Текст книги "Парализатор"

11

Мы протискиваемся сквозь дыру в заборе и выбираемся на улицу. Перешагивая через канаву, я наступаю на бутылочный осколок и матерюсь от режущей боли.

– Солома, язык попридержи! – возмущается Марго.

– Тапки потерял.

Я рассматриваю порез на ступне, морщусь от досады. Кроме дырявых носков на моих ногах нет ничего. В интернате мне не полагалась обувь. Только тапки – летом обычные, зимой войлочные. К чему лишние траты, если парализованные ноги-палки вечно покоятся на подножке инвалидного кресла.

– Да-а, мы влипли, – вздыхает Марго.

Она с кислым выражением лица поправляет клок разорванной футболки. Лохматый треугольник, величиной с ее ладошку, не хочет торчать вверх и сваливается, обнажая дивное плечо. Уныние на лице девушки царит недолго, она сводит брови и изучает мои ноги.

– Какой у тебя размер?

Я пожимаю плечами, с таким же успехом можно спросить собаку о вкусе морковки. Не дождавшись ответа, Марина обламывает куст, требует наступить на ветку, и укорачивает ее по размеру моей ступни.

– За мной! – в ее глазах какая-то цель, и она как умная ракета, вырвавшаяся со старта, обязательно ее накроет.

Мы едем в автобусе. Пассажиры узнают в нас интернатских и сторонятся. Наружная детвора разглядывает рваную одежду и босые ноги с брезгливым интересом. А нам с ярлыками ЧОВ по барабану правильные манеры и чье-то неудобство. Нас не волнуют тарифы ЖКХ и курс доллара. Когда проблема опорожниться в туалете, всё остальное мелочи, поверьте.

Мы сходим около магазина «Одежда – обувь». Я вспоминаю про деньги, которые Марго тиснула у бандитов и одобряю ее намерение. Но Марго меня удивляет:

– Иди к вокзалу и жди меня там. – Она передает мне котенка и, пресекая возражения, веско добавляет. – В магазин я пойду одна. Так будет лучше.

Я долго пялюсь на закрывшиеся за ней стеклянные двери. В житейских делах Марго дока, это факт. Но почему мне нельзя в магазин, и на кой нам вокзал? Ответ не заставляет себя ждать. Я слышу крик.

Ну, ни фига себе!

Из распахнутой двери выскакивает Марго, прижимая единственной рукой ворох одежды. Она проносится мимо меня, отгоняя меня взглядом, а сзади грузно топает нерасторопный охранник. Рвущиеся из его глотки ругательства мешают дыханию, а правильное дыхание – это главное в беге. Он отстает. Марго прыгает через кусты и скрывается за домом. Запыхавшийся охранник подбирает упавшую кроссовку и плетется обратно.

Я злой, как черт, но делать нечего, и я тащусь на вокзал. Марго уже там. И как выглядит!

Она в обтягивающих голубых джинсах, приталенной майке и модной курточке. Всё новенькое, на пустом рукаве нитка от этикетки болтается. Не сомневаюсь, что и о нижнем белье она позаботилась.

Марго сияет и кокетничает:

– Ну, как тебе?

– Ты с ума сошла!

Марго виновато улыбается и протягивает мне единственную кроссовку.

– Прости, уронила.

Я в бешенстве.

– Зачем ты украла?!

– Остынь, Солома. Мне что, на витрины облизываться?

– Тебя могли схватить!

– А для чего я бегаю?

– Ты говорила про паролимпийские игры.

– Это когда еще будет. А жить надо сейчас.

– Но у тебя были деньги, Марго!

– Их я тоже украла, забыл? С твоей помощью, и ты не возражал.

– То были бандиты, а в магазине…

– Да какая разница! Есть я и ты – и есть все остальные! Как общество к нам, так и мы к нему! На нас напали, порвали одежду, меня лапали грязные ублюдки, и после этого я не имею права получить компенсацию?

– Если так будут действовать все…

– Мне наплевать на всех! И знаешь почему? Потому что всем вокруг наплевать на меня! – Она оборачивается и кричит прохожим: – Эй, вы! Моя жизнь – дерьмо, я брошусь под поезд! Помогите!

Прохожие шарахаются от нас.

– Вот видишь, – успокаивается Марго. – Нам никто не поможет.

Я насупился и молчу.

– Захотел вернуться к Дэну? – ехидничает Марго. – Катись! Он тебя заждался! Думаешь, я не знаю про его делишки? Он совращает мальчишек. И меня хотел продать, сука! А ведь Дэн еще не самый плохой. Он из тех, кто хоть что-то для нас делает, предлагает варианты. Иди! Может тебя устроят его сладкие перспективы.

Марго бросает мне под ноги кроссовку и забирает Атю. Она уходит и садится на дальнюю скамейку. Ее губы что-то шепчут рыжему котенку. Наверное, бездомный котенок со сломанной лапкой одобряет ее слова.

Я пинаю кроссовку. Получается неумело, сто лет не играл в футбол. Ноги гудят, я сажусь на скамейку. Меня и Марго разделяют сорок ее шагов и сто сорок моих, десять секунд ее бега и пара минут моего ковыляния. А что еще? Она целеустремленна, и действует, как думает. Я думаю точно также, но затеняю реальность верой во что-то светлое и благородное. Но вера удел слабых, а Марго хочет быть сильной. Сильнее полноценных с двумя ногами и руками, сильнее сверстников с мамой и папой, сильнее богатеньких в дорогих автомобилях. Для этого она заменила зыбкую веру сильной волей.

Я с волнением осознаю, что не могу быть один. Мне нужна Марго! Пока сорок шагов не превратились в пропасть, надо преодолеть их и извиниться. Я готов это сделать первым, чтобы не потерять ее.

Я поднимаюсь и сталкиваюсь с Марго. Ух, ты! Я не заметил, как девушка оказалась рядом с моей скамейкой. Марго смущается, отводит взгляд и поднимает кроссовок. Ей приходится сначала опустить Атю внутрь обуви, а затем поднять кроссовок, как лодку с рыжим путешественником. С одной рукой жить непросто.

– Кроссовок подойдет Цапле, – говорит Марго. – У него же правая нога, и этот правый.

Я расстроен. Она подошла только потому, что вспомнила об одноногом однокласснике.

– Его размер, – соглашаюсь я. – Правильно, что взяла. Цапле никто такой не купит.

– Чего расселся, Солома? Пошли.

Обалдеть! Обыденное слово «пошли» приобрело для меня прямой смысл.

Марго тянет меня куда-то, мы не смотрим друг на друга, но я верю, что на ее лице сейчас такая же теплая улыбка, как и у меня. Я надеюсь, что я тоже ей нужен.

Мы оказываемся на привокзальном рынке. Помимо продуктов здесь продают поношенную одежду. Марго находит мокасины. Я примеряю, мне нравится, что они растоптаны и без шнурков. Мои руки забыли, как зашнуровывать обувь. Марго торгуется, платит, а потом мы покупаем горячие пончики, обсыпанные сахарной пудрой, и пьем сладкий чай из пластиковых стаканов. Жизнь налаживается!

И тут я замечаю «помятое ведро» на мощных плечах. Кабан идет по рынку, крутит башкой, как перископом, и опрашивает торговок. За ним на некотором расстоянии топает Моня и лузгает семечки.

Надо срочно смываться!

Я тащу Марго за торговую палатку. Сзади вздымается высокая стена железнодорожного склада, бежать некуда. А Кабан уже рядом. Мы в полной заднице!

Кабан останавливается около тетки, торгующей пончиками.

– Мы пацана ищем из интерната. Он инвалидом был, сейчас ковыляет потихоньку. С ним еще девчонка без руки. Видела?

Бандит буравит угрюмым взглядом торговку. Она напугана. Я понимаю – мы пропали! Женщина не только нас прекрасно разглядела, пока мы ели около ее палатки, но успела выяснить, что мы из интерната. Она заметила, куда мы спрятались. Сейчас она скажет – и нам конец! Бандиты не будут церемониться. Они что-то просекли и специально держат расстояние между собой, чтобы я мог сконцентрироваться только на одном из них.

Я смотрю сквозь щель на губы женщины и умоляю – молчи! Не говори ни слова! Она приоткрывает рот. Нет! Ты немая! Ты разучилась говорить! Молчи! Мышцы ее лица каменеют. Торговка вздергивает руку, дотрагивается до щеки и испуганно ощупывает подбородок.

– Ты чего дергаешься, старая, видела или нет? – повторяет вопрос бандит.

Губы женщины продолжают оставаться гипсовыми, она испуганно мельтешит пальцами, жестом предлагает пончики.

– Кабан, ну чё? – спрашивает, подоспевший Моня.

– Немая дура! – сплевывает Кабан, цапает пончик и топает дальше.

И только тут до меня доходит, что в моем сознании плавает глиняная модель женского лица, я обжигаю пламенем мысли ее рот, чтобы он окаменел, и мне это удается! Я парализовал отдельные мышцы! Голова трещит, я устало закрываю глаза и опускаюсь на корточки.

Марго трясет меня за плечо:

– Пронесло. Сваливаем.

Когда боль отпускает меня, мы выходим. Марина оставляет кроссовок продавщице пончиков.

– К вам приходят интернатские? Передайте им. Скажите, от Марго для Цапли.

Женщина кивает, ее губы дергаются. Она осеняет нас крестным знамением и шепчет:

– Бог миловал, не выдала.

12

Денис Голубев прижал восковую полоску к бедру, прикрыл глаза и рванул ее от себя. Десятки волосков вместе с луковками вырвались из ошпаренной кожи. Яркая вспышка боли плавно превращалась в тепло блаженства. Он провел ладонью по ноге – вот то ощущение нежности, к которому он стремился.

Дэн был уверен, жизнь неполноценна без двух вещей – любви и боли. В идеальном случае эти два самых сильных чувства сливаются вместе. Ведь настоящая любовь – это особая боль. Он был доволен, что работает в интернат, где боли в избытке. Жизнь инвалидов-сирот переполнена болью души и тела. Им не хватает только любви, той самой грубой любви, которая разрывает юную плоть новой удивительной болью, переходящей в сладкую муку. Такие моменты счастья и горя он дарил избранным мальчикам, делая их жизнь богаче и полноценнее. Или хотя бы сытнее. Кто не разделял его чувств, получал боль унижения, боль отчаяния, боль страха, которая вечным капканом выдавливала из непокорного тела остатки человеческого, превращая мальчишку в кусок непотребной плоти. Не способен любить – довольствуйся только болью. В любом случае ты должен подчиняться правилам Дениса Голубева.

Так будет и с упрямцем Соломатиным. Парнишка думает, что победил. Наивный. Когда ему переломают ожившие ноги, удвоенная боль накроет его. На этот раз без любви, от которой он отказался.

Раздался настойчивый звонок в дверь. Кого в такую рань принесла нелегкая?

Дэн припал к глазку. Савчук! Неясная тревога сменилась теплым предчувствием. А вот и денежки за живой товар. Обычно Тиски передавал их через братьев Ручкиных, а тут решил поблагодарить сам. Что ни говори, а Марго – особая конфетка. Торчал бы он от девиц, она бы досталась Тиски надкусанной и обмусляканной.

Щелкнул замок. На лестнице стояли еще двое. Тиски затолкнул Дэна в комнату и пихнул на диван. Коридор заполнили фигуры Кабана и Мони. Тиски заметил средства для эпиляции, оставшиеся на журнальном столике, и тоном, не предвещавшим ничего хорошего, спросил:

– Ну что, Голубок, поведай, кого ты ребятам сосватал?

– Лучшую ампути. Марина Андреева, шестнадцать лет. Вроде ее никто не успел… А что, она уже порченная? Я ничего такого… Я не знал.

– Я тоже пока не знаю. Речь сейчас не о ней, а о колченогом юнце. Говори!

– Солома? Юрий Николаевич, вы сами его выбрали.

Савчук сжал губы, ему не понравился скрытый упрек. Он приехал за Павлом Соломатиным, потому что получил конкретный заказ на него. Одни московский денежный мешок пожелал, чтобы мальчишка-инвалид загнулся от наркотического угара на его глазах. Желание странное, но мало ли у кого какие тараканы в голове. Вскрытие должно было показать, что сирота получал наркотики в обмен на сексуальные услуги. Типичная история, которую не будут расследовать. Минимальный риск за хорошие деньги. Одно непонятно, почему чокнутый бизнесмен хочет увидеть смерть именно этого подростка?

– Голуба, ты не забылся. Я спрашиваю, ты отвечаешь. И никакой отсебятины.

– Да. А что вы спрашивали?

– Расскажи про Соломатина.

– Обычный инвалид-колясочник…

– Обычный? Ты фуфло не гони, Голубок. Братья видели, как он ковыляет без коляски.

– Солома из безнадежных. Так считали. Но…

Савчук смял халат на груди Дэна, приподнял его и стиснул правую руку железной хваткой. Давление нарастало, Тиски оправдывал свое имя.

– Так бывает. – Тараторил перепуганный Дэн. – У Соломатина тяжелая травма позвоночника. Возможно, что-то растянулось или срослось, ноги стали двигаться. Но это легко исправить. Удар в поясницу битой – и он снова калека!

– Пацан не только ходит.

Тиски довел давление руки до предела и неожиданно отпустил. Декоративные подушки посыпались с дивана из-под тела рухнувшего Дэна. Сморщенный от боли Дэн ощупывал освобожденную руку, уже понимая, что фокус с обездвиживанием Солома проделал не только с ним.

– Рассказывай про пацана. Что он может и почему? И без фуфла!

– Павел Соломатин. Инвалидность после автокатастрофы. Уже три года. До последнего времени ничего примечательного, но однажды он посмотрел на меня и….

– Договаривай!

– Он парализовал меня. Временно. Я ничего не мог поделать. Только смотрел и всё!

– Во-во! И с нами такая же фигня! – поспешил оправдаться Моня. – Это не наш косяк, Тиски. Если бы педик предупредил, мы бы пацана сразу по кумполу!

– Как ему это удается? – обратился Тиски к Голубеву.

– Я не знаю.

– Как это может быть вообще?

– Ну… Разряд электричества, электрошокером. Он парализует, – вспомнил Дэн.

– Парень к вам притрагивался? – Савчук обернулся к помощникам.

– Нет, – затряс головой Кабан. – Мы в машине сидели, в натуре. А он на дороге валялся.

«Неужели Солома смог обездвижить таких амбалов?», – ужаснулся Дэн.

– Еще гипноз, – торопливо предположил он. – Гипнотизеры умеют подавлять волю и управлять телом.

– Они сначала зубы заговаривают, а этот молчал по ходу.

– Посмотрел, как в панцирь заковал, – подтвердил Кабан. – А Одноручка бабки увела. Ощипала, сука, как обдолбаных.

– Я думал, что только со мной у него получилось. Случайно, – лепетал Дэн.

– Только с тобой, – передразнил Савчук. – Предупреждать надо, петушок. А думать буду я. О чем еще ты умолчал?

– Всё! Это было только один раз!

– Один, говоришь. – Савчук опустился в кресло. – Выкладывай, как пацану это случилось?

Оказавшись на расстоянии от Тиски, Голубев счел возможным принять достойную позу хозяина квартиры, который безмерно уважает своего гостя. Он рассказал о происшествии, немного приукрашивая свою беспомощность.

– Выходит, в первый раз пацан спасал себя, а во второй – девчонку, – задумался Савчук. – Он уложил вас, когда оказался в безвыходной ситуации.

– Сверхспособности! Они пробуждаются при сильном стрессе! – ухватился за мысль Дэн. – А Солома головой ударенный, в коме лежал. Некоторые после такого начинают болтать на неизвестном языке, а этот стал гипнотизером.

– Он не гипнотизер. Он – парализатор.

Савчук нахмурился. Незнакомый парень интересовал его всё больше и больше. Жизнь научила опытного преступника, что из любого таланта можно извлечь криминальную выгоду. Вот Голубок ловко соблазняет мальцов, Тиски в свое время немало денег выдавил железным рукопожатием, а тот, кто обладает даром парализации, способен на большие дела.

Как бы проверяя свои способности, Тиски подхватил медную вазочку с искусственным цветком и сдавливал ее до тех пор, пока она не превратилась в морщинистую трубочку. Он с удовлетворением отшвырнул ее.

– Где Солома может быть сейчас?

– Я думал, они оба у вас. В интернат они не вернулись.

– Не зли меня, Голубок.

– Обычно наши беглецы зависают на вокзале. День-два поторчат и возвращаются. Если не надумают из города свалить.

– А если надумают? Куда они направятся?

– Как правило, ищут родственников.

– Вот и дай мне их адреса. Парализатора и его девчонки.

– Они сироты, но я могу уточнить. У нас хранятся личные дела.

– Подготовь. Братья приедут к тебе и заберут.

– Без проблем, сегодня же.

– И если ты увидишь мальчишку, Голубок, сразу звони мне. А то я тоже умею парализовывать. Навечно. В цементе. – Тиски говорил, не повышая голоса. Он убедился, что угрозы, произнесенные спокойным тоном, действуют эффективнее.

Незваные гости ушли. Дэн подобрал испорченную вазу, попытался вынуть из нее зажатый цветок. Тщетно. Дэн подумал, что лучше бы ему столкнуться с Соломатиным. Против странного инвалида у него еще есть шансы, а против Тиски – никаких.

13

Весь день мы с Марго кантуемся у вокзала, там и бросаем на ночь кости на жесткие скамейки. Интернатских сирот служащие не гоняют. Я отрубаюсь, как убитый, а Марго спит чутко, это нас и спасает. Под утро на вокзале появляются бандиты, мы еле ускользаем, успевая затаиться под платформой на железнодорожных путях.

– Злопамятные попались. Хотят нас достать по любому, – сокрушается Марго.

– Хрен им! – храбрюсь я, бросая тревожный взгляд на уходящих бандитов.

Следующую ночь мы коротаем на крайней скамейке длинной платформы. Здесь не работает фонарь, и набухающий сумрак наваливается на наши плечи. И чем плотнее темнота, тем резче звуки. На дальних путях ухают и гремят сцепками тяжелые товарняки. На первом звонко пересчитывают стыки пассажирские. Некоторые останавливаются, и тогда гукающий голос вверху наталкивается на собственное эхо и забивает уши ватными обрывками фраз. А самые чистые поезда проходят без остановки, мелькая вереницей белых табличек с названиями городов, которые не успеваешь прочесть.

Я пью пиво, курю и сплевываю. Настоящий мужик на свободе! Марго играется с Атей. Котенок ловко двигается на трех лапах за бумажным бантиком на нитке.

– Ну что ты как верблюд, Солома. Котенку негде погулять.

Я быстро уяснил: когда Марго недовольна, мое имя – Солома. Как звучит из ее уст ласковое Паша, я уже и забыл.

– Больше не получишь пиво. Нам деньги на еду нужны.

– Не пропадем. Будем собирать бутылки, – бахвалюсь я.

– И ради этого я сбежала из интерната? – сверлит меня взглядом Марго.

Вот черт! Она права! Мы сбежали, чтобы выжить. Мы выжили, но этого мало. Как жить-то дальше?

– До интерната ты где жила? – спрашиваю я.

– В Солнцево, это в Москве. Пока в Египет с мамой не поехала…

Дальше я знаю. Перевернутый автобус, зачуханная больница, ампутация раздробленной руки, и наш интернат.

– А папа у тебя есть?

– В тюрьме сидит. Или вышел… Считай, что нет. А ты откуда?

– Кажется, из Москвы.

– Кажется?

– После катастрофы у меня с головой проблемы были. Кое-что помню, а многое, как в тумане. Вот ты сказала «Солнцево», мне это слово знакомо. Эх, если бы кто-то мне рассказал про прежнюю жизнь, я бы наверняка всё вспомнил.

– Забей! Какая разница, что было раньше. Ты в интернате, значит сирота.

– В интернате… – Я опускаю бычок в пустую бутылку, отряхиваю штанину. – А наши сейчас сериалы смотрят.

– Они всегда в экран пялятся.

Это точно. Мозги у благотворителей затесаны одинаково, как приедут – вот вам деточки телевизор! И сами собой любуются. Им так удобно, не каждому ребенку по компьютеру, а дешево – и для всех. У нас телевизоры в любом фойе, самые лучшие растащила администрация интерната. Ну не в сортир же их ставить! И всё свободное время наши детки и воспитатели тупо смотрят сериалы про наружную жизнь. Девчонки любят мелодрамы, мальчишки мордобой. Только песенный конкурс «Фактор-А» с Юлей колясочницей объединил всех.

– Атя! Атя! – Марго вскакивает и тревожно озирается по сторонам.

Она бежит к темному углу пакгауза. Видимо туда исчез котенок вслед за оторвавшимся бумажным бантиком. Мне не нравится мрачный закоулок, и громкий крик Марго меня беспокоит, ее могут услышать. Я встаю, иду к краю платформы, старясь заглянуть в черноту прохода между стеной и железной дорогой. Сзади нарастает гул рельс, слышится протяжный гудок. Приближается проходящий, он не снижает скорость. Марго уже за углом, она смотрит вниз и не видит, как от стены отделяется черная фигура. Человек выставил вперед руки, он неудержимо прет на нее! Мою спину толкает упругая масса, мчащийся поезд гонит перед собой воздушную волну. Прожектор выхватывает профиль человека.

Твою ж мать! Это толстый бандит по имени Моня. На его лице оскал. Сейчас он толкнет Марго под поезд!

Я кричу: «Маринаааа!». Но грохот колес накрывает мой голос, как водопад щепку. Я ничего не успеваю придумать, просто несусь вперед. Остановить! Помещать! Сбить!

Бандит уже около Марго, а она нагнулась за котенком. Моя голова наклонена, и я, как бешенный бык, врезаюсь башкой в подбородок Мони. Мы падаем на платформу. Поезд проносится, кромсая горячими колесами ошметки холодной ночи.

– Пашка, – замечает меня Марина. – Ты цел?

Ну, наконец, заметила!

Я поднимаюсь с поверженного Мони, трогаю лоб. Наверняка будет шишка.

– Это он! – Марго узнает оглушенного бандита. – Ты его парализовал?

– Не успел. – Помимо головы гудят ноги. Не помню, чтобы бегал так быстро. – Надо сваливать. Рядом может быть Кабан.

Мы удаляемся от вокзала по темным улицам.

– Рано или поздно они нас достанут. Нам надо уехать из Верхневольска, – решает Марго.

– Давно пора, – соглашаюсь я.

– Но у нас мало денег. Нужны еще, чтобы купить билеты.

– Да.

– Что значит «да»! – Марго останавливает меня. – Ты готов?

– К чему?

– Достать деньги.

– Как?

Марго толкает меня к стене и целует в губы.

Офигеть! Это что-то!

От неожиданности я не успеваю почувствовать себя счастливым. Только сжимается живот и стучит сердце. Она отпускает меня. Мои глаза расширены, щеки заливает краска.

– Конспирация. Чтобы она не заметила наши лица, – шепотом объясняет девушка.

Я окончательно растерян. Марго кивком показывает на женщину, только прошедшую за нашими спинами.

– Останови ее!

– Зачем?

– Нам нужны деньги. Парализуй!

– Но…

– Ради меня, ради нас. – Ее ладошка скользит по моему лицу. – Быстрее, она уходит!

Я перевожу взгляд на затылок прохожей и напрягаюсь, пытаюсь представить ее глиняный образ в своем сознании. Чувствую, что не могу сконцентрироваться. Раньше моей энергией служили страх или ненависть, но что плохого сделала мне эта незнакомая тетка.

– Утром поезд в Москву. Мы должны уехать, – подталкивает меня Марго.

Я делаю несколько шагов вслед за женщиной, глаза уперты в ее прическу. Она что-то чувствует и оборачивается. К этому моменту глиняный образ из подсознания обретает нужную твердость. По телу женщины пробегает судорога. Ее мышцы каменеют, и она оседает, закрывая глаза. Марго сует мне котенка, подбегает к упавшей и роется в сумочке. В руке Марго деньги, кошелек летит на тротуар.

– Смываемся! – Марго дергает меня.

Я смотрю на раскрытый кошелек. Под пластиком фотографии двух малышек. Кто эта женщина? Скорее всего, продавщица, спешащая после долгой смены к уснувшим детишкам. Сколько она зарабатывает? Судя по старой одежде и стоптанным туфелькам, она всё тратит на детей.

Я догоняю Марго.

– Сколько взяла?

– Еще одна такая дура – и на билеты хватит.

– Покажи.

– Вот! Всего три тысячи.

Я выхватываю деньги и возвращаюсь к женщине. Убираю их в кошелек, привожу в порядок сумочку. Женщина открывает глаза.

– Вам стало плохо, но скоро пройдет. Извините.

Я увожу за угол готовую взорваться Марго.

– Идиот! – вскипает она.

– Она ничего нам не сделала.

– Она целая! Еще заработает! А что делать нам?

– Успокойся.

– Не лечи меня, Солома. Может, ты мне руку вернешь? Давай! Как ей деньги!

– Не кричи, нас могут услышать.

– Они нам должны по жизни. Все! Они здоровые, а мы калеки. Они угробили нас, мою маму и сестру, и пусть теперь платят!

– Тебя угробили в Египте.

– А тебя здесь, и что?

– И то! В нашей сегодняшней проблеме виноват Дэн. К нему мы и пойдем, – неожиданно решаю я.

– Ты сам говорил, что Дэн с бандитами заодно.

– Поэтому он и заплатит. – Я стараюсь успокоиться. – Марго, лучше Атю уйми.

Котенок пищит в дергающейся руке Марины. Она прижимает его и сюсюкает что-то ласковое. Девушка-взрыв, думаю я. Может обжечь, а может приголубить. А если при новом ограблении, она опять для конспирации поцелует меня? Может, стоило согласиться?

– Я знаю, где живет Дэн. Кисель рассказывал.

– Кисель тоже из его гарема? Вот сволочь! А к девчонкам завхоз пристает. Видел, кому одежду чаще меняют?

– А ты? – пугаюсь я. Марина всегда неплохо одевалась.

– Подкатывал, сука! Получил баклажан между ног. А шмотки я в магазинах беру.

– Должны по жизни?

– Молодец, усвоил.

Вспоминая тех, кто прошел через лапы Дэна и сгинул, мы подходим к его дому. В мой мокасин попал камушек, но я долго его не вытряхивал. Меня радовала эта позабытая боль.

Мы поднимаемся по лестнице, я встаю напротив квартиры Дэна, сморю в глазок с покорной невинностью. Виновато улыбаюсь и давлю на звонок. Марго держится так, чтобы ее не заметили.

– Ты? – раздается удивленный голос за дверью.

– Я согласен, Дэн. Сделаю всё, что захочешь, только накорми, – умоляю я.

Дверь распахивается. Улыбка Дэна наталкивается на мой изменившийся взгляд. Он замечает Марго, вытягивается от удивления и хватается за телефон. Не тут-то было! Мы мешаем ему захлопнуть дверь перед нашим носом, и вваливаемся в квартиру.

– Тиски, он здесь, – успевает крикнуть Дэн, прежде чем сваливается обездвиженным под напором моей ненависти.

– Про какие тиски он болтал? – спрашивает Марина, отключая выпавшую трубку.

– Тиски – это инструмент, – успокаиваю я, потирая разболевшуюся от напряжения голову. Сеансы парализации не проходят для меня бесследно.