Текст книги "Странствующий дракон резвится в водах холодного озера"

Странствующий дракон резвится в водах холодного озера
Сен Сейно Весто

Дизайнер обложки С. Весто

Иллюстратор С. Весто

© Сен Сейно Весто, 2019

© С. Весто, дизайн обложки, 2019

© С. Весто, иллюстрации, 2019

ISBN 978-5-4483-7568-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Любое использование текста, оформления книги – полностью или частично – возможно исключительно с письменного разрешения Автора. Нарушения преследуются в соответствии с законодательством и международными договорами. For information address: Copyright Office, the US Library of Congress.

© S. Vesto. 2009

© S. Vesto. graphics. 2009—2018

senvesto.com

0619

К вопросу о драконах

И все было хорошо на той земле

и было лето.

Пока боги не покинули ее.

– Последний тотем

1

Однажды в далеком-предалеком звездном скоплении жил дракон. Все было у него как у нормальных драконов и все получалось в жизни не хуже, чем у других. У него были крылья, и он умел высоко летать, у него были большие клыки, и он умел ими кусать, когда надо, он задумчиво дул в дудочку, а когда наступало время, пускал в ход спрятанные в мягких лапах когти. И не было у него только одного: велосипеда, на котором он мог бы кататься с горки. Горки, которые имелись под рукой, предлагали широкие возможности всем и каждому, кто располагал временем и желанием с них кататься, и Дракон проводил целые вечера с красивым фоном заката, с грустью глядя на то, как бесполезно уходит время.

«Дурень, – зло смеялись над ним другие драконы, – за каким чертом тебе велосипед, когда эволюция дала тебе крылья?»

«Ну как же, – горячился в ответ Дракон и пробовал широкими движениями передать мешавшую ему жить мысль, – вот вы носитесь, носитесь, поднимаете ветер и топите кораблики, неужели вам самим неинтересно попробовать, что значит – ритм целенаправленного движения? В эволюционном смысле?»

«Ритм целенаправленного движения, – злобно повторяли за ним даже самые терпеливые из собратьев и хлопали его по плечу. – Ты, конечно, не обижайся, но ты как был местами болваном, так им местами и останешься. Привет эволюции».

Большинство свидетелей тоже склонялось к мысли, что он занимается не тем, чем нужно, и что тут не видно объекта для приложения сил. Поначалу никто не принимал близко к сердцу новый взгляд на вещи, полагая, что со временем это пройдет. Потом положение изменилось.

В стремлении показать глубину его заблуждений отдельные драконы доходили буквально до последнего градуса каления, кое-кто просто качали головами, а некоторые экземпляры, последовательно переходя в логическом ряду аргументов от слов к делу, старались наглядно показать реальное положение вещей, сосредоточенно разгоняясь и со вкусом ломая головой все новые и новые кирпичные стены. Это помогало, но ненадолго. «Понял?» – спрашивали они его, с надеждой выглядывая из-под завалов.

Дракон с готовностью вертел головой и пожимал плечами, соглашаясь, что по большому счету против этого возражать трудно, но у него все еще оставался целый ряд сомнений. Он и в самом деле не совсем хорошо понимал, что тут хорошего, когда они ломают головой стены, а их не становится меньше. Драконы плевались, со стонами закрывая глаза, растягивая себя за уши в разные стороны, падая навзничь, пуская дым из ноздрей и ушей и выжигая вокруг себя все подряд, объясняя, что в том-то вся и соль, что стены для того и строят, чтобы их было кому ломать.

Потом драконам этом надоело.

Крепко ухватив его с разных сторон, они понесли его, чтобы усадить на какой-то уцелевший паровоз. Свидетели оскорбительно вихляли задницами, устраиваясь удобнее на воображаемом сиденье и рывком дергая что-то сверху вниз. «На паровоз его! – кричали драконы, надсаживаясь и обидно смеясь. – Пусть скажет: „Ту… ту-у…“»

«Сами вы дураки, – говорил Дракон, выбираясь из-под раздавленных остатков механизмов. – Я к вам, как к людям, а вам лишь бы что-нибудь сломать».

Часть свидетелей больше не улыбалась. Рассуждая трезво, они допускали всевозможные варианты развития событий, чеша в затылке и пробуя прибегать к инструментарию логики. «В самом деле, – теперь задавались вопросом наиболее сдержанные из драконов. – Зачем эволюции велосипед, когда на нем неудобно сидеть?»

Мнения разделились. Часть свидетелей предполагала, что, во-первых, эволюции виднее, что удобно, а что нет, и кроме того, с ее, эволюции, точки зрения это еще под большим вопросом, кто на ком должен сидеть. Другая часть вообще не видела предмета для обсуждения. Если у эволюции в силу каких-то загадочных темных обстоятельств вдруг возникла необходимость в велосипеде, то почему от этого должны страдать драконы?

Дракон, которому никто не давал слова, выступил с длинной проникнутой речью, из которой никто ничего не понял, а потом предложил задуматься над вопросом, в чем вообще смысл горки, если не для того, чтобы спускаться с нее сверху вниз?

Драконы сидели, обдумывая, в чем. Ну хорошо, сказал потом один из драконов. Вот ты такой умный, объясни мне, на фиг мне такая эволюция, после которой от меня остается только один велосипед?

Собравшиеся драконы зааплодировали, зашумели, в том ключе, что правильно, в задницу ее, такую эволюцию, вместе с ее велосипедом. Чтобы убиться на нашей горке, даже никакого велосипеда не нужно.

Перекрывая голоса, Дракон нетерпеливо возразил, что если эволюция настаивает именно на таком повороте, то надо думать над тем, как остаться в живых, а не демонстрировать ей свою умственную недостаточность.

Это у кого умственная недостаточность? – сварливо начали осведомляться драконы, подбоченясь. Это у нас умственная недостаточность? Это у вас с эволюцией всеобщее помутнение, если для того, чтобы убиться, вам обязательно нужен велосипед.

Велосипед нам нужен для других целей, хладнокровно отвечал Дракон. А вот вы как сидели у себя в каменном веке, так в нем все прогрессивное и передовое и похороните.

Вообще здесь есть пища для размышлений, произнес сверху рассудительный голос начальства, желая несколько сбить температуру обсуждений. По крайней мере с изобретением колеса мир стал заметно другим.

Никто не может точно сказать, какой болван выдумал колесо, с ожесточением возразили драконы, но огонь точно изобрел не он.

Ну, можно уверенно предсказать, что, не будь колеса, у нас были бы определенные и весьма серьезные затруднения с добычей золота и других полезных ископаемых.

Собравшиеся как-то сразу успокоились, подыскивая другие возражения. Собрание смягчилось. Упоминание о полезных ископаемых приятным образом сказалось на предмете обсуждения.

– Ну предположим, жизнь приобрела в окончательном итоге здоровый оттенок. У нас появилось больше свободного времени и мы стали чаще задумываться о происходящем. Это не может не радовать. Но вы хоть убейте меня, я абсолютно не понимаю, причем тут велосипед.

Выступивший с одобрением глядел на то, куда катится этот мир.

Собрание задумалось.

Был предложен новый ряд альтернативных решений, никому не хотелось связываться. Потом терпение драконов снова иссякло.

– Чего вы, как эти, – сказал другой дракон. – Пару раз долбанетесь, потом поедете. Если все время оглядываться по сторонам, то так мы ни к чему не придем.

Драконы с кислым выражением смотрели, пробуя представить себе, куда нужно идти.

– Может, лучше на лыжах попробуем, – предложил кто-то неуверенно.

– Фигушки, – неприветливо ответил Дракон. – Давайте не будем искать легких решений. На лыжах мы никуда не уедем.

Затем, поскольку все молчали, слово взяло начальство. Оно говорило долго и обстоятельно, подробно останавливаясь на достигнутом, ни на чем конкретно не настаивая, но и ничего конкретно не предвосхищая, так что драконы окончательно расстроились. Оно говорило о том, как много еще предстоит пройти, как много оптимизма и уверенности внушает нам будущее, если на него правильно смотреть и не делать чужих ошибок, как немного нужно, чтобы сделать какую-нибудь глупость, ставя эволюцию в неловкое положение и сожалея самому. В заключение было предложено еще раз оглянуться назад.

…К счастью, от тех былых заблуждений нами проделан долгий путь. И пусть мы не стали умнее… – выступающий с упреком бросил взгляд на Дракона, – мы, несомненно, стали выносливее.

Дальше говорить стали сразу все. Кто-то демонстративно сладко потягивался, уже предчувствуя, что это надолго, кто-то, предчувствуя то же самое, пробовал взять себя в руки, гвалт стоял такой, что наиболее сдержанные озадаченно ждали, чем это закончится.

– Со мной был однажды такой случай, – раздался рассудительный голос. – Из жизненного, значит, опыта. Вот тут стоит мой брат, вот тут стою я. И между нами пустое пространство. Стоим, значит, стоим, потом смотрю – брата нет, есть одно только пустое пространство. Ну я стою, значит, дальше. Стою, стою, долго стою, потом смотрю – меня нет тоже. Ну я стою дальше. Долго стою, замерзать даже начал. Потом голос брата говорит мне: хорошо стоим, говорит. Со смыслом. Я это вот к чему говорю: мы тоже хорошо стоим. Так хорошо, что скоро нас всех здесь не будет.

Собрание наконец заткнулось, притихнув. Наиболее предусмотрительные на всякий случай пробовали представить весь комплекс возможных последствий такого исхода для истории эволюции.

– Я на этом не поеду, – произнес другой дракон недовольно. – Там же смотреть не на что, не то что ездить.

Притихшие драконы рассматривали очередной поворот эволюции, не имеющей никакого представления о здравом смысле, с чувством искреннего желания сделать ей что-нибудь нехорошее.

В наступившей тишине было слышно, как жужжат, неторопливо перебираясь в длинных лучах горячего солнца, пчелы и шуршит в тяжелых кронах старых деревьев легкий бриз. Рядом негромко шумело холодное озеро. Изумрудные блестящие волны наваливались на берег, брызгая во все стороны и искрясь, кричали, вися над ними в ослепительно синем небе, чайки. На той стороне дня все было хорошо и прекрасно.

…потом драконы, как обычно в минуты приятного и поучительного удовлетворения, когда все насущное оставалось позади и делать больше ничего не хотелось, предались любимому занятию: начали давать определение себе. «Это блеск разума», – подумав, пришел к заключению один из драконов.

Собравшиеся, взявшись пальцами за подбородки, подвергли предложение мысленному анализу и не сумели найти ему серьезных контрдоводов.

«Это – ужас с крыльями», – сказал другой дракон, и все согласились, что это достаточно емкое определение, лишенное внутренних противоречий. Все смотрели, с удовлетворением отмечая строгость и непредвзятость подхода.

«Это то, зачем задумывалась эволюция», – сказал третий дракон.

«Это то, что ее еще в какой-то мере оправдывает…»

Все были заметно удивлены, в какой мере складывающаяся дискуссия отвечала требованиям времени и насущной необходимости.

Один из драконов дружелюбно покивал, словно у него на глазах оправдывались его самые осторожные прогнозы и он сам принимал в эволюции непосредственное участие. «Это то, ради чего стоит жить», – согласился он. – Какие еще будут предложения?»

– Это мухомор с теорией информации, – убежденно поделился мнением Дракон.

Обсуждение прервалось. Когда Дракон начинал открывать рот, другие не всегда знали, как нужно себя держать.

– Это ваше личное мнение или вы его откуда-нибудь почерпнули? – приветливо осведомился у него ведущий.

Кто-то из драконов плюнул, как бы не найдя нужных доводов и уже не надеясь найти их в будущем.

– Это кубизм, – внес ценную справку какой-то умник.

Дракон посмотрел на него с неприязнью.

– Это сюрреализм, – поправил он высокомерно. – Я сам придумал.

Ведущий пожевал губами, как бы подбирая нужные слова.

– Боюсь, ваш сюрреализм не выдерживает серьезной критики перед лицом злободневности, – заметил он.

– Разумеется, – с тем же высокомерием согласился Дракон. – Поэтому он выше нее.

Собравшиеся вздохнули. Когда Дракон по чьему-либо недосмотру оказывался у себя в родной стихии, всем оставалось только вздыхать.

– Еще будут другие предложения? – сухо осведомился у собравшихся ведущий.

Драконы сидели, с расстроенным видом глядя в сторону. Предложений то ли больше не было, то ли в свете последних событий они не достигали нужной степени сочности. Драконы, близко к сердцу принимавшие искусство, всегда с особенной чуткостью переживали перепады и повороты в ее настроении.

Ведущий сказал, обращаясь к ним:

– Уверен, что все не настолько плохо. Здесь есть сфера для приложения сил.

Поскольку собравшиеся по-прежнему молчали, он продолжил:

– Только не надо сразу опускать руки.

Драконы, не знавшие, как дальше с этим жить, от новых комментариев решили воздержаться.

2

– Ну хорошо, – сказал самый умный дракон. – Не хотите купаться – не надо. В конце концов где-то во вселенной должны быть какие-то другие решения, не могут не быть. Надо только перестать без конца расстраиваться.

– Конечно, – согласно покивал другой умный дракон. – С той же вероятностью успеха можно пробовать отыскать в траве знакомого муравья.

Все флегматично разглядывали неясные за белесыми пятнами облаков очертания другого берега.

– А кто расстраивается, – спокойно спросил другой дракон. – Это обстоятельства пусть расстраиваются. Когда дело начинает касаться выживания, они демонстрируют на редкость скромную компетентность в вопросе.

Все вздохнули. Драконы с сомнением разглядывали перспективу новых непредвиденных осложнений.

Впереди дальше, на нескончаемых гладких синих поверхностях воды лежали тени от низких туч. Там было темно и тихо.

– Вот за что я не люблю эволюцию, так это за ее бестолковость. Только усядешься отдохнуть, как опять куда-то надо ехать. Что за жизнь, а…

– Положим, это мы сами виноваты. С этим колесом сразу было видно, что что-то нечисто. Так нет же…

– Не время быть беспечными. Я уже много раз это говорил.

Все помолчали.

– По правде говоря, в аспекте колеса есть то положительное зерно, что создавшееся положение заставляет еще раз задуматься, куда мы идем. Или почему этого не делаем. Нужно честно признать, наш нервотреп прав по крайней мере в одном: мы несколько засиделись на этом берегу у живописных перспектив. Это он верно заметил и почувствовал. У меня далеко нет той же его уверенности, что это решение именно то, о чем мы мечтали на протяжении долгих поколений, но теперь, пожалуй, я с ним вынужден согласиться. Делать что-то нужно. Не уверен, что будет лучше, но хуже не станет. А то исчезнем, как эти…

Все снова помолчали.

Они обсудили очередные заскоки в логике эволюционного развития и как с этим жить дальше. Против непрерывности в характере в массе взятого процесса эволюции не возражал в целом никто, но вот всевозможные скачкообразности в ее логике могли донять и вселить беспокойство даже в драконов. Об этом говорили давно, в основном перед сном, но в общем предмет не сумел встретить понимания. Модель непрерывно-скачкообразной эволюции не относилась до сих пор к числу наиболее острых проблем дня, и на нее предпочитали смотреть сквозь пальцы. Сегодня положение изменилось.

– Не нравится мне все это, – сказал один из драконов.

Впереди, отражаясь и блестя, лежало на изумрудной воде высокое солнце.

3

– Черт возьми, – сказал другой дракон раздраженно, – давайте еще раз – и не так быстро.

Кто-то из драконов в жесте, близком к отчаянию, прикрыл пальцами глаза.

– Я предупреждал, что теория информации не так проста, как кажется, и что в ней много неясного, – кисло сообщил дракон, державший в пальцах листок бумаги.

– Остается только надеяться, что хотя бы вы в этом понимаете что-нибудь.

С профиля дракона с листком не сходило кислое выражение.

Часть драконов лежала и сидела, рассеянно разглядывая что-то на горизонте.

– По крайней мере мы предпринимаем какие-то шаги в поиске выхода из создавшейся ситуации. А не лежим, предаваясь отчаянию. Уверен, что все не так плохо, как выглядит.

– Мы охотно разделим ваш оптимизм, когда поймем, за что тут нужно держаться.

Дракон без большого энтузиазма снова стал смотреть в свой листок.

– Мы сами бы хотели это понять, – ответил он сухо. – Я даже не уверен, что это именно то, что нам нужно. Я просто попытался представить известную ситуацию купания в срезе аномального взаимодействия различных информационных сред. В сущности, в них нет ничего необычного. Как и в способности кого-то восстанавливать утраченную информацию.

– Мы слушаем вас очень внимательно.

Дракон невыразительно вздохнул.

– Если говорить коротко, я бы сказал, что ум всегда отличается способностью восстанавливать утраченную информацию. На него словно бы каким-то загадочным образом не распространяется закон энтропии мироздания. Другое дело, что, как мы теперь подозреваем, кто-то из нас далеко не всегда, так сказать, имеет доступ к этому своему уму. И вот тогда начинаются проблемы. Собственно, данный аспект теории информации предлагает лишь один из возможных вариантов развития события, ни на чем не настаивая. Для этого мы теперь держимся за слишком опасное. Я думаю, на характере возможных последствий нет необходимости останавливаться отдельно.

Дракон пошуршал бумагой, делая абзац, затем начал с красной строки.

– На мой взгляд, в той или иной степени данная способность к восстановлению утраченной информации присуща всякому умному зверю: попросту говоря, в общем аспекте выживания он располагает большей оптимальностью. Никакая порция активной информации не бывает однородной, и она – частями, фрагментами и вся вместе – начинает разрушаться с самого момента своего появления на свет: съедаться временем. Но кто больше, кто меньше, каждый, начинающий оперировать с информацией на свое усмотрение, неизбежно пробует что-нибудь в ней поправить: предпринимает попытки к ее восстановлению. Все дело в том, что в действительности самое интересное лежит в категории иного порядка, и она не доступна другим. Почему и бывает приятно этим пользоваться.

Все говорит в пользу того допущения, что каждый отдельно взятый сегмент некой абстрактно взятой порции информации имеет склонность к разной во времени интенсивности разрушения себя. Здесь именно имеется в виду один только показатель времени, а не качество изменений: на мой взгляд, о качестве изменений имеет смысл говорить лишь начиная с некой совокупно взятой порции информативных сегментов.

Так вот, я бы сказал, что любой такой полустертый во времени сегмент информации всегда сохраняет на себе какой-то след о своей полустертости: он сохраняет память о том, чего уже нет. И вот этот след информативен сам по себе. В общей структуре взаимоотношений времени/необратимых изменений данную категорию потерянной информации можно было бы определить как с условно высоким процентом восстанавливаемости каждого из отдельных сегментов: с определенной, и условно довольно значительной уверенностью, мы данную категорию живописных мазков на общей картине изменений можем восстановить. Это – первая категория.

В силу характера того, насколько успешно и легко данная категория фрагментов информации поддается восстановлению и насколько удачно она затем отвечает реальности, эту категорию реабилитированных разрушений можно определить как с параметром, стремящимся к единице. Назовем данную категорию с абсолютным процентом восстанавливаемости.

Другая категория разрушенных Сегментов Картины Необратимых Изменений внушает уже не настолько много оптимизма. Интенсивность и время работают над каждым из них (Сегменты всё те же – рассматриваются лишь разные структуры их разрушений) так, что тут не сохранилось даже Следа Полустертости: памяти о том, что было, тут уже нет. Но вместе с тем, условно говоря, зная, откуда Сегмент взялся и куда собирался, и здесь информация в рамках всё того же отдельно взятого Сегмента доступна восстановлению – возвращению к жизни.

Данную категорию восстановленных разрушений можно было бы условно определить как с умеренным процентом восстанавливаемости. Это – вторая категория.

По аналогии мы берем на вооружение также категорию разрушенной информации с низким процентом восстанавливаемости.

Таким образом, процесс восстановления разрушаемой информации происходит ниже порога сознания и все разрушенные фрагменты, подлежащие относительной реабилитации, делятся на три категории: с низким, умеренным и абсолютным процентом восстанавливаемости.

Вся эта археология структуры Холста Времени хороша тем, что ты видишь то, чего не видят другие – и видишь это, так сказать, сразу, минуя обременительные логические преобразования. Потому что те живописные Мазки Чего Угодно, разрушенные для других и сочные для тебя, взятые не по отдельности, а Всегда и Везде Только Вместе, дают тебе одному Картину Чего Угодно в динамике их изменений.

Потому что каждая их таких бесчисленных ключевых зарисовок в принципе подлежит принятию как живой эскиз лучшего из всех возможных живописцев с вполне определенным пределом вероятности. Любой же предел вероятности открывает доступ к ответной реакции – к управлению реальностью, с тем же адекватным пределом вероятности. Единственная проблема только в том, что, насколько получается судить, такая способность восстанавливать утраченную информацию минуя инструментарий логики и оставляя его по традиции ниже порога сознания не подлежит передаче другим, она всегда – только подарок генов.

Ты видишь мир, который не видит никто, и информации в нем содержится больше, чем могут усвоить другие, но которая одна помогает тебе ошибаться дальше других: быть немногим и быть оптимальным – и быть им лучше других.

При передаче информации на расстояние всегда существует вероятность, что эти разрушения ее структуры в силу обычного воздействия шума среды достигнут такого предела, что ее восстановление до минимально активного уровня уже не будет возможным: информация перестанет быть жизнеспособной. Данное положение принципа гомеостаза в применении к функции активности информации естественно будет отнести к ключевым. По этой причине критерий жизнеспособности информации или ее нежизнеспособности информативен сам по себе.

При искусственно растворенной в среде порции активной информации – доведении ее до латентного, скрытого состояния – всегда существует необходимость какого-то ключа, который бы данную растворенную в среде информацию извлек – восстановил до исходного состояния. На взгляд постороннего при передаче такой растворенной информации какому-то конкретному адресату она оставалась бы обычно ниже порога восприятия: ее бы не разглядел больше никто. Поэтому то, чего мы не видим, мы предлагаем определять не как то, что этого нет, а как нечто, обладающее неким определенным уровнем вероятности того, что оно есть. По этой причине нами было предложено воспринимать воду озера как растворенный, спрятанный в ней некий объем кодированной внешней средой информации, находящейся за порогом нашей способности вступать в контакт: у нас просто нет для этого нужного ключа.

Мы исходим из того, что она, именно данная информация, условно говоря, не имела в виду нас своими жертвами: нам, так сказать, никто ее не слал. Она просто есть. Но исходя из того же положения о передаче искусственно кодированной информации кому-то самым уязвимым местом остается как раз передача всё того же ключа: до сих пор было принято считать, что согласно положениям теории информации возможно создание ключа такого уровня сложности – с отправкой деактивированной информации посредством квантовых частиц, – который бы в принципе не мог активировать кто-то еще: информация оказалась бы гарантированной от несанкционированного доступа. Такое допущение базировалось на том, что постороннее чужеродное вмешательство необратимо разрушит сам канал передаваемой информации, как естественное следствие закона квантовых состояний.

Так вот, мы утверждаем, что данное положение теории информации содержит дефект: этого сделать нельзя. Всегда возможно создание ключа любого уровня сложности, чтобы им в принципе сумел воспользоваться кто-то еще, кого об этом не просили, – даже при гипотетическом условии, что этот реципиент воссоздает ключ сам: условием для такого ключа аномальной сложности и уровня безопасности служили бы индивидуальные особенности самого адресата и только они. Критерий Индивидуальности справедлив также для случая, когда им, ключом, в силу случайного стечения обстоятельств пользуется еще кто-то – по причине как раз собственных индивидуальных свойств. То есть теперь, следуя тому же ряду логических последовательностей, уже он – исходный адресат кодированной информации.

Данный парадокс мы, согласно устоявшейся традиции, назвали своим именем. Парадокс Дракона (да не употреблено будет имя это не по тому адресу), или Критерий Индивидуальности, всякий раз имеет место там, где происходит неспровоцированно резкий выброс или выход к чужеродной информации с аномально высоким уровнем лабильности, имеющей для взломавшего код необратимые последствия.

Последнее положение мы и считаем ключевым.

Переступивший порог такого уровня дракон, строго говоря, уже не может считаться драконом, и у нас серьезные основания опасаться, что это положение касается нас всех.

…Мы – лишь недолговечное средоточие непостоянной информации, погруженные в нее и составляющие единое целое с ней. И она никогда не бывает однородной. Если быть достаточно внимательным, то тектонические разломы в ней будут выглядеть ненадежными пределами напряжений, которые ждут только усилия наблюдающего взгляда, чтобы с места пошла целая геологическая плита. Если иметь достаточно тонкий вкус и чуткие пальцы, то ты сам научишься создавать пределы таких напряжений во внешней среде – быть их смиренным сораспорядителем…

– Еще желает кто-нибудь поделиться мнением? – спросил один из драконов, и на морде у него не было никакой радости.

Драконы молча смотрели, как уходит в воду еще один день. Глянцевые отражающие тени лежали под отвесными скалами отмелей, приближалось время тишины и покоя. Проклятое озеро погружалось в ночь.