Текст книги "Духовные наставления и пророчества"

Умилительно было видеть, как старец, после причастия Св. Тайн, возвращался из церкви в свою келью. Он шел в мантии, епитрахили и поручах, как обыкновенно приступал к таинству. Шествие его было медленно от множества толпившегося народа, из среды которого всякий силился хотя слегка взглянуть на старца. Но он в это время ни с кем не говорил, никого не благословлял и как бы ни души не видал вокруг себя: взор его был потуплен долу, а ум погружен внутрь себя. В эти минуты он входил своею душою в размышление о великих благодеяниях Божиих, явленных людям таинством св. Причащения. И благоговея к чудному старцу, никто не смел даже прикоснуться к нему. Пришедши в свою келью, он уже всех усердствующих принимал к себе, благословлял, а желающим предлагал и душеспасительное слово.

Не менее умилительно было видеть этого смиренного, седовласого, сгорбленного старца, подпиравшегося мотыгой или топором, в пустыни за рубкой дров, возделыванием гряд, в убогой камилавке, в белом балахоне, с известной уже нам сумой за плечами.

Но всего более усладительна была его беседа. Ум у о. Серафима был светлый, память твердая, взгляд истинно христианский, сердце для всех доступное, воля непреклонная, дар слова живой и обильный. Речь его была столь действенна, что слушатель получал от нее душевную пользу. Беседы его были исполнены духом смирения, согревали сердце, снимали с очей как бы некоторую завесу, озаряли умы собеседников светом духовного разумения, приводили их в чувство раскаяния и возбуждали решительную перемену к лучшему, невольно покоряли себе волю и сердце других, разливали в них мир и тишину. Как собственные действия свои, так и свои слова старец Серафим основывал на слове Божием, подтверждая их наиболее местами Нового Завета, на писаниях св. отцов и на примерах святых, Богу благоугодивших. Все сие потому еще имело особенную силу, что прямо прилагалось к потребностям слушателей. По чистоте духа своего он имел дар прозорливости; иным, прежде раскрытия обстоятельств, давал наставления, относившиеся прямо ко внутренним их чувствам и мыслям сердечным.

Впрочем, старец, украшенный высокой духовной опытностью, наблюдал известные правила в раскрытии пред другими своих благодатных дарований. Правила сии изложены им в наставлении: о хранении познанных истин.

«Не должно, – говорил он, – без нужды другому открывать сердца своего; из тысячи найти можно только одного, который бы сохранил свою тайну. Когда мы сами не сохраним ее в себе, как можем надеяться, что она может быть сохранена другим?

С человеком душевным надобно говорить о человеческих вещах; с человеком же, имеющим разум духовный, надобно говорить о небесных.

Исполненные духовной мудростью люди рассуждают о духе какого-либо человека по Священному Писанию, смотря, сообразны ли слова его с волею Божиею, и по тому делают о нем заключение.

Когда случится быть среди людей в мире, о духовных вещах говорить не должно, особенно когда в них не примечается и желания к слушанию.

Надобно в сем случае следовать учению св. Дионисия Ареопагита (О небесной иерархии, гл. 2): соделавшися сам божествен, божественных вещей познанием, и в тайне ума сокрыв святая от неосвященного народа, яко единообразная храни, не бо праведно есть, яко же Писание глаголет, повергнути в свиния умных маргаритов – чистое, световидное и драгоценное благоукрашение. Надобно содержать в памяти слово Господне: не пометайте бисер ваших пред свиньями, да не поперут их ногами своими, и вращшеся расторгнут вы (Мф. 7,6).

А потому всеми мерами должно стараться скрывать в себе сокровище дарований: в противном случае потеряешь и не найдешь. Ибо, по опытному изречению св. Исаака Сирина, лучше есть помощь, яже от хранения, паче помощи, яже от дел (Сл. 89).

Когда же надобность потребует или дело дойдет, то откровенно во славу Божию действовать должно, по глаголу: Аз прославляющия Мя прославлю (1 Цар. 2, 30), потому что путь уже открылся».

Такими-то правилами духовного рассуждения руководствовался о. Серафим в своем обхождении с другими.

Особенную любовь и почтение о. Серафим имел к тем святителям, которые были ревнителями православной веры Христовой, как-то: Клименту папе Римскому, Иоанну Златоусту, Василию Великому, Григорию Богослову, Афанасию Александрийскому, Кириллу Иерусалимскому, Епифанию Кипрскому, Амвросию Медиоланскому и им подобным, называя их столпами Церкви. Жизнь и подвиги их он приводил в пример твердости и непоколебимости в вере. Убеждал твердо стоять за истину догматов Православной Церкви, приводя в пример блаженного Марка Эфесского, явившего непоколебимую ревность в защите Восточно-кафолической веры на соборе во Флоренции. Сам предлагал разные наставления о Православии, изъясняя, в чем оно состоит, что оно одно содержит в себе истину Христовой веры в целости и чистоте, и как надобно защищать его. Любил говорить о святителях отечественной Церкви – Петре, Алексии, Ионе, Филиппе, Димитрии Ростовском, Стефане Пермском, преподобном Сергии Радонежском и других российских угодниках Божиих, поставляя жизнь их правилом на пути ко спасению. Жития святых, описанные в Четьи-Минеях, творения многих отцов Церкви так твердо знал, что на память пересказывал из них целые отделения, советуя подражать жизни угодников Божиих и следовать их учению.

Особенным свойством его обхождения и бесед были любовь и смиренномудрие. Кто бы ни был приходивший к нему, бедняк ли в рубище, или богач в светлой одежде, с какими бы кто ни приходил нуждами, в каком бы греховном состоянии ни находилась его совесть, он всех лобызал с любовью, всем кланялся до земли и, благословляя, сам целовал руки даже у непосвященных людей. Никого не поражал он жестокими укоризнами или строгими выговорами; ни на кого не возлагал тяжкого бремени, сам неся крест Христов со всеми скорбями. Говорил он иным и обличения, но кротко, растворяя слово свое смирением и любовью. Старался возбудить голос совести советами, указывал пути спасения, и часто так, что слушатель его на первый раз и не понимал, что дело идет о душе его. После же сила слова, осоленного благодатью, непременно производила свое действие. Не выходили от него без действительного наставления ни богатые, ни бедные, ни простые, ни ученые, ни вельможи, ни простолюдины; для всех было довольно живой воды, текущей из уст прежнего молчальника, смиренного и убогого старца. Народу, особенно в последние десять лет его жизни, к нему стекалось ежедневно целые тысячи. Ежедневно, при многочисленном собрании пришельцев в Саров, у него бывало в келье около 2000 человек и более. Он не тяготился и со всяким находил время побеседовать на пользу души. В кратких словах он объяснял каждому то, что ему именно было благопотребно, открывая часто самые сокровенные помыслы обращавшихся к нему. Все ощущали его благоприветливую истинно родственную любовь и ее силу, и потоки слез иногда вырывались у таких людей, которые имели твердое и окаменелое сердце.

Приехал однажды в Саров заслуженный генерал-лейтенант Л. Целью приезда его было любопытство. Итак, посмотрев монастырские здания, он хотел уже и проститься с монастырем, не получив для души своей никакого духовного дара, но неожиданно встретил здесь помещика Алексея Неофитовича Прокудина и разговорился с ним. Собеседник предложил генералу зайти к затворнику старцу Серафиму, но генерал только с трудом уступил убеждениям Прокудина. Как только вступили они в келью, старец Серафим, идя к ним навстречу, поклонился генералу в ноги. Такое смирение поразило гордость Л. Прокудин, заметив, что ему не следует оставаться в келье, вышел в сени, и генерал, украшенный орденами, около получаса беседовал с затворником. Через несколько минут послышался из кельи старца плач: то плакал генерал, точно дитя малое. Через полчаса раскрылась дверь, и о. Серафим вывел генерала под руки; он продолжал плакать, закрыв лицо руками. Ордена и фуражка были забыты им от горести у о. Серафима. Предание говорит, будто ордена свалились у него во время беседы сами собой. Отец Серафим вынес все это и ордена надел на фуражку. Впоследствии генерал этот говорил, что он прошел всю Европу, знает множество людей разного рода, но в первый раз в жизни увидел такое смирение, с каким встретил его Саровский затворник, и еще никогда не знал о той прозорливости, по которой старец раскрыл перед ним всю его жизнь до тайных подробностей. Между прочим, когда кресты свалились у него, отец Серафим сказал: «Это потому, что ты получил их незаслуженно».

С особенным усердием заботился старец Серафим о тех, у кого видел расположение к добру: на пути блага он старался утвердить их всеми духовно-христианскими средствами и силами. Впрочем, несмотря на любовь ко всем, о. Серафим к некоторым был строг. Но и с не любящими его он был мирен, обходился кротко и любовно. Не было замечено, чтобы он какое-либо дело отнес к себе или хвалил себя, но всегда, благословляя Господа Бога, говорил: не нам, Господи, не нам, но имени Твоему даждь славу (Пс. 113, 9). Когда же видел, что приходившие к нему внимали его советам, следовали его наставлениям, то не восхищался сим как бы плодом своего дела. «Мы, – говорил он, – должны всякую радость земную от себя удалять, следуя учению Иисуса Христа, Который сказал: о сем не радуйтесь, яко дуси вам повинуются; радуйтеся же, яко имена ваша написана суть на небесех» (Лк. 10, 20).

Кроме дара прозорливости, Господь Бог продолжал являть в старце Серафиме благодать исцеления недугов и болезней телесных. Так, 11 июня 1827 года исцелена была Александра, жена (Нижегородской губернии Ардатовского уезда, села Елизарьева) дворового человека Варфоломея Тимофеева Лебедева. В то время этой женщине было 22 года, и она имела двух детей. 6 апреля 1826 года, в день сельского праздника, она, возвратившись после литургии из церкви, пообедала и потом вышла за ворота прогуляться с мужем. Вдруг, Бог знает с чего, с ней сделалась дурнота, головокружение: муж едва мог довести ее до сеней. Здесь она упала на пол. С нею началась рвота и ужасные судороги; больная помертвела и впала в совершенное беспамятство. Через полчаса, как бы пришедши в себя, она начала скрежетать зубами, грызть все, что попадалось, и наконец уснула. Спустя месяц эти болезненные припадки стали повторяться с ней ежедневно, хотя не всякий раз в одинаково сильной степени.

Сначала больную лечил домашний сельский лекарь Афанасий Яковлев, но предпринимаемые им средства не имели никакого успеха. Потом возили Александру на Илевский и Вознесенский железные заводы: там был иностранный доктор; он взялся лечить ее, давал разные медикаменты, но, не видя успеха, отказался от дальнейшего лечения и советовал еще съездить в Выксу на чугунные заводы. «В Выксе же, по описанию мужа больной, доктор был иностранцем с большою привилегиею». По доброму согласию с управляющим, который принимал участие в больной, выксинский доктор истощил все свое внимание, познания и искусство и наконец дал такой совет: «Теперь вы положитесь на волю Всевышнего и просите у Него помощи и защиты; из людей же никто вас вылечить не может». Такой конец лечения очень опечалил всех, и больную поверг в отчаяние.

В ночь на 11 июня 1827 года больная увидела сон. Явилась ей незнакомая женщина, весьма старая, со впалыми глазами, и сказала: «Что ты страждешь и не ищешь себе врача?» Больная испугалась и, положивши на себя крестное знамение, начала читать молитву св. Креста: Да воскреснет Бог и расточатся врази Его. Явившаяся отвечала ей: «Не убойся меня: я такой же человек, только теперь не сего света, а из царства мертвых. Встань с одра своего и поспеши скорее в Саровскую обитель к о. Серафиму; он тебя ожидает к себе завтра и исцелит тебя». Больная осмелилась спросить ее: «Кто ты такая и откуда?» Явившаяся отвечала: «Я из Дивеевской общины, первая тамошняя настоятельница Агафья». На другой день утром родные запрягли пару господских лошадей и поехали в Саров. Только больную невозможно было везти шибко: беспрестанно делались с ней обмороки и судороги. Сарова достигла больная уже после поздней литургии, во время трапезы братии. Отец Серафим затворился и никого не принимал; но больная, приблизившись к его келье, едва успела сотворить молитву, как о. Серафим вышел к ней, взял ее за руки и ввел в свою келью. Там он накрыл ее епитрахилью и тихо произнес молитву ко Господу и Пресвятой Богородице; потом он напоил больную св. богоявленской водой, дал ей частицу св. антидора да три сухарика и сказал: «Каждые сутки принимай по сухарю со св. водой да еще сходи в Дивеево на могилу рабы Божией Агафьи, возьми себе земли и сотвори на сем месте, сколько можешь, поклонов: она (Агафья) о тебе сожалеет и желает тебе исцеления». Потом прибавил: «Когда тебе будет скучно, ты помолись Богу и скажи: отче Серафим! помяни меня на молитве и помолися обо мне грешной, чтобы не впасть мне опять в сию болезнь от супостата и врага Божия». Тогда от болящей недуг отошел ощутительно, с великим шумом: она была здорова во все последующее время и невредима. После этого недуга она родила еще четырех сынов и пять дочерей. Собственноручная запись о сем мужа исцеленной оканчивается следующим послесловием: «Имя о. Серафима мы и поднесь в нашем сердце глубоко сохраняем и на каждой панихиде поминаем его со своими родными».

Глава IX

Закладка мельницы Дивеевской обители в 1827 году. Хлопоты М. В. Мантурова по заготовлению материалов для постройки церкви. Построение мельницы и распоряжения о. Серафима по устройству новой своей обители. Первые двенадцать сестер Серафимовой пустыни. Устав мельничной обители и батюшкино «правильце». Рассказы сестер о первоначальной их жизни в новой обители. Предсказания о. Серафима о будущем обители. Повествования сестер о беседах с о. Серафимом. Построение корпуса для Великой Госпожи. Вера сестер Дивеевской обители в батюшку Серафима

9 декабря 1826 года состоялась закладка мельницы, на чужой тогда земле г-на Баташева, обещанной о. Серафиму сестрой помещика г-жою Постниковой.

«В зачатие матери Анны и я хочу зачать обитель!» – торжественно и восторженно объявил святой старец, основатель будущей великой обители. Сестре Ксении Васильевне батюшка дал ниточку, по размеру которой и приказал сделать закладку мельницы. Затем ближайший помещик А. Н. Прокудин, имевший веру и уважение к о. Серафиму, прислал мельничного мастера и 12 человек плотников, которыми мельница была построена в скорое время.

В брошюре изд. 1849 года (с. 64) о подвигах о. Серафима говорится, что «старец приказал одному Лихачевскому крестьянину Ефиму Васильеву, искусному в плотнической работе и в то время горящему к нему любовью и верой, чтобы он на избранном им месте, на небольшом лугу, сначала набил колья, а потом мало-помалу построил бы из Саровского леса и саму мельницу о двух поставах. Посланный крестьянин немедленно начал исполнять в точности приказания старца, по его благословению. Когда же его останавливали и препятствовали его самовольной, по-видимому, работе (на чужой земле), потому что он начал ее без позволения господ, Ефим Васильевич терпеливо сносил все оскорбления и отвечал мешавшим просто, что о. Серафим приказал ему это делать, и тем заставлял отступаться от себя». По показаниям современников, действительно, все постройки в Дивееве батюшка о. Серафим поручил Ефиму Васильеву и впоследствии был не расположен к помещику Прокудину, который много обещал, но ничего не исполнил.

Весной 1827 года начали строить мельницу, а летом 7 июля, накануне праздника Казанской иконы Божией Матери, она замолола.

В этом же 1827 году о. Серафим сказал постоянно приходившему к нему за приказаниями и распоряжениями Михаилу Васильевичу Мантурову: «Радость моя! Бедная-то общинка наша в Дивееве своей церкви не имеет, а ходить-то им в приходскую, где крестины да свадьбы, не приходится, ведь они девушки; Царице Небесной угодно, чтобы была у них своя церковь к паперти же Казанской церкви пристроена, так как паперть эта достойна алтаря, батюшка! Ведь матушка Агафья Семеновна, стоя на молитве, всю токами слез своего смирения омыла ее; вот, радость моя, и выстрой ты храм этот Рождеству Сына Ее Единородного, сиротам моим!» У Михаила Васильевича Мантурова хранились в неприкосновенности деньги от продажи имения, которые батюшка приказал спрятать до времени. Теперь настал час Михаилу Васильевичу отдать все свое достояние Господу, и такие деньги были, несомненно, угодны Спасителю мира. Следовательно, церковь Рождества Христова создалась на средства человека, принявшего на себя добровольно подвиг нищенства.

«Благословите, батюшка!» – ответил Михаил Васильевич и тотчас приступил к хлопотам о разрешении постройки и по приготовлению материалов, на что требовалось в такой глухой местности много времени.

Отцу Серафиму предлагали несколько раз выстроить Дивеевским сестрам храм, но он отвергал приносимые деньги, как «не чистые и не угодные Царице Небесной». Так, сестра Ксения Васильевна свидетельствует (Летопись, тетрадь № 6, рассказ ее под № 26), что она однажды, не называя личности, радостно сказала батюшке, будто им обещают выстроить церковь, но о. Серафим ответил: «А вы не слишком-то радуйтесь да не очень-то на благодетелей надейтесь! Вот что я расскажу тебе, радость моя! Раз поусердствовали два помещика и говорят мне: «Благословите, батюшка, мы на могиле матушки Александры чугунный памятник поставим». А я им отвечаю: что в нем пользы?! Нет никакой пользы, батюшки; а вот лучше вы нам прикладец сделайте на новую церковь-то, что там строиться будет! Услыхав это, они так и запасмурились: нет, говорят, это нам не подручно и далеко! Ничего, отвечаю я, найдем на то человека. Хорошо! – говорят. Вот мы с Мишенькой-то (Мантуровым) все и ждем-пождем, да так, матушка, и до сих-то вот пор все ждем! А их все нет как нет! Вот уже и разрешение пришло (то есть на построение храма), а мы получили отказ от благодетелей-то, матушка! Нечего на благодетелей-то надеяться, никогда не надо!» Затем, подождав немного, о. Серафим спросил Ксению: «А кто же это обещал-то тебе, радость моя?» – «Да Прокудин», – ответила Ксения. «Это он-то! – воскликнул о. Серафим. – И не моги, и не моги брать, матушка, и не надо! Он уже мне и Мишеньке говорил, да я не приказал, матушка! Запомни раз навсегда: не всякие деньги угодны Господу и Его Пречистой Матери! И не всякие деньги попадут в обитель мою, матушка! Мало ли что, другие бы и рады дать, только возьми, да не всякие-то деньги примет Царица Небесная. Смотря какие деньги; бывают деньги обид, слез и крови! Нам такие не нужны, мы не должны принимать их, матушка!»

Построив мельницу-питательницу сирот своих, как батюшка о. Серафим называл ее, он перевел в нее, по приказанию Божией Матери, семь сестер из общины матери Александры. Восьмой батюшка считал Елену Васильевну, как сказано в прошлой главе. До глубокой осени жили эти семь сестер на мельнице, не имея еще кельи. Вот список этих семи сестер: первая – Прасковья Степановна Шаблыгина, с которой молился о. Серафим 1 декабря 1825 года в дальней пустынке. Она была девушка из крестьян деревни Вертьяново (впоследствии монахиня Пелагея); вторая – Евдокия Ефремовна, девица из крестьян села Аламасова (впоследствии монахиня Евпраксия), высокой жизни, удостоившаяся быть в 1831 году в день Благовещения при посещении о. Серафима Царицей Небесной со святыми; третья – Ксения Ильинична Потехина, крестьянская девица деревни Вилейки (впоследствии последняя начальница мельничной общинки и благочинная Дивеевского монастыря, монахиня Клавдия); четвертая – Ксения Павловна; пятая – Прасковья Ивановна (впоследствии монахиня Серафима); шестая – Дарья Зиновьевна и седьмая – Анна Алексеевна. Для духовного руководства о. Серафим поручил их всех новому Дивеевскому священнику о. Василию Садовскому, которого назначил быть и духовником для них, говоря, что на это есть воля Божия, Царицы Небесной и его благословение. Избранные сестры были из числа тех дев, которые в прежнее время самим старцем определены в общину Агафьи Семеновны Мельгуновой. Не имея еще кельи, сестры до глубокой осени жили на самой мельнице и занимались работами. В конце же октября построили свою келью, в которой одной и поместились все. Через непродолжительное время о. Серафим приобрел для них житницу, и поставили ее против кельи. После сего он благословил им строить и другие кельи для вновь приходящих сестер. Строения о. Серафим распорядился вести в две линии, так, чтобы мельница приходилась в средине или против промежутка. Около года, по заведении мельничной общины, сестры ходили на трапезу в прежнюю обитель, и немало им было скорби от таких странствований. Потом о. Серафим благословил им печь хлеб и варить квас у себя, отдельно от дивеевских, и сам попробовал их стол, который изредка приносили ему, по его желанию. Раз сестра Параскева Ивановна, после трудов в лесу, вкушала вместе с о. Серафимом в обеденное время сухой хлеб с водой. Старец заметил: «Это еще, матушка, хлеб насущный; а когда я был в затворе, то питался зелием: траву снить обливал горячей водою, так и вкушал. Это пустынная пища, и вы ее вкушайте». С тех пор по благословению старца в общине стали готовить сныть, отваривая ее в воде с солью. Сверх того, когда сестры бывали у него, он, после духовного утешения, отпускал их обратно не иначе, как с ношею сухарей или толокна. Одна из сестер, имя ей Мария Ивановна, назначена была для приготовления трапезы. Вскоре одна из семи мельничных сестер, Ксения Павловна, скончалась, и о. Серафим через три года начал присылать в свою обитель новых сестер, но не иначе как девиц. Н. А. Мотовилов свидетельствует в своих записках, что о. Серафим ему объяснил это установленное им правило поступления в мельничную обитель так: «Как я и сам – девственник, батюшка, то Царица Небесная благословила, чтобы в обители моей были бы только одни девушки!» Вдовиц, желающих поступить в обитель, о. Серафим посылал к начальнице Ксении Михайловне. В то же время батюшка о. Серафим, считавший начальницей мельничной обители Елену Васильевну Мантурову, добавил сестер до 12; так, восьмою определил Прасковью Семеновну Мелюкову, крестьянскую девицу деревни Погибловой, старшую сестру Марии Семеновны; девятой – любимицу свою Ксению Васильевну Путкову (впоследствии монахиню Капитолину); десятой – Анисью Семеновну; одиннадцатой – Агафью Ивлевну и двенадцатой – Екатерину Егоровну. «Вино новое вливаю в мехи новые!» – сказал о. Серафим (записки Н. А. Мотовилова) и повел жизнь своих мельничных сестер на новых началах, по уставу, данному Самой Царицей Небесной. Сестры должны были вести строгую жизнь и заниматься, кроме духовных подвигов, физическими трудами. Для работ, непосильных девице, при мельнице находился еще старец работник. Найдя правило Саровских иноков, которого со всей строгостью держались в общинке матери Александры, непосильным, трудным, о. Серафим дал повседневное правило, преподанное ему Богородицей.

Встав утром, следовало прочесть: один раз Достойно, трижды – Отче наш, трижды – Богородице Дево, радуйся, Символ веры, потом два поясных поклона с молитвою: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешную, поклон поясной с молитвой: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас грешных, после, сего два поясных поклона с молитвой: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, Госпожею Девою Мариею Богородицею помилуй мя грешную! И поясной же поклон с молитвою: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, Госпожею Девою Мариею Богородицею помилуй нас грешных. В заключение этого правильца, стоя на коленах, двенадцать поясных поклонов с молитвой: Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас грешных, и точно так же на коленах двенадцать поясных поклонов с молитвою: Владычица моя Пресвятая Богородице, спаси нас грешных! Затем читать утренние молитвы. Для трудящихся сестер можно прочитывать все это даже на ходу, в работе.

До обеда постоянно читать про себя молитву Иисусову, а после обеда – до ночи: Владычица моя Пресвятая Богородице, спаси нас!

Вечернее правило: прочитать 12 избранных (изобразительных) пустынными отцами псалмов, потом помянник, поучение и 100 поясных поклонов с молитвою: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас грешных! И сто же поясных поклонов с молитвою: Владычица наша Пресвятая Богородице, спаси нас грешных! Затем повторить утреннее правильце.

На ночь должны читать опять это же правильце с молитвами на сон грядущий.

Божия Матерь запретила о. Серафиму делать обязательным чтение акафиста, дабы этим самым не наложить тяжести и лишнего греха на чью-либо душу.

В воскресенье дана заповедь о. Серафимом служить пред литургией неопустительно Параклис Божией Матери, весь нараспев, по нотам.

Затем о. Серафим приказал неопустительно исповедоваться и приобщаться во все посты и, кроме того, двунадесятые праздники, не мучая себя мыслью, что недостоин, «так как не следует пропускать случая как можно чаще пользоваться благодатью, даруемой приобщением Св. Христовых Тайн. Стараясь, по возможности, сосредоточиться в смиренном сознании всецелой греховности своей, с упованием и твердой верой в неизреченное Божие милосердие, следует приступить к искупляющему все и всех Св. Таинству».

На все начальнические послушания о. Серафим приказал назначать только девиц и никоим образом не вдов; также и в церковные должности, которые обязательно должны все быть исправляемы сестрами мельничной обители.

В заключение о. Серафим еще повелел, чтобы сестры кушали не стесняясь, когда и сколько угодно, хотя бы даже и ночью, но никогда не жили в одиночку, не были одни ни в келье, ни в дороге.

Этот устав целиком помещен в записке Н. А. Мотовилова, который, несомненно, и сам его исполнял, по любви к о. Серафиму и привязанности к Дивеевской обители, но в Саровских изданиях жизнеописания о. Серафима он изложен кратко, неправильно и ровно ничего не выясняет (1843 г., с. 109).

Для еще большего начертания этой великой, начальной обители старца о. Серафима следует обратиться к простым и истинным рассказам любвеобильных сирот Серафимовых, которые в свое время были записаны и хранятся ныне в монастырской библиотеке.

Старшая сестра Прасковья Степановна Шаблыгина (но не начальница, ибо начальницей считалась Елена Васильевна) повествует (Летопись № 6, рассказ № 1): «В продолжение года выстроилась у нас мельница и возле нее маленькая келейка. В эту-то келью перевел нас батюшка жить семь человек, да одна тут же и скончалась, а меня грешную сделал над ними старшей. Так жили мы тут три года, и батюшка никого еще не присылал к нам. Потом купил он нам житницу, приказав строить кельи, и стал уже присылать жить к нам сестер, которых к кончине его собралось уже 73».

Старица Ксения Ильинична Потехина (впоследствии старшая в мельничной обители и благочинная в монастыре монахиня Клавдия) рассказывала: «По поступлении жила я в обители матушки Александры, но когда была готова мельница, в число переведенных туда семи сестер включил батюшка Серафим и меня, грешницу. Тут жили мы до глубокой осени и спали на камнях мельничных, которых было два, и петь на них же учились, и читать как бы на двух клиросах; только в конце октября благословил наш батюшка выстроить келейку, хотя к трапезе мы все ходили в старую обитель, почему много-премного было нам всякой скорби; так прожили мы целый год, после которого благословил уже нам батюшка печь свой хлеб и варить свой квас, все отдельно и все по его приказанию, носили мы ему пробовать» (Летопись, тетр. № 6).

Старица Екатерина Егоровна (монахиня Евдокия) передала, что раз привела она к батюшке свою маленькую сестру, и он благословил ее в монашество, потом спросил: «Куда же нам, матушка, поместить-то ее, в прежнюю, что ли, обитель или к Прасковье Степановне на мельницу?» «Это, – ответила сестра Екатерина, – как угодно вам, батюшка!» «Нет, – продолжал о. Серафим, – возьми ты ее теперь в прежнюю обитель, а придет время, будете вы все вместе, как единая семья!» (Отец Серафим предсказал соединение общин в один монастырь, которое состоялось в 1842 году.) (Летопись, тетрадь № 6).

Старица Евдокия Ефремовна Аламасовская (монахиня Евпраксия), удостоившаяся вместе с о. Серафимом в день Благовещения видения Богоматери, рассказала следующее (Летопись № 6): «По благословению батюшки мое послушание было молоть на мельнице; нас всегда было в череде по две сестры и один работник. Раз прихожу я на мельницу, работник спрашивает: с кем ты пришла? Одна, говорю. «Я с тобою не буду молоть», – говорит он и ушел от меня в Вертьяново. Оставаясь одна, я горько заплакала и говорю громко: батюшка Серафим, ты не спастись привел меня сюда!.. Ветер был страшный, мельница молола на два постава, и, наконец, сделалась буря. Я заплакала во весь голос, потому что не поспевала засыпать жита, и вдруг в отчаянии легла под камни, чтобы они меня задавили! Но камни тотчас остановились, и явно предо мною стал батюшка Серафим. «Что ты, чадо, вопиешь ко мне? – спросил он. – Я пришел к тебе! Я всегда с теми, кто меня на помощь призывает! Спи на камушках зиму и лето, не думай, что они тебя задавят! Я вот, матушка, просил барышень, но они отказались, что груба пища да бедна община! Я упросил Царицу Небесную, Она и благословила мне брать простых девушек, вот, матушка, я и собрал вас и прошу послужить мне и моей старости, а после буду я присылать к вам всякого рода и из дворян, купечества, духовного звания и высоких родов! Звал я многих, высокого звания, не пошли, в начале-то трудно было бы жить, вот и призвал вас; вы теперь послужите, а кто придет после, послужит и вам»».

Ксения Васильевна Путкова (мать Капитолина) повествует следующее (Летопись, тетрадь № б, рассказ 27):

«Говоря вообще о будущем и о всеобщей слабости к концу рода человеческого, особенно же о нашей женской-то немощи, не приказывал батюшка изнурять себя непосильными ныне подвигами поста, по древнему обычаю; батюшка велел более всего бояться, бегать как от огня и храниться от главнейшего – уныния. «Нет хуже греха, матушка, и ничего нет ужаснее и пагубнее духа уныния!» – говорил батюшка Серафим, почему и приказывал всегда быть не только сытой и кушать вволю, но и на труды брать с собою хлеба. «В кармашек-то свой и положи кусочек, – говорил он, – устанешь, умаешься – не унывай, а хлебца-то и покушай, да опять за труды!» Даже на ночь под подушку приказывал он класть хлеба. «Найдет на тебя уныние да раздумье, матушка, – говорил о. Серафим, – а вы хлебушка-то выньте, да и кушайте, уныние-то и пройдет, хлебушек-то и погонит его, и сон после труда вам хороший даст он, матушка!» Поэтому батюшка строго воспрещал когда-либо и кому-либо отказывать в хлебе. Вот и случилось следующее: у нас в трапезе была стряпухой строгая-престрогая сестра; и всем она была хорошая сестра, да как еще то было при матушке Ксении Михайловне в старой обители, а матушка-то Ксения Михайловна, не тем будь помянута, была очень скупенька, то всегда и бранила и выговаривала ей, что все скоро выходит, что всего много надо, так, бывало, и не было того, как впоследствии у нас, чтобы после трапезы да кому дать кусочек – и Боже упаси! Так строго заведено было, что, по правде, частенько сестры-то друг у друга хлебец тихонько брали. Вот и узнал это батюшка Серафим, да и потребовал ее к себе. Пришла она, и я в то время была у батюшки. Отец Серафим разгневался на нее и так страшно, строго и грозно ей выговаривал, что страх и ужас охватил меня. «Что это, матушка, – говорил он, – я слышу, ты вволю поесть не даешь сиротам!» – и пошел… А она-то так и сяк оправдывалась перед ним, объясняя, что-де начальница не велит и строго с нее спрашивает! А батюшка все свое: «Нет, – говорит, – нет, матушка, нет тебе от меня прощения! Так что ж, что начальница, не она моих сироточек-то кормит, а я их кормлю! Пусть начальница-то говорит, а ты бы потихоньку давала да не запирала, тем бы и спаслась! Нет, матушка, нет тебе моего прощения! Чтоб сиротам моим, как хочешь, а всегда бы хлебушко был и кушали бы они вволю! И делать того не моги!» Бедная сестра так и ползала на коленках у ног батюшки, но он со скорбью грозно говорил: «Сиротам хлеба не давать! – Нет, матушка, нет тебе от меня прощения!» С тем и ушел батюшка, не благословив сестру. Выговор этот, видно, так запал ей в душу, что, как пришла она бедная домой, вскоре начала хворать, зачахла и потом умерла».