Текст книги "Василий Суриков. Душа художника"

А.И.Сурикову. Москва, Конец февраля 1895

Здравствуй, дорогой наш Сашенька!

Получил вчера твое скорбное письмо. Чего говорить, я хожу как в тумане. Слезы глаза застилают. Милая, дорогая наша матушка! Нет ее, нашей мамочки. Господи, не оставь нас! И помяни ее, господи, во царствии твоем! Она достигла царствия божия своей труженической жизнею. Милая наша! Я заберусь в угол, да и вою. Ничего, брат, мне не нужно теперь. Ко всему как-то равнодушен стал. По всей земле исходи – мамочки не встретишь. Недаром я ревел, как выехал из Красноярска. Сердце мое сразу почувствовало, что я ее больше не увижу… Скорбно, скорбно, милый братец мой Сашенька! Так бы и обнял тебя теперь и рыдал бы вместе с тобой, как теперь рыдаю. Я все ждал лета, чтоб тебя с мамой в Москве увидеть, и комнатку для мамы назначил… Я крепко жму руку Борисову и горячо благодарю всех, кто сколько-нибудь помог тебе, милый брат, в трудную минуту. Дуню благодари), Таню и Гоголевых, и всех твоих верных товарищей. Хорошо, что снял фотографию. Потом увижу, а теперь жутко мне. Не тоскуй, Саша, укрепись по возможности. Молись, как и я, о мамочке, голубушке нашей. Господь услышит молитву нашу, ибо у нас сокровище есть – вера. Как ты живешь теперь? Кто готовит тебе и кто около тебя: Письмо это пройдет 20 дней, а меня беспокоит, что с тобой за это время будет? Одно, Саша, не давай воли отчаянию. Это и грешно (по нашей христианской вере), да и не поможет. Это я по прежнему своему горю сужу. Летом мы, если господь велит, мы непременно увидимся. Я жду не дождусь этого времени. Напиши мне о себе, а я вскоре еще буду писать тебе.

Целую тебя, дорогой и милый брат мой Сашенька.

Твой В.Суриков

А.И.Сурикову. Москва, 3 апреля

Здравствуй, дорогой наш Сашенька!

Все мы думаем, как ты живешь теперь один? Я пришел к тому убеждению, что не лучше ли бы было, Саша, чтобы тебе рассеяться немного, приехать к нам? Это тебе было бы очень полезно и для здоровья. Могут ли тебе дать отпуск на 4 месяца? Кстати, ты бы посмотрел и моего «Ермака». Теперь выставка открылась в Москве, и картину, если не в Москве, то съездили бы в Питер посмотреть, так как я думаю, что она будет в Эрмитаже или покуда во дворце помещена. Право, Саша, если ты в силах сделать это путешествие, то приезжай. Я уж по горькому опыту знаю, что перемена некоторая необходима. Я знаю, что горько будет могилу мамы покидать, но ведь это будет на время. Панихиды будем здесь служить. На лето поживем где-нибудь вблизи Москвы. Очень бы мы хотели, чтобы ты, Саша, приехал. Ты же мне и говорил в прошлом году, что приедешь. Мы бы, если бог велит, на будущий год приехали бы в Красноярск. Напиши поскорее. Я получил от Академии звание академика. Это состоит в 7 классе и самая высшая награда в Академии. Это выше профессора теперь хорошо, что тогда его этого звания и не дали мне. На картину печать нападала из партийности в борьбе академистов и передвижников. Так что не картина виновата. Поклонись от меня всем. Ответь телеграммой что приедешь.

Любящий тебя брат В.Суриков

Василий Суриков с братом Александром и дочерью Еленой в Красноярске

А.И.Сурикову. Москва, 23 августа 1895

Дорогой Саша!

Получил твое письмо, где ты пишешь об ордене. Ты не волнуйся, а спокойно отнесись к этому. Это явление повседневно и везде, где есть служба военная или гражданская. О заслугах истинно служащих никому Деда нет, а отличия, в большинстве случаев, получают разные пройдохи: по кумовству или протекции. Это не ново и старо, как мир. И Суворова с большим удовольствием обходили в наградах, да уж под конец дела его гремели, что уж обойти его нельзя было. А историю с моей большой золотой медалью помнишь? Да я перенес, а под конец я же одолел. Во всяком случае, этого нельзя так оставить, и если поеду в Питер, должно быть, в сентябре, то я, по всей вероятности, найду случай переговорить об этом с кем следует. А до тех пор не говори. Мы остались на той же квартире. Поздно, все взяты были. Прикупили мебели и кровати переменили. Бог даст, если будем живы, увидимся на будущее лето. Тюфяк один оставили для тебя. Как-то ты живешь? Все та же ли прислуга? Мы о тебе каждый день говорим. Укрепляйся верою в господа и тем, что у тебя есть мы.

Напиши, а что Дьяченки остались или нет?

Любящий тебя брат В.Суриков

А.И.Сурикову. Москва, 24 октября 1895

Здравствуй, дорогой наш Саша!

Я давно тебе не писал, был в Питере на заседании Академии. Всё тащут меня профессором туда. Не знаю еще, как поступлю. Когда Оля кончит гимназию, тогда подумаю. Насчет твоего ордена мне говорили, что нужно обратиться к директору департамента, так если я поеду 30 октября еще на заседание, тогда, может быть, удастся сделать что-нибудь. Только никому, пожалуйста, не говори об этом, даже товарищам. Я задумал новую картину писать. Тебе скажу под строжайшим секретом: «Переход Суворова через Альпы». Должно выйти что-нибудь интересное. Это народный герой. Посылаю тебе образчик моего времяпрепровождения в свободные минуты г. Брат твой всегда будет одинаков, хоть ты его золотом обсыпь. Был 14 октября на могилке Лизы и подавал поминовение об мамочке и панихиду отслужил. Помянул и Софью Владимировну. Передай ее домашним мое сожаление об ней. Одевайся потеплее. Я рад, что у тебя старушка Андрея живет. Лучше-то ведь трудно найти. Товарищам твоим передай мой поклон. Тане тоже наш поклон посылаем. Теперь буду писать почаще, прости меня. Я знаю, как мы беспокоимся друг о друге, когда никаких сведений нет. Поклонись могилочке дорогой нашей мамочки…

Любящий тебя брат твой В.Суриков

Василий Суриков

А.И.Сурикову. Москва, 31 октября 1896

Здравствуй, дорогой наш Саша!

Прости, что долго не писал. Все переезды наши с квартиры на квартиру отчасти виной были. Сняли одну – сырая, принуждены были съехать. Теперь ничего, на самой бойкой улице – на Тверской. Совсем квартир нету в Москве. Я работал рисунки для одного издания «Царская охота». Картины большой еще не начинал, с духом собираюсь. Я очень беспокоюсь о твоем здоровье. Что, прошла ли инфлюэнца? Берегись ты, пожалуйста. Это лето, бог даст, непременно увидимся. Только бы дожить. Ты пишешь про Лоскутова. Он был у меня. Я про его способности не могу сказать ничего особенного. Ничем себя еще не заявил. Насчет денег, посланных председателем, я никаких сведений не имею. Он приходит ко мне, справляется о них. Я ему показал телеграмму председателя от 29 сентября на мое имя, а денег до сих пор не получал, хотя сегодня 30 октября. Справься, Саша, на чье имя посланы деньги Лоскутову, чтобы он не беспокоил своими справками о них. Получил твои карточки на коне. Ты таким молодцом сидишь на коне. Меня очень порадовало, будто тебя повидал. Верочку Дьяченко я встретил в Петербурге, она с кем-то ехала по улице. Она сказала, что поступает на курсы. Квартира у нас не сырая. Есть швейцар у двери и газовое освещение на лестнице. Плачу 60 рублей без дров. Вода проведена в краны. Лена ходит в гимназию, два шага или немного более, Оля поступила в школу музыки. А то учительницы домашние тянут без конца и толку мало. Крутовского не видел, он ко мне не заходил. Берегись, не простужайся. Мы все тебя об этом просим. За конем пусть работник ходит. Скоро ли увидимся? Об мамочке подал поминанья и о всех нам дорогих. Будем часто писать теперь. Целую тебя.

Твой брат В.Суриков

А.И.Сурикову. 19 января 1898

Здравствуй, дорогой наш Саша!

Письмо твое получил, также и телеграмму 1 января. Мы, слава богу, все здоровы. Пишу этюды для картины. Ты пишешь про фотографии с Ермака. Когда снимут в новом Музее Александра III в Петербурге, она теперь там, как и другие картины й3 дворцов, то я пошлю тебе, должно быть, в марте. Меня радует, что ты немного повеселее живешь. Ну, что же, казаки народ хороший. Нам родня по племени. Я тоже бываю иногда в театрах. На праздниках устроил я у одного художника вечер с двумя гитаристами, замечательными виртуозами. Собрали рублей 70 в вечер. Они народ бедный, гитаристы. И бывают иногда у меня поиграть. Ты, Саша, ничего подобного в жизни не слыхал на гитаре, наверно. Вот еще что, Саша, пошли 1 ф. чаю. У меня бывает один человек, который забыть не может твой чай, который ты когда-то послал мне. Если можно, то пошли и черемуху, если она осталась и… пропастинки! Самую малость. Набаловал ты меня. Да и девицы Еленушка и Олечка их грызут изрядно, не хуже меня. Пошлю скоро свою карточку и Еленушки с Олей тебе.

Будь здоров. Целую тебя, дорогой мой. Твой Вася.

А.И.Сурикову. Москва, 9 марта 1899

Здравствуй, дорогой наш Саша!

Бог благословил мой труд. Государь приобрел моего «Суворова» за 25 тысяч. Больше я не хотел назначить. Мы все, слава богу, здоровы. Я скоро пошлю тебе денег на решетку на мамочкину могилку. Узнай, сколько будет стоить железная решетка. Я та атаману сделаю потом хоть деревянную. Ставровский не зашел посмотреть картину. Должно быть, торопился. Государь был очень доволен картиною и ласково расспрашивал меня о работах моих. Картина будет тоже в Музее Александра III. Я сегодня только вернулся из Питера. Хочу отдохнуть, покуда еще нет на примете работы. Покуда ничего нет писать тебе. Будь здоров. Береги себя. Целую тебя.

Твой брат В.Суриков

А.И.Сурикову. Рим, 10 июня 1900

Здравствуй, дорогой наш Саша!

Пишу тебе, брат, из Вечного города. Здесь мы уже 10 дней, и много достопримечательностей видели. Сегодня были в соборе св. Петра и поклонились св. мощам его, а вчера мощам св. апостола Павла. В церкви св. Петра (это другая) мы видели цепи, в которых он был закован. Были в Колизее, где во времена римских цезарей проливалась кровь древних христиан. Вообще на каждом шагу все древности 1000‑летние. Завтра думаем осмотреть катакомбы. Собор св. Петра около 70 сажен высоты, так что люди в нем, как мухи. Колокольня Ивана Великого в Москве поместится в нем вся там, где пишут евангелистов в парусах. Вот разрез. Отсюда поедем во Флоренцию. Жара не особенно сильная, такая бывает и в Красноярске. Получил ли письмо из Неаполя?

Будь здоров, целую тебя.

Поклонись Гоголевым и знакомым.

Твой Вася

А.И.Сурикову. Москва, 12 июня 1901

Здравствуй, дорогой наш Саша!

Прости, что долго не отвечал тебе.

Начинаю порабатывать. Я бы сам и на почту отдал фотометр, который завтра пошлют на твое имя накладным платежом, как ты написал мне (конечно, платить ведь не ты будешь, а то я бы заплатил за него). Хочу порадовать тебя: на пасхе мне пожалован орден св. Владимира 4‑й степени за «Суворова» и «Ермака» (как мне передавали). Высочайший приказ (по министерству императорского двора) о награждении вышел на 3‑й день пасхи и мне уже прислали и орден. Кроме того, я на днях получил от французского правительства приглашение о том, что в Люксембургский музей в Париже желают приобрести что-нибудь из моих картин из русской истории и восхваляют мой патриотизм. Наконец-то помаленьку узнают, что я такое…

Я здоров, слава богу, и все мы. Поклонись Гоголеву и всем твоим товарищам.

Целую тебя. Твой Вася

П.В.Голяховскому. Москва, Декабрь 1903

Многоуважаемый редактор!

Я прочел в Вашем «Журнале для всех» статью обо мне. Я вообще не люблю писать, но тут заставляет меня необходимость исправить при жизни одну ошибку, которую я уже не раз замечал, когда заводили речь обо мне. Меня почему-то считают потомком ссыльных стрельцов. Хотя это и очень романтично, но правды нет. Я происхожу из казаков. Послужными списками моих предков, имеющимися у меня, я сведения о них довел до 1765 года. И потому лет 20 тому назад, когда где-то написали о моем стрелецком происхождении, я не мог этого опровергнуть. Но вот два года назад в «Журнале Министерства народного просвещения» появилась статья Оглоблина (май, 1901 г.) «Красноярский бунт 1695 г.». В ней я нашел, что казаки Илья и Петр Суриковы участвовали в бунте против воеводы, а Петр даже и раньше в таких же бунтах. От этого Петра мы и ведем свой род. Они были старожилы красноярские времени царя Алексея Михайловича и, как все казаки того времени, были донцы, зашедшие с Ермаком в Сибирь. Об этом, когда я был мальчиком, говорили мне дед, отец и дядя мои. Но тогда я, конечно, не обращал на это внимания. А стрельцы, уцелевшие от страшных казней 1699 года, были потом уже Петром I разосланы по разным местам Сибири и России. Предки мои со стороны моей матери – тоже казаки Торгошины, а Торгошин Василий также был в бунте 1695 года. Бабушка моя с отцовской стороны – казачка Черкасова. Как видите, со всех сторон я – природный казак. Итак, мое казачество более чем 200‑летнее. И только в конце 1860‑х годов Енисейский казачий полк был расформирован, и все мы были обращены в гражданское ведомство. Может быть, это никому неинтересно знать, но я пишу ради своего брата и родных, которых у меня много в Красноярске и которые с удивлением читали, что мы происходили от стрельцов. В будущем, если случится надобность, то пусть это письмо останется «памяткой».

Уважающий Вас В.Суриков

А.И.Сурикову. Москва, 5 января 1908

Здравствуй, дорогой наш Саша!

Получили твое письмо на праздниках. Ты пишешь, что получил мое письмо 9 октября, но я написал еще письмо в декабре или ноябре, ты должен был его получить. Олюша и Петя с детьми в Париже живут. Они уехали еще 19 ноября туда. Все они здоровы. Хорошо устроились. Пробудут там до осени. Напиши им. Мы здоровы. Особенно ничего не пишу. Вышел из передвижников, потому что не выгодно. Картина моя «Разин» дала им сбор, а мне пользы мало; кроме убытка, даже ничего нет. От профессорства в Академии отказался. Я люблю свободу. А нужды нет. Теперь в Москве тепло стало, а то морозы с ветром были. Заходил ко мне Александр Петрович Кузнецов. У Саввы Ивановича Мамонтова дочь замужняя (Самарина) умерла. Были с Леной на похоронах. Жаль, молодая была.

Ну, целую тебя, Сашок.

Твой Вася

О.В. и П.П. Кончаловским. Красноярск, 18 сентября 1900

Здравствуйте, Олечка, Петя, Наташа и Миша!

Получил я фотографию с плафона. Удивительно закончено. Есть интересные детали. Недаром говорил покойный Семирадский, что «полезно бывает иногда художнику и стену расписать». Это приучает и к смелости и к законченности произведения. А между тем это не декорация. Так и здесь. Вчера получил и Наташино письмо. Волочка у буквы У не в ту сторону, а в другую. Ну, да это поправится со временем. Хомут Мише привезем с собой. Решили не оставаться на зиму. Внизу очень душно, а наверху жаль гнать жильцов, живущих уже 7 лет, без особенной в том надобности. Если бы картину писать, то так, а то вдвоем слишком много помещения. Вот если бы всем нам с вами, то так. Как я уже писал, выедем 2 октября и 7‑го, бог даст, увидимся. Погода только что здесь начала поправляться, а все уж пожелтело. Чернышев много интересных домов понастроил в Красноярске, так что вид у него стал другой теперь. Мало деревянных домов осталось. Есть один автомобиль – по улицам.

Целую вас всех.

Папа

К.С.Станиславскому. Москва, 20 ноября 1909

Многоуважаемый Константин Сергеевич!

Видел я вчера «Анатэму». Постановка и исполнение выше всяких похвал. Нравственное значение трагедии огромное. Нашел я одну только ошибку. В Академии, когда я изучал ассирийское искусство, то во время плена вавилонского евреев я запомнил молитву их, в русском тексте так написанную: Сур мэшали, охалну боруха иемунай, Совэйну, взикарну кидвар Адонаи. Нужно имя бога произносить: Адонаи, а не Аденоид (аденоиды – это опухоли горловых желез). Будет звучно, верно и красиво произносить Адонаи. Адонаи. Не знаю, как Л.Андреев впал в эту ошибку.

Ну, до свидания. Спасибо.

Жму Вашу руку.

В.Суриков

Василий Суриков с внуками – Натальей и Михаилом

В.А.Никольскому. Москва, 28 декабря 1909

Многоуважаемый Виктор Александрович!

На письмо Ваше я отвечаю, что я не принял предложения Академий ехать на 3 года за границу, а вместо этого я взял заказ написать «Вселенские соборы» в храме Спасителя. И отлично сделал. Приехавши в Москву, попал в центр русской народной жизни, – я сразу стал на свой путь. Относительно «Разина» скажу, что я над той же картиной работаю, усиливаю тип Разина. Я ездил в Сибирь, на родину, и там нашел осуществление мечты о нем. Благодарю Вас за присылку Ваших работ, я только начал их читать. Нету пера – пишу кистью.

Ваш В.Суриков

В.А.Никольскому. Москва, 11 января 1910

Многоуважаемый Виктор Александрович!

Рисунок вышлю на днях, а относительно портрета, который я Вам послал, то он, может быть такой же, Фишером лучший послан, в отпечатке. Напишите ему. Были ли вы за границей, и если были, то когда? Меня смущает относительно заграницы картина «Из римского карнавала». – Я был три раза за границей и в одной из поездок написал картину «Из римского карнавала» в 1884 году. В каком году была выставлена картина «Христос исцеляет слепого» и где она теперь? – Она была выставлена, кажется, в 1890 или 1891 году. Она у меня. Когда появился на выставке «Переход Суворова через Альпы»? Справедливы ли уверения, что эта картина писана по заказу? – «Суворов» был выставлен в I899 году. Этот год совершенно случайно совпал со столетием пере, хода его через Альпы и никто мне этой картины не заказывал, да и «Ермака» тоже. Я никогда своих картин по заказу не писал, кроме храма Спасителя в Москве. Кто был вашим профессором в Академии? – Шамшин, Виллевальд, Чистяков, Бруни, Иордан, Вениг Нефф, а в Красноярской гимназии – учитель Николай Васильевич Гребнев. Он в юности моей горячо желал, чтобы я шел дальше и ехал в Академию. Слух обо мне дошел до известного Сибирского золотопромышленника П.И.Кузнецова, который и помог мне добраться до Академии.

Открытое письмо попечителю Третьяковской галереи. Москва, 17 сентября 1913

Так много говорят о преобразованиях в Третьяковской галерее, что, я думаю, и мне нелишне будет сказать несколько слов. Многие нападают на эти преобразования, но совершенно напрасно. Что картинам нужно? Свет! И вот этого, благодаря усилиям и трудам администрации галереи, вполне удалось достигнуть. Какая дивная огромная зала получилась с вещами Репина! Их только теперь можно и видеть в настоящем виде. Этюды Иванова к «Явлению Христа народу» стали особенно яркими и колоритными от света. Перовский «Никита Пустосвят» выиграл от перемещения в другую комнату. Вещи В.Маковского, картины Крамского тоже освещены в громадной зале. Но по эффекту лучше всех брюлловская зала. Она напоминает парижский Лувр. Ничто теперь не мешает смотреть. Перегородки убраны, многие картины старых русских мастеров, запрятанные под потолок и в углы, совершенно мне были неизвестны, и теперь для меня новость и доставляют наслаждение, поставленные на свет. Не сомневаюсь, что и остальные вещи также будут удачно размещены колоссальный труд еще не закончен. Покойному П.М.Третьякову просто некогда было заниматься систематическим размещением картин. Ему важно было одно: чтобы нужные для галереи картины не ушли мимо. И при жизни он не считал дела законченным. При этом он всегда шел навстречу желаниям художников. Мне случилось как-то говорить с ним о том, что картину мою «Боярыня Морозова» ниоткуда не видно хорошо. Тогда он сказал: «Нужно об этом подумать». И вот подумали. Расширили дверь комнаты, где помещена картина, и мне администрация галереи показала ее с такого расстояния и в таком свете, о которых я мечтал целых двадцать пять лет. И если по каким-либо непредвиденным обстоятельствам дверь опять заделают кирпичами, то об этом можно будет только пожалеть. Вообще до предполагаемой постройки новой Третьяковской картинной галереи все эти временные улучшения вполне целесообразны и необходимы.

В.Суриков

Александр Иванович Суриков
Воспоминания о брате

В первый раз брат Вася после поступления в Академию приезжал в Красноярск летом в 1873 году, но жил дома слишком мало, так как с Петром Ивановичем Кузнецовым ездил к нему на прииск. Возвратившись домой в конце августа, вскоре уехал обратно в Питер. Во все его короткое пребывание в Красноярске я с ним побывал раза два-три в саду (где он любовался китайской беседкой и ротондой, в последней он когда-то танцевал). Затем он приезжал в Красноярск в 1887 году, год солнечного затмения, женатым и с двумя маленькими дочерьми; тут мы всей семьей проводили время вместе, ездили в дер. Заледееву (Бугачеву), Торгашино и Базаиху, почти ежедневно бывали в саду, где тогда очень часто устраивались гулянья. Накануне солнечного затмения мы с Васей натягивали холст на подрамники для рисования. 7 августа утром Вася уехал один на гору к часовне, где устроился на склоне к западу от часовни, что было очень хорошо видно из нашего двора. Там он до начала солнечного затмения успел сделать наброски всего города и выделить большие здания; картина вышла страшная и сильная, ее приобрел Пассек. Не знаю почему, Г. Хотунцев в своем описании о затмении в «Памятной книжке Енисейской губернии на 1890 г.» не пожелал написать о брате и его участии по наблюдению солнечного затмения, тогда как брат был приглашен экспедицией на предварительное заседание о затмении. Хотунцев лишь вскользь упоминает об одном наблюдавшем художнике, который выразился о картине затмения: «Это нечто апостольское, апокалипсическое, это смерть, ультрафиолетовая смерть».

Василий Суриков.

Портрет брата Александра

Жена брата, Елизавета Августовна, была религиозная женщина, в праздничные дни она с детьми всегда ходила к обедне, а в будничные помогала маме на кухне стряпать, сама обшивала своих детей и даже сшила маме великолепное платье из привезенной из Москвы черной материи, в котором мама, по желанию ее, и была похоронена.

Жилось в то лето очень весело; в начале сентября брат с семьей уехал обратно в Москву.

1888 год, по случаю смерти Елизаветы Августовны, я ездил к Васе в Москву: брат сильно скучал по жене, но благодаря моему приезду он несколько развлекся, потому что ему пришлось показывать мне всю Москву с ее достопримечательностями. Ездили с ним в Питер, и, благодаря Васеньке, я осмотрел храмы, некоторые дворцы, музеи, зверинцы и т. п. Побывал в Москве в театрах: Малом на «Горе от ума», и Большом на [опере] «Жизнь за царя», и в цирке Саламонского. Везде было хорошо и интересно, но дома лучше, и я, соскучившись о маме и доме, стремился в Красноярск, куда выехал 31 августа.

Трудно было брату воспитывать своих двух дочерей, пришлось быть матерью, нянькой и отцом. Мы с мамой написали ему письмо, в котором я постарался обрисовать ему его обязанности и заботы по воспитанию дочерей и советовал ему приехать хотя на один год в Красноярск, где мама и возьмет на себя заботы по обшиванию и питанию девочек. Брат согласился: в противном случае ему приходилось впору бросать свое художество. В мае 1889 года Вася с девочками приехал в Красноярск. Девочек устроили в гимназию, где они учились хорошо. Таким образом, у Васи главная забота о детях отпала. Я в свою очередь занялся развлечением его и подал ему мысль написать картину «Городок» (это всем известная старинная игра). Мне сильно хотелось, чтобы он после смерти жены не бросал свое художество. Поехали мы с ним в с. Ладейское, где и наняли молодых ребят сделать снежный городок, с которого была им написана в последний день на масленице 1890 года картина «Взятие снежного города». За работой этой картины Вася уже менее стад скучать о жене; одним словом, до некоторой степени пришел в себя, стал бывать в гостях, и у нас бывали знакомые. С мамой всегда вспоминал о старинке… В общем жили не скучно…

Вася любил гитару, играл много по нотам, иногда к нему приходил Л.А. Чернышев с гитарой, и вот они с ним разыгрывали не мало вещей по нотам. Хотя Чернышев [был] и любитель гитары, но Вася, кажется, изводил его разучиванием чего-нибудь по нотам по целым вечерам, да и для меня не радость была, когда Чернышев оставлял свою гитару у нас. Тогда уж знай, вечером очередь моя вторить ему на гитаре, а отговорки, что я устаю по службе, мало действовали: хоть не надолго, но бери гитару в руки. Часто бывал Николай Иванович Любимов, любитель художества и гитары, и частенько Вася с ним обменивались знанием каких-нибудь вещей и друг у друга разучивали. К девочкам приходили подруги по гимназии: Жилины, Ростовых и др., брат играл на гитаре, а девочки танцевали или играли.

Почти ежедневно после обеда катались по городу, а большей частью за городом. В особенности он любил ездить на гору к часовне, любуясь городом и его окрестностями, по Енисейскому тракту по направлению к Сухому Бузиму, где в детстве он каждое лето проводил с отцом, и где они ходили на охоту. Хорошо Васе жилось в Бузиме, так что, когда мама привезла его в город учиться в уездное училище, видимо, он неохотно приехал в город, то он сделал так: пошел будто бы в училище, что было, по всей вероятности, в начале учебного года, но в действительности пошел по Енисейскому тракту в Сухой Бузим, должно быть надеясь, что мама его возьмет обратно в Бузим. В это время мама собралась ехать домой в Бузим и, видимо, что-то долго собиралась. Когда выехала за город, то на 9‑й версте от города в стороне от дороги увидела, что сын ее идет. Она пришла в ужас и говорит: «Стой, Внуков (работнику), – Вася, ты куда? «В ответ ни слова. «Ведь надо, Вася, учиться; папа рассердится, если я привезу тебя обратно, садись лучше, я тебя сама повезу в училище». Вася сел и ни слова не сказал маме. Подвезли бродягу, как он называл себя, к училищу, и он ушел туда. Мать подождала некоторое время, боясь, чтобы он опять не сбежал, потом поехала в Бузим, даже не заезжая к крестной Васи Ольге Матвеевне Дурандиной, – и побег брата остался в тайне как от отца, так и от Дурандиной. Потом он часто вспоминал об этой 9‑й версте; бывало, пообедаем и поедем прокатиться, спросишь: «Куда, Вася, поедешь? «– «Поедем на 9‑ю версту». Всегда приблизительно представлял место, где он мамой был схвачен и отвезен в училище. Любил ездить и к сопке, иногда заходил на нее и зарисовывал окрестности города. Выезжая в поле, Вася всегда почти говаривал: «Дышите, девочки, сильнее, здесь воздух – рубль фунт. Это не в Москве, что дышать нечем». Вот почему Вася с детьми всегда уезжал на лето из Москвы, да и для собирания этюдов для своих картин.

Василий Суриков. Утро стрелецкой казни

Отправляясь в загородную поездку, он всегда брал с собой альбом и краски; другой раз и скажешь ему, к чему это краски, ведь едем ненадолго? (ужасно надоедало ждать его, как мне, так и девочкам, пока он зарисует себе что-нибудь в альбом), но он всегда говорил нам одно:

«Ни один хороший охотник не пойдет в поле без ружья, так и художник – без красок и альбома».

Мамочку всегда по приезде заставлял надевать канифасное платье, старинный шарф и косынку, и непременно, чтобы одевалась так, как одевались в старину, все, бывало, повытаскивает у ней из ящика, покажи и расскажи, как носили и т. п. Страшно любил старину и ею, можно сказать, жил. Приезжая в Красноярск при маме и после ее смерти, всегда радовался, что хозяйство не ухудшается, а главное, что было встарь, то и теперь, говаривал: «Нам роскоши не надо, но нужно сохранить, пока мы живы, всю старину в доме, мы ее любим, ценим и дорожим, но нынешнее поколение стариной не дорожит и не понимает ее – одним словом, слишком мало ею дорожит, да ведь для них хоть трава не расти», – очень часто говаривал брат так.

В последние годы Вася приезжал частенько, одним словом, редкий год (летом) он не приезжал. Брату Васе сильно хотелось переехать на жительство в Красноярск, где я ему обещал купить лесу и всего материала для постройки галереи, как он мечтал, с верхним светом, большими окнами и печами, чтобы можно было работать в ней и зимой. Леонид Александрович Чернышев свои услуги предлагал и как архитектор, и как знающий устройство помещения для работ художника. Вася часто говаривал, что он бы стал работать в Сибири (дома) и только ездил бы повидаться с дочерьми и на выставки картин. Даже в последний свой приезд летом 1914 года он говорил об этом, и однажды, гуляя по нашему двору, мы с ним избрали место, где должна была быть построена галерея. Мешал флигель, но я ему сказал, что флигель жалеть нечего, как малодоходный, я его сломаю, а этот же лес уйдет на постройку этой галереи, на что Вася согласился и даже сказал, что в следующий приезд его план этот осуществим, но смерть его не дала осуществить, так как в 1916 году брат умер.