Текст книги "Хотел как лучше! (сборник)"

– Не знаю, только не в стройбате.

– Почему?

– Да какая это армия.

– А если пойти не в армию, а в институт?

– Какой?

– Например, во ВГИК. Слышал о таком?

– Конечно, там актеров кино готовят.

– Правильно, но не только актеров, а и режиссеров, сценаристов, да и много еще кого. Ты кем хотел бы стать?

– Даже не знаю.

– Давай подумай. Пока никому ничего не говори, а там посмотрим.

Как же, не говори. Я в этот же вечер рассказал маме, что мне предлагают поступить во ВГИК.

– А что, хорошее предложение. И я могла сниматься. Меня сам Лебедев приглашал в Ленинград. Но тогда я уже носила тебя и отказалась. Я тебе рассказывала.

– Да, я помню.

Забыл сообщить, что моя мама в этот описываемый период, работала в системе госбезопасности. Чем она там занималась, я не интересовался. Знаю только, что она с какими-то инженерами что-то проектировала.

В общем, новый учебный год, к большой радости Арона Абрамовича, я начал в новой школе. Тут как-то все закрутилось с такой силой, что разобраться что к чему времени не было.

Как-то инстинктивно я стал понимать, что надо пересмотреть некоторые свои взгляды на успеваемость, разобраться, наконец, хоть приблизительно, что такое физика, химия, да еще и английский. Все, что я мог произнести на этом абсолютно непонятном для меня языке, так это только: «Май нейм из…» и «Май фемели из вери биг: маза, фаза анд ай» – все. А о таких выражениях как: «Ай доунт андестенд» я узнал несколько позже, оказавшись в США, где представлял интересы одного неформального союза. С произношением у меня и сейчас плоховато, так что прошу простить за мой английский.

Родители с пониманием отнеслись к моему желанию приблизиться по успеваемости к среднестатистическому советскому школьнику и наняли репетиторов по математике, английскому и чему-то еще, уже не помню. А тут новые друзья, ну и так далее.

Да и вот еще что.

Разумеется, в этой новой школе, прямо рок какой-то, естественно оказалась девушка, чье внимание на себя грезил обратить любой уважающий себя старшеклассник.

Звали ее Лариса.

Кстати сказать, очень недурственная, умная, что, простите, для женского пола свойственно не очень, девушка. Обратите внимание, я говорю умная, а не эрудированная.

Вот, например, моя единственная и любимая почти сорок лет жена шибко эрудированная, а во всем остальном типичная женщина. Но надежда, пусть это и банально, умирает последней. Таким образом, есть основание полагать, что годам к пятидесяти совместного общения что-то и в ней изменится к лучшему, и моя жена наконец поймет, что настоящее счастье женщины быть за мужем, а не сбоку, и уж тем более не впереди. Но процесс еще идет. Сорока лет для понимания этой простой истины сильно эрудированной женщине, видимо, маловато.

Наши с Ларисой отношения были исключительно товарищескими, тем более что еще месяца два я продолжал общаться с Ириной.

Имелся и еще один момент, который я должен был учитывать в этот период.

Дело в том, что в этом еще не до конца застроенном районе Москвы существовала добрая и славная традиция – вновь появившегося в школе молодого человека необходимо было прописать, то есть набить ему, простите, морду.

Этот старинный обычай исходил от наиболее продвинутых с точки зрения соблюдения традиций жителей района – местной шпаны.

Я не то чтобы боялся, но относился к этому с определенной осмотрительностью.

Жил я метрах в пятистах от школы, и тем не менее возвращение домой на первых порах представлялось достаточно непростым делом.

Учителя по началу относились ко мне пренебрежительно строго. Ну двоечник, что с него взять.

Хотя с другой стороны, все они привыкли к тому, что двоечники – это не очень эрудированные, прямо скажем, туповатые, из неблагополучных семей дети. Я же являл собой образ совершенно обратный.

В своей педагогической практике даже умудренные жизненным опытом учителя с таким противоречием сталкивались не часто.

Первое же сочинение поставило все на свои места. Тему я не помню, да это уже и не существенно, но мысли классиков марксизма-ленинизма были изложены таким образом и так ярко, что обращаться со мной кое-как для них было уже не допустимо.

Никогда в своей педагогической практике двоечника, так точно цитирующего вождей мирового пролетариата, встречать им не приходилось.

Самая большая проблема была с математикой. Если по другим предметам я что-то как-то мог промямлить, то с математикой полный капут.

Но мне подфартило и здесь. Школьная математичка была молодая и на мои замечания на уроках относительно ее одежды, фигуры и прочих нюансов реагировала как-то несколько нервно. Посему мы заключили соглашение: если я на уроке буду молчать, то три балла мне обеспечено, а если и что-то решу у доски, с помощью, разумеется, класса, твердая четверка. Темы контрольных работ и их решение я узнавал, как правило, накануне. Мне по секрету сообщала их все та же математичка, но это только в том случае, если я соблюдал условия договора.

Конечно, я иногда отступал от наших договоренностей, и тут же в журнале напротив моей фамилии рисовались два балла. Представляете, чего я натерпелся, если первое полугодие окончил с твердой тройкой по математике.

По другим предметам, конечно, тоже были сложности, ну как-то я находил с учителями какой-то консенсус.

Мама частенько забегала, что-то приносила дефицитного, в общем, как-то все обходилось.

С английским было чуть сложнее, но когда я научился считать на английском до десяти, тоже как-то все стало утрясаться. Я мог посчитать, на английском, и до четырнадцати, но все время путал, что надо говорить после тен, то ли туэлв, то ли илэвен. Кто из них одиннадцать, а кто двенадцать, я угадывал не всегда точно. Иногда все же получалось. А уж фотин и сётин, простите за произношение, для меня были просто китайской грамотой.

В общем, с успеваемостью я подтянулся.

Вот с поведением получилась маленькая проблемка.

Нет, я не был хулиганом. Но вот язык! Ну кто заставлял меня делать всякие там замечания относительно прочитанного или увиденного в кино, да еще и на уроках?

Как раз в этот год на экраны вышла картина «Мужчина и женщина». Я ее посмотрел раз пять, ну, а на шестой предложил всему классу заменить какой-то урок на просмотр этого «эротического шедевра».

Даже не предложил, а только рассказал о некоторых эпизодах.

Ушел весь класс, да еще и из других человек десять.

Очередной дневной сеанс в кинотеатре «Брест» прошел при полном аншлаге.

Что-то там я еще сделал, я уже и не помню что… а, вспомнил: покурил на уроке химии под партой.

Подумаешь, какой враг народа. Все равно какие-то опыты делали, дыма было – не продохнешь.

В итоге четыре балла по поведению за первое полугодие снова уродовали мой дневник.

А вы вспомните, что значили четыре балла по поведению! Это, как я уже говорил, приравнивалось к «враг народа».

Таких учеников-врагов по всей Москве нашлось бы человек пять – не больше.

В общем, все крутилось и вертелось, да с такой силой, что встречи с Ирой стали затухать, тем более что дальше жарких поцелуев наши отношения не продвинулись.

Да как-то и вообще интимная сторона в этот исторический, если так можно выразиться, период меня практически не занимала.

Вот ближе к весне, да, там снова стали проявляться какие-то признаки действия биологически активных веществ, вырабатываемых в организме железами внутренней секреции и оказывающих влияние на деятельность определенных, будь они не ладны, органов. Ох, эти гормоны.

То есть все чаще хотелось с какой-нибудь девушкой пообщаться в относительно укромных местах. К примеру, на скамейке, вечерком или где-то, где я мог бы между поцелуями более детально ознакомиться с формами девичьего тела.

Сейчас это спокойно все можно проделать в метро, даже в часы пик.

А мы-то были какие-то совсем не продвинутые.

Да, но с кем было интимничать?

С Ириной все уже давно было закончено. Те школьные девчонки, которым нравился я, меня не распаляли, во всяком случае до такой степени, которая предполагает страстные, как минимум, поцелуи, я уже не говорю обо всем остальном.

И вот тут-то я и обратил свое внимание на Ларису. То взаимное влечение, которое было нам уже свойственно, несмотря на огромную разницу в успеваемости, помогло нам найти, еще до того как мы стали уединяться, точки сближения. И первой такой точкой стал карбункул верхней моей губы.

До весны оставалось совсем немного, но физкультура на лыжах еще продолжалась. И вот как-то на одном из последних лыжных катаний Лариса пожаловалась, что ей холодновато. А на мне была шикарная по тому времени дубленка-безрукавка. Я единственный из всех ребят мог реально помочь ей согреться. Безрукавка снималась легко. Все остальные были в свитерах или что-то в этом духе. Снять бы с себя свитера они все, ради Ларисы, сняли бы. Но вот как это одеть на нее?

Короче говоря, я элегантно сбрасываю с себя эту дубленочку-безрукавку и отдаю Ларисе. Сам остаюсь в шерстяной водолазке.

Во-первых, Лариса согрелась, ну а во-вторых, внешний вид у девушек еще никто не отменял. А эта дубленочка Ларисе была весьма и весьма.

Урок закончился, а мы еще с Ларисой катались, но уже только вдвоем, часа два.

На следующее утро я заметил под носом небольшой прыщик. Сразу же его и выдавил.

После школы прыщ вырос еще больше и стал, гад, сильно болеть. Я взял бритву и перед зеркалом в ванной комнате сделал небольшой надрез.

Вечером этого дня скорая увезла меня в клинику кожных болезней, что на Пироговке. Нет, везла она меня и огромную верхнюю губищу, на которую я еще несколько дней мог, при неосторожности, наступить.

Вот, оказывается, что может предшествовать сближению двух молодых и горячих сердец.

Ни письма, ни какие-то признания в любви и дружбе, а обыкновенный карбункул верхней губы, – во всяком случае так было установлено врачами.

Те десять дней, проведенные мной в клинике кожных болезней, оказались самыми замечательными днями моей юности.

В палате нас было четверо. Имена и фамилии раскрывать не буду.

Один был корреспондентом «Комсомолки», у него псориаз. Я еще после знакомства с ним много лет читал его интересные корреспонденции.

Другой трудился ударником в оркестре одного центрального ресторана Москвы. У него, что совершенно естественно, – геморрой. Третий – сотрудник НИИ, молодой и веселый, и у него что-то тоже было с кожей, но не заразное.

И я – десятиклассник, который им пришелся очень кстати.

Моя роль сводилась в основном к «подай, принеси, постой». Ну эти все мои функции меня совершенно не утомляли.

«Подай» – это понятно, а вот с «принеси» могли возникнуть некоторые неожиданности. Дело в том, что мы располагались на втором этаже, а на первом венерические больные.

Досмотр передач был поставлен не хуже, чем в Бутырке, поэтому алкоголь, который заказывали мои старшие товарищи, поднимался на бинтах из окна нашего туалета. И на это весьма ответственное дело был назначен я.

Подъем проходил как раз под окнами сортира венерических граждан, таким образом постоянно присутствовала угроза несанкционированного отъема этой продукции. Обошлось.

С «постой» – этой, возможно, самой важной для геморройного ударника задачей, ответственным тоже сделали меня. Между обходом и обедом был небольшой промежуток времени, и вот в этот промежуток его относительно регулярно, но не ежедневно, посещали женщины, поклонницы его музыкального таланта.

Мы все выходили. Старшие товарищи шли заниматься своими личными делами, а я должен был сторожить вход и при необходимости не допустить в палату медицинских работников.

Справлялся я хорошо, проколов не было, но не думаю, что эта моя обязанность предопределила мою будущую военную службу.

Мне было несколько раз предложено попробовать мною же добываемый алкоголь, но только с целью ощутить, какая это гадость, и никогда в будущем им не увлекаться. Я соглашался. Между верхней и нижней губами стакан не помещался, и поэтому мои старшие товарищи заботливо давали мне попробовать этот мерзкий напиток с ложки.

Этот ритуал они проводили раза два, но обставляли его весьма торжественно и солидно.

Мне повязывали что-то вроде салфетки, сажали ближе к окну, там было светлее.

Дело в том, что моя большая верхняя губа не давала точного представления о том, куда надо было засовывать ложку.

Ударник что-то отбивал своими палочками по подушке, а корреспондент «Комсомолки» и сотрудник НИИ, прежде чем влить в меня эту отраву, приговаривали: «Это мы делаем исключительно в гуманных целях. Ты сейчас в очередной раз убедишься, какая это гадость, и примешь осознанное решение никогда, ни при каких обстоятельствах не злоупотреблять алкоголем, чтобы не оказаться среди пациентов первого этажа. Так как злоупотребление этим напитком и случайные половые связи – звенья одной цепи».

Я что-то мычал, как бы соглашаясь, и мне очень аккуратно, чтобы избежать даже самых минимальных потерь, вливали все, что было в ложке, в рот.

Причем сотрудник НИИ оттягивал мою губу куда-то вверх, а журналист, прицелившись, вплескивал содержимое ложки, пытаясь попасть точно. Получалось.

А что?! Их наставления мне пригодились в дальнейшем. Это я о злоупотреблении. Конечно, срывы были, я же живой человек, но об этом чуть позже.

Десять дней, которые мир не потрясли, пролетели быстро. Вернувшись в школу, я ощутил какое-то особое со стороны Ларисы к себе внимание.

Это, разумеется, не прошло для меня незамеченным. Но снова какие-то дела, суета не давали нам время окончательно определиться в наших гормональных отношениях.

Да тут случился еще и серьезный разговор с Сергеем Ивановичем.

Как-то, когда я уже подумывал завязывать со стрельбой, Сергей Иванович попросил меня задержаться после тренировки.

– А знаешь, мы работаем с твоей мамой в одной организации.

– А разве она занимается творчеством Островского?

– Да нет. Ты же знаешь, где она работает?

– Да так, примерно.

– Молодец, уточнять не будем. И я там иногда подвизаюсь.

– А это как?

– Ладно, сейчас не об этом. Что ты решил со ВГИКом?

– Я хочу, но там такой конкурс.

– Это мы решим. Но у меня к тебе будет одно обязательное условие.

– Я, кажется, догадываюсь какое.

– Ну-ка поделись.

– Стучать?

– Да какой из тебя стукач?! Тебя самого можно раз по десять на день забирать куда надо. А потом запомни: стукачей у нас нет. Да, есть люди, которые сообщают кое-какую интересующую нас информацию. Но это не стукачи, а настоящие солдаты.

– Так что, вы меня призываете?

– Да! С тобой непросто общаться. Так вот, условие будет таким, разумеется, если ты поступишь.

– Каким же? Что вы все тянете?

– Чтоб ты хорошо учился и без всяких фокусов. А вот уже потом посмотрим, какой из тебя получится солдат. Ладно, сейчас иди, а ближе к окончанию школы мы с тобой еще поговорим об этом.

Вечером, ни с того ни с сего, мама меня спросила: «Сергей Иванович с тобой разговаривал?»

– Откуда ты знаешь Сергея Ивановича?

– Знаю.

– Значит, это твоя работа.

– Моя. Когда мне сказали, что тебя могут исключить из школы, то я и обратилась к нему. Помог же, а то где бы ты сейчас был? Ты лучше скажи, будешь поступать во ВГИК?

– Конечно, буду, я даже о таком и не мечтал. Может, пойти на актерский?

– Нет, актер из тебя вряд ли получиться, хотя? Одним словом, куда решит Сергей Иванович, на тот факультет и будешь поступать.

– Хорошо. Как скажешь.

Наступили первые весенние теплые дни. Карбункул меня уже не беспокоил, однако маленькая точечка осталась навсегда. Да ее и не видно практически.

Одним словом, наступило время, когда мне надо было как-то более конкретно решать свои взаимоотношения с Ларисой.

Подсохло и можно было гулять не только по асфальту.

Я предложил Ларисе побродить по Ворошиловскому парку. Так у нас называлась холмистая и лесистая территория примерно от деревни Крылатское до Филей.

О районе-монстре, который там появится в будущем и уничтожит прекрасное заповедное место Москвы, мы даже и не догадывались. Было тепло и соответственно никаких теплых балахонов на Ларисе не было, и это делало ее еще более гормонально вожделенной.

Помнится, я говорил вам о своей голове?

Уже забыли?

Так я напомню.

Сама кость, которую часто тоже относят к голове, оказалась на редкость прочной. Ну прям ничем ее не пробьешь.

В какой-то садистской песне или стишке звучит: «Гвозди бы делать из этих людей».

«Гвозди бы делать из этих костей», – это я о свой голове-кости, где скрывается серое вещество.

Если бы не такая ее стальная прочность, где бы оно сейчас, это вещество, было?!

А так хоть и мало, но все же что-то осталось. Его количества, правда, хватает только на осуществление самых простых жизненных инстинктов: сходить в баню, упасть на какой-нибудь горе при очередном спуске на лыжах, ну и так, по мелочи; поесть, пописать.

Короче говоря, гуляя по этому замечательному парку, мы оказались на крутом обрыве.

Тут бы надо перейти к описанию тех красот, которые открывались с этого восхитительного места, однако то серое вещество, которого было еще в достаточном количестве, выдало совершенно другую команду. Следовательно, и я, и все мои читатели уже никогда не смогут насладиться описанием этого прекрасного уголка русской природы.

Дело в том, что мы остановились еще и у того дерева, на обрыве, где была привязана тарзанка.

Это такая толстая и длинная веревка с палкой на конце. И мои нехорошие гормоны потянули меня не к Ларисе, а к этой веревке.

Ухватился, разбежался и полетел. Нет, не как та птица, как у какого-то классика, а как, простите, мешок с экскрементами. Высота была небольшая – метров пять – шесть. Для кости моей головы, как выяснилось, это была не высота. Головой вниз я и встретился с землею.

Возвращение на землю было не таким триумфальным, как у Юрия Гагарина.

Представляете, что испытала моя попутчица? Спуститься с такой крутизны, да это и не каждый парень смог бы, а она смогла. А то, во что она была одета, ну никак не предполагало подобных альпинистских упражнений. И несмотря на все это, она, рискуя, в прямом смысле, пришла мне на помощь.

Хорошо, что не надо было подниматься. Весь обратный путь Лариса волокла меня вдоль берега Москвы-реки, пока не нашла хорошую, пологую тропинку. По ней можно было подняться и без головы. Деталей я не помню, помню только, что все казалось очень большим. А вот что голова не болела – помню точно. Потом я узнал, что кость не болит. Не надо смеяться.

Как-то, после не очень удачного выполнения поручения, другие это называют заданием, в штате Род-Айленд в США, у меня случилась автокатастрофа, но уже, правда, на нашей территории.

Военные медики, в госпиталь к которым привезли кусок мяса, под который я тогда решил замаскироваться, написали очень трогательный памфлет: Больной такой-то находился на стационарном лечении в нейрохирургическом отделении в/ч…….. с диагнозом: Тяжелая закрытая черепно-мозговая травма с ушибом головного мозга тяжелой степени тяжести, с субарахноидальным кровоизлиянием.

Так красиво написано, даже петь хочется.

Там были и другие строчки, но они совершенно не вписываются в это прекрасное описание состояния, в котором прибывала моя головная кость.

Подумаешь, переломы каких-то конечностей, разрывы каких-то связок, нет, это уже какая-то серая проза. А вот: «субарахноидальное кровоизлияние» – это ж песня!

Правда, что это такое, я до сих пор не знаю, но зато красиво.

Когда я вышел из комы, а я не спешил – ну где еще так отдохнешь, как не в госпитале – я еще некоторое время маскировался. Надо же было понять, где ты, с кем ты.

А если это враги?

Короче говоря, я еще месяца полтора делал вид, что не знаю, кто я, откуда.

Конечно, органы дознания свою работу знали отлично – сознался, но, подчеркиваю, не сразу.

И вот что самое удивительное, когда я был в несознанке, меня даже за руки водили по коридору, а как раскололся, как тот грецкий орех, ноги ходить отказались.

Я узнал потом, что у них (ног) есть какая-то связь с головой. Вот уж никогда бы не подумал – что у них может быть общего?

Если только то, что и та, и эти – кости. Ну а как еще объяснить?!

При выписке мой лечащий врач предупреждал: «У вас будут сильные головные боли, но это нормально. Главное соблюдать покой: больше килограмма не поднимать, про юг и баню забудьте, соблюдайте режим, днем обязательно отдыхайте, никакого вождения автомобиля, ну и оформляйте инвалидность».

Было это в начале сентября.

Четвертого октября я в автосалоне в Ясенове покупал новую машину. Денег, правда, хватало только на Таврию, зато новую, от прежних Жигулей, тоже новых, ничего не осталось.

Но если новые Таврии были такие, какие же были с пробегом?!

О Таврии – это отдельная песня.

И уже в том же месяце я парился, но только в сауне. Там парок послабее, если вообще это можно назвать паром. О банях тоже попозже.

Но вот голова! Хоть бы раз, ну один разок что-то там заболело.

Никогда!

Тем самым я на практике доказал величайшую мысль: «Кость не болит!»

Хлопать не надо.

Простите за отступление. Наболело. Надо же когда-нибудь выговориться.

А тут какие-то шесть метров – подумаешь!

Но они, эти метры, изменили, когда я вернулся в состояние что-то анализировать, мое отношение к Ларисе.

Я увидел в ней не только объект гормональных страстей, а и человека. Да, человека!

Такое бывает. Помните, как в каком-то фильме: «Женщина – она тоже человек!»

И вот с тех самых пор я стал, разумеется для себя, так сказать для внутреннего пользования, разделять, что я хочу видеть в предмете: человека или женщину.

Очень, поверьте на слово, редко, но такие случаи были, когда эти два понятия соединялись.

Лариса – это первый случай, а второй… нет, сейчас не буду. А то запутаюсь, чего-нибудь забуду.

Карбункул, ушиб головы – вот тот незначительный перечень медицинских диагнозов, который позволял мне считать личные отношения с Ларисой привилегированными.

Но тут опять наступила пауза. Ох уж этот Сергей Иванович-тезка. Комитетчики, если надо, и в постель залезут, а тут как раз все наоборот.

Неожиданный звонок домой.

– Завтра в пятнадцать часов жду тебя у входа во ВГИК.

– А что взять с собой?

– Пока только голову.

В пятнадцать с минутами следующего дня мы сидели в кабинете проректора ВГИКа.

– Сейчас подойдет наш математик, и вы обсудите с ним все детали. А вот и он. Располагайтесь. А я пойду, тут мне еще кое-что надо закончить.

– Хорошо, мы не долго, – пообещал Сергей Иванович.

– Здравствуйте, – поздоровался математик, небольшой, пухленький, в очках, пожилой мужчина.

– Здравствуйте. Вот познакомьтесь – это тот абитуриент, о котором мы вам сообщали.

– Здравствуйте, молодой человек!

– Здравствуйте, – поднимаясь, поздоровался я.

– Ну что, батенька, давайте проверим ваши знания.

– Давайте, – согласился я.

Он о чем-то меня спросил по математике, и наступила пауза.

Молчать не приземлённо и многообещающе мне иногда удавалось. Это был как раз тот случай.

– Ну что же, достаточно, – прервал паузу математик. – Безусловно, молодому человеку еще надо бы углубить свои знания по математике, но если стране нужен именно такой организатор кинопроизводства, тогда конечно.

– Молодой человек, – обратился ко мне он, – вот что вам нужно будет сделать. Когда вы придете сдавать вступительный экзамен, в аудитории будут два принимающих. К тому столу, где буду сидеть я, вы и подойдете. Вот, собственно говоря, и все.

– Скажите, пожалуйста, а на что мне обратить внимание?

– Что вы, молодой человек, имеете ввиду?

– Ну как? Какие-то выучить теоремы, задачи.

– Да нет. Вашего багажа знаний будет вполне достаточно. Я в этом только что убедился. Извините, мне надо идти. До свидания.

– Спасибо, профессор, – пожимая его руку, поблагодарил Сергей Иванович, – все, о чем вы нас просили, уже в работе.

– За это спасибо, – впервые улыбнулся профессор. Это очень, очень для меня важно. Столько уже лет.

– Не волнуйтесь, все уже в работе, – еще раз подтвердил Сергей Иванович и, показывая на меня, сказал, – а за него не тревожьтесь, обещал подтянуться.

– Ничего, ничего, научим, – бодро пообещал профессор.

Милейшим он оказался человеком. Я не называю его фамилию, чтобы не омрачать память об этом прекрасном педагоге.

На улице я все-таки поинтересовался: «На какой же факультет я буду поступать?»

– Разумеется, на экономический, Лобачевский.

– А как же с остальными экзаменами?

– Вопрос правильный, но неуместный. Узнаешь в свое время.

Весна, ВГИК, Лариса. Но впереди были еще и выпускные экзамены, а с ними как быть?

Вот так всегда – представляете! С юности мои личные, не побоюсь сказать, интимные дела всегда были на заднем плане. На первом месте всегда только государственные.

А не остаться на второй год в десятом классе – это разве вопрос не государственной важности?!

Это сейчас, простите за нецензурный оборот речи, ЭГЕ, а тогда глаза в глаза. Только что лампы не было, а так – допрос с пристрастием. Так вот, мне надо было готовиться к этим судьбоносным экзаменам.

Опять никакой личной жизни!

Правда, кто больше переживал за мои экзамены, я или педагоги, вопрос и по сей день открытый. Но поскольку самоубийц среди преподавателей данного общеобразовательного заведения не было, то и вручение мне аттестата о среднем образовании сопровождалось оглушительными овациями и учеников и учителей.

Подоспел долгожданный выпускной. Как и положено, в сортире было выпито некоторое количество портвейна, и это придавало большинству из вступающих во взрослую жизнь парней дополнительное очарование придурковатости. Никогда, вопреки обещаниям учителей, мне этот выпускной не являлся ни в кошмарном, ни в каком другом сне.

Видимо, я так сильно перенервничал на экзаменах, что с Ларисой тоже все прошло как-то буднично, никакой свежести, яркости в наших с ней отношениях на этом вечере не случилось.

И вот первый вступительный экзамен во ВГИК – сочинение. Тему я знал, черновик был написан и проверен кем надо, и мне оставалось только переписать без ошибок.

Через день читаю на доске объявлений, там где моя фамилия: сочинение – хор. Значит, один бал уже в минус. Остались: математика, история и география.

Прихожу сдавать математику. Вхожу в аудиторию. Все на своих местах, как и было мне объявлено ранее. Поздоровался и сделал шаг в направлении моего математического старца.

– Нет-нет, вам вот туда, – стал показывать на соседний стол профессор.

Я до сих пор не понимаю, зачем Сергей Иванович таким нестандартным приемом хотел еще раз убедиться в прочности моей психики. Возможностей у него было предостаточно и до этого. А если бы моя хрупкая и чувствительная психика что-нибудь отчебучила?

Подхожу, беру билет и объявляю его номер. Сейчас уже и не помню какой.

– Идите готовьтесь, – посоветовал незнакомый гражданин. Пошел, сел, заглянул в билет. А если бы я не занимался спортом?! Плавание укрепляет сердечную мышцу, а стрельба тренирует выдержку. Перед тем как нажать на курок, необходимо задержать дыхание, и только тогда возможен точный выстрел. А я, бывало, и не редко, выбивал сорок девять из пятидесяти. Бывало и пятьдесят!

Тренированное сердце выдержало, да и с дыханием проблем особых не было. И вот тут кость головы снова проявила чудеса самообладания и собранности. Писать числа я же умел. А помните такую игру – крестики-нолики по всему полю? Пригодилось, да еще как! С умным, как мне представлялось, лицом я исписал свой листок этими крестиками и ноликами. Возможно, написал и несколько цифр – не помню.

– Молодой человек, если вы готовы, то прошу.

Я был готов не вполне. Оставалось еще много свободных клеточек. Но пошел.

Подхожу, кладу билет и листок. Стою. Экзаменатор взял этот кладезь математической мудрости, предложил мне сесть и внимательно, с абсолютно натуральным интересом стал рассматривать мои каракули.

– Какое интересное решение – прекрасно.

У меня чуть не вырвалось: «Где? Покажите!»

Но он быстро спрятал мой листок и что-то нарисовал в моей экзаменационной ведомости.

Я посмотрел – «пять».

– Я могу идти?

– Да, конечно. Вы просто молодец. Такое интересное решение. Молодец.

Я выбрался из аудитории и попал в руки огромной толпы абитуриентов.

– Сколько?

– Пять!

– А что тебе попалось?

– Ребята! Я так переволновался – ничего не помню, поймите. – А сам тихо-тихо к выходу.

Мама ждала меня в ресторане Ташкент – был такой на ВДНХа.

С историей и географией все было тоже не просто.

На истории КПСС один, но архитрудный вопрос мне все-таки задали: «Политику партии признаете?» Я не просто ответил, а дал абсолютно полный ответ: «Политику партии признаю и одобряю!»

– Идите – «пять».

На географии случилась махонькая заминка. Преподавательница предложила мне показать город на Неве. Так и сказала: «Покажите мне, пожалуйста, город на Неве».

– Извините, а какой конкретно?

– А что, вы знаете много городов на этой реке?

После некоторых колебаний я все же указал на город Ленинград.

– «Пять», позовите следующего.

Первого сентября, собираясь в институт, я был уверен, что встречу высокообразованных и интеллигентных однокурсников, умственный багаж которых расширит мой примитивный кругозор.

Выдержать конкурс: сорок человек на место – а именно такой был конкурс на экономический факультет – могли только по-настоящему одаренные люди.

Курс оказался большим – человек двадцать пять. На художественный факультет поступили только четыре человека, на актерский – человек десять. Это так – для сравнения.

География студентов была разнообразной. Киргизию и Узбекистан представляли два достойных джигита, по одному на республику. По одному представителю отыскали Туркмения и Таджикистан. Таджикистан, однако, прислал не хлопчика из аула, а славянина из Душанбе.

Солнечную Молдавию представлял симпатичный еврей. Казахстан оторвал от своей груди немку. Самая большая диаспора была представлена Украиной – человек девять, два из которых – одесситы.

Среди кавказских республик нашелся только один достойный представитель. Он являлся жителем древней Армении. Милый такой представитель. Из двух глаз работал у него, к сожалению, только один. Второй был искусственным. Живой он потерял в борьбе за сердце какой-то девушки или женщины недалеко от озера Севан. Нас, москвичей, – восемь мужичков и одна девчушка лет двадцати.

Забыл про подругу – аж из Хабаровска.

Конечно, была и белорусочка, и даже одна монголка – дочь какого-то монгольского министра.

Ну, а украшением курса стал сын степей – тоже монгол – сродник какого-то монгольского степного начальника. Он был насквозь пропитан ветром монгольских степей и кумысом. Попахивало от него даже на приличном расстоянии.

Вот эта самая монголка да еще киргиз были единственными, кто приехал учиться и получать знания.

Мои страхи о том, что я потеряюсь в толпе образованных и интеллектуальных однокурсников были не просто преувеличены, а не имели под собой вообще никакой, даже самой зыбкой почвы.