Текст книги "Кольцо «Принцессы»"

Его не обнаружили – понятно; почему над границами чист эфир?

Что, если прибор соврал и он после боевого разворота летел строго на север? Ну бывает же заскок не только у приборов? И теперь, судя по времени и расстоянию, находится на территории Восточной Сибири, в междуречье Витима и Лены? Там подобный горный кряж, покрытый лесом…

Все валить на эту юную барышню тоже неправильно, надо проанализировать все варианты…

Тыква! Эта желтая тыква, которая увязалась за ним чуть ли не с территории Забайкалья! Она же пристала после заправки в Алтупе, и когда он оторвался от нее и ушел на семь тысяч, – тогда заметил сумасшествие приборов. Могла, стерва!

Тогда придется поверить в инопланетян, лечь в Белые Столбы, где однажды ему приходилось бывать и усиленно лечиться. По сути, повторить судьбу товарища Жукова, с которым опять свела судьба, на сей раз в Забайкалье. Года два назад у Олега произошла личная драма – ушла жена, вернее, выгнала его из дома в общежитие, поскольку он закрутил роман с шестнадцатилетней дочкой полковника Харина из штаба округа. Седины в бороде у него еще даже не намечалось, а бес в ребро толкнул так, что кадет голову потерял. Встретились они где-то на офицерском балу, которые устраивались в ГДО, на эдаком пире во время чумы: топлива нет, пилоты летать разучились, но зато их учили вальсировать, галантно обращаться с дамами и вообще овладевать хорошими манерами. Жена у товарища Жукова после восьми лет неудач наконец-то забеременела и лежала на сохранении в госпитале, а этот вольноотпущенный дурак протанцевал весь вечер с полковничьей дочкой, которая изображала из себя Наташу Ростову, засветился перед всеми гарнизонными дамами и влюбился как мальчишка. Слухи и сплетни об этом романе до сих пор еще были свежи и актуальны, и прежде Шабанов легенд наслушался, а потом уже встретился с однокашником. Дело в том, что полковничьей дочке какой-то женатый капитанишка был вовсе не нужен и она по всем законам жанра любила сына командующего округом, говорят, балбеса невиданного, который ничего, кроме как травки покурить да на мотоцикле погонять, не знал.

И вот от этой несчастной, неразделенной любви товарищу Жукову начали чудиться НЛО при каждом полете. И когда однажды от отчаяния он принял самостоятельное решение атаковать цель, его списали на землю и он теперь сидел на КП выпускающим, да и там на волоске висел, ибо каждые полгода проходил реабилитацию на предмет психического здоровья.

Никаких иных цивилизаций во Вселенной не существует – в этом Шабанов был абсолютно уверен. Есть только планета Земля. И люди на ней.

И все исходит от людей, как говорила бабушка Шабаниха…

А внутренний разбор полетов вертелся в голове сам собой. Он раскрыл планшет, нашел район хребта Нанылань в Тибетском нагорье и плюнул: ландшафт и там мало чем отличается, и расстояние от Пикулина примерно одинаковое. Вон на деревьях висят какие-то бороды, вроде лозы дикого винограда – какая к черту тут Сибирь?..

Можно логически установить, кто соврал – компас или космос, и при этом не быть точно уверенным, где находишься, потому что всегда будет погрешность и бортовых приборов, и космического «круиз-контроля», поскольку созданы они одними мозгами и из одного теста.

Последнее, что Шабанов сделал на месте приземления, – включил на прием «комарика», послушать, на каких языках говорят небеса. На табло сканера цифры частот летели с огромной скоростью и даже не замедлялись, чтобы сказать о приближении далеко работающей станции – такое ощущение, что эфир чист и первороден, как в Средние века.

Несколько минут он насиловал нежную электронику чувствительной радиостанции, светил ей в бессовестные глаза, не жалея батарей фонаря, пока не убедился, что это так же бесполезно, как дедуктивным путем установить свое местонахождение. Полное радиомолчание в регионе могло означать его абсолютную пустынность или начало операции по его поимке: охотники за рукой «принцессы» сидели в полной боевой готовности со сканерами и пеленгаторами в ожидании, когда Шабанов от отчаяния подаст сигнал SOS…

Он засунул «принцессу» в мешок, пустые банки и прочий мусор сложил под дерево на камень, будто на жертвенник, сверху установил гермошлем и кровью – из уха все еще капало – написал на стекле три русских буквы, хотя слово это вполне сошло бы за китайское. Затем подогнал лямки по своим плечам, открыл и всунул в специальный карманчик «малямбы» табакерку, чтоб посыпать следы, если пустят собак, и, сориентировавшись по компасу, все-таки взял направление на север – поддался решающему и простому природному факту: уже тепло, трава пробивается, а ни одного комара не прозвенело. В Сибири в это время дышать нечем… Жизнь не то чтобы становилась завлекательной и интересной, просто к ней прибавился острый, неизведанный привкус, по качествам своим не уступающий особенностям кавказской кухни. Появился некий еще не оформившийся азарт и предощущение удовольствия, как перед взлетом. Шабанову начинало нравиться его положение: по крайней мере, ничего подобного не испытывал во взрослой жизни, не терялся в пространстве так, чтобы концов не осталось. Вообще-то произошло то, чего он давно и интуитивно хотел: пусть не надолго, но вырвался из привычного и постылого круга жизни. Конечно, через день-два его следы обнаружат, где бы он ни упал, через неделю догонят – потому что на густо, по-китайски заселенной земле долго не побегаешь – и вернут назад.

Он привык к скоростному перемещению над планетой, и она давно уже казалась маленькой, куда ни глянь, особенно ночью, везде огни. Зарева от огней! Думал, в Сибири сохранились заповедные, первозданные уголки – куда там. И здесь светится земля, если не от человеческого жилья, то от факелов над нефтеносными районами, где сжигают попутный газ…

Было еще темно в хвойном лесу, однако высветленное еще не восставшим солнцем небо переливалось акварельными тонами множества красок, от синего на западе и до алого на востоке, утих ночной ветерок, все застыло, замерло, умолкли невидимые птицы, и от этой настороженной, тревожной тишины, полной неподвижности и всеобщего чувства ожидания, Шабанов тоже замер и стал лишь смотреть и слушать.

И вот пространство впереди слегка высветлилось, приоткрылось, и проступила высокая, лесистая гора – должно быть, господствующая высота в округе – со смутными очертаниями огромного строения на вершине, что-то вроде Московского университета, если смотреть на него со стороны Москвы-реки, но со срезанным вполовину шпилем.

Видение длилось несколько секунд, после чего ему почудился крик петуха и внезапный ветер, ударивший по земле вместе с лучами солнца, натянул из распадка белесый туман и превратил гору в усеченную пирамиду. Шабанов разочарованно остановился: неужели так быстро все закончилось?..

Спустя минуту ветер достал и его, опахнул туманной сыростью, принес запах сгоревшего воска, и, когда унесся ввысь, вершина горы вновь обнажилась, сейчас более откровенно. Огромное, величественное здание стало не призраком: скорее всего это был старый ламаистский монастырь, ибо столько архитектурных излишеств и такой гигантизм присущ древним, наивным и чистым людям, напрочь лишенным суконного современного практицизма.

Значит, катапультировался все-таки в предгорьях Тибета. Но когда же перемахнул большую Гуйсан? И почему хватило топлива?

Нет, топлива как раз и не хватило, потому и навернулся…

Мысленный разбор полетов на том и закончился, поскольку Шабанову внезапно пришло в голову, что монастырь пуст, давно заброшен и даже с расстояния в два километра видны обломившиеся и вовсе упавшие колонны, обрушенные карнизы и деревья, растущие на кровле. Монастырь стоял высоко, много ближе к небу, и рассвет достал его раньше, чем землю.

И еще одна деталь бросилась в глаза: храм есть, а дороги к нему нет. Даже тропинки…

Забраться на высшую точку местности и осмотреться с высоты птичьего полета – это уже кое-что. Тем более древний монастырь должен быть на карте…

Двигаясь смелее, Шабанов погрузился во мрак распадка, перескочил бурную речку и тут же пошел на подъем. Он был хорошим бегуном, почти профессионалом, ибо при склонности к полноте такая разминка давала шанс не накапливать лишнего веса, столь вредного для пилота. Чем меньше было топлива, а значит и полетов, тем больше и больше накапливался жирок, в прямой арифметической прогрессии. Негде было сжигать его, и потому Герман устраивал для себя разгрузочные дни – с точки зрения медицины, издевался над организмом, когда зимой совершал суточный забег с препятствиями. Первых сорок верст бежал по снегу без лыж, в одной тельняшке и в солдатском противогазе, распугивая отдыхающих в Подмосковье лыжников, потом искал полынью на речке, купался прямо в одежде и говорил себе: «Ну а теперь выживай, Шабанов!»

На обратном пути тельняшка и брюки успевали высохнуть. Если же этого не случалось и вместо тепла из организма выделялся пот, забег повторял через несколько дней. А иначе бы давно уже не влезал в кабину и ручка бы упиралась в живот…

То же самое устраивал в отпуске, когда гостил у родителей и отец, глядя на него, говорил:

– Дурак, ты б лучше женился, семью завел, чем эдак-то мучить себя. В семейной жизни сала не нарастет, особенно в нынешней.

– Батя, это для меня слишком сильное средство! – хохотал он. – Это уж на самый крайний случай, когда пробежка не поможет.

У него выработалась не менее профессиональная привычка во время кросса не смотреть вперед, а себе под ноги, дабы сосредоточиться на процессе и не думать о расстоянии. Поэтому на высоту примерно трехсот метров Герман поднялся ритмичным бегом и на одном дыхании. И лишь оказавшись на уступе заранее намеченной цели, вскинул голову вверх.

Вздымающееся солнце и ветер целиком изменили зрительную картинку, и, к своему разочарованию, он увидел, что это вовсе не гора, а уходящий в бесконечность хребет, на вершине которого стоит не древний буддистский храм, а знаменитая Китайская стена. Это величайшее крепостное сооружение венчало хребет, в точности повторяя его контуры, и как на этикетке, приклеенной к банке со свиной тушенкой, тянулось куда-то с запада на восток.

Монастырь Шабанову нравился больше, чем стена, хотя последняя давала возможность географической привязки, поскольку была на карте. С предгорий таинственного Тибета он вмиг переместился на север Китая, и, кажется, все становилось на свои места, но в душе запеклась обида, как было однажды в детстве, когда старшая сестра сказала, что возле школы с неба упало облако, мол, беги скорее, пока пацаны не растащили. Он помчался к школе босым по снегу, потому как некогда было искать валенки, оббежал все вокруг и ничего не нашел. Все облака оказались на месте, то есть в небе. Шабанов шел обратно и ревел всю дорогу. Душа еще была новенькая, неразношенная и не вмещала много горечи, чуть что, так и слезы уже через край… Сестра потом прыгала от радости и дразнила: «Обманули дурака на четыре кулака! А на пятый кулак наш Германка дурак!»

И сейчас было хоть плачь! Неведомое, не обжитое пространство вернулось на землю и оказалось самым плотным по населению на один квадратный километр.

Недолго пожил в вольном полете…

В тот момент ему не хотелось даже думать, как и почему он здесь очутился, не хватало моральных сил доставать карту, делать привязку и разгадывать ребус, отчего и когда сбился с курса. Начертанный ему маршрут движения нигде и близко не проходил от Великой Китайской стены…

Кровь из уха больше не текла, похоже, запеклась внутри и от нагрузки теперь стучала с металлическим шорохом. Он прикрыл его ладонью и прислушался одним ухом – где-то за хребтом летел вертолет. Если его подняли в такую рань, значит, уже начались поиски. Многочисленный братский народ, сумевший выстроить такую стену от супостата, одного пилота с «принцессой» как-нибудь уж изловит. Китайцам тоже обидно, почему это северный брат продает сверхсекретное изделие в Индию, когда им оно нужнее и они могли бы его купить с таким же успехом. Ну, раз не продали – попробуют сами достать, бесплатно…

То ли из-за шума в ухе, то ли из-за акустики гор, звук вертолета показался ему странным, жужжащим, без характерных хлопков несущих лопастей. Может, какую-нибудь авиетку подняли для разведки?..

«Табакерка» в карманчике «малямбы» давно высыпалась, да и от места приземления он убежал на верных пятнадцать километров: в горах все кажется близко, а пойдешь ногами мерить – конца и края нет. Вообще-то, при всем раскладе следовало бы избежать братских объятий китайского народа. Из принципа, из соображений самолюбия, а не по инструкции нижнего соседа Заховая. В любом случае в живом виде «принцессу» они не получат, если только воронку от нее найдут, и, догадываясь об этом – они же древние и мудрые! – выслеживать и хватать его грубо не станут. Наверняка попробуют войти в мягкий, неназойливый контакт, и не собак спустят по следу – скорее всего приготовят ловушку, куда он сам придет.

Шабанов так и не увидел жужжащего летательного аппарата, проследил лишь за угасающим звуком и сказал вслух:

– Вот балалайку вам!

И побежал в гору, к стене, которая тут же и скрылась из виду, как только он одолел плечо уступа. Вторая мысль, вдруг согревшая сердце, пришла внезапно: коль он очутился на севере Китая, то тут должны быть тигры! Конечно, не дурно было бы долететь до Индии, и там обрадованные «принцессой» верные союзники не отказали бы устроить сафари на слонах где-нибудь в штате Бенгалия. Ну, пусть не сафари, пусть подарили бы шкуру или, на худой случай, продали подешевле.

Впрочем, особенно обольщаться не стоило бы. А то, как вьетнамские или филиппинские братья, накормят в солдатской столовой, пожмут руку и посадят в рейсовый самолет. Кто он для них? Просто пилот-перегонщик, наездник, экспедитор, доставивший товар. Вот маркитантам из Росвооружения они бы не только сафари устроили…

Так что надо самому открывать сезон охоты на тигров, пока есть возможность. В Индию теперь вряд ли когда попадешь, после такой неудачи хоть бы на землю не списали, как товарища Жукова. Действительно, хорошо бы добыть тигра! Ни одна современная кавказская девушка не может постелить полосатую шкуру на брачное ложе, а Магуль бы постелила.

И тотчас все бы в ее жизни изменилось, да и в мире тоже!

Воспоминание об этом вернуло Шабанова в Пикулино, точнее, в позавчерашний день. Тогда он после драки в парке прибежал домой, умылся, переоделся и, пока горело сердце, невзирая на разбитое лицо, побежал искать Заховая. Никакой другой «начальник» не мог бы подговорить и толкнуть братьев-абхазов на такое подлое дело. Только он, мастер тайных операций и провокаций, способен действовать подобным гнусным образом, недостойным офицерской чести, в каком бы состоянии армия ни находилась.

В штабе его не оказалось, на КП тоже, однако дежурный выдал секрет – особист взял машину метеоразведки и улетел на рыбалку с начальником аэродромной службы. И указал примерное место. Шабанов не мог взять служебного вертолета, нанял машину и помчался за сто сорок верст. На берегу реки стояла «восьмерка», горел костер, и сама рыбалка была в разгаре. Разве что Заховая там не оказалось, и о нем никто ничего не слышал. Шабанову налили стакан, подставили банку со шпротами в виде закуски, но он даже не прикоснулся, прыгнул в такси и рванул назад.

В Пикулино вернулся к вечеру, когда у двери квартиры сидел посыльный солдат, принесший весть, что через полтора часа вылет. К тому времени Герман уверился в мысли, что Заховай находится у себя дома и, спрятавшись, сидит как мышь. Так оно и вышло: особист явился на аэродром, когда Шабанов сидел в МИГаре с опущенным стеклом гермошлема, пристегнутый к креслу и готовый закрыть фонарь. Дать ему пощечину уже было невозможно, тем более Заховай забрался по лестнице и, не засовываясь в кабину, прокричал:

– За «принцессу» отвечаешь головой!

Шабанов невозмутимо достал пилотку из кармана и за неимением перчатки швырнул ее в рожу особиста, после чего резко отгородился фонарем от всего мира.

Брошенный вызов стал еще одним стимулом, чтобы выпутаться из истории и вернуться назад…

Между тем светало быстро, и на склоне уже не надо было выставлять вперед руки, чтоб не долбануться мордой о дерево. Чем выше он поднимался, тем чаще под ногами бренчали камни и шуршала щебенка, подернутая мхом. Лес поредел, исчах и все-таки мешал посмотреть, что впереди. И когда наконец расступился, Герман вскинул голову и обомлел: стены не было! Точнее, была, но не рукотворная: высоченная скальная гряда со срезанным, столообразным верхом тянулась по хребту и десятки мелких водопадов, срываясь с кромки, неслись к земле и превращались в пыль.

Это третье перевоплощение, произошедшее в короткий срок, полностью меняло географию; Шабанов еще раз улетел в неведомое. Отсюда хорошо был виден полосатый лоскут парашюта на деревьях за распадком. Напрямую, по воздуху, кажется всего километра два, а по земле отмахал добрых двадцать и буквально уперся в отвесную, стометровую стену.

И не посмотреть, что там дальше, на севере, не обойти ни с запада, ни с востока. И штурмовать без снаряжения и страховки нечего было и думать.

После короткой передышки он все-таки двинул в восточную сторону – вроде бы там просматривалась седловина и какой-то темный проруб в стене, а более потому, что там вставало солнце и водяная пыль начинала светиться радугами.

Заманчивая игра света обернулась холодом и сыростью, однако черный провал в стене оказался глубоким руслом речки, по ступенчатому дну которой неслась светлейшая вода – лучше места, чтоб подняться наверх, не найти. Он не засекал время, и солнце не доставало дна ледяного, как погреб, каньона, и когда заканчивал восхождение, обнаружил, что оно уже на западе и вот-вот коснется лесистых гор.

Но больше всего поразило другое: путь на север был отрезан широкой горной рекой, белой от кипения воды на порогах. Она текла с запада на восток, омывая по подошве скальный хребет, отвесно уходящий вниз метров на триста. Река, словно извилистая черта, отделяла горы от всхолмленной лесистой равнины, начинающейся сразу же от берега; здесь кончался какой-то кряж и открывался вид на десятки километров. И хоть бы один знак, одна примета человеческого присутствия!

Вершина хребта оказалась плоской и ровной, как стол, там, где стаял лед, обнажилась самая обыкновенная тундра – ягель, мелкий кустарник и угнетенные, изломанные ветрами и причудливые по форме лиственницы, среди которых, невзирая на человека, паслись олени. Шабанов не успел толком осмотреться, солнце за несколько минут рухнуло за гору и весь нижний мир тотчас же погрузился во мрак.

Последнее, что бросилось в глаза и приковало воображение, отсутствие парашюта на деревьях. Склон противоположной горы, на который он приземлился, несколько теперь отдалился, ушел вниз и просматривался, как с самолета.

Он точно помнил место, где завис на деревьях и несколько раз видел полосатое полотнище, когда поднимался по каньону. Теперь оно исчезло, хотя ветра не было даже здесь, на вершине хребта…

Шабанов ночевал на сухом, каменистом пятачке под лиственницами, без костра, сидя на НАЗе и обняв холодный пистолет-пулемет. Спал мало, урывками, и жалел, что бросил гермошлем, оставшись без всякого головного убора. С сумерками на хребте стало морозно; утих, а потом и вовсе пропал шум бегущей воды, и под утро выпал иней. Это значило, что он находится в зоне с резко континентальным климатом, для которого характерны такие температурные перепады: все-таки это или север Китая, или восток Монголии…

После недолгой дремы он вскакивал, разминался, разогревался и снова лез под узловатую, развесистую крону дерева, на котором уже лопались почки и пробивалась хвоя. Под утро, когда совсем замерз, вспомнил, что в комбезе у самого сердца лежит пакет с сопроводительными документами, который теперь не нужен и подлежит уничтожению – то есть можно подпалить и чуть-чуть погреться над крохотным костерком. Он достал бумаги, распушил жесткий край и с удовольствием подпалил государственные секреты. Горели они жарко, почти не давали дыма, однако таяли очень уж быстро, как надежды вероятного противника, который за ними охотился. Через минуту на камне осталась щепоть пепла и ни грамма тепла; напротив, после горячего огня стало еще холоднее и Герман стал разогреваться сидя, как ленивый и озябший на облучке ямщик – резкими наклонами вперед и назад, пока не потеплела спина и лицо.

Несколько раз он включал сканер и слушал эфир – ни звука! Если бы кто-то не снял парашют с деревьев, то можно было смело сказать, что в этих местах еще не ступала нога человека. Ни по земле, ни по воздуху. Непуганые, скорее всего никогда не встречавшиеся с человеком олени однажды разбудили Шабанова, столпившись вокруг. Несколько минут они смотрели, как любопытствующие дети, на странного чужака, почему-то прыгающего на месте и машущего руками, после чего спокойно побрели своей дорогой.

И всю ночь, сначала неназойливо, потом весьма ощутимо у него погромыхивало в ухе, забитом спекшейся кровью.

Под утро ему приснился сон: Заховай прибежал к нему в квартиру и ударил веслом по уху, вроде бы за то, что Шабанов испортил ему рыбалку. От этого удара Герман проснулся и в тот же миг последовал еще один, на сей раз где-то внутри головы. Он перетерпел боль, помассировал вокруг ладонью, попрыгал на одной ноге, словно в детстве, когда вытряхивают попавшую в ухо воду, и будто бы полегчало. Восток разливался заревом вполнеба, тьма еще лежала в распадках, но и при таком освещении было отлично видно, что парашюта на деревьях нет. И все-таки Герман дождался солнца, высветлившего склон противоположной горы – не оказалось его и на земле. Не иголка же – почти десять квадратных метров яркой «матрасовки»…

Перед спуском Шабанов решил позавтракать, заодно осмотреться и погреться на солнце. Он устроился на сухом месте у края скалы, расстегнул НАЗ и в этот момент увидел, как внизу, из мелкого редколесья появились люди – четыре крохотные фигурки, едва различимые на фоне пятнистого склона. Они двигались стремительно и через минуту достигли устья каньона, тем самым отрезав путь вниз. Еще через минуту, поскакав по глыбам, люди пропали из виду – пошли на подъем!

У него было время: даже зная маршрут и имея скалолазную подготовку, потребуется часов пять-шесть, чтобы забраться наверх, однако кусок в горло не полез. Шабанов выдавил из стандарта таблетку «Виры», сунул под язык и неспешно побежал на восток по платообразной вершине хребта, стараясь двигаться по языкам ледника, чтобы не оставлять следов. С момента приземления он ждал погони и готов был к ней, и все равно она появилась неожиданно, и хорошо, что вовремя обнаружил ее. А то можно было столкнуться нос к носу в узком каньоне, откуда не выпрыгнешь и не разойдешься.

Охота за «принцессой» началась!

Он не знал, что там впереди, есть ли еще один подходящий спуск, и целиком полагался на удачу. Восход слепил, сверкающий, белый ледник скрадывал пространство, и Шабанов ждал, когда солнце поднимется выше, чтобы посмотреть, далеко ли тянется эта взлетная полоса по вершине хребта. Иногда она расширялась до сотни метров, иногда суживалась до тридцати, слева внизу лежала река и равнина, справа лесистые горы, и временами было полное ощущение, что он летит: допинг впитывался в кровь изо рта, отчего побаливающее после вчерашней нагрузки тело утрачивало вес и стихала шуршащая боль в ухе.

Когда солнце поднялось над горами, Герман разглядел наконец, что хребет делает плавный изгиб к югу и впереди еще километра три почти голой, мшистой тундры – то, что видно невооруженным глазом. Ледник здесь растаял, и малые его обмылки остались лишь у северного борта. Ленточное плато скоро расширилось, и открылся еще один каньон, однако на северную сторону! Поток воды летел по уступчатому ложу и отвесно падал в реку: если даже спустишься, то дальше хода нет…

Ловушка получалась классная, как у кота, загнанного на столб. Если спуска нет у восточной оконечности хребта, то хоть продевай ноги в рукава материного тулупчика, бери в руки полы и пускайся в свободный полет. Но ведь как-то забираются сюда олени?! Не по каньону же, где есть уступы с двух-, трехметровыми стенками? Шабанов заметил, что вместе с отклонением к югу начинается небольшой уклон вниз и талая вода, постепенно собираясь в ручеек, бежит вперед, то пробивая открытое русло, то ныряя куда-то под мох. Он несколько раз пересекал плато от борта к борту, стараясь засечь понижение хребта, и когда до восточного обрыва оставалось метров триста, вдруг увидел с южной стороны две пологих каменных осыпи, конусами уходящих вниз. Между ними, словно корабельный форштевень, торчала скала, выдающаяся далеко вперед.

– Балалайку вам! – крикнул он и, не раздумывая, побежал вниз.

Он не заметил момента, когда стронул осыпь, и спохватился, почувствовав, что несется вниз, не перебирая ногами, и впереди, словно от взрыва, поднимается густая полоса пыли.

Спасло его то, что он сразу лег на спину, на НАЗ, и оказался точно посередине конуса. Каменный поток пронес его метров сто пятьдесят и выплюнул в завалы крупных глыб и деревьев, полузанесенных щебнем. Поднявшийся шлейф пыли заволок все вокруг и надолго повис в неподвижном воздухе. А за спиной, прыгая мячиками, неслись отдельные камни и улетали далеко вперед. Ожидая удара в спину, Шабанов отскочил и залег за глыбу. Несколько снарядов пролетело над головой, и один на глазах срубил лиственницу в руку толщиной.

Когда этот обстрел кончился и осыпь затихла, он выбрался из пыльной тучи: ощущения были ничуть не лучше, чем после катапульты. НАЗ выдержала, высотный комбинезон тоже, но локти под ним и ягодицы саднило, с одного ботинка напрочь сорвало протектор подметки и осталась лишь кожаная, скользкая подстилка. И все пузыри, вздувшиеся за ночь на обожженных ногах, полопались, и сейчас лодыжки палило, будто кислотой. Однако считать потери не оставалось времени. Ковыляя, Герман побежал в распадок, подальше от реки, чтобы не прижали к ней и снова не загнали в ловушку. Спустившись к ручью, он умылся, напился, закинул в рот еще одну таблетку «Виры» и взял направление на юго-восток.

И чем дальше уходил в горы, тем больше утверждался в мысли, что в любом случае попал он не в Китай: в стране с полуторамиллиардным населением не могло быть столько безлюдной территории, даже в суровой по климату северной части. И никаких высоковольтных линий, дорог, тропинок, лесоустроительных просек! Необжитая, первозданная земля, если не считать птичьего гвалта.

К полудню он одолел километров двадцать и, оказавшись в седловине гор, осмотрелся и пошел строго на юг – усложнил задачу преследователей: чем больше зигзагов, тем скорее собьются со следа. За весь день он не увидел ни одной приметы присутствия человека и к заходу солнца был уверен, что упал все-таки на территорию Монголии, население которой не любило горно-таежные места, предпочитая степи – кочевники они и есть кочевники…

Допинг выветривался довольно быстро, и приходила усталость с острым чувством голода. Шабанов посчитал, что оторвался от погони километров на тридцать и есть возможность поспать ночь, чтобы с утра увеличить расстояние разрыва. Следовало найти такое место, чтобы развести костер и не выдать себя. Уже в сумерках он неожиданно наткнулся на землянку, врытую в косогор и сверху засыпанную перегнившими деревьями и камнем – что-то похожее на охотничье зимовье. А вокруг – заросли дикой или одичавшей вишни с почками, готовыми раскрыться через день-два.

Это было первое человеческое жилье, найденное за два дня почти беспрерывного бега. Ступая осторожно, он обошел это место вокруг и, убедившись, что здесь люди не бывали по крайней мере лет десять, кое-как отжал заклиненную временем дверь.

Из тесного пространства дохнуло землей и прелью дерева. Шабанов посветил фонариком, увидел камелек в углу, сложенный вроде камина, и рядом – нары, на которых кто-то спал: из-под шкуры торчали подошвы сапог. Держа оружие наготове, он вошел внутрь и посветил спящему в лицо…

Лица, как такового, не было, из-под края шкуры выглядывал желтоватый череп с кучкой ссыпавшихся черных волос у темени. Рядом с ним лежали тонкие косточки истлевшей руки, когда-то державшей край шкуры…

В первый миг Герман испытал омерзение и желание немедленно выбежать из этой норы-склепа, но тут же взял себя в руки и переметнул луч фонаря на стену: в углу стояла ржавая винтовка и рядом висела какая-то заскорузлая, изветшавшая одежда. На деревянном штыре, вбитом в балку, он увидел надутый мешочек и, едва тронув, осыпал на пол какое-то зерно, что-то похожее на рис. На низком столике в углу стояли чайник, деревянная миска и лежал сильно сточенный нож с деревянной ручкой.

Над всем этим витал дух тлена.

Винтовка оказалась заряженной, стояла на боевом взводе, и, несмотря на ржавчину, можно было прочитать клеймо на английском – выпущена в Японии в 1907 году. Кроме того, в изголовье на полу лежал изъеденный черными раковинами самурайский меч без ножен, подсумок с патронами и темного стекла пустая бутыль, возможно, откуда покойный пил воду.

И скорее машинально он ощупал расползающуюся ткань одежды на стене, достал из кармана твердый, окостеневший предмет. Это был сложенный вчетверо кусок кожи, задубевший от времени, а в нем – лист бумаги, с одной стороны представляющий собой японский государственный флаг, с другой – испещренный столбиками иероглифов: похоже, документ, удостоверяющий личность…

Этот третий предмет, подчеркивающий японское происхождение, вначале пробудил шальную мысль – а не залетел ли он в Страну восходящего солнца?! И тут же отмел ее – велико расстояние, топлива хватило бы на половину пути, не больше. Скорее раненый самурай забрел в землянку во время гражданской войны, если судить по винтовке, и тут умер в одиночестве… Однако при этом слишком неожиданное предположение совсем не исчезло из сознания и будто расширило географию его местонахождения. Например, откуда вокруг землянки этот одичавший сад, а вишня, как известно, священное дерево у японцев. Так что исключать ничего нельзя, пока не будет точного подтверждения…

Шабанов еще раз осветил мертвеца и обратил внимание, что потускневший мех покрывала на нем имеет полосатую расцветку. В следующий момент, забыв об отвращении, он поддел стволом свисающий с нар край одеяла и увидел крупную, кошачью лапу: без сомнения, этот витязь был укрыт тигровой шкурой!

Если не принес с собой, значит, они тут водятся…

Сожалея, что ночлег под крышей не состоится, Герман вышел из землянки, плотно закрыл дверь и спустился в глубокий распадок, где шумела весенняя вода. По пути он искал тропу или какие-нибудь следы жизнедеятельности человека, но если что и было, то все заросло, возможно, умерший самурай был последним, кто навестил эти безлюдные места. Добыл шкуру и откинул копыта…