Текст книги "Фронтовые поэмы и лирические этюды"

Немка с дочкой трёхлетней бежала.

Взрыв не дал добежать

До укрытия им,

Обе рядом с воронкой упали.

Друг не смог больше ждать,

В мыслях мигом одним

К ним рванулся в бесстрашном запале.

Изрыгали огонь

Жерла тёмных бойниц,

Раскалённые пули свистели.

Что есть силы бегом

И не кланяясь ниц,

Друг стремился к назначенной цели.

Жизнь у немки прервал

Крик, застывший в устах.

Взор в мольбе устремился к кому-то.

Друг их двух прикрывал

Телом, слыша в ушах

Одно слово немецкое: «Муттер».

Почти не было сил,

Как и не было слёз.

Снайпер в голову друга поранил.

Он девчушку схватил,

С поля боя понёс,

Находясь в шаге к гибельной грани.

Кровь во впадинах щёк

Запеклась на ветру,

Боль утрат – друг войной обездолен.

Ему надо ещё

Отомстить за сестру,

Со Смоленщины угнанной в Дойчланд.

Взвод товарища нёс,

Как в парадном строю.

Он лежал на полотнище флага.

Чуть дыша, произнёс:

«За победу свою

Распишусь на колоннах рейхстага».

Это было под Ржевом

Нынче снежно под Ржевом,

А тогда, в сорок первом,

Липла к пушечным жерлам

Глина с кровью и пеплом.

Танки лязгали в топи

На дорогах разбитых,

А в соседнем окопе

Было много убитых.

Среди душ их нетленных

Из живых было двое:

У отца на коленях

Сын лежал, юный воин.

Он, от крови до плоти

Долгожданный поскрёбыш,

Зло подстрелен на взлёте;

Был бы рядом – сберёг бы.

Заслонил бы всем телом,

За него бы сражался.

Так победы хотел он,

Только вот не дождался.

Изнывая от боли,

Иссечённый шрапнелью,

Угасал сын всё больше

Под отцовской шинелью.

С голубыми глазами,

Распахнувшихся к небу.

Светлый взгляд его замер,

По-сыновнему нежный.

Отступая к востоку,

Всех бойцов схоронили

На холме невысоком

В безымянной могиле.

Летом сорок второго

Здесь, на этом же месте,

Сын отца, но другого,

Воевал третий месяц.

Отбивали атаки

Ценой жизни – не даром,

Был приказ дан из ставки

Владеть ржевским плацдармом.

От разрывов вскипала

Мать – земная утроба.

Сколько жертв в неё пало,

Ни могилки, ни гроба.

Ни крестов, ни пометок,

Ни таблиц с именами.

Полквадрата, полметра

Чрева с вечными снами.

Может, здесь, на высотке,

Или там, среди пашен,

На прорыв взвод отцовский

В бой пошёл рукопашный.

Сын отца тоже дважды

Из «котла» выбирался.

Уцелел, но однажды

На засаду нарвался.

Уходил от погони

В ночь с плечом перебитым,

А его в батальоне

Посчитали убитым.

По бурлящей стремнине,

Слитым вместе с потоком,

Бойца вынесло к мине

И к прибрежным осокам.

В этот раз пожалела,

Пропустила «косая».

Он рукой одной левой

Грёб, проплыл, не касаясь.

Истекающий кровью

Среди лилий соцветий,

Был спасён медсестрою

У реки на рассвете.

Её женские плечи

Выносили подранков

Из-под бомб и картечи,

Из-под пуль, из-под танков.

Рисковали, спасали,

Гибли и выживали.

Крепче женственной стали

Никогда не ковали.

Ржев – вулкан извержений

Переплавленной стали.

Даже боги сражений

От разрывов устали.

В этом смерче спирали,

Опалённом, свинцовом,

Помнил сын о морали

И наказе отцовом.

От начала до тризны

Верой, правдой служить,

Защищать честь отчизны,

До победы дожить.

Не забыв о завете,

Сын страдал об утрате:

Нет ни слуху, ни вести

Об отце и о брате.

Знал из маминых писем,

Что отец вместе с братом

Был к потерям приписан

Боевым безвозвратным.

А на фронте под Ржевом

Наступал сорок третий.

На снегу порыжелом

Тот же след лихолетий.

И всё та же примета —

Битых танков армады,

Стаи воронов вместо

Похоронной команды.

День за днём, год за годом

Поле брани под Ржевом

Тосковало по всходам

И молилось по жертвам.

Бесконечным, несчётным,

Безвозвратным, безвестным,

Стойким и обречённым,

Сильным духом, бессмертным.

Безымянным, безродным,

Вольным, непокорённым,

Неизвестным, народным

Да войной опалённым.

Сёстры, матери, братья,

Сыновья, отцы, деды —

Приняла всех в объятья

Смерть во имя Победы.

Ну а те же, кто выжил,

Уже рвались на запад.

Всё сильнее и ближе

Подступал майский запах.

Ещё рощи горели,

Но уже разливались

Птиц весенние трели.

Хватит – навоевались.

Вместе с птицами пели

Колокольни с церквями.

Души павших летели

На восток с журавлями.

Косяком, стаей, клином

В край родимый спешили.

На пути своём длинном

Весть с войны сообщили.

О погибших геройски,

В медсанбатах угасших,

О растерзанном войске

С миллионами павших.

О замученных пленных,

Новобранцах умерших.

Их, совсем не военных,

Воевать не умевших.

Не укроют, не спрячут,

Не прильнут к изголовью.

Скорбно матери плачут —

Жить им с вечною болью.

Нынче мирно под Ржевом,

Но война – она близко:

В поле, сплошь проржавелом,

И в свечах обелисков.

В прахе, в найденных списках,

В полупрелых землянках,

В медальонных записках

И в солдатских останках.

В ветеранских наградах

И в состаренных фото,

В первомайских парадах,

В треугольниках с фронта.

И в местечке незнатном

У речного обрыва,

Там, где жизни внезапно

Обрывались от взрыва.

Здесь, где волжская лента,

Свою принял обитель

В шаге от монумента

Воин-освободитель.

Каждый почесть воздаст

Под хорал соловьиный.

Пусть не будит солдат

Грустный крик журавлиный.

От бессмертных полков

К неприступной твердыни —

Мир во веки веков

От войны и поныне.

Всё, что было под Ржевом,

Не расскажешь словами.

Битву маршальских жезлов

Назовут жерновами.

Благовест Победы

Завтра утром победной проснётся весна,

В первый раз с тишиной обнимаясь.

Только мне до рассвета придётся без сна

Не сомкнуть глаз, страдая и маясь.

Не уснуть потому, что погибли друзья,

Их тела под полотнищем стяга.

Это знамя за них те, кто жив, водрузят

На поверженный купол рейхстага.

Из солдатских кровей ярко-красный кумач

Будет реять во славу героев.

Гладит дома рукой фотокарточку мать,

У неё их, потерянных, трое.

В путь последний проводит салютов заря,

Их приют в покорённом Берлине.

Свои жизни солдаты отдали не зря,

Мир во веки веков и поныне!

Днём опустят бойцов в лоно братских могил,

Преклонив боевые знамёна.

Мир спасённый, зачислить солдат помоги

В полк бессмертный их всех поимённо.

Им покоиться лучше в родимой земле,

Но до Родины славной не близко.

В опалённой войной, на ковыльной золе

Будет только звезда обелиска.

Они миг до триумфа войны не дошли,

До него оставалось полшага.

Пусть со светлой тоской прах несут журавли

Тех, кто пал у развалин рейхстага.

Им лежать в гимнастёрках, к погону погон,

Рядом с ними отцы их и деды.

А в России по ним горит Вечный огонь,

Как бессмертное Знамя Победы.

У них не было жён, также как и невест,

Им всего лет по двадцать на брата.

В честь прихода Победы звучит благовест,

Мне стучит сердце звоном набата.

Как хотелось забыться, да так, чтобы сны

Приказали: «С фашистами к бою!»

Чтобы снова вернуться в горнило войны

И закрыть их от смерти собою.

Нынче май сорок пятого, радость в глазах,

Отшумели военные грозы.

У победной весны навернулась слеза,

Это плачут по павшим берёзы.

На бруствере войны

В сорок пятом году отгремела война,

Отшумели военные грозы.

Всем обязан тебе, фронтовая жена.

Помнишь бой у сгоревшей берёзы?

Предрассветный туман разливался окрест,

В тишине спали маки и розы.

Но уже полыхал атакованный Брест,

И, как свечи, горели берёзы.

В трёх верстах от войны окопался наш взвод,

Там, где нет даже места на карте.

Перед бруствером смерть, за спиной небосвод,

И восход как заря на закате.

Кто же знал, что во всём превосходит нас враг —

По три танка с крестами на брата.

Где был вырыт окоп, появился овраг;

И утрата, утрата, утрата…

Сколько было в то утро фашистских атак,

Знать не знали кукушкины слёзы.

Где застава была, там теперь пустота,

Ни одной уцелевшей берёзы.

От снарядов растерзанной гибла земля,

У бойцов к ней, как к матери, жалость.

И сжималась бронёй окружений петля,

И страна всё сужалась, сужалась…

Небо падало вниз, нечем было дышать

Из-за копоти, дыма и смрада.

У безжизненных тел билась в муках душа —

Это было исчадие ада.

Мы держали плацдарм, выбиваясь из сил,

За пределом немыслимой грани.

Раскалённый свинец ноги мне подкосил,

Я шрапнелью был в голову ранен.

Пал, уткнувшись лицом в молодой березняк,

Я забредил мольбой о высоком.

И, хватая губами прохладный сквозняк,

Упивался берёзовым соком.

Не надеясь, что ангелы могут спасти,

Крикнул роте: «Прощайте, ребята!»

Кто-то всё-таки смог до меня доползти;

Всё кругом было кровью объято.

Рядом бил пулемёт, надрываясь взахлёб,

Пушки «ухали» стоном набата.

Тот, кто ласково мне перевязывал лоб,

Прошептал: «Я сестра медсанбата.

Милый мой, потерпи, я сейчас помогу,

Отползём вместе из-под обстрела».

Как хотелось нарвать ей цветов на лугу,

Но кругом всё горело, горело…

Мы ползли… Нет, сестричка тащила меня

По траве, сапогами измятой,

Почерневшей от пепла, сухой от огня,

Всё же пахнущей чайною мятой.

Где-то рядом должны быть медпункт и санчасть,

Знали, что не отступят ни пяди.

Я был счастлив, что жив и что смог повстречать

Её русо-кудрявые пряди.

Много дней мы вдвоём пробивались к своим,

Силы были уже на исходе.

Ведь, казалось, границу страны отстоим,

Но войска всё отходят, отходят…

Так случилось, войною любовь рождена

В урагане смертельного круга.

Ты и нынче моя фронтовая жена,

Боевого солдата подруга.

Обелиск. Две берёзы. Вот наша скамья.

Как прекрасна под Брестом погода!

Мы из двадцать второго июня семья,

Из боёв сорок первого года.

Гитар гитара, расскажи про мои сны

1

Я слышу музыку… Нет, нет, её я вижу,

Она с оркестром приближается ко мне.

Вдруг тишина. О, как её я ненавижу!

Я видел ночь, один проснувшийся во сне.

Темным-темно. Хоть глаз коли. Ни звука.

Квадрат Малевича врос в кубатуру стен.

Превозмогая мрак, вглядевшись близоруко,

Глаза заметили измученную тень.

Она метнулась в странном облике лучины,

Задев нечаянно излучину струны.

Сначала ойкнула, рванувшись без причины,

И попросила снять гитару со стены.

Привычно руки сами к грифу потянулись,

Но тяжелеющие пологи ресниц

Не от бессонницы – от времени сомкнулись,

Явив сны муз как иллюстрации страниц.

2

Всплыла мелодия, звеня над куполами,

Сияя златом, своды неба голубели.

Младенца сон был пробуждён колоколами,

И мамин голос лился мне у колыбели.

Он зримым был и осязаемым до вкуса

Животворящего грудного молочка.

С божнички лик смотрелся матерью Иисуса,

Светло внимая стрекотанию сверчка.

О, этот миг, не повторяющийся боле,

Мотив баюкающий – детства оберег.

Он будет так щемить нутро усладой боли,

Пока душа не превратится в имярек.

3

Сюжет событий в сновидениях листая,

Глазам привиделся предутренний распев.

Пернатый хор, из гнёзд стремительно взлетая,

Запел, о судном дне подумать не успев.

На проводах, как ноты шустрые, синицы

Шедевры клювиками страстно создавали.

Их не пугали даже всполохи зарницы,

Лишь к непогоде низко ласточки сновали.

Бурь оратория – она другого цвета,

В ней чёрно-белые присутствуют тона.

Так в сорок первом репродуктор сельсовета

Оповестил: грядёт священная война.

Людские проводы на фронт как крестный ход,

В толпе солдатки голосили а капелла.

Ещё не виден был спасителя приход,

Но уже ягода виктория заспела.

Горячей сечь была, в огне земля горела,

Рябины плакали в лесах без снегирей.

Орда от ненависти к русским озверела,

Сжигая их живьём в печах концлагерей.

На пепелищах места не было иконе,

А вместо звонниц – эшафоты пустырей.

На поле боя ржали раненые кони,

Как будто реквием по жертвам алтарей.

По снегу, в дождь, какой бы ни была погода,

Под пулемётным ливнем мессеров в крестах

Красноармейцы шли четыре долгих года

Туда, где должен быть поверженным рейхстаг.

Победный марш поверх поверженных знамён,

Миг ликования с печалями утрат.

И обелиски с миллионами имён,

Как маки, вспыхнувшие солнцами с утра.

4

Очнуться надо бы. Гитаре одиноко,

Но сердце бьётся с позапрошлым в унисон.

Душе неймётся оттого, что видит око,

В который раз за ночь проваливаясь в сон.

Манит видение, показывая снова

Черты ожившие давно минувших дней.

Прожить свой путь земной единожды не ново,

Но пережить, пусть даже в снах, его трудней.

5

Мальчонка русый, и на нём беретик синий,

С котёнком весело играет у крыльца.

Свистит в свистульку, самоделку из осины,

Она единственная память от отца.

Как хорошо, что ничего с ним не случится,

Голодный год промчится мимо стороной.

Читать, писать и настоящему учиться

Мечтали дети, опалённые войной.

Все в детском возрасте одной и той же крови,

Послевоенные – особое клеймо.

Они, мальцы, возили сено на корове,

Впрягаясь с нею в деревянное ярмо.

Не понаслышке зная истину из сказки,

Что есть полезно и вершки, и корешки,

Они, как солнечные малые букашки,

В пшеничном поле собирали колоски.

Это потом дадут стране угля и стали

И пересядут на «железного коня».

Под стон гудков тогда почил товарищ Сталин,

Люд шёл за телом, как сиротская родня.

Нутро земли – незатянувшаяся рана —

Разверзлась братскими могилами окрест.

Играл над прахом гениального тирана

Хрущёвской оттепели маленький оркестр.

6

Двадцатый век. О, как ему я благодарен!

За предоставленный фантастиками шанс.

Венец величия – Победа и Гагарин,

Из пепелищ войны восставший ренессанс.

Свобода духа не на улицах брусчатых —

В сердцах; в них веру невозможно обуздать.

Не быть романтиком – не знать шестидесятых,

Кто был таким, тот мог творить и созидать.

Регаты плыли рукотворными морями,

И луноходы шли в космический прорыв,

С гитарой, с песней в горы, к югу «дикарями» —

Таков был физиков и лириков порыв.

Тогда нуждалась в других ценностях душа,

Стих о высоком тамадой прослыл застолья.

Но тот, который той эпохой не дышал,

Назвал её ненужным временем застоя.

Жжёт неосознанный, в предчувствии вины,

Укор гитары молчаливый, что пылится.

Есть только сны, лишь в них отчётливо видны

Давно забытые и стёршиеся лица.

Воспеть бы всех. Их зов принять за честь;

Они из редкостной непознанной когорты.

В том поколении талантливых не счесть,

Для них не в счёт цена разорванной аорты.

7

С началом жизни звонки птичьи перепевы,

Скворцы горланят гимны подвигам весны.

Птенцы и дети. Взлёт и шаг их труден первый;

Следы мгновения прекрасные, как сны.

Влекли ребячьи неизведанные тайны

В страну, где парус пел от розовых ветров.

При тусклом свете фитиля избы-читальни

Искали в дебрях книг сокровища миров.

Не знали дети, что такое телевизор,

Подолгу вглядываясь в зимнее окно.

Но всё же изредка, пусть в качестве сюрприза,

Смотрели в клубе диафильмы и кино.

Весны дождавшись, на лужайки выбегали

И в беготне своей до осени росли.

Как подобает, по хозяйству помогали —

Возле реки гусят с утятами пасли.

Наивность детская похожая на лето —

Скорей хотелось непременно повзрослеть.

Но, видно, бог, своё накладывая вето,

Годок-другой хотел ещё их пожалеть.

8

От детства к отрочеству шаг непустяковый,

Пусть не заметен между ними переход.

Период зрелости обычный подростковый,

Предвестник драм и ранней юности восход.

Года лирических недетских перемен

В сонетах пламенных Шекспировских воспеты:

Порывы чувств, ранимость дружеских измен

И сила верности Ромео и Джульетты.

Влюблённость первая является нежданно,

Как среди бела дня в сухой степи гроза.

Не замечавшие ещё совсем недавно,

Взаимно встретились и обмерли глаза.

Казалось, тот же взгляд лазорево-бездонный

Под лепестковыми изгибами бровей.

Но, как разряд с других, коснувшихся ладоней,

Он поразил. Нет лучше глаз и красивей!

Поверить трудно, что детишки-сорванцы

Ещё вчера кричали «тили-тили-тесто».

Парнишка с девочкой, влюблённые юнцы,

В пятнадцать лет почти жених, почти невеста.

Им век в любимых оставаться, может быть,

Или в других влюбляться жарко многократно.

Но поцелуй свой подростковый не забыть,

Как не увидеть то, что скрылось безвозвратно.

И будет всё. Наступит юности расцвет,

Такой же точно, как в черёмуховом мае.

Начало взрослости: семь бед – один ответ;

Взлетит лишь тот, кто оземь крылья не сломает.

Какой возвышенный, стремительный полёт!

Любовь и молодость близки мечтой единой

О том, что всем влюблённым небо ниспошлёт

Неповторимость звёздной песни лебединой.

Сказать – не спеть, как не исполнить серенад,

Гитару бережно за талию обвив,

Взойти с романсом под гармонику сонат

К вершине юности – балладе о любви.

9

Гитар гитара, я всё помню о тебе,

Тобою суть души моей полонена.

Ты мне предсказана в цыганской ворожбе,

Знать, суждено нам чашу лет испить сполна.

Сон бессознательно уводит снова вдаль,

В поля, укрытые в цветущие нектары,

В прибрежный луг, где я впервые увидал,

Услышал звонкие поющие гитары.

Кибитки табора дугой вокруг костра,

И трепет струн под звёздным куполом поляны.

Их перебор – вуалью россыпь серебра,

В них то кутёж, то зов молитвы покаянной.

О, как же я волшебный звук боготворил,

В нём дух цыган свободный, вольный, гордый.

Барон цыганский мне гитару подарил

И обучил чавалэ брать на ней аккорды.

С тех пор, куда бы ни забросили ветра,

Всегда со мной гитара – девушка-певунья.

В её напевах чудных грезится пора

Цветений росных молодильного июня.

Летит за даль мотив гитарных голосов,

Спешит обратно от холмов стократным эхо.

Уже давно зим седина и голь лесов,

И забуранена безжизненная веха.

Но каждый раз, заслышав тонкую струну,

К себе гитару семиструнную приближу,

Я предаюсь с ней заколдованному сну,

В котором годы своей молодости вижу.

10

Всё переменчиво: материя текуча,

Тональность дней тревожней стала, горевой.

Грозу вселенскую предсказывает туча,

И близок час расплат ошибки роковой.

Уже пылал вдали багровый горизонт,

Зарница всполохами двигалась с востока.

Солдаты шли с учений маршем в гарнизон,

И взгляды девушек светились от восторга.

В них предугадывался дружеский намёк

На увольнительную – в воскресенье танцы.

И никому ведь даже было невдомёк,

Что скоро в бой пойдут ребята-новобранцы.

Оркестр играл осенних листьев вальс-экспромт,

Он так хотел влюблённым головы вскружить.

Отправить мальчиков приказано на фронт,

Чтобы в чужой стране головушку сложить.

Кому война, кому-то матушка родная

Да политический продажный капитал.

Войн рядовые бились, доблесть не роняя,

Честь каждый с генами родителей впитал.

Не трубачи их из окопов поднимали,

А героический и славный предков зов.

Свист пуль, как трели соловьиные, внимали

Под клич комбатовских охрипших голосов.

В боях нет муз, есть только музыка атак,

Но как же важен для солдата дух высокий!

О тех, кто штурмом брал поверженный рейхстаг,

Про верность дружбы им в Афгане пел Высоцкий.

Друг дорог каждый, лишь бы рядом был и жив,

От смерти спасший друг дороже всех вдвойне.

И, на гитару боль потерь переложив,

Бойцы слагали свои песни о войне.

Они познали цену собственных утрат,

Делили горе с ними струны, подпевая.

Спасала их от верной гибели стократ

Сестричка нежная – гитара фронтовая.

Домой вернуться бы, как птицей голубой,

Им до «тюльпанов чёрных» дела нет всерьёз.

Скорей на Родину с оказией любой,

В свой край родимый, белоснежный от берёз.

Взмывали в космос космонавты неустанно,

Спортсмены брали олимпийские высоты,

Летели к мамам из-за гор Афганистана

Бойцы безусые, кто жив, а кто «двухсотый».

Пока за жизнь они, за мир сражались стойко,

Пока их Родина от пуль не берегла,

Случилась гласность и такая перестройка,

Которой власть на нищету всех обрекла.

11

Восьмидесятые – трагедии зачатки;

КПСС был наш бессмертный рулевой.

Её властители сменялись как перчатки,

Пока бездарность не насытилась с лихвой.

Колосс катился вниз, не сдерживая юза,

Оборотившись для людей бедой вселенской.

Не стало главного – Советского Союза —

Между кампанией афганской и чеченской.

Скользя по лезвию монархии свободы,

Вожди в анархию народы вовлекли.

Стабильность будет лишь в двухтысячные годы,

В них беловежский путч к позору обрекли.

Раскол элит вверг люд в кровавое горнило,

Из-за тенёты вышла ненависть со злом.

Земля десятки миллионов схоронила —

Такой цена была за гибельный разлом.

Сады и парки, превратившиеся в свалки,

Поля безмолвные, где согра да бурьян.

А за людьми не успевают катафалки,

В них алкоголик, рэкетир да наркоман.

Расстрел парламента живьём в створ телекамер,

Российский флаг стыдливо реял над шестом.

Перед экранами весь мир от страха замер:

Куда ты, Русь, несёшься с ядерным щитом?

Низверглось всё, чем ты владела и гордилась:

Наука, школа, медицина и жильё.

«Моя милиция» – и та оборотилась

В одно бандитское ментовское зверьё.

Остановился транспорт, фабрики, заводы,

Казна пуста, в законе бартер и базар.

В продаже всё: Россия, совесть, деньги, воздух,

И нет того, кто бы нажал на тормоза.

Гуманность, нравственность, отечество и личность —

Всё оказалось подло попранным, распятым.

Лишь процветала откровенная циничность —

Принизить подвиг ветеранов в сорок пятом.

Чечня, Будённовск, Волгодонск, Буйнакск, «Норд-Ост»,

Беслан, Кизляр, бой в Первомайском, Дагестан.

И вся Россиюшка – один сплошной погост.

Всем кукловодил дядя Сэм из дальних стран.

12

Как мог вместиться нереальный бред кошмарный

В одну простую человеческую жизнь?

Напрасно ждал народ небесной каши манной,

Не призывая супостатов низложить.

Неужто виденное было и со мной?

С родными, с близкими, с друзьями? Не с врагами?

С моим народом и с моей большой страной?

За что греховны мы, за что, перед богами?

Бегу от прошлого, отрывисто дыша,

Но веки тяжкие не могут разомкнуться.

Зовёт о помощи, кричит моя душа:

«К гитаре дайте мне ещё раз прикоснуться!»

Прерви, гитара, спящий мозг мой воспалённый.

Пусть лучше ночь в глазах с видениями тьмы,

Чем этот сон, седою явью убелённый,

С безумством скорби, с повторением чумы.

Не брось меня, излить позволь мне чувства,

На растерзание бессонницы отдай.

Не принимай игру на нервах за искусство,

Лишь настроение струн терпких передай.

13

Гитар гитара, тебе в верности клянусь,

Ты голос мой, как я твой, сразу узнаёшь.

Ты пальцы помнишь, как я струны, наизусть,

И я пою, и ты божественно поёшь.

Твой гордый вид всему высокому учил,

Когда был молод, а потом когда был стар.

И будь я в коме, всё равно бы отличил

Мою гитару хоть из тысячи гитар.

Когда закончится нетленный путь земной,

Когда закроют мне на бренном одре очи,

Я буду слушать твои песни надо мной

И видеть сон моей последней длинной ночи…

14

Гитар гитара, расскажи про мои сны

Тому, кто примет тебя в ласковые руки

После меня, когда за гранью пелены

Наступит время нашей дружеской разлуки.

Пропой про то, что жизнь – игра и я играл,

И о завете материнском и отцовском.

Пускай звучит аккорд, как храмовый хорал,

О так не найденном мной камне философском.

Ну вот, гитара в подсознании слышна,

Напоминая, что пора бы и очнуться,

Уже пришли совсем другие времена

И дай-то Бог нам к лихолетью не вернуться.

Через призму боёв

На востоке светло, а на западе мрак,

Посредине пик снежный Эльбрусский.

За Кавказский хребет прорывается враг,

В схватке с ним горстка храбрая русских.

Здесь, застывшие в скалах, седые века,

Их божественный профиль как снег чист.

Это было вчера, до войны, а пока

Горы топчет фашистская нечисть.

Злобно «шмайсеры» бьют, их безумный оскал,

Как и весь обезумевший вермахт.

Но у русских бойцов есть поддержка от скал

И ещё альпинистская верность.

Они в этих горах третью зиму подряд,

Цепок всё-таки немец проклятый.

В маскхалатах незрим альпинистский отряд —

Для фашистов что призрак крылатый.

Из-за каждого камня в них целится смерть —

Скрыть на миг бы ночное светило.

До рассвета им нужно пробраться суметь

И ударить противника с тыла.

Ночью бой скоротечный, короткий привал,

Трассы пуль будто звёздная россыпь.

Горстка горных стрелков взять должна перевал

И фашистов в расщелину сбросить.

Под безвременьем тяжким их души легки,

Груз солдатский им давит на плечи.

Альпинисты вчера, а сегодня стрелки,

Путь к победе тем паче не легче.

Сотню метров подъём, в скользкой наледи весь.

Страха нет у бойцов – есть страховки.

Выше них егеря, символ их – эдельвейс

И нашивка СС на ветровке.

Вышли к лагерю фрицев ещё до утра,

Нервы будто бы стропы-канаты.

Под раскатистый клич боевого «ура»

Во врага полетели гранаты.

Снег лавиной сошёл от ударной волны,

Погребая со свастикой каски

Тех, кто рвался за нефтью, за «кровью» войны

И нарвался на норов кавказский.

Атакуя элитный немецкий спецназ,

Горстка русских пошла в рукопашный.

И алел на заре окровавленный наст,

Беспощадный к врагу и бесстрашный.

За погибших друзей, за детей, матерей

Дрались с фрицами храбро солдаты.

Победили в бою, сбив со скал егерей

И фашистские сбросив штандарты.

А когда подошёл к ним на помощь десант,

Старший группы докладывал в ставку.

У него на руках умирал лейтенант,

Тот, кто первым рванулся в атаку.

По-над склонами гор вдаль плывут облака,

Мир кругом – не обхватишь руками.

Так же будет потом на земле, а пока

Мир такой создаётся стрелками.

Им ещё предстоит брать высоты в пути,

Зачищая кавказские тропы.

Через призму боёв до Берлина дойти

И очистить ещё пол-Европы.

Залегло в глубине черноморское дно,

В чёрном золоте плещется Каспий.

Фрицам гордый Кавказ покорить не дано,

В назидание – ржавые каски.

Нынче солнце весны отражает ледник,

Трели птиц как язык эсперанто.

И журчит из камней животворный родник,

Где последний был бой лейтенанта.

Он с бойцами стоит, весь одетый в гранит,

Монументом, застывшим на склоне.

А вершина его, будто матерь, хранит

И склоняется в вечном поклоне.

Александровский сад в белом вальсе

Александровский сад,

Ты бы мог в белом вальсе кружиться,

Но тебе уготована прошлым иная стезя:

Павших не воскресят —

Боль в калёные камни ложится,

И от пламени факела сохнет скупая слеза.

Александровский сад,

Ты бы мог в белом вальсе кружиться,

Только реквием горький трубит оркестровая медь.

Бьют набатом сердца,

И молиться зовут, и божиться

Перед прахом бойца, своей смертью поправшего смерть.

Александровский сад,

Ты бы мог в белом вальсе кружиться

Среди красных тюльпанов вблизи хоровода церквей.

В кровь кремлёвский фасад —

Ранам в нём суждено обнажиться

И пылать вечной памятью цветом солдатских кровей.

Александровский сад,

Ты бы мог в белом вальсе кружиться,

Всё же доля твоя – скорбь в триумфе победы воспеть.

Неизвестный солдат,

Сад цветов к твоей бронзе ложится

И во славу на знамени свита лавровая ветвь.

Александровский сад,

Ты бы мог в белом вальсе кружиться.

Да вот стук метронома нещадно колотит в висках.

Горе не описать,

Вместе с ним невозможно ужиться —

Не начертано имя, но подвиг бессмертен в веках.

К монументу спешат,

Как к святыне, к кресту приложиться,

И иначе к погибшим в войне относиться нельзя.

Александровский сад,

Ты бы мог в белом вальсе кружиться,

Но тебе уготована прошлым иная стезя.

Пусть сирени цветут

Бьёт прожектор в военное небо,

Взорван воздух тревогой сирены.

Перед боем с фашистами мне бы

Чуть вздремнуть в запашистой сирени.

Просмотреть снова мирные сны,

В них гроза в ярких всполохах света.

Жаль, пока далеко до победной весны

И недолго совсем до рассвета.

Утром ротный поднимет за Родину в бой,

В рукопашный, со схваткой смертельной.

Может, только во сне я увижусь с тобой.

Сохрани меня, крестик нательный.

Дня не будет – всё скроет пожарища дым,

Лязг брони, сердце взорвано нервом.

Для тебя навсегда стану я молодым,

Как в начале весны в сорок первом.

Перед тем как упасть, чтобы вечно лежать

На земле моей навзничь распятым,

Я успею твой крестик в ладони зажать.

Пусть сирени цветут в сорок пятом.