Текст книги "Медленный скорый поезд"

Глава четвертая

Марина сидела в купе и смотрела в окно. Смотреть было не на что. Вертолет, на котором прилетели армейские, уж и улетел с ними, с армейскими. А второй, бандитский – с повязанными бандитами и улетел. С живыми и мертвыми. Как в поговорке: каждому по делам его да и воздастся… А тепловоз впереди засвистел страшно, вагон дернулся и сразу пошел плавно, набирая, набирая скорость. Поехали, значит.

А якутскую банду, практически голливудское нападение на поезд, панику, которой Пастух в общем-то и не заметил, – все это проехали, оставили позади. Кроме, конечно, тех, у кого эти гаврики успели-таки «помыть» денежки и кое-что недешевое – заначенное, заныканное, запрятанное.

Как там на знаменитом полотне в Третьяковке: «Всюду жизнь!»

– А скоро у нас будет станция Иркутск? – вдруг спросила Марина.

– Там их две будет, – объяснил Пастух. – Одна – в тринадцать с чем-то, Иркутск-пассажирский, полчаса стоянки, а чуть дальше, минутах в десяти – пятнадцати, будет Иркутск-сортировочный, десять минут стоянка. Вам какой нужен?

– Как это вы так все знаете и помните? – восхитилась Марина. – Пассажирский, конечно! Там меня коллега встретит и пакетик маленький передаст.

Какой такой коллега? Откуда он взялся посреди Транссибирской магистрали? Что в пакетике?.. Вопросы теснились, и Пастух предпочел выпустить их на волю:

– Какой коллега, Марина? Вы мне ничего о нем не говорили…

– А чего вы так вскинулись? – удивилась Марина. – Нормальный коллега. Ученый. Сибирское отделение Академии наук, Иркутский филиал. Профессор он, доктор наук, монография у него только-только вышла… Он у нас с мужем в Японии гостил в прошлом году, по обмену, очень хороший человек. Я с ним перед отъездом созванивалась, мы и договорились, что он наш поезд встретит. Монографию передаст. А то когда ж мы еще увидимся? Россия очень большая…

– Познакомите с коллегой? – тактично спросил осторожный Пастух.

– Конечно-конечно! Как же иначе?.. Он вам понравится…

Помолчали. Коллега – это, пожалуй, не опасно, подумал Пастух. Не исключено, что и понравится…

– Славно едем, – сказала Марина. И полюбопытствовала: – А где ж ваш приятель?

Стрелка она в виду имела.

– Никакой он мне не приятель, – почему-то стал оправдываться Пастух. – Служили вместе как-то, где-то, когда-то. А где он?.. В своем купе, наверно.

Тут, как и положено по всем романно-сюжетным стандартам, в том числе и железнодорожным, Стрелок возник в двери.

– Вот что я подумал, – сообщил он, усаживаясь рядом с Пастухом. – Мы проигрываем вражеской стороне, потому что не знаем главного – причины враждебности. Чего они хотят? Украсть Марину? Убить Марину?.. – Тут Марина к месту сказала «Ах!» или что-то вроде, а Стрелок плавно объяснил: – Если б хотели, давно б убили. Один «бах» – и нету. Украсть, конечно, посложнее, потому что есть мы с Пастухом… – Он ненавязчиво включил себя в «группу охраны тела». – Или Марина везет с собой что-то, что наши недруги хотят непременно заполучить. Последнее, кажется мне, наиболее вероятно.

– У меня ничего такого нет, – быстро сказала Марина.

– А что есть не такого?

– Какого не такого?

– Ну, совсем не такого, – настаивал Стрелок. – Секретные документы, например… Какие-то супер-дупер расчеты по вашей физике, я не знаю… Физики ведь, да?.. Или, может, вы какие-то научные тайны сверхсекретные надыбали?..

Интересно, подумал Пастух, «надыбали», видишь ли… Он идиот – или так, прикидывается просто?

Спросил:

– А с чего ты решил, что у нас, то есть у Марины, есть недруги? Это бандиты вертолетные, что ли?

– Ну нет, не они, – сдал назад Стрелок. – Я Бонда имел в виду. Ну и ты говорил, что могут следить…

Марине сказанное явно не понравилось.

– Кому за мной следить? При чем здесь Бонд? Что за чушь? У меня нет и не может быть секретных документов. Наша с мужем последняя работа описана, опубликована в Японии, в Штатах, в России вашей, наконец. Она, соглашусь с неким ученым мнением, и вправду довольно фантастична, но сугубо теоретическая возможность перемещения из мира в мир – это не повод для кражи. Или нашим врагам нужна исходная рукопись? Так у меня с собой ее нет…

– А что есть? – настаивал Стрелок. – Ну, что-нибудь особенно для вас ценное?..

– У меня есть прах, – сказала Марина.

– В смысле? – не понял Стрелок.

И Пастух насторожился, потому что тоже не понял.

– Сейчас покажу, – сказала Марина и соскочила на пол. Именно соскочила: ноги у нее до пола не доставали. – Пастух, помогите забрать вон ту сумку. – Она протянула руку, указывая на цилиндрической формы черный кожаный баул, стоящий в багажном отсеке над дверью в купе. – Только аккуратно, пожалуйста…

Пастух очень аккуратно, полагая, что там что-то хрупкое, снял сумку и поставил ее на пол.

Марина достала из-под матраса толстый бумажник-кошелек, а из него золотой ключик и отперла тоже золотой замочек, висящий на бауле. Бережно-бережно вынула оттуда нечто похожее на большой термос – стальной матовый цилиндр. Умостила его на столе, села на свою постель, сказала:

– Здесь прах. Муж хотел, чтобы его кремировали, когда он умрет. Мы знали, что он умрет, болезнь была медленной и смертельной. Я выполнила его просьбу. Ничего более ценного в жизни у меня нет. Вы, коллеги, думаете, что бандиты за ним, за цилиндриком этим, и охотились?

– А что? – загорелся Стрелок. – Версия! А чего он такой здоровый?

А Пастух сказал:

– Простите нас, Марина, мы даже не предполагали… – Не договорил, потому что не знал, что договаривать.

Он вообще-то помнил слова Наставника о том, что Марина и едет-то в Россию в первую очередь за тем, чтобы захоронить прах мужа на Новодевичьем кладбище, но информация эта как-то не всплыла в его башке в нужный момент, что, увы, есть скверный симптом. Ассоциативная память барахлит, старость, маразм, Боже упаси. А цилиндр и впрямь не маленький, по объему – полтора китайских термоса. Литра на два с половиной, если не на все три. Может, в махонькой Японии мания грандиоза наличествует?..

– Прощаю, – сказала Марина. – Поставьте-ка все на место.

Уложила футляр в сумку, заперла замок. Пастух вернул сумку на полку.

Помолчали. Как водится, пролетел тихий ангел.

– Тогда мы все в… – Стрелок не закончил фразу, помолчал, сказал раздраженно: – Тогда я вообще ни на фиг не въезжаю. Тебя, Пастух, поставили сопровождать Марину, меня – другие совсем люди – приглядывать за ней. Нашему общему приятелю Бонду, как ты его называешь, выпала фишка играть с Мариной в преферанс. Все те же яйца, только в профиль… А кто поручил бандитам на вертолете грабить поезд?..

– Эти-то здесь при чем? – возмутилась Марина. – Они ж даже не глянули на меня. Они ж просто грабили кого ни попадя.

– А если они искали ваш… э-э… стальной цилиндр? – Стрелок желал закрыть все версии.

Марина засмеялась. Только как-то невесело. Обреченно. Будто вынудили ее.

– Пастух, будьте милым, достаньте-ка еще разок стальной цилиндр, как его называет наш коллега. Убеждать – так до упора!

Она, полагал Пастух, должна была обидеться. А она – ни в одном глазу: улыбается милой детской своей улыбкой, ногами болтает, ждет.

– Зачем? – все же спросил Пастух. И добавил на всякий случай: – Не надо бы, а, Марина…

– Надо, – сказала Марина. – Иначе мы втроем никуда не доедем. Между нами будет лежать… или стоять?.. прах моего мужа. Доставайте, доставайте, Пастух, я настаиваю. Иначе ваш коллега замучает себя и нас до кучи своими подозрениями. Ведь верно, Стрелок?

Стрелок не стал возражать.

– А то, – согласился. – Лучше бы чтоб без недомолвок там… по-честнаку. Мы ж все ж таки вместе здесь, сообща…

– Я в этом сомневаюсь, – сказал Пастух. Достал термос, поставил на приоконный стол. – Тарелку бы какую-никакую, только б чистую…

То, что они собирались сделать, он считал кощунством. Но очередная коса, как и положено ей, опять нашла на очередной камень. Фигурально говоря. А не фигурально – это из былого. Говенный в общем-то и не полезный камень, не шибко-то и надежный, как помнил Пастух еще по давней-предавней отечественной горной войнушке. От одного снарядика раскололся, хорошо – Пастух целехонек остался… Однако все это – прошлое, камни эти, земли эти, враги эти!.. Давно проехали.

Ан, похоже, отсчет по новой пошел…

А Стрелок сбегал в вагон-ресторан и мухой притаранил чистую сухую фаянсовую емкость – салатницу, похоже. Белую с синей полосой по краю.

– Не хватит, – сказал Пастух.

– С чего бы? – не согласился Стрелок. – Хватит вполне. Я сам видел. В две тыщи третьем, в Чечне. Были ребята, бугаи молодые, каждый на шесть-семь пудов тянул, а сгорели… Не дай Бог еще раз такое увидать… Короче, хватит, я сказал.

И Марина добавила. Буднично, как о чьем-то чужом:

– Хватит, прав Стрелок. От человека после кремации остается два, много – три килограмма пепла. Плюс пепел от сгоревшего гроба. И из этой кучки в заказанный тобой стальной термос отсыпают совсем небольшую часть. Часть тела. Часть гроба… Не по-христиански, конечно… Но муж у меня ни в каких богов не верил. Он в физику верил… Высыпайте, Пастух.

И Пастух, отвинтив крышку патрона, высыпал в казенную миску пепел. Темно-темно-серый. Было его – кот наплакал. Граммов триста. И на хрена такое огромное хранилище для горстки пепла? Япония, блин, страна небольших, но самолюбивых людей…

А тут Марина заплакала.

Она плакала, как ребенок обиженный плачет – тихо, про себя, а еще и без слез. Она плакала, потому что подступило, потому что сильная женщина не все время подряд может быть сильной. Слишком много всего навалилось: смерть мужа, переезд в Россию, которая хоть и родная, но совсем незнакомая, вторые сутки в поезде, где с самого старта во Владике началась какая-то невнятная чертовщина, хотя и реальная…

Мужики сидели как прибитые, чуяли, что где-то в чем-то прокололись. А где и в чем? Да ясный болт, в требовании Стрелка проверить прах мужа в стальном «стакане» и прокололись! Бдительность – это нормально, а сверхбдительность всегда – двадцать два, да плюс к тому ж еще и женщина очень немолодая, одинокая, обиженная. Мужа потеряла. Детей не нажили… Да просто одна она в этом говенном мире на исходе восьмого десятка собственной жизни. А ей вон вопросик шибко тактичный: а не спрятали ли вы, милая бабушка, в эту урночку секрет супероружия, которое прикрываете мифом о каких-то долбаных параллельных пространствах?..

– Встали и вышли, – тихо сказал Пастух.

Они встали и вышли в коридор.

И тут же услышали:

– Куда вы, черт побери? Поплакать даже нельзя… А ну назад! Вошли и сели…

Вернулись.

Марина сидела заплаканная, но улыбалась, как всегда, ярко и счастливо и ведь не играла в радость, подумал Пастух, а и впрямь радовалась, а фальшивить не научилась. Развернула платочек, которым глаза вытирала, и высморкалась в него. Все. Кончилась непонятка.

Приказала:

– Генуг, проехали. Сели и смотрим… – Ей нравилось командовать.

И она стала просеивать в пальцах темно-серый пепел, мягкий пепел, теплый на ощупь, сухой, легко осыпающийся с ладоней.

Пастух чувствовал себя последним говнюком и подонком. Может, и не зря.

– Да все понятно, – сказал он, – пожалуйста, хватит. Только пепел. Ничего лишнего. Хватит, Марина, остановитесь, Христом Богом прошу…

– Вы ж неверующий. Чего зря божитесь?.. – Она аккуратно, чтоб ничего не просыпать мимо тарелки, потерла ладошку о ладошку, показала мужикам: мол, все чисто. – Что еще искать станем? Микроноситель? Как он выглядит? Он маленький? Как горошинка? Или как рисинка? Как его в пепле спрятать?..

– Не надо, Марина, – сказал Пастух. – Пошел перебор. Не надо…

– Надо, – сказала Марина. – Сказавши «а», договаривай до конца. До «я». Помогайте мне, мальчики, помогайте. А то ж я пороюсь-пороюсь и скажу, что ничего не нащупала. А вы мне не поверите… Да что я говорю! Вы ж мне по-любому ни за что не поверите. Ищите сами…

Потерла ладошки над миской, как бы очистилась от праха.

– Ищи, – сказал Пастух Стрелку.

– Хватит, пожалуй, – сказал Стрелок. – Если б что и было, Марина б нащупала… Я сейчас…

И убежал куда-то.

Марина молчала. И Пастух помалкивал. Не хотелось говорить. Любое сказанное сейчас слово будет лишним. Каждое слово!

Пепел в салатнице на столе очень к молчанию подходил. Прямо как специально.

Но Марина так не думала.

– Не берите в голову, Пастух, – сказала она, как всегда улыбаясь. – Стрелок всех подозревает и правильно делает. Я сама не понимаю, почему на нас все время что-то сваливается. То милейший преферансист Бонд. То бандиты на вертолете… И все они по мою душу, так ведь выходит? Она ж не выдержит, хоть она у меня и молодая, как муж говорил… Что делать-то, а, Пастух?

Она, слава Богу, ничего не знала про тех двух ночных татей в тамбуре, которые давеча спланировали на насыпь…

Надо было отвечать.

– Ничего не делать. И не считать, что вся происшедшее – по вашу душу. Это, извините, гордыня, а то и чванство. Два эпизода – преферансист и бандиты – этого мало, чтоб делать какие-то выводы. Тем более что бандиты на вас и внимания-то не обратили. Вы у вагона стояли и голову тянули: ах, заметьте меня, господа бандиты, я – вот она вся… А они – ни фига не заметили. Прав я?

Марина засмеялась.

– Хороший вы человек, Пастух. Легкий. А коллега ваш – солдафон и гордец.

Солдафон – это понятно, подумал Пастух, а гордец-то при чем? Но спрашивать не стал. Лишь объяснил туманно:

– Жизнь – она ведь разная…

А тут и Стрелок вернулся. С пластмассовой воронкой розового цвета.

Сообщил:

– В вагоне-ресторане выпросил. Обещал вернуть через десять минут… – И примерил носик воронки к стальному сосуду. Сказал радостно: – Как раз! Ничего не просыплем.

Ничего и не просыпали.

Уложили футляр в сумку, сумку – на полку. Поехали дальше.

Пастух сказал:

– Пойду в тамбур воздухом подышу. Ты со мной?

– Можно, – легко согласился Стрелок.

Они вышли в тамбур. Пастух достал из кармана связку заветных вагонных ключей, запер дверь в коридор и отпер вагонную. В тамбур ринулся сильный и не теплый ветер, шумно стало, колеса стучали на стыках так, что говорить было невозможно.

Но говорить Пастух и не собирался. Он, зажав в правом кулаке ключи, легко развернулся на каблуке и врезал Стрелку аккурат в левый глаз и обок того. Мощно врезал. Не жалея. Знал, что мощно. Но глаз должен был целым остаться. Тяжелые ключи как хорошая свинчатка сработали. Стрелок чуть крутанулся, ноги отключились, и он рухнул на пол. Как проводница пол этот гребаный на остановках ни мыла, чище он не становился. А и то понятно: на «железке» своя грязь, особая, прилипчивая, да и много ее.

Сел на корточки перед вырубившимся из мира Стрелком, ждал терпеливо. Минут, наверно, пять прошло. Стрелок приоткрыл правый глаз, левый почему-то не открывался.

– Это ты меня? – спросил хрипло.

– А кто ж? – удивился Пастух. – Никого нет…

– За что хоть?

– За Марину. За то, что плакать ее заставил.

– Я запомню, – сказал Стрелок, пытаясь подняться с пола.

Плоховато у него получалось. Однако встал все ж, уперся рукой в стену вагона, стоял, покачиваясь. Но – стоял.

– Запомни, – согласился Пастух. – И еще одно запомни. Хоть словом, хоть намеком еще раз Марину обидишь, выкину на насыпь на полном ходу. Ты ж мне не друг, Стрелок, сам знаешь. И нечего им прикидываться. Терплю пока терплю… Короче, понял?

– Я попробую, – сказал Стрелок.

Открыл дверь в вагон и пошел по коридору, покачиваясь, придерживаясь рукой за стену. Дошел до своего купе, впал в него. Чего уж там соседу объяснял – не Пастуху о том думать. Отлежится Стрелок, заживет глаз, а память останется. Злая, конечно, но что Пастуху с того? Не впервой. Таких «стрелков» в его жизни – батальон как минимум. А то и полк. И большинство – покойники. А Стрелок пока жив. Все еще.

И Пастух вернулся к Марине.

Она сидела на одеяле с ногами и читала что-то в своем ай-паде. Улыбалась про себя. Услышала Пастуха, спросила:

– А где Стрелок?

– Отдохнуть пошел, – сказал правду Пастух, усаживаясь напротив.

– Это он от вас устал? – догадливо поинтересовалась.

– Может, и от меня, – не стал скрывать Пастух. – Но может, и от себя… – Помолчал, добавил: – Но это вряд ли…

– Верно, – сказала Марина, – он, похоже, от себя не устает… Да вы не сердитесь на него, не стоит. Он таков, каков есть. Вы ж его знаете давно, верно?

– Давно – да, – подтвердил Пастух, – а вот хорошо ли?.. Навряд ли… Да и чего мы все о нем да о нем? Он нам еще успеет надоесть, дорога впереди длинная.

– А почему он за мной следит?

– Вы так думаете? – удивился Пастух. Не тому удивился, что спросила, а тому, что угадала правильный вопрос. – Наняли его вообще-то.

– Кто? – изумилась Марина.

Глаза у нее стали большими и испуганными. Как у лани. Пастух помнил эти глаза, этот взгляд. Давно. В Иране, в горах. В районе Мешхеда. Она стояла перед ними – трое их было, трое суток и шли к своим, «калашниковы», рюкзаки как и положено, воды вот только не было совсем. А она, лань, стояла метрах в ста и смотрела на них. А потом р-раз – и исчезла. Как не было. Они пошли туда, где она стояла, а там ручей бежал. Холодный-холодный и быстрый-быстрый. Как счастье…

– Не говорит, – ответил Пастух Марине. – И вряд ли скажет. Разве что пытать…

– Это не наши методы! – всерьез возмутилась Марина.

– Не ваши, – согласился Пастух. – Да и какая вам разница, кто его нанял? Люди. Которым вы почему-то интересны…

– Какие люди? Я ж никого здесь не знаю.

– А они вас знают. – Он старался свинтить беседу или поменять тему. – Вы же у нас знаменитая, умная, обаятельная… – перечислял, как баюкал, а она и повелась, заулыбалась, слушала. Сказала все-таки:

– Болтун вы, Пастух, однако… А не пойти ли нам в вагон-ресторан? С этими бандитами даже не пообедали…

– И хорошо, что с ними не пообедали, – согласился Пастух. – Пошли.

– И Стрелка позовем. Ведь правильно?

– Не знаю, – сказал Пастух.

Он врал. Он знал, что это правильно – позвать Стрелка в ресторан, потому что враг рядом много менее опасен, чем враг поодаль. А Стрелок-то, не исключено, был не врагом, а просто дуболомом, на какого-то чужого дядю работающим. В принципе неплохо работающим. И Марину нашел. И с Пастухом повезло. А что морду ему Пастух набил – так это ж за дело. Пообижается и вернется, куда ему из вагона деться. Разве что и вправду – на насыпь и влет. Но это уж от Пастуха зависит…

А Стрелок сам пришел в вагон-ресторан.

Фингал потрясал. Под левым глазом, который превратился в щелку, имело законное место сине-багровое лоснящееся пятно.

– Что это с вами? – ужаснулась Марина, ладони к щекам прижала.

– Пастуха спросите, – сказал Стрелок. Ни зла в голосе, ни обиды. – Представляете, Марина, он мне подло врезал в глаз правой, а в ней – связка вагонных ключей, три штуки. И что мне теперь делать?

Вопрос был риторическим, но Марина так не считала.

– Девушка, девушка! – Она помахала рукой официантке. Та подошла. – Видите, у нас несчастье. Товарищ наш неловко упал и – вот… У вас же есть холодильник, да?.. Возьмите бутылочку водки русской, разбавьте ее водой наполовину и заморозьте кубиками, это недолго, а пока просто лед принесите, ладно?

– Сейчас сделаю, – сказала официантка, а Стрелок дополнил заказ:

– На лед полбутылки хватит. А оставшуюся водку – сразу сюда. Мухой! Пока «наружное» мерзнет, примем внутрь. И еще бутылочку закажем. Верно, коллеги?

Вел себя так, будто Пастух ему не фингал поставил, а медаль повесил. Ладно бы понял – за что! Но вряд ли. Затаился, толково играет роль рубахи-парня, ждет своего часа. Пусть ждет, Бог в помощь…

А за окнами вагона-ресторана пошел дождь. Точнее сказать – ливанул. Мощные струи дождя плюс скорость экспресса – и за стеклом ничего и видно не стало, как будто водопад с неба пролился, только струи, струи, а за ними – мрак и вихрь.

– Век вывихнул сустав, – сказала Марина что-то умное, что-то из классики. – Где мы, мальчики?

И тут в вагоне-ресторане погас свет. На несколько секунд. Никто и вякнуть не успел, как зажглась аварийная подсветка. Не парад света, конечно, но лицо соседа и то, что на столе расположено, – это видно.

– Как это могло быть? – спросил Стрелок. – Чему тут гаснуть? У них же генераторы везде…

– Похоже, что не везде, – сказал Пастух, – похоже, что генераторы гавкнули. Подсветка – явно от аккумуляторных батарей. Что могло случиться? Проводницу спросить надо. Или официантку…

Но официантка сама объявилась. Подошла с фонариком и бутылкой водки в одной руке и тарелкой ледышек в железной мисочке, вынутой из холодильника, – в другой.

– Что-то с генераторами, – сказала извиняющимся голосом. – Шеф с начальником поезда связался, говорит – скоро наладят… – Поставила бутылку и миску на стол. – Здесь просто лед. А водку я в формочку залила и поставила на холод. Минут через пять уже принесу, холодильник – зверь… Закусывать будете?

– Будем, – сказал Пастух. – После таких-то происшествий да не закусить – самих себя обидеть.