Текст книги "Казаки на Амуре"
Автор книги: Сергей Бахрушин
Жанр: История, Наука и Образование
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]
Сергей Владимирович Бахрушин
Казаки на Амуре
© С.В. Бахрушин, 1925
© А.В. Блинский, составление, 2002
© Издательство «Сатисъ», оригинал-макет, оформление, 2002
I. Новая Даурская земля
Город Устюг у слияния Сухоны с Югом представлял собою в VII столетии один из самых богатых торговых пунктов старого Московского государства. Здесь скрещивались пути, шедшие в столицу страны, Москву, с путями, направлявшимися в Архангельск на Белом море и за Урал в Сибирь. Через Архангельск шли все торговые сношения с западной Европой, а из-за Урала привозился самый ценный товар, имевший наибольший спрос заграницей, – пушнина. Стоя на перепутьи между рынками Запада и Востока, Устюг сделался, таким образом, центром, в котором сосредоточивался оживленный торговый обмен. Сюда целыми «сороками» привозились по Печере и Вычегде драгоценные соболиные меха; здесь они перегружались на дощаники и направлялись дальше вниз по Двине в Архангельск ко времени приезда туда английских и голландских кораблей; на архангельской ярмарке меха продавались и обменивались на иностранные материи, на металлы, на бакалею, на предметы роскоши, и все это везлось обратно на Устюг, а с Устюга вместе с местными произведениями и с привозными из поволжских городов товарами отправлялось обозами в десятки возов за Урал для приобретения новых транспортов пушнины. В этот торговый круговорот были вовлечены жившие по Двине крестьяне; многие из них то и дело покидали свое хозяйство на попечение младших родственников, а сами шли на промысел за Урал; иные там и оставались навсегда на новых угожих местах; другие после нескольких лет отсутствия возвращались к своим очагам с тем, с чем ушли; третьи, наконец, которым промыслы удались, везли свою добычу в Архангельск, где меняли ее на иностранные товары. Эта постоянная погоня за наживой, поездки в Сибирь, жизнь в тундрах, сопряженная с опасностями и риском, разнообразие впечатлений – вырабатывали в жителях Устюжского края смелость, энергию, упорство, которые помогали им преодолевать лежащие на их пути препятствия. Торговля с Западом способствовала появлению среди них сравнительно высоких культурных запросов и потребностей; в устюжских избах попадались предметы иностранной роскоши: зеркала, дорогие материи, оловянная посуда. Многие из устюжских крестьян разбогатели, благодаря сибирским промыслам и архангельским торгам, и выбились из крестьянства в высший разряд торговых людей, в «гости». Из простых крестьян вышли устюжские капиталисты, самые богатые люди во всем Московском государстве: Босые, Ревякины, Грудцыны, Федотовы, украшавшие с царской роскошью свой родной Устюг великолепными памятниками художественного зодчества, до сих пор вызывающими восхищение.
Великий Устюг XVII в.
Крестьянином одной из волостей Устюжского уезда был по своему происхождению и знаменитый Ярофей Павлов Хабаров-Святитский, с именем которого связана попытка русских стать твердой ногой на Амуре. Как многие из его соотечественников, Хабаров нередко уходил на промыслы за Урал и пропадал там подолгу, вдали от дома, пробираясь далеко на восток, за Енисей. В 1828 году он, например, был вместе с братом Никифором в Мангазее, как называлась тогда область, лежавшая к востоку от Обской губы, а оттуда проник на Пясину, на Таймырский полуостров. Это было время величайшего промышленного оживления в Сибири, время грандиозных замыслов, смелых предприятий и открытий. Спрос иностранцев на сибирские меха побуждал ежегодно толпы северо-русских промышленников переходить через Урал в поисках наживы, издали казавшейся легкой. Главным средоточием промышленного люда была Мангазея, через которую шло почти все движение на Енисей и его притоки. В 20-х годах, однако, соболь был уже в значительной степени истреблен на этих реках, и предприимчивые промышленники стали перебираться с Енисея еще дальше на восток, на реки, впадающие в Лену. Хабаров привез из своей поездки в Мангазею первые слухи о вновь открытой «великой реке». Через несколько лет он опять отправляется в Сибирь, на этот раз навсегда. У себя дома, в устюжской деревне он оставил на произвол судьбы жену Василису, внучку и племянницу; с ним вместе в Сибирь перебрались его брат Никифор и племянник Артюшка Филиппов-Петриловский.
За протекшие несколько лет Лена уже сделалась известна русским, и здесь-то на устье реки Киренги, в конце концов, обосновывается предприимчивый устюжанин, заводит пашню, строит мельницу, устраивает соляную варницу, торгует хлебом и чем попало. Он быстро богатеет и делается одним из крупнейших хлеботорговцев края. Достаточно сказать, что Петр Петрович Головин, посланный в 1638 году из Москвы для основания на Лене города, взял у него для нужд экспедиции, во главе которой он стоял, 3000 пудов хлеба.
Острог Мангазея
Вновь основанный на Лене город Якутск стал теперь играть ту роль, которую раньше играла Мангазея, как пункт, через который шла главная волна промышленников в восточную Сибирь. Отсюда они расходились вверх и вниз по Лене и, не довольствуясь «ленскими соболями», искали новых путей дальше на восток и на юг. По восточным притокам Лены – Витиму и Олекме – они достигли водораздела, отделяющего бассейн Лены от бассейна Амура и стали с верховьев этих рек перебираться на Шилку, впадающую в Амур. Эти промышленники первые принесли весть о «Даурской земле», т. е. Приамурской области. До нас дошел рассказ одного такого промышленного человека Сеньки Аверкиева о его похождениях на Амуре. Он охотился на устье реки Аргуни, когда был захвачен в плен туземцами – «даурами» и отведен на Амур к даурским князькам Лавкаю и Шилгинею, которые его расспрашивали «по-своему». Лавкай сказал ему, между прочим: «Слышал я от тунгусов, что русские люди – собаки; где они иноземцев найдут, тут и побьют до смерти; и к нам они идут для того же». Шилгиней, впрочем, заступился за Сеньку и не дал Лавкаю его убить; его отпустили, отобрав предварительно имевшиеся у него товары – бисер и стрелы железные – и дав ему взамен соболиные меха.
Маршрут Пояркова на карте Лучинского
Владения князя Лавкая сделались теперь заветной целью, куда стремились помыслы всех, ищущих легкого обогащения. Повторяли со слов тунгусов слухи о богатстве его земли, об изобилии в ней соболей, о плодородье ее почвы; упорно говорили, что под его улусом, близко в горе имеется серебряная руда, из которой туземцы плавят серебро, и даже видели у тунгусов полученные от дауров серебряные украшения: пуговицы и круги; воображение манили рассказы о сношениях Лавкая с богатым и могущественным Китайским государством. И вот, по следам промышленников, двинулись на Амур и служилые люди в поисках добычи для себя и ясака, т. е. дани для государя. В 1643 году первый якутский воевода Петр Петрович Головин послал на Шилку военную экспедицию под начальством письменного головы (как назывались тогда чиновники особых поручений при воеводах) Василия Пояркова и пятидесятников Юрия Петрова и Патрекея Минина, состоявшую из 112 служилых людей, преимущественно вновь набранных из промышленников и 15 «охочих» людей, добровольцев из тех же промышленников, и снабженных железною пушкою и запасом пороха и свинца «для угрозы немирных землиц». Экспедиция пошла вниз по Лене, до устья реки Алдана до Учура, затем из Учура вошла в реку Гоному. Путь был трудный, особенно по порожистой реке Гономе, где казакам пришлось преодолеть сорок два больших порога и двадцать два малых, причем приходилось выходить из судов и переволакивать их через камни; один казенный дощаник потерпел тяжелую аварию, во время которой весь запас свинца сорвало с кормы в воду. Не дойдя до водораздела, казаки были застигнуты холодным временем года и должны были остановиться на зимовку. Чтоб не терять времени даром, Поярков оставил часть своего отряда с запасами и судами в выстроенном им зимовьи, поручив весною перебраться через волок, т. е. водораздел, на реку Зею, впадающую в Амур, а сам, не дожидаясь весны, с 90 человек пошел вперед зимним путем, волоча с собою на нартах продовольствие и прочий багаж. Преодолев волок, он попал на верховье Зеи. Таким образом, Поярков благополучно добрался до Даурской земли.
По берегам Зеи жили «пашенные люди» – дауры. Эти дауры, племя манчжурского происхождения, родственное тунгусам, не были похожи на других, знакомых русским сибирских дикарей. Постоянные сношения с китайцами, которые приезжали к ним для сбора дани и для торговли и привозили им всякие товары – шелковые материи, серебро и т. п., – способствовали сравнительно высокой культурности среди них. Казаки нашли у них хорошо построенные деревянные дома с окнами, затянутыми вместо стекла, бумагой собственного производства. По внешности дауры походили на китайцев: мужчины носили по китайскому обычаю косы, одевались в кафтаны из шелковой материи. И по образу жизни они отличались от кочевников Севера: жили оседло в своих улусах (деревнях), занимались земледелием и скотоводством. Вокруг их селений были раскинуты поля, засеянные ячменем, овсом, просом, гречей, горохом. Из огородных овощей у них встречались: бобы, чеснок, мак, дыни, арбузы, огурцы; из фруктов: яблоки, груши, грецкие орехи; из конопли они умели выделывать масло. Скот попадался в значительном количестве: у них было много лошадей, коров, овец, свиней; на волах пахали, как у русских на лошадях; из Китая завезены были к ним и домашние птицы – куры. Культурное влияние Китая чувствовалось во всем: от китайцев приобретали дауры камки (шелковые материи), кумачи и металлы. С своей стороны китайцы брали у них в обмен на свои товары и отчасти в виде дани – соболиные и другие меха. Охота на пушного зверя и составляла, наряду с хлебопашеством, основное занятие жителей, чему способствовало изобилие пушных зверей (соболей, рысей, лисиц красных и черно-бурых) в окрестных лесах; стоило туземцу день поохотиться, как он приносил десять и больше соболей. Все в стране, открытой Поярковым, дышало изобилием и довольством. Недаром Приамурье показалось русским каким-то земным Эдемом, в котором налицо было все, чего только можно было пожелать, начиная с винограда, который рос в диком состоянии, и кончая корабельным лесом.
Дауры. Фото начала XX века
Для того, чтобы заставить дауров платить ясак (дань) казаки захватили в заложники или, как тогда говорили в аманаты одного даурского князца Доптыула. Таких аманатов русские обычно держали под стражей и в цепях; если аманат был знатен и влиятелен, его сородичи, опасаясь, чтоб русские с ним чего не сделали, соглашались обычно платить требуемую с них дань. Доптыул рассказал Пояркову много любопытных подробностей не только про свою Даурскую землю, но и про соседний Китай; с восторгом говорил про роскошь и богатство китайского губернатора, управлявшего пограничной с даурами провинцией, про его город, окруженный деревянными стенами и земляным валом, про его войска, вооруженные не только луками, но и огне стрельным оружием и снабженные даже пушками. Он сообщил, что названный губернатор ежегодно посылает на Зею и Амур военные отряды тысячи в две или три человек для сбора с туземцев ясака; но что китайцы также приезжают к ним и с мирными целями и привозят им для мены серебро, олово, медь и материи. Туземцы, между прочим, опровергали легенду о том, что в самой Даурской земле родится серебро и утверждали, что виденные у них серебряные изделия все китайского происхождения. От туземцев же Поярков узнал, что у дауров имеются укрепленные города и что ближайшим является Молдыкидич, владелец которого могущественный князь Досий, стоит во главе нескольких племен, насчитывающих в своем составе 500 человек воинов.
Якутский острог в XVII в.
Даур. Рисунок начала XVIII века
Между тем, среди русских стал ощущаться недостаток продовольствия, и Поярков решил снарядить экспедицию к князю Досию, чтоб достать хлеба. Сам он устроил укрепленное зимовье – острожек на устье реки Умлекана, впадающей в Зею, а Юрия Петрова с отрядом в 70 человек послал к городу Милдыкидич, поручив выманить лаской тамошних князьков, захватить их в плен в качестве аманатов и, отступя с ним в лес, укрепиться засекою. Едва Юрий Петров подошел к городку, как навстречу к нему с вышли с поклоном князья Досий, Колпа и Доваря; двух первых казаки взяли в плен, а третьего, приходившегося сыном Доптыулу, который уже сидел в аманатах, отпустили обратно. Русским были отведены для жилья три юрты вне города; туземцы доставили им продовольствие: 40 кузовов крупы овсяной и 10 штук скота. Не довольствуясь покорностью жителей, Юрий Петров на следующий день в военном порядке с распущенными знаменами подошел к стенам городка, чтобы высмотреть насколько он крепок и нельзя ли его взять штурмом, и потребовал, чтоб его впустили внутрь. Аманаты, которым он говорил про это, отвечали: «в острожке живут у них люди многие; русских людей они до сих пор не знали и, пожалуй учинят с ними бой, и от того произойдет большое зло». Петров, однако, заупрямился и, взяв с собой насильно Досия и Колпу пошел на приступ города. Тогда дауры, сидевшие внутри, внезапно произвели вылазку, бросившись сразу из ворот и из подземных ходов; одновременно из окрестностей прискакало много вооруженных всадников. Произошел кровопролитный бой, во время которого случайно был убит Досий, а Колпа, убив сторожившего его служилого человека, бежал к своим. В результате боя – 50 русских было переранено «больно», так что не в состоянии были даже уйти далеко от острожка. Они заперлись в юртах и должны были выдержать трехдневную осаду. На третью ночь им удалось незаметно бежать из юрт. В течение десяти дней они шли в полном вооружении, в куяках (защитных доспехах), пока не добрались до острожка на Умлекане, добрались израненные, без аманатов, без продовольствия, на которое рассчитывали их товарищи. Понятно, что Поярков встретил их далеко не приветливо. «С добычею ли пришли?» – был первый вопрос к ним. «Не только что с добычей, и свое потеряли», – отвечали те. Дело было в январе: предстоял голод до поздней весны, когда вскроется река и будут доставлены припасы, оставленные на Гономе. Имевшийся хлеб разделили между служилыми людьми; пришлось по 30 фунтов на человека. Стали есть сосновую кору и коренья. Положение ухудшалось тем, что последний аманат Доптыул, хотя его и держали в оковах, все-таки ухитрился бежать, и туземцы стали нападать на русский лагерь. Нападения их, впрочем, были отбиты, и трупы убитых дауров валялись на лугу перед острожком. В острожке, между тем, голод принял ужасающие размеры; запасы вышли совершенно, люди стали помирать. Тогда Поярков начал говорить своим сотоварищам: «кому не охота в острожке с голода помереть, и они б шли на луг к убитым иноземцам и кормились, как хотят». Человек десять послушались его совета, выбрели из острожка и питались трупами врагов. Голод доводил до жестокости. Те служилые люди, которые оставались с Поярковым в острожке, потребовали, чтобы их товарищи, питавшиеся на лугу человеческими трупами, были обысканы, и у них были отняты и поделены остатки продовольствия; беспощадно отобрали у этих несчастных у кого фунт, у кого два, у кого три муки. Когда снег стаял и появилась трава, изголодавшиеся казаки набросились на «корень травный», но и тут случилось несчастье. Двое служилых людей вышли на луг; одному из них занеможилось, и его товарищ развел костер, чтоб его обогреть; от костра загорелась трава, луг выгорел, и русские лишились последнего средства пропитания. Озлобление голодавших казаков достигло высочайшей степени. Пояркова стали упрекать в том, что он повел людей на верную смерть. «Не дороги мне служилые люди, – отвечал цинично Поярков, – десятнику цена десять денег (пятачок), а рядовому два гроша». Стали говорить, что он нарочно велел поджечь луг, чтоб поднять цену на сбереженный им хлебный запас; верили и подобному вздору. Когда, наконец, приплыли суда с запасами, то с голоду успело умереть 40 человек.
Река Зея Совр. фото
Собравши свой поредевший отряд, Поярков пустился в дальнейший путь вниз по Зее. Он плыл по местности довольно густо населенной племенами дауров. По берегам тянулись хорошо обработанные пашни, виднелись табуны коней и стада коров; но жители не позволяли теперь русским высаживаться на берег, обзывали их «погаными людоедами». Достигнув устья Зеи, Поярков послал вперед для разведок отряд из 26 человек. Здесь обитал народ, родственный даурам, – джючеры[1]1
Джючеры или дючеры – русское название народа, жившего в XVII веке на берегах Амура, приблизительно от устья Зеи до устья Уссури, и несколько ниже по течению.
[Закрыть], ничем не отличавшиеся по образу жизни от дауров, как и они, занимавшиеся земледелием, скотоводством и охотой, и, как они, платившие дань китайскому императору. Джючеры внезапно напали на стоянку разведчиков и перебили их всех; уцелело только два человека. Они и принесли известие о катастрофе Пояркову, который стоял всего в полпути от места погрома, но не подозревал о происшедшем.
Дючеры в XVII в.
Наконец, экспедиция выплыла в Амур и направилась вниз по течению к морю. Четыре дня плыли по стране, населенной пашенными джючерами и достигли страны ачанов или натков, по которой ехали две недели. Ачаны и по языку, и по образу жизни ничего не имели общего с даурами и джючерами. Культурное состояние их было гораздо ниже. Казаки не нашли у них ни пашен, ни огородов. Не существовало у них и скотоводства, если не считать разведения свиней; вместо лошадей они пользовались для езды собаками. Питались они почти исключительно рыбой, которой изобиловал Амур (казаки сравнивали эту реку с Волгою по качеству и обилию рыб – стерлядей, осетров и т. д.). Рыбу они не солили, а вялили на солнце и в течение зимы исключительно жили заготовленными таким образом запасами; из рыбы же они выделывали масло, служившее для освещения их хижин. Рыба доставляла ачанам не только средство прокормления, но и одежду. С необычайным искусством выделывали они рыбьи кожи, раскрашивали их в разные цвета, кроили и сшивали посредством тоненьких ремешков, сделанных тоже из рыбьей кожи. Это дало повод китайцам прозвать как ачанов, так и их соседей гиляков Ю-пи-тадзе, т. е. «жители северных стран, одевающиеся в рыбьи кожи». Ачан с серебряным кольцом в носу и несколькими большими кольцами в каждом ухе, с волосами, собранными в пучок на макушке, во многом походил на настоящего дикаря; но китайское влияние проникло и сюда, и свою одежду из рыбьей кожи он шил по манчжурскому покрою, придавая ему лишь несколько больше пестроты. Ближе к Китаю ачаны подчинялись еще сильнее культурному воздействию своих соседей: брили голову, переставали носить кольца. Ачанские женщины украшали подолы платьев монетами и бубенчиками, а волосы сплетали в косы и увешивали перстнями, маленькими зеркальцами и другими безделушками, которые привозились к ним китайскими купцами. Хижины наиболее богатых ачанов были убраны снаружи орлиными перьями; внутри занавесками, постелями и одеялами служили соболиные и лисьи меха.
Плывя далее вниз, Поярков из страны ачанов попал в страну гиляков[2]2
Гиляки – нивхи, малочисленный народ. Являются автохтонным коренным населением Приамурья, острова Сахалин и соседних небольших островов.
[Закрыть], которые заселяли низовья Амура и Амурское устье. Они, как и ачаны жили почти исключительно рыболовством, бесстрашно выезжая в своих маленьких берестяных лодках в открытое море и достигая в своих рыболовных поездках даже берегов Сахалина, населенного, по их словам, родственным им племенем «волосатых людей» (айносы). На берегу русские видели их бревенчатые юрты и клети без окон, возле которых висели большие запасы сушеной рыбы. Воинственные и свирепые дикари, они еще совсем не подвергались китайскому влиянию, ходили полунагие в одежде из звериных и рыбьих кож, носили кольца в носу и ушах, не брили голов и завязывали в пучок свои длинные волосы. Для езды гиляки пользовались собаками, которых держали по несколько сот и даже до тысячи штук. В гиляцких улусах русские, кроме того, с изумлением увидели ручных медведей, которых туземцы на Амуре до сих пор держат у себя в юртах, почитая за богов. Не понимая, в чем дело, казаки решили, что гиляки «на медведях ездят», как на собаках.
Айн и гиляки
Гиляцкою землею Поярков плыл две недели. В устье Амура глазам русских представились грандиозные заросли древовидного камыша, который не позволял приблизиться в лодках к топким и болотистым берегам. В устье Амура Поярков и зимовал. Тут удалось захватить в аманаты трех гиляцких князцов и собрать с гиляков ясак: 12 сороков соболей и 6 шуб собольих. В начале лета Поярков вышел в открытое море и пошел вдоль берега на север. После двенадцатидневного плавания он достиг устья реки Ульи, где зимовал и собрал ясак с окрестных тунгусов. Ранней весной он с верховьев Ульи по самому последнему пути перетащился нартами через волокна реку Маю, впадающую в приток Лены Алдан и добрался до Якутска 12 июня 1646 года, ровно через три года после своего отъезда. Из вышедших с ним 127 служилых и охочих людей вернулось всего 40–50 человек.
Возвращенье Пояркова, рассказы о том, насколько открытые им землицы «людны, хлебны, собольны: и всякого зверя много, и хлеба родится много и те реки рыбны», уверенность, что «тех пашенных, хлебных, сидячих людей под государеву высокую руку привесть можно» – вызвали сильное оживление среди русских в Якутске. Вновь открытый Амур – «новая Лена» – привлекал слухами о природных богатствах; расчеты на добычу возбуждали страсти; возможность войти в сношения с неведомым Китаем манила воображение. Якутский воевода Василий Пушкин поспешил снарядить новую экспедицию в Дауры, которая достигла «Даурского камня», т. е. перевала на Зею, но не решилась идти дальше. Заволновались и промышленные люди. Рассказы о Даурской земле смутили и Хабарова и заставили его бросить его заимку на устье Киренги. Он незадолго перед тем потерпел сильную неудачу: воевода Петр Головин реквизировал у него все наличные запасы хлеба, отобрал в казну его соляную варницу, самого его держал в тюрьме, из которой он вышел почти совершенно разоренным, так как казна так и не заплатила ему за взятый у него хлеб. Он, кажется даже подумывал бросить свои предприятия в Сибири и вернуться обратно на родину к своей семье, как вдруг в его глазах мелькнули новые и широкие возможности на далеком юго-востоке, открывая для его предприимчивости негаданные горизонты. В его уме сложился смелый план, перед которым бледнела вся его предшествующая скромная деятельность в качестве ленского крестьянина. Мысль о возвращении на Русь была оставлена; помыслы все сосредоточивались вокруг Даурской земли.
* * *
Весной 1649 года в Якутск ехал из Москвы вновь назначенный воевода Дмитрий Андреевич Францбеков. Ливонский немец по происхождению (Фаренсбах), лет за 20 перед тем поступивший на московскую службу и принявший православие, но далеко еще не обрусевший и, по мнению знавших его русских людей, еще не вполне отрекшийся от протестантизма, Францбеков мало походил на обычного типа воевод, привыкших действовать по известной рутине и готовому шаблону. Предприимчивый, энергичный, он искусно умел сочетать свои личные выгоды с государственной пользой, был способен на широкие и сильные замыслы и вносил в дело много практического ума и сметки крупного дельца. Еще прежде, чем он доехал до Якутска, он был на пути встречен Ярофеем Хабаровым, который подал ему челобитье с просьбою разрешить ему снарядить за свой счет, без всякой субсидии от казны, экспедицию на Амур. Сметливый немец быстро сообразил, что предприятие Хабарова может принести пользу не только государю, но и ему самому, охотно дал свое согласие и даже принял непосредственное участие в организации дела и в риске, связанном с ним.
Вызываясь за свой счет снарядить поход в Дауры, Хабаров не имел ни копейки за душой, так как еще, по-видимому, не оправился от понесенных от Головина убытков. Между тем предстояло нанять 150 человек, снабдить их деньгами, хлебом, оружьем, свинцом и порохом, обувью и платьем, словом, всем необходимым для похода., приобрести суда и оснастить их. На это, по тогдашним ценам требовалась громадная сумма 7–8 тысяч рублей[3]3
Не менее 100000–120000 руб. (довоенных, до 1914 г.)
[Закрыть]. Вот тут-то и пришел на помощь Хабарову Францбеков. Он открыл ему широкий кредит из государевой казны, выдав ему в долг казенное оружие (пушки, пищали, куяки, порох, свинец), сукна, котлы и сельско-хозяйственный инвентарь для устройства пашенных поселений. Не ограничиваясь этим, Францбеков предоставил в распоряжение Хабарова и свои собственные средства, рассчитывая впоследствии с лихвою покрыть свои расходы из даурской добычи. Он ссужал деньгами и тех из промышленных и служилых людей, которые примкнули к походу. Деньги он давал под очень высокий процент; кому даст 10 рублей, а «кабалу»(вексель) напишет на 15 рублей, кому даст 20, а кабалу напишет на 30 рублей и т. д. Таким образом Францбеков крепко связал себя с успехом затеянного Хабаровым предприятия.
Снаряжая Хабарова, Францбеков своими произвольными действиями нажил себе много врагов. Хабаров нуждался для похода в достаточных запасах провианта, и Францбеков не постеснялся для этого отобрать безденежно хлеб у торговых людей; у них же он принудительно забрал суда, необходимые для экспедиции. Среди пострадавших оказались два очень богатых купца: приказчик устюжанина гостя Василия Федотова Семен Нерадовский и вычегодский крестьянин Иван Осколков. Произвол воеводы вызвал естественно сильные нарекания на него и на покровительствуемого им Хабарова.
Памятник Ерофею Хабарову в Хабаровске
Между тем, Ярофей для начала набрал 70 человек и, при помощи Францбекова запасшись всяким снаряжением, осенью того же 1647 года пустился в путь по Лене и по Олекме. Собранная им ватага шла с ним исключительно в расчетах на добычу. Не успели отъехать от Якутска, как начался грабеж. Ратные люди Хабарова на пути стали громить мирных якутов, подданных московского государя, отбивали у них скот и, в случае сопротивления, стреляли в них из ружей и многих переранили. Не было пощады и русским промышленникам, попадавшимся навстречу. На Олекме пограбили промышленную ватагу сольвычегодца Павла Бизимова; в другом месте разграбили зимовье Андрея Матвеева Вырыпаева, отобрали у него товары и запасы, самого его избили и грозились утопить.
Понятно, что грабежи хабаровских полчан еще больше усилили негодование как на Хабарова, так и на его могущественного покровителя. Русские торговые и промышленные люди, собиравшиеся для торгов и промыслов в Якутск, вообще сильно страдали от корыстолюбия местных воевод. Францбеков в этом отношении превзошел своих предшественников. Изо всего расчетливый и не стеснявшийся в средствах немец умел извлечь известный доход. Он не давал разрешения на отправку на промыслы не иначе, как за крупную взятку, и от его задержки многие промышленники победнее пропускали охотничий сезон, а кто богаче, нес ему деньги, мед и т. п., чтоб добиться отпуска. Он часто устраивал также обеды, на которые приглашал торговцев и промышленников; присутствие на этих обедах было обязательно, и гости, в благодарность за угощенье, должны были платить хозяину по рублю. Все эти поборы переносились с тем большим нетерпением, что самая личность Францбекова была для русских чрезвычайно несимпатична. Его называли «немкиным сыном», упрекали в том, что он не настоящий православный, говорили, что его не следует пускать в церковь, так как такие выкресты, как он, «приходя в церковь божью, только мир мрачат, а христианства за собой не имеют».
Реквизиция хлеба и насилия Хабарова явились последней каплей воды, которая вызвала открытый взрыв среди притесняемых воеводой приезжих русских людей. Среди них возникла мысль так или иначе избавиться от воеводы-немца. Нашелся у недовольных и высокий покровитель. Бывший якутский дьяк Петр Стеншин, срок службы которого окончился, жил без дела в Якутске, так как Францбеков не давал ему разрешения на отъезд, под предлогом, будто он не сдал отчета. Задержка, которую ему чинил новый воевода, сильно раздражала Стеншина, и он сделался заклятым врагом Францбекова. Он подружился теперь с торговыми людьми и сделался душой затеянного ими заговора. Решено было устроить воеводе большой скандал в самый день царского ангела – 17 марта 1650 года. В этот день в городском соборе имела по обыкновению место торжественная служба. В собор пришел Францбеков с служилыми людьми. Войдя в трапезу, уже наполненную молящимися, он сразу увидел что-то неладное. «Что вы, батька, мешкаете и не начинаете заутрени?» – спросил он священника. Тогда выступил вперед ярославец Никита Агапитов, на которого была возложена главная роль в затеянной смуте. «Постойте, батьки, – сказал он, обращаясь к духовенству, – не спешите служить заутреню; сегодня ночью было мне явление, не хочу я этого потаить и не объявить в мир». Францбеков, догадавшись, что дело касается его, попробовал уйти, но его задержали, и Агапитов начал говорить: «Послушайте, мир крещеный! Сегодня ночью, когда я стал забываться сном, отворились двери из сеней в избу, и я, испугавшись, встал. Ажно идет впереди Алексей Человек Божий, а за ним два юноши несут Образ Всемилостивого Спаса, и от того Образа был мне голос: «Никита! Не страшись, а пойди в соборную церковь и сказывай, не утаи, чтобы миряне не жили беззаконством». В заключенье он заявил, что Спас не велел воеводу Дмитрия Андреевича Францбекова, как ведущего беззаконный образ жизни, впускать в церковь, приказывает отрешить его от должности и отобрать у него в казну все награбленное им – меха и деньги. Слыша эти слова, Францбеков прослезился: «Если уж я недостоин быть в церкви, – сказал он, – то я пойду вон»; однако, он, говоря это, оглянулся кругом себя и увидав в трапезе служилых людей, приказал им посадить Агапитова в тюрьму. Но это было легче сказать, чем сделать. Торговые и промышленные люди подняли шум. «Подожди, будешь и ты, сам воевода, рад покою, – кричали ему из толпы, – забудешь, как нашу братью в тюрьму сажать!» Францбекова схватили за руки. Раздались крики, что надо исполнить приказание Спаса и идти на воеводский двор, чтобы взять на государя его имущество. Неизвестно, чем бы кончилась смута, если бы в дело не вмешались влиятельные богатые купцы; сами неоднократно страдавшие от корыстолюбия воеводы, они все-таки понимали бессмысленность и опасность задуманного шага и поспешили спуститься в трапезу, чтобы успокоить разбушевавшуюся толпу. Вмешались в дело и служилые люди. «Православные и мир крещеный! – говорил старый служака Семейка Рогачев, – не гораздо у вас делается, мятеж и убийство заводите! Лучше бы велеть заутреню служить, а потом молебствовать о Государевом здоровье!» А своим товарищам, служивым людям, он говорил с добродушным юмором: «Если что случится не гораздо, торговые пойдут себе на Русь, промышленные разойдутся по промыслам, а отвечать придется вашим головам – быть маслу на спине, течи по пятам». Его намек на кнут был понят. «И так у нас, старик, на спине кожа дубленая», – отвечал один из его товарищей. Под влиянием слов Рогачева, служилые люди заступились за воеводу и прекратили беспорядок, а через несколько дней Францбеков распорядился арестовать зачинщиков смуты. Служилые люди в шапках ворвались в церковь, произвели бесчинство, опрокинули свечи, избили одного из главных участников события 17 марта Авраама Абрамова и увели его окровавленного в съезжую избу; Никита Агапитов успел бежать из церкви на двор к Стеншину, но несколько позднее был все-таки тоже арестован. Так закончилась загадочная история с «сонным видением», всколыхнувшая все население Якутска. Но прошла она не бесследно. Те самые богатые торговые люди, которые способствовали прекращению мятежа, теперь, когда смута была утишена, поспешили сообщить в Москву своим родственникам и своим хозяевам обо всем, что имело место в Якутске, начиная с отправки Францбековым Хабарова в Дауры, сопровождавшейся конфискацией хлеба и грабежами и, кончая «сонным видением» злосчастного Никиты Агапитова. Об этом писали Семен Нерадовский своему хозяину гостю Василию Федотову, а Иван Осколков своему брату. В Москве среди влиятельного купечества известия о лихоимстве и притеснениях, чинимых Францбековым их братии, вызвали сильное волнение. На его действия и на действия Хабарова было подано царю несколько челобитных, и в феврале 1651 года последовала резолюция о производстве следствия по поданным жалобам.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?