может, и не слышит…

Дашь ты мне руку в конце-то?.. Руку, Митя?..

Порогин (руки не подает, но спрашивает резко). Да кто он? Этот пошляк, этот… Кто?

Вера (наконец с чемодана перебирается на стул). Господи, какая тяжесть…

Порогин. Я прошу назвать! Ты не думай, мне это надо… Мне надо знать! Я имею право знать! Я требую! Иначе… иначе… (Без сил вдруг с остановившимся лицом оседает на стул.)

Вера. Митя… Митя… Да Митя же, что же ты… (С лекарством торопится к нему.) На-на-на, Митя… Ну, Митя же, прими…

Порогин (шепотом). Не прикасайся ко мне, ты нечиста…

Вера. Хорошо, ладно, потом, под язык, головой не верти… Митя, не упрямься, помрешь, что я с тобой потом делать буду?.. (Буквально запихивает ему в рот таблетку.)

Порогин полулежит, откинувшись на спинку стула, закрыв глаза. Вера возле; сама дышит тяжело, сама принимает лекарство; наконец устало отходит, опускается в кресло, считает пульс.

Ох, один, два, три… Боже мой – боже мой… одиннадцать, двенадцать… Ох, зелень в глазах… и давление давит… ох, как же оно давит… Двадцать четыре, двадцать пять… Где ты его раскопал?

Порогин. В чемодане.

Вера. О Господи, зачем ты в него полез? В рыжем, что ли? В рыжем, Митя.

Он молчит.

Ну, вот… вот… жить кончаем – полез… С войны я о нем помнить забыла. Чего тебе в нем понадобилось?

Порогин. Носки.

Вера. Какие носки? Митя, ты в памяти? Все носки в комоде. В ящике. В среднем. Всегда там были. Миллион раз твердила. И как только в ум тебе этот рыжий влез – не понимаю…

Порогин. Я не знал…

Вера. Да как же не знал? У меня всякая вещь свое место знает, а ты не знал! Не гляди так на меня, справедливо говорю. Никакой хоть на нитку ответственности. Правда, Митя! Всю жизнь как за ребенком – он в благодарность за носками в рыжий чемодан лезет, где их никогда не бывало! (Возмущена и возбуждена, поэтому принимает еще таблетку.)

Молчат.

Порогин. Я не знал, что в нашей жизни будет еще и это.

Вера. Это?.. Это – что?.. Что сказать хочешь?

Порогин. Пошлость нас не миновала.

Вера. Между нами ничего не было, Митя! Как про Толстого ты в книжке написал…

Порогин. Не трогай Толстого, не надо ложь!

Вера. Поклянусь чем хочешь!

Порогин. Все ложь и предательство, ни единому слову!

Вера. Да нет же, Митя, ты, право… Какой, какой… Одной-то ногой уже – где я? Ну, для чего мне сейчас-то, посуди? Может, я рада даже – ты дурачок, – что оно тебе попалось. Может, я сама бы тебе перед вечностью все рассказать захотела бы.

Порогин. Вся жизнь, оказывается, была… стыдная ложь.

Вера. Ну честное слово, Митя, как этот упрямый ты… ослик упрямый, о Господи…

Порогин. Я тебя никогда ни о чем не спрашивал.

Вера. Спроси сейчас. Видит Бог, давай, отвечу.

Он молчит.

Ну, спрашивай. Ну, чего же ты?

Порогин. Ты сама должна была рассказать. Тогда.

Вера. Да о чем, Митя? Мне и сейчас – захочу даже – припомнить нечего, а тогда… Да что ты такое, Митя? Я и ничего в голову не брала. Ничего не было, и ничего не брала. Понятно? (Молчит.) Глупый ты, Митя, честное слово. И не глупый даже, а какой-то… неумный. Подумай: муженек драгоценный с войны домой еле дополз, тут у него рана, там рана – я ему на шею и ну признаваться?.. Худо же ты обо мне думаешь, Митя. Видит Бог, вот не знала, что уж так дурно.

Порогин. Я бы мог понять тебя, Вера. По крайней мере хоть что-то понять…

Вера. Да что? Что? Что понять? (Держится рукой за сердце, мотает головой и бормочет.) Господи… Господи-господи… конец мой приходит, Господи… (Отправляет в рот еще таблетку, закрывает глаза, считает пульс.)

Порогин тяжело встает, медленно подходит к чемодану, сгибается, отрывает его от пола, тут же хватается за поясницу. Не очень удачно, видно, нагнулся. Опускается на колени, переводит дух, после чего уже с ношей превращается в некое подобие вертикали; после чего, не глядя на жену и не говоря ей ни хорошего, ни плохого, уходит. Старуха открывает глаза, выплевывает лекарство, торопится следом. Из прихожей в открытую дверь несутся их голоса.

Порогин. Отпусти меня, нет, я уйду…

Вера. Митя, погоди, Митя…

Порогин. Я все равно уйду…

Вера. Митя, надо поговорить, надо… поговорим, Митя… (Затаскивает старика в комнату, отнимает чемодан.)

Порогин. Чего нужно ждать, чего?..

Вера. Объяснимся, торопиться… Поспешишь – людей, Митя…

Порогин. Ничего не надо, ничего… там все написано…

Вера. Дурачок ты мой, одно написано, другое было… Послушай, как было. Может, это вообще художественная литература, откуда ты знаешь?

Порогин. Люблю, люблю? Художественная? Пошлость!

Вера. Да ты сядь, Митя, присядь…

Порогин. Отпусти руку, не хочу!

Вера. Садись, и отпущу… Обещаю, Митя, сразу… Ну, Митя, ну… (Наконец удается.) Что за упрямый такой стал, честное слово! Прямо… ну прямо… Никогда таким не был.

Порогин. Вера, я оскорблен. Мне надо уйти. Отпусти меня.

Вера (не отпускает). Ну, Митя, ну… Не пущу я тебя никуда. В таком виде как можно? Знаю я тебя: уедешь, нафантазируешь себе, потом и поверишь, а потом еще и… вон у тебя воображение куда разбежалось. А я не виновата. Невинная я!

Порогин. Ложь, все ложь…

Вера. Что мне – божиться, Митя? Клясться?

Порогин. Довольно, нет, лжи не желаю… Не желаю, не желаю…

Вера. Невозможно же так разговаривать, Митя!

И Порогин с удивлением вдруг на нее смотрит.

Я у тебя, Митя, по-моему, не заслужила, чтобы ты так. За столько времени, по-моему, заслужила, чтобы уже и не так. Сам, Митя, все время жалуешься, что люди не слушают друг друга, а сам… Сказать-то мне дай?

Порогин. Пятьдесят два года…

Вера. Опять не слушает…

Порогин. Жизнь! Больше, чем жизнь! Теперь вдруг выясняется…

Вера. Митя…

Порогин. Ложь, фальшь, лицемерие, стыд…

Вера. Упрямец недобрый, да выслушай ты, наконец, меня, меня!..

И опять он с удивлением глядит на нее.

Видит Бог, Митя… Горло… ох, как сдавил кто… У тебя памяти, Митя, шесть граммов осталось. И куда все девается?.. Война же была, ты помнишь? Что медсестрой в госпитале работала – это хоть не забыл?

Он молчит.

Митя, ну, Митя… раньше не рассказывала… Ну, потому что, ну, глупость одна, чего гордиться было? Ты бы не понял, а я бы толком не объяснила… Сейчас вот понять не желаешь, а тогда… Да хочешь знать, еще таких писулек тогда я чуть не миллион получила. Да хотела бы я тогда… Митя, хоть красоту мою неземную помнишь? Не помнишь? Забыл? Все забыл… Ох, верь ты мне, не думала я тогда ни о чем таком, и ничего такого мне тогда… Только, Митя, мне-то не надо, а другим-то – им-то… И война, и блокада, и жуть, и стужа – а надо. И голодные, и пораненные, и жизни всей уж, кажется, конец, – а все надо. Вот верь не верь, Митя, а воины в меня через койку влюблялись. На губах, на записках – одно все и то же: люблю. Люблю, да люблю, да люблю. Вот ты мне сейчас, как нормальный человек, скажи: я что, запрещать им могла?

Он молчит.

Худущая была, Господи… Шейка тонюсенькая, лицо шелушится, волосы лезут… а все равно только и слышала: «Вера Максимовна, на вас без удовольствия глядеть невозможно».

Порогин (тихо). Пошлость.

Вера. А мне до сих пор восточные мужчины на рынке говорят: «Такой ужасно красивый бабулька, все забирай подешевле!» Знаешь, сколько я тебе экономлю?

Порогин. Зачем пошлость, Вера? Я не понимаю, для чего ты мне все это рассказываешь?

Вера. Рассказываю, чтобы… Митя, сам всегда говоришь: человеческая жизнь густо замешана на несправедливости. Да чтобы сам не был несправедливым. Чтобы знал.

Порогин. Я говорил о жизни и смерти. Я говорил о несправедливости жизни, ведущей к смерти. Ты же всегда, всегда… У тебя поразительная способность снизить, упростить, подменить. Откуда это в тебе? Почему?

Вера. После грыжи, Митя. После этой грыжи дурацкой ты сделался невыносимым. Раздражаешься по мелочам, куда-то все рвешься от меня… Уже даже я тебя не устраиваю.

Порогин. Низкая жизнь меня не устроит.

Вера. В последнее время, я на тебя гляжу, у тебя ни к какой жизни желания нету. Ни к какой, Митя! Кафедру забросил, ректора своего послал… Я его встречаю днями, он говорит, до сих пор дойти не может. А уж как он к тебе, уж как перед тобой… А учеников? Их-то за что поразгонял?

Порогин. Бездари.

Вера. Не надо, Митя, Федя не бездарь. Сам выбирал парня в аспирантуру и сам говорил, я хорошо помню, – талант. И сам же талант этот да своими же руками… А Лизаньку за что? Девонька старалась, так мне по хозяйству помогала, и уже на защиту почти, можно сказать… Митя, ты с людьми разучился, не только со мной. Я напрягаюсь, вспомнить хочу, с кем ты за последние три месяца хоть словом обмолвился, хоть полсловом… Кроме, конечно, своего Толстого.

Порогин. Не трогай Толстого!

Вера. Тебе все людское чуждо!

Порогин. Не касайся этого имени, прошу!

Вера. Он тебя заведет, я давно за вами наблюдаю!

Порогин. Невозможно, нет, я уйду… лучше уйду… уйду, Вера… (Пытается встать, но сил, видно, нет.) Уйду… надо уйти… (Сидит.)

Вера (с жалостью на него смотрит). Куда?

Порогин. Уйти надо… исправлять… все было неправильно.

Вера. Семьдесят восемь, Митя!

Порогин. Все равно… уйти… сколько бы ни было… не могу… (Вдруг странно и пристально на нее смотрит.) Ты думаешь, поздно?

Вера. Опомнился. Помереть сил бы хватило.

Порогин. Но я… Я не могу представить, что умру. Так вот умру… Так было в детстве, потом на войне… И сейчас так.

Вера. Митя, ну ладно, уж поверь мне: все там будем.

Порогин. Не могу я поверить. Мой мозг еще никогда не был так готов к жизни.

Вера. Мозг-то готов – а другое? Другое-то – готово?.. Ты бы хоть иногда на себя со стороны глядел… Уж молчу я про то, как ты ходишь. Живешь, Митя, как – одному Богу известно. Поджелудочная, позвоночник, правое легкое, два инфаркта…

Порогин. Мозгом, мозгом!.. Ты не понимаешь, о чем я говорю: умереть – надо согласиться. Без моего согласия этого не будет. Я знаю точно. Как на войне знал.

Вера (устало). Фантазер…

Порогин. Знал! Наверное! Как ни про что другое! И так было! И будет всегда!..

Вера. Ох, Митя, знал ты, не знал ты… Убило бы – так лежал бы в земле как миленький. Как все лежат.

Порогин. Это невозможно. Без моего согласия… Слишком много задумано. Я хочу жить, Вера. Я должен. Особенно сейчас. Это важно… Важно, понимаешь?

Она молчит.

Но я хочу высоко. Я должен высоко, иначе… ничего не получится. Невозможно жить, мыслить, писать… Невозможно в разладе!

Вера. Митя…

Порогин. Невозможно! Невозможно!

Вера. Да на здоровье. На здоровье. Разве я возражаю? Живи долго. Если очень захочется и сумеешь – вообще всегда живи. Уж так ты ко мне, Митя, честное слово, Митя, как будто я, не дай Бог, не хочу, против… Да живи, Митя, живи.

Порогин. Как жили – уже не смогу. Не хочу.

Вера. Плохо жили разве?

Порогин. Плохо. Во лжи погрязли.

Вера. Я лично не грязла.

Порогин. Скрыла тогда, и оттуда… все оттуда…

Вера. Митя, выяснили, кажется, ничего не было!

Порогин.…И через жизнь, отношения – ложь, комом…

Вера. Да что же ты за человек такой? Да забыла я тогда, забыла!.. Сперва не успела, забыла… а потом совсем забыла… Неужели не понятно?

Порогин. Не могла ты такое… Когда с человеком такое случается… Когда такое в такое время…

Вера. Какое такое, Митя? Один раз поцеловались, Господи!

Порогин вздрагивает – как от пощечины. Испуганно смотрит на жену. Впрочем, она замечает и свою нечаянную бестактность, и его взгляд.

Ну, знаешь… Митя, ты въедливый, как соляная кислота, честное слово… Ну, можно подумать… Только не фантазируй. Вот только… ты слышишь? По глазам вижу – фантазируешь. Не фантазируй. Не фантазируй, говорю. (Приближается, кладет руку на голову – он отшатывается; она как ни в чем ни бывало снова кладет – и то же шараханье; отходит, со вздохом опускается в кресло.) Глуповатенький ты мой… растревожился до чего… Событие, Господи: младший лейтенант заволок под лестницу… Сто лет назад… (С улыбкой и даже не без удовольствия припоминает.) Не сама же я, Митя… Это же он меня… Детина такущий – никаких сил бороться с ним не было… поверишь? Я ему, главное, говорю: товарищ младший лейтенант, не лапайте – а он прямо… ничего слушать не хотел. Дурень… Амбал…

Полными слез и тоски глазами муж пронзительно глядит на жену. Она же погрузилась, кажется, в воспоминания, не замечает его состояния.

Забыла, как звали… Как-то… Алексей, что ли?.. Нет, не Алексей – Арсений… Арсений, Арсений… Арсений, Митя… (Наконец замечает взгляд мужа.) Митя… Митя… из-за такой ерунды?.. Голубь мой милый, да что с тобой? Да как можно так, Митя? Ну, полно, ну, Митя?.. Митя, ревнивец, кто бы мог подумать…

Порогин. Вера… Вера…

Вера. Миленький, милый мой… (Встает и направляется было к нему.)

Порогин. Не надо!..

Вера (останавливается). Что, Митя?.. Господи, Митя, какой ты даже интересный человек, когда ревнуешь.

Порогин. Нет, не ревную, не то… не то…

Вера. Ну, слава Богу, а то уже совсем, думала, все прожил и в дерево превратился. В сутулое такое дерево, Митя, странное, с бровями, ноздрями, бородавками…

Порогин. Больно смотреть, Вера… видеть…

Вера (тревожно). Давление?

Порогин. Нет…

Вера. Оно, Митя, оно, я же вижу…

Порогин. Холод в душе, пустота… пустота, холод…

Вера. Может, плед электрический, сходить?..

Порогин. Я тебя не люблю.

Вера. А?..

Порогин. Я тебя не люблю!

Вера. А-а… (Смеется.) И хорошо… И на том спасибо, что не дерево… А то уже думала, дерево…

Порогин. Всю мою жизнь я любил другую женщину. Теперь я знаю – другую. Ты понимаешь: другую.

Она еще улыбается, но уже как-то растерянно, что ли.

Другую…

Вера (медленно оседает в кресло). Какую другую, Митя?..

Порогин. Зачем же ты скрыла? Почему не рассказала? Тогда? Я бы, может, решился. Ушел бы, не томился бы сам, тебя освободил…

Вера.…Эта женщина… ты говоришь… а кто она?.. А, Митя… я ее знаю?..

Порогин. Тогда бы, тогда… может, все бы сложилось иначе…

Вера. Грудь на куски рвешь, Митя, кто она?

Порогин. Ложь, ложь, все ложь… ложь…

Вера. Лариса Юсуповна? Правильно? Угадала? Нет?.. Которая с картофельным носом? Она? Да отвечай же, она? Чего уставился – отвечай…

Порогин. Как ты унижаешь меня…

Вера. Я унижаю? Ты унижаешься! Ты – сам, если хочешь знать!.. Господи, Господи… Всю жизнь глаза клал на уродок. Как мне доносят, на кафедру новенькую взял, прихожу – обязательно с дефектом! Поглядишь, Митя, на твой вкус невооруженным глазом, и ужас берет: у одной во все лицо рот, а во рту зубов сто штук – акула, не женщина! У другой рот как рот, но зато лицо прямо из попки растет и на попку похоже! У третьей…

Порогин. Вера!

Вера. Что Вера? Что Вера? Не до такой же степени неразборчивым, Митя?!

Порогин. Я не Митя! Прекрати идиотской кошачьей кличкой – я не Митя!

Вера. Ну, правда же, Елизар, ну, правда же!

Порогин. Не было никакой Ларисы Юсуповны! Того, что ты думаешь… Хочешь знать – все было раньше и не так, как способна вообразить!.. Да и не способна, и не вообразить, и ни к чему это, ни к чему!..

Вера. Погоди, Митя… Как ни к чему?.. Елизар…

Порогин. Вера, Вера, оставь… Вера, это было в другой жизни. Там, на войне, и не надо, прошу…

Вера. А?..

Порогин. Ты ведь ничего не понимаешь!.. Того, что ты думаешь… Ничего не было, Вера! Даже помыслом не оскверняй, прошу! Не было этого, не было!.. Могло быть, и не было. Потому что… любовь, Вера, обстоятельства… а главное – высота души такая…

Вера. Господи… Господи…

Порогин. Как объяснить?.. Не объяснить… Но, Вера… все там было другое: смерть, жизнь, надежда, смерть, жизнь… Как объяснить? Другая реальность… Слова имели точный смысл. Не было тела. Быта. Лжи. Фальши. По крайней мере – для меня. Нет, Вера, для многих, для многих!.. Всем хотелось жить, очень жить… Жить высоко. Да, знаю, надоел тебе этим словом, но высокое это… единственное то, ради чего стоит жить. Вера… Вера, единственной женщиной в моей жизни, в которой было… В ней это было – чистая, добрая, настоящая…

Вера. А потом?

Порогин. Что потом?..

Вера. После войны? С высокой? Изменял?

Порогин. Пошлость, Вера…

Вера. Ну, Митя, ты специалист… А я же, а я же… Господи, я же ничего не чувствовала… Жила и уверена была, что он святой, я святая – а он, оказывается, в это время…

Порогин. Погибла, Вера!.. Нет ее! Нет!..

Она с недоумением, даже с испугом смотрит на него.

Мы ничего не успели. Погибла. Понимаешь? Я ничего не успел. (Молчат.) Успел только понять: моя женщина. Мое призвание. Моя любовь.

Тишина.

Вера. Митя, судишь, а сам… Сам-то молчал столько лет.

Порогин. Не умел рассказать. Было только одно мгновение, которое… можно почувствовать… потом помнить… Я бы и слов не нашел. Вроде и не было ничего… а все было.

Молчат.

Вера. Что было?

Порогин. Ничего не было.

Вера. А помнишь чего? (Он молчит.) Что-то же помнишь?

Порогин. Помню. Прикосновение. (Молчит. Глаза закрыты. Далеко он сейчас…) Контузия… Госпиталь…Пробуждаюсь от прикосновения… Простого, понятного прикосновения руки… Как оживляет… Трудно открыть глаза… Но очень хочется их открыть… Наконец, сквозь туман – прекрасное лицо… До сих пор не могу его объяснить… О женщине с таким лицом я как будто читал где-то… Или мечтал… Оно могло сниться… Одухотворенное… Да, одухотворенное… (Открывает глаза.) Помню невероятное чувство… счастья…

Вера. Счастья, говоришь?

Порогин. Что?..

Вера. У тебя было счастье? Там? В то самое время, когда мы с Илюшечкой тут?..

Порогин. Вера, послушай…

Вера. Да Господи, да что же это такое? Мы тут, живые едва, бредили тобой, тосковали, а ты там был счастлив?.. В голоде, в холоде, один свет у нас был: папа вернется, папа спасет, а папа…

Порогин. Не надо бы Илюшечку сюда, Вера, не надо бы…

Вера.…А папа солдат? Маленький мой спрашивал, спрашивал: а папа сильный? А умный? А настоящий он, папа? А врагов он побьет? А скоро побьет?..

Порогин. Я тебя умоляю…

Вера.…Скоро, сыночек, скоро, я говорила, наш папочка, наш любимый, наш единственный, он спасет, он спасет…

Порогин (стиснув руками голову, восстает и кричит). Не уберегла сына! Не уберегла сына!

Вера. Митя!..

Порогин. Мальчика моего единственного, сына моего, жизнь мою…

Вера. Митя, опомнись, что говоришь?.. (Пытается встать – не получается.) Митя… Митя…

Порогин. Развратная мать – проклятье для близких!

Вера. Господи…

Порогин. Кто-то за всех отвечает – он ответил!.. Будь проклята – он ответил!..

Со стоном сползает она с кресла на колени, распластывается на полу, будто теряет сознание. Он над нею – растерянный, словно пытаясь сообразить, что же произошло… Сгибается, вглядывается; опускается на колени, склоняется, прислушивается к ее дыханию.

Вера… Вера…

Она не откликается. Он поднимается, уходит. Кажется, она приходит в себя. Жалобно стонет. Приподнимается. Руками держится за голову.

Вера. Господи… Господи… За что мне все это?.. В чем я виновата?.. Разве я виновата?.. Господи…

Появляется Порогин со стаканом в руке. Останавливается, внимательно смотрит на жену.

Как плохо мне, Господи… плохо…

Порогин. Врачей вызвать?

Вера. Ты говорил ужасное… ужасное, Митя…

Он молчит.

Что ты такое говорил?.. Неужели возможно, что говорил?.. Это же… страшно, Митя… грех…

Он выпивает всю воду, стакан ставит на стол. Тяжело опускается на стул. К ней спиной. Она пытается подняться – не получается. Жалобно на него глядит.

Правда, меня все эти годы не любил? (Он молчит.) А я думала, любил… (Молчит.) И думала, как хорошо, что именно за тебя замуж… И не хотела, и не решалась долго, но пошла… И хорошо, думала… Я ведь до сегодняшнего дня так и думала… (Тишина.) Все не так думала, дура… старая… Господи…

Наконец ей все же удается вскарабкаться на кресло. Тяжело дышит. Принимает валидол. Он как сидел – так сидит. И не дрогнул, чтобы ей помочь. Правда, развернулся, чтобы удобнее было за ней наблюдать.

Порогин. Постарела.

Вера. Да… И ты, Митя…

Порогин. Тебя совсем не узнать.

Вера. А… наверное… Да… И тебя, Митя… Ты тоже… тоже…

Порогин. Совсем не узнать…

Вера. Время такое для меня наступило… Время такое…

Порогин. Говорок, причитаешь, божишься… Откуда у тебя это? Как бабка…

Вера. А я бабка и есть. Куда же деваться?..

Порогин. Нет… если бы сто лет назад я мог представить, что с тобой станется…

Вера. Сто лет назад ты на меня глядел другими глазами. Добрыми, Митя.

Порогин. Не было лжи.

Вера. С восторгом, Митя. Я помню. Глядел так, будто от меня зависело, жить тебе или умереть. Без меня не хотел и дня… Любовь вечную обещал. Говорил, если чего сделаешь в жизни, – это будет для меня. Тебе Дон Кихот тогда нравился. Диплом по Сервантесу писал. А… вообще, Митя, до Толстого ты был…

Порогин. Не трогай Толстого.

Вера. Бросил бы ты его, пока не поздно.

Порогин. Поздно.

Вера. Всю радость он из тебя высосал. Думаешь, не вижу? Думаешь, не больно? И ведь не успокоится старый паук, пока до конца, вот увидишь…

Порогин. Целой жизни книга, как можешь?

Вера. Бог с ней, Митя, я могу, Бог!.. Ни тебе, ни людям она в пользу не будет. То, что я потихоньку от тебя читала, это… Это же… волосы дыбом, Митя!.. Честное слово. Пойди на улицу, если ты мне не веришь, поговори с живыми. Да кому же охота мучиться так? Люди жить хотят, детей растить сытыми, войны чтобы не было… Не нужна им твоя книга про это. Ты маешься, а ведь никому… Все покоя хотят и простоты.

Порогин. Не надо за всех…

Вера. Устали, Митя!.. Все устали. И я… Ты хочешь знать – и я… Когда читала у тебя… Как же там, Господи… Ага: «Муки совести и высота человеческих прозрений погнали Толстого прочь из дому» – я думала… Господи, думала, что же это за совесть такая?.. Жизнь с человеком прожить, а под конец в душу так наплевать?.. И что за прозрение такое, если близкому горе и позор?.. Да как же это такое все понять?.. А жить с этим – как???