Текст книги "Птица-слава"

На берегу Невы

Пустынны берега реки Невы: леса, топи да непролазные чащи. И проехать трудно, и жить негде. А место важное – у моря.

Через несколько дней после взятия Ниеншанца Пётр забрал Меншикова, сел в лодку и поплыл к устью Невы.

При самом впадении Невы в море есть остров. Вылез Пётр из лодки, стал ходить по острову. Остров длинный, плоский, словно ладошка. Хохолками торчат хилые кусты, под ногами мох, сырость.

– Ну и место, государь! – проговорил Меншиков.

– Что – место? Место как место, – ответил Пётр. – Знатное место: море.

Пошли дальше. Вдруг Меншиков провалился по колени в болото. Рванул ноги, стал на четвереньки, пополз на сухое место. Поднялся весь в грязи, посмотрел на ноги – одного ботфорта нет. Остался в грязи ботфорт.

– Ай да Алексашка, ай да вид! – рассмеялся Пётр.

– Ну и места проклятущие! – с досадой проговорил Меншиков. – Государь, пошли назад. Нечего сии топи мерить.

– Зачем же назад, иди вперёд, Данилыч. Чай, хозяйничать сюда пришли, а не гостями, – ответил Пётр и зашагал к морю.

Меншиков нехотя поплёлся сзади.

– А вот смотри, – обратился Пётр к Меншикову. – Жизни, говоришь, никакой нет, а это тебе что, не жизнь?

Пётр подошёл к кочке, осторожно раздвинул кусты, и Меншиков увидел гнездо. В гнезде сидела птица. Она с удивлением смотрела на людей, не улетала.

– Ишь ты, – проговорил Меншиков, – смелая!

Птица вдруг взмахнула крылом, взлетела, стала носиться вокруг куста.

Наконец Пётр и Меншиков вышли к морю. Большое, мрачное, оно верблюжьими горбами катило свои волны, бросало о берег, било о гальку. Пётр стоял расправив плечи, дышал всей грудью. Морской ветер трепал полы кафтана, то поворачивая лицевой зелёной стороной, то внутренней – красной. Пётр смотрел вдаль.

Там, за сотни вёрст на запад, лежали иные страны, иные берега.

Меншиков сидел на камне, переобувался.

– Данилыч, – произнёс Пётр.

То ли Пётр произнёс тихо, то ли Меншиков сделал вид, что не слышит, только он не ответил.

– Данилыч! – вновь проговорил Пётр.

Меншиков насторожился.

– Здесь, у моря, – Пётр обвёл рукой, – здесь, у моря, – повторил он, – будем строить город.

У Меншикова ботфорт сам собой выпал из рук.

– Город? – переспросил он. – Тут, на сих болотах, город?!

– Да, – ответил Пётр и зашагал по берегу.

Меншиков продолжал сидеть на камне и смотрел удивлённым, восторженным взглядом на удаляющуюся фигуру Петра.

А по берегу носилась испуганная птица. Она то взмывала вверх, то падала вниз и оглашала своим криком нетронутые берега.

Город у моря

Для строительства нового города собрали к Неве со всей России мастеровой люд: плотников, столяров, каменщиков, нагнали простых мужиков.

Вместе со своим отцом, Силантием Дымовым, приехал в новый город и маленький Никита. Отвели Дымову место, как и другим рабочим, в сырой землянке. Поселился Никитка рядом с отцом, на одних нарах.

Утро. Четыре часа. Над городом палит пушка. Это сигнал. Встают рабочие, встаёт и Никиткин отец. Целый день копаются рабочие в грязи и болоте. Роют канавы, валят лес, таскают тяжёлые брёвна. Возвращаются домой затемно. Придут усталые, развесят около печки вонючие портянки, расставят дырявые сапоги и лапти, похлебают пустых щей и валятся на нары. Спят до утра словно убитые. А чуть свет – опять гремит пушка.

Весь день Никитка один. Всё интересно Никитке: и то, что народу много, и солдат тьма-тьмущая, и море рядом. Никогда не видал Никитка столько воды. Даже смотреть страшно. Бегал Никитка к пристани, на корабли дивился. Ходил по городу, смотрел, как в лесу вырубают просеки, а потом вдоль просек дома складывают.

Привыкли к Никитке рабочие. Посмотрят на него – дом, семью вспомнят. Полюбили Никитку. «Никитка, принеси воды», – просят. Никитка бежит. «Никитка, расскажи, как у солдата табак украл». Никитка рассказывает.

Жил Никитка до осени весело. Но пришла осень, грянули дожди. Заскучал Никитка. Сидит целые дни в землянке один.

В землянке вода по колени. Скучно Никитке. Вырубил тогда Силантий из бревна сыну игрушку – солдата с ружьём.

Повеселел Никитка.

– Встать! – подаёт команду.

Солдат стоит, глазом не моргнёт.

– Ложись! – кричит Никитка, а сам незаметно подталкивает солдата рукой.

Наиграется Никитка, начнёт воду вычёрпывать. Перетаскает воду на улицу, только передохнёт, а вода вновь набралась. Хоть плачь!

Вскоре в городе начался голод. Продуктов на осень не запасли, а дороги размокли. Пошли болезни. Стали вымирать люди, словно мухи.

Захворал и Никитка. Вернулся однажды отец с работы, а у мальчика жар. Мечется Никитка на нарах, пить просит.

Всю ночь Силантий не отходил от сына. Утром не пошёл на работу. А днём нагрянул в землянку офицер с солдатами.

– Порядку не знаешь?! – закричал офицер.

– Сынишка у меня тут. Хворый. Помирает сынишка, – стал оправдываться Силантий.

Но офицер не стал слушать. Дал команду, скрутили солдаты Силантию руки, погнали на работу. А когда вернулся, Никитка уже похолодел.

– Никитка, Никитка! – тормошит Силантий сына.

Лежит Никитка, не шелохнётся. Валяется рядом Никиткина игрушка – солдат с ружьём. Мёртв Никитка.

Гроба Никитке не делали. Похоронили, как всех, в общей могиле.

Недолго прожил после этого и Силантий. К морозам и Силантия свезли на кладбище.

Много тогда людей погибло. Много мужицких костей полегло в болотах и топях.

Город, который строил Никиткин отец, был назван Санкт-Петербургом. Через несколько лет этот город стал столицей Российского государства.

Снова поход

– Государь! – Меншиков осторожно потряс Петра за плечи. – Проснись.

Пётр приподнял голову и, не открывая глаз, перевернулся на другой бок.

– Государь, проснись, – вновь повторил Меншиков.

– Пошёл вон! – ругнулся Пётр и стал натягивать на голову одеяло.

– Проснись же, государь! – не отставал Меншиков. – У Нарвы неспокойно: к крепости идёт генерал Шлиппенба́х.

– Что?! – Пётр вскочил с кровати, схватил Меншикова за отвороты кафтана, притянул к себе. – Что? Шведы – к Нарве?!

– Да, государь.

Пётр отпустил Меншикова, зашагал по комнате из угла в угол.

Потом остановился, вонзив взгляд в Меншикова, сказал:

– Данилыч, час пробил. Пока Нарва у шведов – жить нам в страхе. Ступай, кличь генералов, снова быть битве.

На следующий день русские войска спешно выступили в поход. И вот опять дорога. Как тогда, четыре года назад. Идут войска, движутся пушки, длинной вереницей тянутся обозные телеги.

И вновь по дороге несётся царский возок. Догоняет Пётр русские полки, останавливает лошадей, кричит:

– Здоро́во, молодцы!

– Здравия желаем, бомбардир-капитан! – отвечают солдаты.

Идут солдаты стройными рядами. Тра-та-та, тра-та-та! – выбивают походную дробь барабаны, развеваются пёстрые полковые знамёна.

А высоко в небе светит солнце. Носятся в тёплом воздухе стрижи. Где-то впереди раздаётся солдатская песня. Слышна команда:

– Лева нога вперёд! Права нога вперёд! Шире шаг!

Стоит Пётр в возке. Снял шляпу. Развевает ветер Петровы кудри. Смотрит Пётр на войска, говорит Меншикову:

– Данилыч, смотри: российская армия идёт, наша, новая! Побьём шведа, а, Данилыч?

– Побьём, государь! Ей-ей, побьём! – отвечает Меншиков.

– То-то, – говорит Пётр. – Чай, на печи не лежали! – И весело, по-детски смеётся. Потом вдруг меняется в лице. – Но, но, – говорит Меншикову, – не хвастай! – Садится и начинает смотреть в небо, в безбрежную синь, в неохватную даль.

Войска идут к Нарве.

Машкарадный бой

Подошли русские к Нарве. Послали разведку. Оказывается, Шлиппенбах ещё далеко.

Остановились войска на правом берегу Наровы. Стали готовиться к штурму.

Однажды к Петру подошёл Меншиков.

– Государь, – обратился он, – разреши учинить машкарадный бой.

– Что? – переспросил Пётр.

– Машкарадный бой, говорю, – повторил Меншиков и зашептал царю что-то на ухо.

А на следующее утро к коменданту Нарвы генералу Горну прибежал корнет Попеншто́к.

– Генерал, генерал! – закричал Попеншток. – К Нарве идёт Шлиппенбах, русские готовятся к бою!

Схватил Горн подзорную трубу, бросился к крепостной стене, посмотрел: действительно, русские строятся. Носится по полю Меншиков, машет шпагой, куда-то показывает. Посмотрел Горн на запад – правильно, там, за лесом, поднимается пыль.

– О, слава тебе, святая Мария! – проговорил генерал. Потом повернулся к Попенштоку, сказал: – Жалую вас, господин корнет, званием капитана.

В это время вдалеке раздались два выстрела, потом ещё два и ещё. Это был шведский условный сигнал. Горн приказал ответить. С крепостной стены гаркнули пушки.

А вскоре из-за леса стройной колонной появились и сами шведы.

Заколыхались жёлтые и белые шведские знамёна, заняли всю ширь дороги синие мундиры шведских солдат. Развернулись шведы во фронт, выкатили вперёд пушки и открыли огонь. Русские стояли спиной к крепости, лицом к войскам Шлиппенбаха.

И Горн подумал: «А что, если ударить русским в тыл? Шлиппенбах – спереди, войска из крепости – сзади, зажать русских в тиски, разгромить, как тогда, четыре года назад, удержать шведскую славу».

Горн отдал приказ. Распахнулись крепостные ворота, выскочила конница, за ней побежали пешие отряды. Русские заметили вылазку, дрогнули, подались в сторону.

– Ура! – закричал Попеншток и побежал вниз с крепостной стены.

Он вскочил на лошадь и вылетел пулей из крепости. Хотел Попеншток и тут оказаться первым. Горн видел, как его белая лошадь, вздымая пыль, галопом мчалась по полю. Попеншток подскакал к русским, рубанул налево, направо, повернул коня и помчался к войскам Шлиппенбаха. Вот он подлетел к шведам, соскочил с коня и бросился обнимать какого-то офицера.

– Молодец! – шептал Горн. – Молодец Попеншток! – И восторженно смотрел на корнета.

Но что такое? Потеряв шляпу, Попеншток несётся назад. Вслед ему раздаются выстрелы. Шведы стреляют в шведов! Схватил Горн трясущимися руками подзорную трубу, стал искать Шлиппенбаха. Вот и он на коне, в окружении шведских знамён. Но – о святая Мария! – Горн смотрит и не верит своим глазам: на коне в костюме шведского генерала сидит царь Пётр. А те, кого Горн принимал за солдат Шлиппенбаха, схватив ружья наперевес, дружно бегут к открытым воротам крепости.

– О Боже, о Боже! – закричал Горн. – Ворота, скорее закрыть ворота!

Генерал побежал вниз. У самых ворот он столкнулся с Попенштоком. Подскочил Горн к Попенштоку, осадил его белую лошадь, сдёрнул седока на землю.

– Вы, вы!.. – кричал, задыхаясь, Горн. – Вы, Попеншток, мальчишка! О Боже, о Боже! Это всё вы! Ну, где же ваш Шлиппенбах?! Рядовым, в карцер, под суд! О святая Мария! О святая Мария!

Около трети нарвского гарнизона полегло в машкарадном бою.

По случаю удачной выдумки в русском лагере шло веселье. Меншиков ходил важный, приговаривал:

– Бивали мы этих шведов запросто. Что нам шведы!

– Умолкни! – крикнул Пётр. – Хоть ты и герой, да похвальбе знай меру! Тьфу, тошно слушать!

Бабат Барабыка

Баба́т Барабы́ка был барабанщиком в бомбардирской роте. На всю армию не было второго такого умелого барабанщика. Выбивал Барабыка и маршевую дробь, и все сигналы воинские знал исправно.

А ещё Барабыка был известен тем, что разговаривал с самим генералом Горном.

Было это так.

Тридцатого июля, в воскресенье, русские начали обстрел Нар-вы. Стреляли по бастионам Виктория и Гонор. Отсюда, пробив в стене брешь, хотели штурмовать город. Семь дней не отходили от пушек бомбардиры. Не отходил и Барабыка. Отложив в сторону барабан, подтаскивал ядра, засыпал в пушки порох. На восьмой день бастион Гонор осел. Земляная насыпь вокруг него обвалилась в ров.

– Ну, – заговорили солдаты, – теперь готовься к штурму.

В это самое время Барабыку вызвали к царю. Посмотрел Пётр на раскосые глаза Бабата.

– Татарин? – спросил.

– Калмык, – ответил Барабыка.

– Ишь ты! – усмехнулся Пётр. – А тоже солдат.

– Барабанщик я, – ответил Барабыка.

– Вот ты мне и надобен, – сказал Пётр. – Пойдёшь к крепости, передашь письмо нарвскому коменданту. Да смотри иди осторожно, – напутствовал Пётр. – Бей в барабан шибче, говори, что ты есть российский парламентёр.

Пошёл Барабыка, бьёт в барабан что есть силы. Заметили шведы солдата, перестали стрелять.

– Кто такой? – закричали, когда Барабыка подошёл к крепости.

– Я есть парламентёр российской армии, – отвечает Барабыка.

Скрипнули железные засовы тяжёлых крепостных ворот, одна из створок их медленно приоткрылась. Барабыка вошёл в крепость. Повели Барабыку кривыми маленькими улочками нового города мимо разбитых и горящих домов к Нарвскому замку. Перед замком – глубокий ров. Через ров – мост. Мост поднят.

– Кто такой? – закричали с той стороны часовые.

– Я есть парламентёр российской армии, – вновь повторил Барабыка.

Громыхнули тяжёлые цепи, мост опустился. Барабыка вошёл в замок. Повели его по узким коридорам и крутым лестницам. Наконец вошли в большой зал. В глубине увидел Барабыка высокого, худого старика. «Генерал Горн», – узнал Барабыка.

Взял Горн письмо, стал читать. «Сам Господь Бог разрушил Гонор, – писал Пётр, – путь к приступу открыт…» Пётр предлагал Горну сдать крепость и кончить кровопролитие.

Прочёл Горн письмо, уставился на Бабата.

– Иди к царю Петру, – сказал, – передай: шведы не сдаются.

– Никак нет, – отвечает Барабыка.

– Иди к царю Петру, – повторил Горн, – скажи: нет такого правила, чтобы шведы сдавались.

– Как так – нет? – возражает Барабыка. – Есть. И при Орешке сдавались, и при Ниеншанце сдавались. Выходит, есть такое правило. А Нарва чем лучше? И при Нарве сдадутся.

– Что?! – закричал Горн.

Налились кровью генеральские глаза. Схватил Горн шпагу, бросился к русскому солдату.

– Вон! – закричал. – Вон!.. О святая Мария!

Так и ушёл Барабыка ни с чем.

Доложил Барабыка царю всё, как было.

– Ишь ты! – сказал Пётр. – Так и сказал: «Шведы не сдаются»?

– Так точно, бомбардир-капитан!

– А может, и прав генерал Горн? – спрашивает Пётр.

– Как так – прав? – возражает Барабыка. – Я же ему говорю: «При Орешке сдались – раз, при Ниеншанце сдались – два и при Нарве, выходит, сдаться должны». Как же так, Бог троицу любит.

– Молодец! – говорит Пётр. – Мыслишь, как пристало российскому солдату.

– Никак нет, государь, – говорит Барабыка.

– Что – никак нет? – не понимает Пётр.

– Какой же я солдат? Барабанщик я.

– Ну и что, барабанщик – не солдат, что ли? – удивился Пётр.

– Нет, бомбардир-капитан, – отвечает Бабат, – какой же он солдат, раз ружья́ не имеет.

– Ишь ты! – вновь усмехнулся Пётр. – Ружья́, говоришь, не имеешь? Ладно, иди к ротному командиру, скажи: государь приказал ружьё выдать. А про шведов это ты правду сказал: и при Нарве сдадутся.

Штурм

На следующий день русские начали штурм Нарвы. Шли на приступ тремя большими колоннами.

Солдаты тащили лестницы и багры, оставив для облегчения в лагере походные ранцы.

На штурм нарвской стены шёл и Бабат Барабыка.

Шведы открыли огонь. Стреляли пушки из крепости и через Нарову, с высоких ивангородских стен. Ловко, страшно бились шведские солдаты. Там, где у высокой стены бастиона Гонор русские установили штурмовые лестницы, летели на головы атакующих камни, янтарными брызгами рассыпалась горящая смола.

По крепости на взмыленном коне носился генерал Горн.

– Шведы, шведы, – кричал он, – не посрамим шведской славы! Вперёд, шведы!

Приступ русских был неудачный. Добираясь почти до самого верха стены, солдаты не могли закрепиться. Штурмующие отхлынули. Отбежал со всеми и Барабыка. Установилась тишина. Никто не решался первым повторить атаку. И вдруг недолгую тишину нарушил барабанный бой. Это в свой барабан ударил Барабыка. Медленно, в такт барабанной дроби, он стал подходить к крепостной стене, стал подниматься по лестнице. Шведы опешили. Они смотрели на смельчака, боясь стрелять. А Барабыка продолжал бить в барабан, продолжал подниматься по лестнице.

И вдруг всё зашевелилось, задвигалось. Русские снова бросились на штурм. Снова раздались выстрелы, полетели камни, полилась смола.

Барабыка вскочил на крепостную стену. Кругом свистели пули. С Бабата сбило шляпу, от горящей смолы затлел кафтан. А он стоял на самом верху и бил в барабан.

Тра-та-та! Тра-та-та!

А оттуда, с той стороны стены, нёсся зычный голос генерала Горна:

– Шведы, за Господа Бога и короля вперёд!

Однако поздно. Русские овладели крепостной стеной. Вот их всё больше и больше.

А наверху по-прежнему стоит Барабыка и что есть силы бьёт в барабан. Потом забрасывает барабан за спину, суёт палочки за пояс, хватает ружьё и, задрав полы горящего кафтана, прыгает вниз.

Русские врываются в Нарву.

А внизу гремит голос Горна:

– Шведы, шведы, позор вам, шведы!

За славу российскую

Бой кончился. Пётр и Меншиков верхом на конях выехали из крепости. Следом, чуть поодаль, группой ехали русские генералы. Ссутулив плечи, Пётр грузно сидел в седле и устало смотрел на рыжую холку своей лошади. Меншиков, привстав на стременах, то и дело поворачивал голову из стороны в сторону и приветственно махал шляпой встречным солдатам и офицерам.

Ехали молча.

– Государь, – вдруг проговорил Меншиков, – Пётр Алексеевич, гляди, – и показал рукой на берег Наровы.

Пётр посмотрел. На берегу реки, задрав кверху ствол, стояла пушка. Около пушки, обступив её со всех сторон, толпились солдаты. Взобравшись на лафет с ковшом в руке, стоял сержант. Он опускал ковш в ствол пушки, что-то зачерпывал им и раздавал солдатам.

– Государь, – проговорил Меншиков, – смотри, никак, пьют. Ну и придумали! Смотри, государь: в ствол пушки вино налили! Ай да бомбардиры! Орлы! Герои!

Пётр улыбнулся. Остановил коня. Стали слышны солдатские голоса.

– За что пить будем? – спрашивает сержант и выжидающе смотрит на солдат.

– За царя Петра! – несётся ответ.

– За Нарву!

– За славный город Санкт-Петербург!

Пётр и Меншиков поехали дальше, а вслед им неслось:

– За артиллерию!

– За товарищев, животы свои положивших!

– Данилыч, – проговорил Пётр, – поехали к морю.

Через час Пётр стоял у самой воды. Волны лизали подошвы больших Петровых ботфортов. Царь скрестил руки и смотрел вдаль. Меншиков стоял чуть поодаль.

– Данилыч, – позвал Пётр Меншикова, – а помнишь наш разговор тогда, в Новгороде?

– Помню.

– А Нарву?

– Помню.

– То-то. Выходит, не зря сюда мы хаживали, проливали кровь и пот русский.

– Не зря, государь.

– И колокола, выходит, не зря снимали. И заводы строили. И школы…

– Верно, верно, – поддакивает Меншиков.

– Данилыч, так и нам теперь не грех выпить? Не грех, Данилыч?!

– Правильно, государь.

– Так за что пить будем?

– За государя Петра Алексеича!.. – выпалил Меншиков.

– Дурак! – оборвал Пётр. – За море пить надобно, за славу российскую.

Всюду известны. Рассказы о генералиссимусе Суворове и русских солдатах

Великий русский полководец Александр Васильевич Суворов с детства мечтал стать военным. Однако он был слабым и болезненным мальчиком. «Ну где же тебе быть военным! – смеялся над ним отец. – Ты и ружья не поднимешь!» Слова отца огорчали Суворова. Он решил закаляться.

Наступят, бывало, зимние холода, все оденутся в тёплые шубы или вовсе не выходят из дому, а маленький Суворов накинет лёгкую куртку и целый день проводит на улице. Наступит весна. Только вскроются реки, ещё никто и не думает купаться, а Суворов – бух в студёную воду. Его не страшили теперь ни жара, ни холод. Мальчик много ходил, хорошо научился ездить верхом. Суворов добился своего. Он окреп и вскоре поступил на военную службу.

Семьдесят лет прожил Суворов. Более пятидесяти из них он провёл в армии. Начал службу простым солдатом. Закончил её фельдмаршалом и генералиссимусом.

Тридцать пять больших боёв и сражений провёл Суворов. В каждом из них он был победителем.

О славных победах великого полководца и героизме русских солдат вы и узнаете из этих рассказов.

Глава первая. Всюду известны

Пакет

За непослушание императору Суворов был отстранён от армии. Жил фельдмаршал в селе Конча́нском. В «бабки» играл с мальчишками, помогал звонарю бить в церковные колокола.

В святые праздники пел на клиросе.

А между тем русская армия тронулась в новый поход. И не было на Руси второго Суворова. Тут-то и вспомнили о фельдмаршале.

Прибыл к Суворову на тройке молодой офицер, привёз фельдмаршалу пакет за пятью печатями от самого государя императора Павла Первого. Глянул Суворов на пакет, прочитал: «Графу Александру Суворову в собственные руки».

Покрутил фельдмаршал пакет в руках, вернул офицеру.

– Не мне, – говорит. – Не мне.

– Как – не вам? – поразился посыльный. – Вам. Велено вам в собственные руки.

– Не мне. Не мне, – повторил Суворов. – Не задерживай. Мне с ребятами в лес по грибы-ягоды надо идти.

И пошёл.

Смотрит офицер на пакет – всё как полагается: и «графу», и «Александру Суворову».

– Александр Васильевич! – закричал. – Ваше сиятельство!

– Ну что? – остановился Суворов.

– Пакет…

– Сказано – не мне, – произнёс Суворов. – Не мне. Видать, другому Суворову.

Так и уехал ни с чем посыльный.

Прошло несколько дней, и снова в Кончанское прибыл на тройке молодой офицер. Снова привёз из Петербурга от государя императора пакет за пятью печатями.

Глянул Суворов на пакет, прочитал: «Фельдмаршалу российскому Александру Суворову».

– Вот теперь мне, – произнёс Суворов и распечатал пакет.