Текст книги "Болевой прием"

Дойдя до своего джипа, я отметила, что на меня никто не обратил внимания. Неприметного вида девушка в косынке-бандане и в самом деле отдыхала на второй скамейке от ворот с десантной символикой. Я прячу под одежду полубесшумный специальный пистолет, напоминающий зажигалку. В нем всего четыре патрона, но он легок и незаметен. В рот вставляю ненавистную, но необходимую для моей дальнейшей роли сигарету. Далее останавливаюсь в конце сквера, оглядываюсь. Затем смотрю вперед – ворота и КПП глядят прямо на меня. Сейчас оттуда появится Сергей Шорников. Делаю пару шагов вперед, затягиваюсь отвратительным ментолом. Сзади скамейки, на которой сидит девушка, высятся несколько гаражей. На крыше одного из них мелькнул силуэт, точно кто-то вылез на крышу, поднялся на получетвереньки, но тут же залег. Может, мальчишки в войну играют, тем не менее крыши гаражей – наиболее удобная огневая точка для прикрывающего стрелка. Кустики в сквере, хоть и густые, но очень низкие, деревца тоненькие, замаскироваться практически невозможно. А стрелять будет девица. В этом я не сомневаюсь. На ней глухая, не по сезону куртка, она постоянно ощупывает ее с левой стороны. «Молния» чуть расстегнута, пистолет можно выхватить одним движением…

На крыльце КПП появляется Хмурый. Сейчас он одет в гражданское, точнее, в спортивный костюм. Так себе мужичок, по виду и не скажешь, что десантник. Некоторое мгновение топчется на ступеньках, затем медленно двигается к скамейке с «журналисткой». Я тоже начинаю движение, но куда более быстрое. Подполковник медленно приближается к скамейке, останавливается в паре шагов, произносит дежурные приветственные слова. Нельзя сказать, что сейчас, с этой девицей, он более любезен, чем некоторое время назад со мной. Руки девицы покоятся на коленях, но, приблизившись, я вижу, что они заметно напряжены. Как и сама девушка, вся ее высокая, крепкого сложения фигура. Подполковник делает полшага вперед. Затем произносит что-то вроде «Я закурю, не возражаете?»

Мне же до скамейки осталось метра четыре, не больше, чуть сбавляю скорость. Подполковник достает из кармана сигарету, и тут я оказываюсь рядом с ним и лавочкой. Он машинально, видя мою сигарету с ментоловым дымом, просит огня. Как ни в чем не бывало достаю зажигалку…

И в этот момент у «журналистки» сдают нервы. Правая рука ныряет под куртку, и через мгновение в нашу сторону с Хмурым смотрит пистолетный ствол с глушителем!

Глава 6

Когда стреляют в людей, чью сторону я по доброй воле взяла, мне ничего не остается, как всеми силами нейтрализовать стрелявшего. Вскидываю «зажигалку», щелкаю «огоньком». Девица падает замертво, роняя на асфальт куда более грозный «вальтер» с глушителем. Не давая никому опомниться, вторым выстрелом снимаю прикрывающего, который довольно беспечно занял огневую позицию на крыше соседнего гаража. На все про все две секунды.

Раз-и-два-и…

– Лихо! Ты вообще кто такая?

Не проходит и двух минут, как мы на моем джипе приближаемся к МКАД. Хмурый уже называет меня на «ты» и наконец избавился от своей тупой флегматичности. Кажется, боевые действия – его родная стихия, попадая в нее, он из невзрачного мужичка превращается в доброго молодца. Единственное, что его смущает, так это то, что сам он выстрелить так и не успел, я управилась в одиночку…

Отвечать на его вопрос я не тороплюсь.

– Ты из спецслужб? – не дождавшись ответа на первый вопрос, продолжил Сергей.

– Нет, – не кривя душой, отвечаю я.

– Частный детектив?

О, однако десантные подполковники и такие слова знают!

– Почти, – киваю головой и сворачиваю в переулок.

Так быстрее выехать на окружную.

– Зря уехали, – неожиданно замечает он. – Да и вообще… Мои ребята могли этих тварей живьем скрутить!

Ну здрасьте! Опомнились, господин подполковник! Ваши ребята все могут, они вообще лучше, умней и красивей… Только если бы не я, эти ребята сейчас давали бы прощальный салют по застреленному «журналисткой» батяне-комбату.

– Я на нелегальном положении. Можете бросить меня и отправляться к Кирикову и остальным спецам… – с этими словами я притормозила на выезде из переулка. – Можете вернуться в часть, но без меня.

Некоторое время Хмурый молчит. Затем произносит, делая при этом неуместные паузы:

– Вы, Евгения, мне жизнь спасли… Так оно получается.

Наконец-то, кое до кого дошло! Браво, господин Хмурый! Что еще скажете? И с чего это подполковник снова ко мне на «вы»?

– Вы думаете, что меня хотели убить те, кто связан с исчезновением Павла? – спрашивает он.

– Убить, Сергей Владимирович, вас… извините, тебя, хотели не за просто так. Ты что-то знаешь… Точнее, мог бы дать информацию о похитителях Павла.

В ответ Хмурый отрицательно качает головой.

– Ну что я мог знать? Говорил я и Кирикову, и этому вашему, старшему. Общались мы с Пашей раз в две недели, а то и раз в месяц. Общих знакомых почти не было…

– Это какому такому старшему? – тут же переспросила я.

– Он не представился. Высокий такой, худой. Примет особых не помню… Ну, брови сросшиеся, по-моему…

«Полковник Губанов», – мысленно отметила я.

– Он почти ничего не спрашивал, лишь слушал, что я отвечаю Кирикову.

– Вот ты сказал, общих знакомых у вас с Павлом почти не было, – тут же перехватила нить разговора я. – Что значит «почти»?

– Да был один такой странный человек. Я о нем ничего толком не знаю. Пашин спарринг-партнер по айкидо и карате. Один раз к нему домой заходил за какой-то книгой по восточной медицине, а я как раз там был. Первый и последний раз виделись. Я ведь даже не знаю, где Пашка тренировался.

О, какая-то зацепка! В досье Прохорова отмечено увлечение Павла Шорникова восточными единоборствами, но по этой линии я еще не работала. А прохоровские спецы если и работали, то ничего не накопали. Понятное дело, в секции человек пятнадцать как минимум, плюс тренеры, массажистки, прочий персонал. Пока всех проверишь…

– Почему странный? – спросила я.

– Понимаешь, я практик… Всякой болтовни этой, псевдофилософии не люблю. А этот «партнер» только на эти темы и болтал. Потому и странный, – повторил Сергей и продолжил: – Для меня эти карате и айкидо сплошной выпендреж. Пашка со школы ими занимается, но в реальной схватке его уложит любой среднестатистический боксер на уровне первого разряда.

– А тебя?

– Да тоже найдется кому уложить, – как ни в чем не бывало отозвался Хмурый. – Дубинкой сзади по затылку дадут – и все… Я вот боксом занимался, боевым самбо. В училище, и потом в войсках рукопашным боем. Это ведь никакое не карате, не спорт, понимаешь?

Я прекрасно все это понимала и имела собственный, не слишком бедный опыт. В РБ задача – как минимум искалечить противника за минимальное время. Хорош спорт, нечего сказать.

– Так вот, этот Пашкин приятель хотел его вовлечь в какую-то дурацкую игру. Киллеры какие-то, жертвы… Херня полная!

Выражений Хмурый не выбирал.

– Бегают друг за дружкой, стреляют из тюбиков с краской, что-то вроде пентбола, – продолжил Сергей.

Значит, Павла все-таки пытались вовлечь в игру?! Что это было, отвлекающий маневр? Попытка замаскировать похищение под «менеджерские игрища»?

– Кирикову и его старшему ты об этом сказал? – поинтересовалась я.

– Пашка в игру играть не стал, не маленький. А тренировки продолжил. Ну я так, в общих чертах сказал Кирикову… Он даже записывать не стал.

Кириков и Губанов были в курсе, но отрабатывать версию, связанную с игрой, не стали… Или поручили Пирогову, а тот доложил, что ни в какую игру никто не играл, направление было признано неперспективным? Возможно…

А сейчас похитители очень опасались, что я доберусь до Хмурого и ухвачусь еще за один кончик? Похоже, так и есть.

– Поехали, – произношу я и через полминуты наконец-то выруливаю на МКАД.

– Почему я должен скрываться? – интересуется Хмурый, с недоверием глядя на выставленную в коридор раскладушку.

До моей съемной квартиры мы добрались довольно быстро, минуя большие пробки. Сергей не смог не высказать удивления относительно моего знания всех московских переулков.

– Пару суток поживешь здесь, – категорически заявляю я. – Пока охота не кончится.

– За пару суток кончится? – с какой-то неприятной иронией переспрашивает он.

– Думаю, да.

Как остановить киллерский механизм, я уже придумала. Моя задача – вывести из-под удара Ольгу и Хмурого. Ну и себя заодно. Сделать это не так уж и сложно, и я непременно осуществлю свой замысел завтра днем. Стрельба уже порядком поднадоела.

– И где Павел, выяснится? – продолжает Хмурый в том же духе.

– Это не обещаю. И вообще, говори тише, там – спят! – киваю я в сторону закрытой двери, ведущей в комнату.

Однако там уже не спят! Дверь открывается, и на пороге возникает Ольга. Отнюдь не заспанная, только одетая уж слишком легкомысленно. Но Хмурого совсем не удивляют Ольгины формы. Он здоровается с женщиной, а потом вопросительно смотрит на меня.

– Ольга, это Сергей, Сергей, это Ольга, – представляю я друг другу своих новых знакомых. – А теперь отбой, я устала.

Ольга лишь пожала ничем не прикрытыми полными красивыми плечами, закрыла дверь с обратной стороны, успев стрельнуть в Сергея светлыми глазками, которые из бесцветных стали серыми и лучистыми. Хмурый в ответ лишь пожал плечами и улегся на раскладушку. Сама я разместилась в кухне. Перед тем как провалиться в сон, вспомнила вопрос, который Сергей задал мне дважды, если не больше: «Кто ты?»

И в самом деле – кто я?

Почему не другая, а именно такая?

Ведь когда-то, как и все, училась в школе, носила белые носочки и чистенькие платьица, а в младших классах школы хотела стать дрессировщицей в цирке. Причем дрессировать хотела всех животных – от пони до бегемотов. Девушку – дрессировщицу лошадей я видела в нашем городском цирке. Она была одета в кружевные, вышитые золотом сапожки и коротенькое платье. И ножки у нее были розовые и изящные. Потом цирка не стало, в него попал артиллерийский снаряд, и он сгорел дотла. Спаслась ли дрессировщица и лошади, не знаю… Как и то, что случилось с моими родителями…

Мне нужно спать, но уснуть я сейчас не могу. Перед глазами одно из главных воспоминаний детства.

Война…

Я уже ходила в школу и многое понимала. В частности, то, что три немолодых толстолицых дядьки собрались в заснеженном, населенном мохнатыми быками лесу и росчерком перьев ликвидировали страну, в которой я родилась. Возможно, для жителей Центральной России СССР отошел в вечность прозаически тихо, но для тех, кто жил на окраине, все сложилось совсем по-другому. По телевизору усатый и придурковатый дядька крутил дурацкое колесо и рассказывал бородатые анекдоты, то же, что происходило с сотнями тысяч людей, вынужденных бежать, спасая жизни своих детей и свои собственные, телевизионщики не показывали. Что ж, у так называемых «гласности» и «свободы слова» свои предпочтения. Я родилась и выросла как раз на такой вот окраине. Русских там было немало, они помогали коренному населению строить промышленные предприятия, дороги, мосты. Мой отец был инженером-проектировщиком, как раз мосты эти самые и строил… Война началась на пустыре около магазина «Подарки». Наш дом находился рядом, и мы с мамой часто бывали в этом магазине. Не покупали, а просто разглядывали всякие безделушки, фигурные лампы, резные камины и прочие бесполезные, но приятные для глаза вещи. И сам магазинчик был похож на игрушку: одноэтажный, с оригинальной остроконечной крышей и разноцветными окнами-витринами… Война началась с того, что орудийный снаряд напрочь снес стеклянную витрину «Подарков», разметав осколки и покалеченные (убитые?!) сувенирные фигурки по всей улице… Перед этим, конечно же, были митинги на главной площади, но первый выстрел пришелся по игрушечному магазину. А наш дом оказался как раз между некими «вовчиками» и «юрчиками». «Юрчиками» считались те, кто был как бы за прошлую, «советскую» власть, а «вовчиками» – кто вроде бы в оппозиции, то ли за исламскую республику, то ли еще за что-то. И в «вовчики», и в «юрчики» записывались не столько по идеологическим убеждениям, сколько по месту жительства. Наша семья автоматически оказалась «вовчиковской», так как в нашем районе тон задавали оппозиционеры. Перестрелки с каждым днем (если не с каждым часом) усиливались, и мы всей семьей отправились в город П…дж, находившийся почти на самой границе. Там жили родственники отца. С собой почти ничего не взяли, так как рассчитывали вернуться через пару недель. А вышло – через жизнь. Не прошло и пяти дней с нашего приезда в приграничный город, как на него началось наступление. Наступали «юрчики», «вовчики» вынуждены были спасаться бегством. И не только они. Из окрестных кишлаков поток людей хлынул к границе. Наша семья и еще человек пятнадцать русских кинулись в погранотряд, чтобы там укрыться, но солдаты встали на крыше казармы, истерично крича тонкими подростковыми голосами: «Не подходите! Будем стрелять!» Говорят, такую команду дало начальство из Москвы. Может, тоже своя логика – погранотряд, он лишь называется столь грозно, а на деле человек пять офицеров, пара-тройка прапорщиков, а остальное солдаты-срочники тонкоголосые. Все остальные куда-то подевались, а из тяжелого вооружения лишь пара пулеметов. А «юрчиков» целая дивизия, понабрали любителей пострелять со всех кишлаков… По людям, конечно же, солдатики палить не стали, но в воздух пару раз выстрелили. Как сейчас помню – выстрелы, крики и небо то белое, слепящее глаза, то черное от гари. На нейтральной полосе стояли ставшие ничейными трактора, валялись сундуки, ковры, даже пара холодильников. А чуть поодаль тьма орущих людей.

– Уходить надо, – сказал отец. – Здесь точно убьют.

В колючей проволоке был разрыв метров пять, не больше. Народ туда и ломанулся. И русские, и местные, с телегами, тачками, барахлом, которое оставлять жалко, груженными, всех в эти пять метров, точно в воронку, засасывало. Ну и мы вместе со всеми…

Потом мы шли по какому-то черному болоту, серой реке, белесым выгоревшим зарослям, ломкому тростнику. Все были мокрые, некоторые падали, бросали свои вещички и продолжали путь по полузасохшим руслам реки, пока не вышли к брезентовым палаткам. Это был лагерь оппозиции, «вовчиков», к которым наша семья принадлежала благодаря месту жительства. Мужчины натащили палки, навесили на них ковры, сделали некоторое подобие жилья для своих семей. Ночью пришли какие-то мужики и сказали, что всех мужчин, которые остались рядом с погранотрядом, «юрчики» расстреляли. Один из офицеров-погранцов пытался порядок навести, так его тоже расстреляли, а солдатики его оружие побросали и разбежались кто куда. Выход у беженцев был теперь лишь один – уйти за границу, то есть в Афганистан. У некоторых были покрышки от колес, из которых можно было сделать плоты и переправиться на них через пограничную реку.

– Куда мы поплывем?! – набросилась мать на отца, активно принимавшего участие в постройке одного из плотов. – Мы же там никого не знаем, да и не станут нас здесь убивать. Мы же никому ничего не сделали.

– Ему лучше уйти! – кивнул в сторону отца немолодой бородач из местных. – Мужчин убьют в любом случае, кто бы они ни были. Вас с девочкой не тронут. А его убьют.

Девочка – это я. Мне не хотелось за речку, хотелось домой! Но дома уже не было, как не было игрушечного магазина с резными каминами.

К вечеру все мужчины и подростки ушли. Отец тоже. Мать заставила его сделать это, уверив, что через неделю-другую власти наведут порядок и все смогут вернуться, тогда мы и встретимся, живые, здоровые, и сможем вернуться домой. Отец ушел за речку одним из последних, он что-то говорил мне, но я не запомнила, так как, подобно матери, верила, что разлука будет недолгой. С тех пор отца я не видела и по сей день ничего о его дальнейшей судьбе на знаю. Даже ведомство генерала Прохорова не смогло добыть о нем никакой информации.

На третий день нашего пребывания в лагере к палаткам подъехал бронетранспортер с бурым мятым флажком. В нем сидели местные, бородачи, одетые в камуфляж и каски. Они стали звать людей обратно. Обещали, что больше их никто не тронет. Кто это был – «вовчики» или «юрчики», я не разобрала. Тем не менее и мы с мамой, и многие другие побрели назад. Пошел снег, на поле, по которому мы шли, лежали трупы. Мужчины. Старики, зрелые мужики и подростки, почти мальчики. У многих глаза полны травы, которую нанес ветер. Никто из нас не плакал, вообще не проронил ни слова, точно не мимо убитых мы шли, а мимо груды камней и травы. У въезда в кишлак, до которого мы добрались, трое автоматчиков приперли к высоченному забору старика:

– Эй, «вовчик», где твои сыновья?!

«Стало быть, кишлак у „юрчиков“,» – сообразила я, а мама прижала меня к себе, стараясь закрыть мое лицо.

– За речку ушли… – услышала я голос старика, так как мама закрыла мои глаза ладонями.

В следующую секунду послышались автоматная очередь, мужской смех и пара веселых фраз, значение которых я не поняла, так как недостаточно хорошо знала язык.

Разместили нас в какой-то хибаре, а ночью послышались жуткая стрельба, крики. Мать меня снова к себе прижала, а я слышу орут: «Соли нав!» То есть Новый год на ихнем языке, это-то я знала. И в самом деле, мы с мамой забыли, что сегодня 31 декабря. И я всю ночь проплакала, потому что вспоминала, как мы его встречали раньше – с елкой, подарками, сладостями всякими. Утром следующего дня нас на автотранспорте вернули в П…дж. В гостинице, где нас разместили, были следы крови. Не везде, в основном на полу. Переночевали мы в той гостинице, а утром началось! Дверь в наш номер вышибли, нас с мамой вытащили из постелей все те же бородатые, в камуфляжах. «Юрчики» ли, «вовчики», кто их разберет. Маму тут же увели, а меня одну оставили в комнате. Я на улицу, за мамой, а ее уже нет. Тут какая-то женщина в платке, местная, подхватила меня на руки, я маленькая была, килограммов шестнадцать весила, если не меньше. Засунула меня та женщина в какой-то автобус, людьми набитый. Где-то вдали стрельба, крики. Снова война. Автобус рванул с места, без остановок вырулил из города, в котором уже оружейные залпы слышались. К обеду добрались до другого города, в котором аэропорт имелся. В этом самом аэропорту и укрылись. Людей полно, все стонут, говорят о чем-то. Но вот стихли – в центре зала ожидания показались несколько военных, все в тех же камуфляжах, но с русскими лицами. «Летчики из местной эскадрильи!» – шепчутся беженцы у меня над ухом. Тут-то и выясняется, что забрать на следующий рейс в Россию смогут не всех, самолет рассчитан лишь на определенное количество пассажиров. А беженцев как минимум в три раза больше. Остальных, само собой, заберут следующими рейсами, но за это время аэропорт раз пять могут разнести осадившие город «вовчики». Или «юрчики»?! И тут меня в спину кто-то с такой силой толкнул, что я вылетела вперед и лобиком своим детским прямо в живот главного военного и уперлась. Тот меня под мышки подхватил и, ни слова не говоря, передал другому военному, тот следующему. Так я в самолете одна из первых и очутилась.

В России я оказалась в Московской области, у тетушки. О маме, как и об отце, ни слуху ни духу по сей день. Год в подмосковной школе отучилась, а потом, в конце учебного года, в класс к нам пришли дяденька и тетенька, молодые такие, симпатичные, в гражданской одежде, но на обычных гражданских не похожие. Посидели у нас в классе пару уроков, а на перемене отозвали меня к себе и спрашивают:

– Ты Женя Гладкова?

Я киваю.

– Спорт любишь? Мы слышали, что у тебя по физкультуре одни пятерки.

Что верно, то верно. Физкультура не математика.

– Еще по пению, – добавляю я.

Тетенька и дяденька улыбаются, переглядываются между собой.

– Хочешь в спортивный лагерь? Будешь заниматься плаванием, гимнастикой, другими видами спорта, – говорит тетенька. – Не понравится, вернешься домой.

А у меня и дома-то нет. Тетушка моя двоюродная женщина добрая, но уже немолодая, у самой со здоровьем проблемы серьезные. Потому мне ничего другого не остается, как согласиться на летнюю поездку в спортивный лагерь.

А когда лето закончилось, я уже не вернулась в школу, а оказалась в специальном кадетском казачьем корпусе. Туда одних девчонок брали, про тот корпус много всяких воспоминаний осталось. И готовили по специальным методикам. Помимо плавания и гимнастики, занимались еще и рукопашным боем, вождением машины и мотоцикла, стрельбой по движущимся мишеням. Только методики методиками, а многие корпус окончили, замуж вышли, детей нарожали, толстыми задницами обзавелись… Некоторые, правда, поступили после и в милицейские школы, и в академию ФСБ, но до моего уровня не поднялась ни одна бывшая кадетка. Это не хвастовство, это констатация факта, подтвержденного генералом Прохоровым, одним из лучших офицеров спецслужбы. В военные и ментовские вузы я по окончании не пошла, но исхитрилась окончить два гражданских – физкультурный и факультет психологии МГУ. Причем практически без отрыва от основного производства… Много, много чего в этом «производстве» было, тот же Хмурый послушал, не поверил бы.

Воспоминания отступили так же неожиданно, как и нахлынули, глаза закрылись сами собой. В любом случае – утро вечера мудренее.