Текст книги "Сбежавшие сестры"

Сэнди Тейлор
Сбежавшие сестры

Sandy Taylor

The Runaway Children

Copyright © Sandy Taylor, 2017

Художественное оформление © CollaborationJS / Trevillion Images

© ООО «Клевер-Медиа-Групп», 2020

Моему чудесному агенту Кейт Хордерн

Спасибо тебе за все, Кейт. Говоря словами бессмертной Тины Тернер, «ты просто лучше всех на свете».

Глава первая

Бермондси, 1942

Стояла весна, но сидеть на каменной лестнице, ведущей к нашей квартире, было ужасно холодно. Ночью шел дождь, и ступеньки до сих пор не просохли. Подол моего тоненького пальто промок насквозь, а ледяной ветер, свистевший над крыльцом, пронизывал до костей. Казалось, мы просидели так уже много часов. Миссис Райан выдворила нас из квартиры, а идти было больше некуда.

Моя сестренка Олив, съежившись, прижималась ко мне. Я почувствовала, что она дрожит, и усадила ее к себе на колени. Бедняжка простудилась, нос у нее был красный, ведь она то и дело утирала его рукавом.

– Мамочке кто-то делает больно, Нелл? – спросила Олив, поднимая на меня красивые карие глаза.

– Конечно, нет, – ответила я.

– А чего тогда она кричит?

– Потому что рада.

– Что-то не верится.

– Помнишь, как тебе вырвали гнилой зубик?

– Ага.

– Больно было, когда рвали?

– Очень больно, я чуть не умерла!

– Но потом тебе ведь стало лучше, так? Потому что боль прошла насовсем.

– Значит, мамочке зуб вырывают?

– Нет, Олив, она рожает ребенка. Мама же тебе объясняла.

– Нелл!

– Да, Олив.

– А откуда появляется ребенок?

С каждой минутой становилось сложнее.

– У мамы спросишь.

– Ладно, Нелл.

Сестренка обвила меня ручками за шею. Горячее дыхание коснулось моей щеки.

– Я хочу в дом, Нелл. Хочу к мамочке.

– Скоро пойдем к ней, милая, – ответила я.

Мой брат Тони, который развлекался, пиная камешки во дворе, повернулся к нам:

– Я туда ни ногой, пока она не перестанет так орать.

– Слушай, ты, неблагодарный маленький поганец, ты бы тоже орал, если б тебе пришлось выдавливать из себя младенца!

Тони злобно уставился на меня:

– И зачем она вообще его рожает? Нам троим еды не хватает, куда еще четвертый рот?

– Малыш нас не объест, он будет сосать мамину грудь точно так же, как ты, когда был маленький.

Мои слова заставили Тони покраснеть. Он с силой пнул камешек в стену.

– Послушай, Тони, – мягко сказала я. – Мама же не виновата.

– А кто тогда виноват? – гневно возразил он.

– Это все из-за того, что она замужем, – ответила я. – Когда спишь с мужем в одной кровати, получается ребенок.

Я подозревала, что все не так просто, но мне не хотелось об этом задумываться, потому что от таких мыслей внутри все странно сжималось.

Олив громко шмыгнула носом.

– Как думаешь, Нелл, будет мальчик или девочка? – спросила она.

– Это Боженька решит, Олив. Бог считает всех людей на свете и, если не хватает мальчиков, посылает мальчика, а если девочек – тогда девочку.

Я поправила волосы, упавшие на ее горячий лоб. У нее был жар. Ей бы лежать в постели, а не сидеть на холоде. Я уже собиралась снять с себя пальто, чтобы укрыть сестренку, но в это мгновение на лестнице появилась миссис Бэкстер, наша соседка.

– Никаких новостей, миссис Бэкстер? – спросила я и встала, заставив Олив слезть с моих коленей.

– Пока нет, утятки, но она отлично справляется. С ней миссис Райан, под чьим присмотром родились почти все дети в доме, так что ваша мама в хороших руках, и слава богу, что бомбежек не было.

– Олив нездоровится, миссис Бэкстер. Ей бы в кровать.

– Веди-ка ее ко мне, Нелл, вам всем не мешало бы согреться.

– Спасибо, миссис Бэкстер, – с радостью согласилась я. – Пойдем, Тони.

Но мой братец медлил.

– Мы зайдем всего на минутку, чтобы погреться.

– А я не замерз, – буркнул он, глядя себе под ноги.

При всей его строптивости Тони был самым чувствительным в семье. В свои одиннадцать лет – на два года младше меня – он был больше всех привязан к маме. Я знала, что он злится, потому что беспокоится за нее.

Миссис Бэкстер повела Олив в квартиру, а я подошла к Тони и приобняла его. Сквозь тонкий джемпер прощупывались выпирающие лопатки.

– С ней все будет хорошо, Тони, – мягко сказала я. – Наша мама крепкая, как бык.

– Я знаю, Нелл, – ответил он, – но мне это очень не нравится.

– Мне тоже, но скоро все закончится, и она снова будет бодрой и здоровой.

– Лучше я посижу здесь, где все слышно.

– Понимаю, но толку-то от того, что ты тут сидишь и слушаешь ее крики? Ни тебе, ни маме от этого не легче.

– Боюсь, как бы не случилась беда. Как бы она не умерла, Нелл.

По его щекам побежали слезы, но он поспешно вытер их.

– Ничего, иногда можно и поплакать, Тони, – произнесла я еще мягче.

– Да не реву я, – огрызнулся он. – Это все от ветра.

– Женщины каждый день рожают детей, Тони. Миссис О'Мэлли штампует одного за другим, будто орешки лущит, и ничего, до сих пор не померла же.

– Плохо, что папы нет, – сказал Тони. – Он должен быть здесь, заботиться о ней.

– Он бы и сам этого хотел, ты же знаешь, но ему приходится воевать. Он не виноват.

Иногда я смотрела на брата и видела в нем папу. У него были такие же голубые глаза и огненно-рыжие волосы. С тех пор как отец ушел на войну, на хрупкие плечи Тони много всего свалилось. Маленький мальчик примерял на себя роль мужчины. За напускным безразличием он прятал искреннюю заботу о семье, и я любила его за это.

– Давай-ка зайдем немного погреться, а потом можно снова выйти, договорились?

Он кивнул, и мы вместе вошли в квартиру. Бэкстеры с виду казались странной парой. Миссис Бэкстер была совсем крошечная. Мама говорила, что она, как маленькая птичка, порхает повсюду, носится вверх и вниз по лестницам Рэннли-Корта, будто юная девчонка, и всем на свете готова помочь. Она знала обо всем, что происходило в доме, и со всеми ладила. А вот мистер Бэкстер был почти квадратный. У него не было одной ноги, которую он потерял, сражаясь за короля и родину, так что он никуда не бегал, зато вечно улыбался и готов был поделиться с друзьями последней монеткой. По словам мамы, это был брак, заключенный на небесах.

В камине горел огонь, а Олив уже сидела возле него на коленях, вытянув ладошки поближе к пламени. Мистер Бэкстер спал, приоткрыв рот и издавая странные звуки, похожие на писк котенка. Тони ткнул меня в бок, и я ухмыльнулась, увидев деревянную ногу мистера Бэкстера, стоявшую возле кресла. Миссис Бэкстер легонько потрясла мужа, и он приоткрыл один глаз.

– Пришли дети миссис Паттерсон, Редж, – объяснила она. – Они сидели на лестнице, совсем отморозили свои маленькие попки.

Мистер Бэкстер потер глаза.

– Ну грейтесь, ребятишки, – сказал он, выпрямившись в кресле и глядя на нас с улыбкой. Потом подобрал кочергу и помешал угли, так что в комнату сразу повалил приятный жар. – Как насчет хлеба с маслом? По-моему, им не мешало бы перекусить.

– Отличная мысль, милый, – согласилась миссис Бэкстер и тут же кинулась на кухню.

Олив начала кашлять.

– Она заболела, мистер Бэкстер, – объяснила я. – Вон какой жар.

– Жена о ней позаботится, вот только принесет вам хлеба с маслом, – заверил тот.

Я уставилась на раскрасневшееся личико Олив, очень надеясь, что с ней ничего серьезного. Всего несколько месяцев назад малышка Бетти Ормирод, наша соседка снизу, умерла от скарлатины.

– Как думаете, мистер Бэкстер, у нее не скарлатина?

– Жена лучше разбирается, спросим ее.

Мы втроем сели поближе к огню, пытаясь отогреться. Олив прижалась ко мне, и я приобняла ее. Она заметно дрожала.

– Мне холодно, Нелл.

Миссис Бэкстер вошла в комнату с подносом в руках.

– Кому хлеба с маслом? – спросила она, ставя его на стол.

Мы с Тони взяли по бутерброду, но Олив только покачала головой.

– Я беспокоюсь за Олив, миссис Бэкстер. Как думаете, у нее не скарлатина?

– Надеюсь, нет, – ответила она. – А то мы все ее подхватим.

– А как распознать скарлатину? – спросила я.

– Кажется, должна быть красная сыпь. У Олив есть сыпь?

Я приподняла кофточку сестренки. Ее спина была горячей и влажной от пота, но никакой сыпи я не обнаружила.

– Сыпи нет, миссис Бэкстер.

Олив снова закашлялась.

– Что-то мне нехорошо, Нелл.

– Это обычная простуда, милая, а вовсе не скарлатина. Скоро поправишься.

Сестренка зевнула, и я поняла, что она с трудом держит глаза открытыми. Миссис Бэкстер подняла ее и отнесла в кресло, потом взяла одеяло, которое лежало на коленях у мужа, и укрыла Олив. Та мгновенно уснула.

– Спасибо, миссис Бэкстер.

– Ей сейчас лучше поспать, Нелл.

Я прислонилась к креслу, глядя на спящую сестренку, на ее темные реснички, ярко очерченные на фоне бледных щек.

Все вокруг говорили, какая красавица наша Олив. У нее были рыжевато-каштановые волосы, оттенявшие и без того светлую кожу, а карие глаза напоминали тающий шоколад. Я поправила упавшую ей на лоб прядку, и Олив пошевелилась. Я была рада, что у нее не скарлатина, но все же волновалась. Мистер Хикс, скупщик, говорил, что Олив слишком красива для этого грешного мира, и меня это пугало. И конечно, я не могла не заметить, что обо мне он такого не говорил.

Меня часто сравнивали с ломтиком бекона: длинная, тонкая и жилистая, а еще у меня якобы «старушечий взгляд», что бы это ни значило. Мама уверяла, что со временем я обрету свою форму, но меня это не радовало, ведь я предпочла бы обрести какую-нибудь другую, чужую форму и стать наконец красивой. Ко всему прочему мои волосы были похожи на заросли непослушных кудряшек, с которыми мама изрядно намучилась. Старая миссис Бэнкс из квартиры над нами говорила, что они «съедают» мое лицо. Вот такой я была – длинной и тощей, со «старушечьим взглядом» и волосами, которые «съедают» лицо. Потрясающе, ничего не скажешь.

– Будет и на твоей улице праздник, моя милая Нелл, – повторяла мама.

«Уж поскорее бы», – думала я.

Я заметила, что Тони начал нетерпеливо ерзать. Ему явно хотелось вернуться на улицу, где он мог слышать маму.

– Нельзя вести Олив обратно на холод, – сказала я.

– Можете оставить ее у меня, – заверила миссис Бэкстер.

– Спасибо! Вы мне просто крикните, как проснется, и я за ней приду.

– Послушайте! – вдруг воскликнула миссис Бэкстер.

Мы все прислушались.

– Ничего не слышу, – ответила я.

– Это потому, что слышать нечего. Твоя мама больше не кричит, деточка.

Я широко улыбнулась:

– Значит, все, ребенок родился?

– Думаю, да, – ответила она, улыбаясь мне в ответ.

Тони пулей вылетел за дверь, и его шаги застучали вверх по ступенькам.

– Спасибо, что впустили нас, миссис Бэкстер, и за угощение тоже спасибо.

– Пожалуйста, милая. И за Олив не беспокойся, я о ней позабочусь.

Я вспорхнула по лестнице и влетела в квартиру. Тони стоял возле кровати и смотрел на сверток у мамы на руках, а миссис Райан возилась возле раковины.

Мама полусидела, опираясь на гору подушек. Несмотря на бледность и усталость, она выглядела счастливой.

– Ну и кто тут у нас? – спросила я.

Мама отвернула край одеяла от личика младенца:

– Это мальчик, Нелл.

– Олив надеялась, что будет девочка, – ухмыльнулась я.

Мама посмотрела мне за спину:

– А где она?

– Спит у Бэкстеров. Она приболела. Но у нее не скарлатина, мам, потому что сыпи нет.

Мама перевела взгляд на новорожденного:

– Такой красивый, правда, Нелл?

Я уставилась на морщинистое личико, выглядывающее из свертка:

– Да, мам, очень милый.

– Да он же вылитый Черчилль, – вставила миссис Райан, поворачиваясь к нам. – Только сигары не хватает.

– Как ты его назовешь? – спросила я.

– Думаю, он будет Фредди, в честь вашего деда.

– Дед был тот еще старый хрыч, – возразил Тони.

– Это верно, но вашему папе будет приятно, да и наш малыш уж точно не станет старым хрычом, верно?

– Я бы не была так уверена! – крикнула миссис Райан с другого конца комнаты, и мы все рассмеялись.

Глава вторая

Мне было тринадцать, и всю свою жизнь я провела в Рэннли-Корте. Здесь был мой дом. Ничего другого я не знала и знать не желала. Это было четырехэтажное многоквартирное здание из кирпича. В квартиры мы попадали, поднимаясь по общей лестнице. На каждом этаже жили разные семьи, по две на этаже, а всего восемь. Я знала всех жильцов, ежедневно спускавшихся и поднимавшихся по этим каменным ступенькам. Сквозь тонкие стены я привыкла слышать радостный смех и отчаянные рыдания соседей, все их ссоры и праздники. Наша жизнь напоминала радиоспектакль, транслирующийся для всех вокруг. Не сказать, что все всегда шло гладко, но зато мы заботились друг о друге, особенно женщины. Мужчины появлялись и снова уходили в поисках работы, на войну или в погоне за мечтой, а вот женщины оставались на месте: сильные, деловые, практичные. Денег ни у кого не водилось, но все были готовы поделиться с соседом в нужде. И смех: по квартирам всегда разносился добродушный смех.

Улицы и переулки вокруг Рэннли-Корта заменили мне площадку для игр, а Темза, чьи воды шумели за домом, стала для меня океаном. Я знала все ломбарды и пабы в округе, все заводы и магазины. Мне нравилось наблюдать, как женщины выходят из ворот кондитерской фабрики, покрытые желтой пылью. Интересно было смотреть, как они, источая ароматы ванили и сахара, снимают платки и вытряхивают из волос пыль, оставляющую на лицах тонкую желтоватую вуаль. Я хорошо относилась к соседским детям, корчила рожицы сборщику квартплаты, улыбалась старьевщику и его старой тощей кобылке. Она была славная. Хозяин звал ее Беллой и всегда нацеплял ей на морду специальную торбу с овсом, когда шел обедать в паб. Я любила гладить Беллу по холке. Ее шкура была теплой и мягкой, и, когда я прикасалась к ней, лошадка всегда слегка вздрагивала.

Я здоровалась с красивыми дамами, которые стояли на углах улиц, накрашенные яркой помадой, с ногтями, покрытыми красным лаком. Дамы смотрели на меня сквозь завесу сигаретного дыма и называли уточкой и ягненочком. Я мечтала, что однажды вырасту такой же красивой, как они. Время от времени я бегала по поручениям пожилых соседей, которым было тяжело спускаться и подниматься по лестнице. Я неслась со всех ног, стараясь за рекордное время домчаться до магазина спиртного и обратно с четвертушкой джина или к мяснику за свиными шкурками. Иногда я гуляла возле доков с сопливыми младенцами в колясках. У меня были младшие брат и сестра, так что соседи охотно доверяли мне детей. Мне нравилось с ними гулять. Я разговаривала с малышами, рассказывала что-нибудь, и даже детишки покрупнее, которые уже умели сидеть, слушали меня, вместо того чтобы пытаться выбраться из коляски. Я всегда следила, чтобы они не простудились: застегивала им вязаные чепчики, передаваемые из поколения в поколение, и не забывала подоткнуть вязаные одеяльца.

Добравшись до доков, где пахло грязной от мазута водой и гниющими растениями и ветер разносил крики чаек, мы останавливались и смотрели, как полураздетые рабочие грузят на баржи тяжелые мешки с сахаром производства фабрики «Тейл энд Лайл». Мы держались в сторонке. Портовые грузчики были людьми суровыми, это знали все. До войны мой папа тоже здесь работал. Он гордился своей работой и часто говорил, что у них тут настоящее братство. Грузчиками брали только настоящих работяг, потому что работы на всех не хватало и спрос на такие места был огромный. Отец и его товарищи постоянно боялись травм, ведь тогда они не смогли бы работать и всей семье пришлось бы туго.

Я любила наблюдать за работой этих людей, смотреть на баржи и представлять, что было бы, если бы я забралась на одну из них и отправилась вниз по реке. Мне казалось, что повсюду так же, как в Бермондси, ведь ничего другого я не знала. В Бермондси было все, что нужно для жизни. С чего это в других местах будет иначе?

Мы с Олив часто относили отцу обед – хлеб со свиным салом. Отец отводил нас в сторону, подальше от места работы и других грузчиков. Мы садились рядом с ним на причале, свесив ноги вниз, и смотрели на проходящие по черной воде баржи и корабли. Река была, наверное, в милю шириной и такая глубокая, что даже вообразить трудно. Папа показывал нам большие корабли, которые пришли издалека, например из Австралии и Новой Зеландии, и, как мог, старался описать нам эти страны, пусть даже сам никогда там не был. Мне они все представлялись похожими на Бермондси, с той только разницей, что там светило солнце и жили кенгуру.

Мой брат Тони обожал реку, и ему часто доставалось за то, что он вместо школы весь день проводил здесь. Он прочесывал илистый берег в поисках сокровищ. Там попадались куски угля и дерева, а порой он находил косточку, которую приносил домой для соседских собак, или даже монетку, затерявшуюся в грязи. Братец возвращался, по колено испачканный высохшим серым илом, и мама отсылала его на улицу мыть ноги, чтобы он не тащил грязь в квартиру.

Маму очень беспокоило, что Тони столько времени проводит на реке. Она знала, что иногда он заходит в воду, чтобы вытащить деревяшки покрупнее для нашей печки. Дрова нам и вправду были нужны, но мама боялась, что однажды его собьет с ног волной от проходящего судна или смоет в реку и он утонет. Если он долго не возвращался, она начинала думать, что он увяз в топкой грязи или нашел что-то ценное и его избили и ограбили взрослые, которые зарабатывали на жизнь, собирая выброшенные на берег «сокровища». Иногда на реке находили и мертвецов: трупы тех, кто упал за борт, кинулся с моста или был убит. Мама до ужаса боялась, что Тони наткнется на труп. А вот сам Тони ничего не боялся. Он любил реку. Она его не пугала, как бы мать ни старалась его убедить. Он мечтал работать в доках, когда подрастет, – хотел быть как папа.

Нам очень повезло, потому что у нас был самый лучший папа во всем Бермондси – и даже в целом Лондоне. Великан с ярко-рыжими волосами и такой же рыжей густой бородой, с синими глазами и улыбкой, которая освещала все вокруг. Он не имел привычки напиваться в стельку, как большинство мужчин, живших в нашем доме, и никогда не бил нас. По словам мамы, она сразу поняла, что он хороший человек, когда познакомилась с ним на танцах, и оказалась права. Когда объявили войну, он сразу пошел записываться добровольцем.

Я все время беспокоилась о нем, но мама говорила, что с ним все будет хорошо, потому что в Бермондси мало рыжих. Значит, Боженька будет хранить его, чтобы поддерживать их число. Я сама не знала, верю ли в это, но изо всех сил цеплялась за надежду, что так оно и есть. Мама никогда не признавалась, что тоже переживает за папу, хотя не стеснялась говорить о том, как волнуется за Тони. Казалось бы, это должно было меня успокоить, но, будучи уже достаточно взрослой, я не могла не заметить, что мама легко говорила вслух о всякой чепухе, а о том, что действительно важно, предпочитала молчать. Я не представляла, что мы будем делать, если не станет папы. Я просто не могла себе этого вообразить, поэтому старалась не думать.

Темза находилась прямо за домами, и когда война разыгралась в полную мощь, авианалеты на доки стали почти ежедневными. Администрация выделила всем семьям в Рэннли-Корте убежища Моррисона – это такие крепкие металлические клетки, которые можно было использовать и как столы. Мы поставили свое убежище под лестницей, у капитальной стены. Когда звучала сирена, мы забивались туда, и мама пела нам песни своим чистым голосом, пока не раздавался сигнал отбоя тревоги. Бомбы пугали, зато после себя они оставляли прекрасные площадки для игр. Каждый день после уроков дети, в особенности мальчишки, бежали на руины играть в войну или в ковбоев и индейцев. Девочки играли в дочки-матери и в магазин на месте уничтоженных домов. Под вечер мальчишки расходились по домам со ссадинами на коленях и в изодранных штанах, но довольные и беззаботные.

Если в Рэннли-Корте случалось что-нибудь нехорошее, жильцы разбирались сами. Однажды вечером мистер Браун, который вечно напивался в стельку, избил свою семью до полусмерти. Никто не стал вызывать ни скорую, ни полицию. Женщины позаботились о пострадавшем семействе, а мужчины разобрались с мистером Брауном. По правде говоря, с тех пор его никто не видел. Миссис Браун повеселела, обрела здоровую полноту и сошлась с молочником, у которого не хватало мочки уха. Зато он был добрый и заботился о миссис Браун и детях. Так уж повелось: в Бермондси своих в обиду не давали, и, по словам мамы, так было всегда.

Таким был мой родной уголок Ист-Энда, и я любила его. Поздним вечером я, бывало, лежала в кровати и слушала, как из «Орла и короны» вываливаются посетители, во весь голос распевая «Нелли Дин» и «Выкатывай бочку». Вот такие ист-эндские колыбельные убаюкивали меня по ночам.