Текст книги "Право на убийство"

10

Марк Борисович Поровский из той же породы, что и Перфильев. Но он не маскируется и даже чуть бравирует своими сметливостью, акцентом и специфической изворотливостью, и этим, в числе прочего, вызывает симпатию. Маленький, плоский, вертлявый, как опарыш, внешне он очень напоминает Чарли Чаплина. Прицепить к нему усики а-ля Гитлер – и не отличишь от знаменитого комика.

Он, Марк Борисович, не слишком знаменит и не слишком удачлив, – не в последнюю очередь потому, что берется за трудные дела и помогает не самым богатым и влиятельным клиентам, но в общем-то работу свою знает, провалов за ним не случалось, «подставок» не устраивает, зато цепляется, как клещ, за малейшую возможность интерпретировать факты в интересах клиентов.

Конечно, я мог бы позволить себе пригласить более маститого защитника, но выпендриваться не стал – взял то, что давали. Помнится, первый вопрос следователя Перфильева был: «Вы имеете личного адвоката?» Услышав «нет», Яков Михайлович очень обрадовался и предложил услуги своего старого знакомого, видимо, прозябающего без практики. Я не протестовал. Знакомого так знакомого. Все равно, наше дело правое, мы победим!

Тем более, что заранее знал, кто этот знакомый будет и чего от него можно ожидать…

Пятнадцатого января, в четверг, Поровский прикатился необычно рано. Мы с Мисютиным даже не успели как следует «насладиться» завтраком. Впрочем, Барон пообещал, что уже в обед братва доставит в камеру мешок со снедью и телевизор. Поживем – увидим.

Опять плетусь в следственный кабинет. На лице написано глубокое недовольство, будто меня оторвали от важной и серьезной работы, а не от скучного и однообразного времяпровождения в камере.

– Ну, что там еще? – спрашиваю с ходу.

– Яков Михайлович передал мне вашу просьбу о встрече. Говорят, вы какие-то претензии выдвигаете? Я бы этого не советовал делать. Ссориться со следствием опасно…

– Ни с кем я ссориться не намерен. А вам, мил человек, платить будет не следствие, а я. И чем успешнее вы будете проводить мою защиту – тем больше получите…

Адвокат заерзал на стуле. Мои речи сулили увеличение гонорара. Такая перспектива ему явно понравилась.

– На сколько я могу рассчитывать? – спросил Поровский после недолгих колебаний.

– Если вытянете меня отсюда в течение недели – на сумму с тремя нулями… В «капусте», естественно.

Яков Михайлович ненадолго задумался. Видимо, прикидывал свою прибыль.

Впал в раздумья и ваш покорный слуга: «Что я, дурень, ляпнул, не подумавши?! Вдруг адвокат подсуетится и освободит меня уже завтра? Тогда крах всей затее! Нет, мне никак нельзя покидать камеру раньше Мисютина! Хотя… завтра пятница, затем два выходных. За это время я успею что-нибудь придумать…»

– Так на что вы жаловались? – Поровский вскочил со стула, намертво прикрученного к полу, и начал мерить шагами тусклый кабинет, мало чем отличающийся от тюремной камеры.

– На то, что содержат в одиночке…

– Насколько я знаю, эта проблема уже решена?

– Да. И на экспертизу.

– Чем она вас не удовлетворяет?

– Мне-то все равно, но вот суд она точно не устроит. Липа, дорогой Марк Борисович, стопроцентная липа!

Маленькие черные глазки Поровского расширились, уши навострились, он подобрался, как бы красноречиво говоря: «Я весь – внимание»; и я, не медля, удовлетворил любопытство своего защитника:

– Эксперты утверждают, что на пистолете обнаружили не только мои отпечатки, но и еще чьи-то.

– Правильно… Яков Михайлович считает, что это пальцы Изотова. В ближайшие дни его дактилоскопируют…

– Но почему-то в заключении ни слова не сказано о том, как они располагались! Вы сегодня же потребуете провести независимую экспертизу. Мои отпечатки найдут только на стволе – я за это отвечаю. А Изотова – на рукояти! Надеюсь, вам ясно, что я не мог никому угрожать оружием, направив ствол на себя!

– Здорово! Я восхищен вами, Кирилл Филиппович. Только, может, не будем сразу же ссориться с господином следователем, а? Он по отношению к вам никаких предубеждений не питает. Он, точно так же как мы с вами, отнюдь не стремится держать в тюрьме невинного человека. Здесь наши с ним задачи совпадают. Главное – установить истину! Смею вас заверить, сообща мы сделаем это! И очень, очень быстро!

Уж не от Перфильева ли он набрался таких старомодных словесных оборотов?

– Если вы считаете нужным – говорите Перфильеву.

– Так будет лучше. Уверяю вас, Яков Михайлович настоящий профессионал, и все будет сделано лучшим образом…

Я давно подозревал, что эта «сладкая парочка» работает в одной обойме. Поэтому, не раздумывая, дал согласие на ознакомление следователя с главным козырем своей защиты.

Впрочем, согласился бы я или нет, это все равно ничего бы не изменило. Хитрые глаза Поровского уже давно выказали его намерение немедленно бежать к следователю, чтобы поделиться ошеломляющей новостью: его подзащитный по главному пункту обвинения – невиновен, а главное, что совершенно убедительно сможет доказать это!

Тем лучше. Теперь им останется только подербанить между собой обещанную мною «штуку» и выпустить меня на волю!

11

…Чуть больше двадцати лет назад, в середине июля, у нас состоялся «малый дембель».

«Дипломной работой» стала операция по форсированию Балхаша с последующим минированием учебных кораблей, причаливших к южному берегу озера, и «уничтожением» боевой ракетной части, расположенной близ поселка Караой.

В напарники мне определили курсанта Чалого, хотя вряд ли это была настоящая фамилия. Скорее, прозвище. Я, например, числился курсантом Кривоносом, но друг к другу мы обращались не по званиям и не по фамилиям, а лишь по кличкам. Моя, соответственно, была Шнобель. Как и псевдоним, ее мне дали за длинный и слегка искривленный нос. Честно говоря, никто из нас не знал настоящих званий своих товарищей, поэтому никто не обижался, если сегодня ставили одного старшим в паре, а завтра – другого. Только спустя много лет мне удастся установить, что в нашем центре обучались даже выпускники военных училищ. Правда, в других группах…

Мы ушли под воду чуть восточнее райцентра Балхаш, привычно переплыли через озеро. Но подобраться к объектам минирования сразу не смогли. Суда надежно охранялись морской пехотой, все пространство вокруг них тщательно просвечивалось прожекторами. На мелководье нас легко могли обнаружить.

Как старший в паре, я должен был незамедлительно принять решение. Желательно – верное. И я решил пожертвовать напарником.

Вынырнув неподалеку от цели, Чалый сорвал с лица маску и стал размахивать руками, как тонущий. Несколько морских пехотинцев бросились к нему. Остальные ослабили бдительность, что позволило мне подобраться под днище и, спрятавшись за корпусом корабля, без риска наблюдать за происходящим на берегу.

«Бездыханного» диверсанта откачивали двое. Еще трое пехотинцев стояли рядом, держа наготове автоматы. Не уверен, что с холостыми патронами.

Развязка наступила мгновенно. Первый из оказывающих помощь «утопленнику» броском был отброшен в сторону, горло второго Чалый сильно передавил крепкой рукой и, используя парня в качестве живого щита, рванул на юг.

Их никто не преследовал, – таким было единственное требование диверсанта. Не выполнить его – значило обречь товарища на «неминуемую гибель».

Через полкилометра Чалый отпустит заложника и продолжит марш-бросок к поселку Караой, на северной окраине которого мы условились встретиться ровно в полночь.

Я тем временем завершил минирование и отправился следом за напарником.

Дальнейшее оказалось не столь сложным. Караул ракетчиков мы разоружили в считаные секунды. Дежурившую смену заперли в «караулке» и пошли снимать действующие посты.

Беспечность, с которой несли службу ракетчики, поражала. На вопрос: «Стой, кто идет?», мы всегда отвечали: «Свои. Дай закурить». Этого оказывалось вполне достаточно, чтобы приблизиться к караульному и обезоружить его.

Вскоре с разных направлений подоспели наши товарищи. Ракетная часть была разоружена, ракеты «ликвидированы». Мы с Чалым были отмечены среди лучших. Нам, как, впрочем, и всем остальным курсантам группы, присвоили сержантские звания и… отправили для прохождения дальнейшей службы в Севастополь…

12

Когда я вернулся в камеру, Мисютин, сидя на нарах, запихивал за обе щеки бутерброд с пятимиллиметровым слоем масла и чуть ли не сантиметровым – красной икры.

– Бери, угощайся! Ребята раньше справились… В два часа обещают телик припереть… Знай наших, Тундра… Тьфу, Киря… Нет – Кирилл Филиппович! (Ему явно нравилось издеваться над моим именем.)

Я запустил руку в желтый полиэтиленовый пакет и выволок оттуда «ножку Буша», как в нашем городе называют куриные окорочка. Ножка была еще теплой, с ароматной хрустящей коркой, и я с великим наслаждением отправил ее в желудок.

Заботливая братва, конечно же, догадывалась, что в камере нет ножа, поэтому все было уже порезано: хлеб, мясо, колбаса. А икру, как я уже говорил, даже намазали на хлеб слоем, значительно превосходящим толщину самого хлеба. Я и на воле так не обжирался…

Эх, сюда бы еще картишки, мы бы с Бароном запекли такого «гусарика»!

Словно читая мои мысли, Мисютин спросил:

– Ты в шахматы играешь?

– Немного!

– Дневальный! – Барон забарабанил по оббитой жестью двери, почему-то обзывая контролера на армейский манер. – Дневальный!

– Что тебе? – вскоре послышался голос с той стороны.

– Шахматы принеси!

Как ни странно, «вертухай» не только не обиделся на армейское обращение, но и поспешил выполнить просьбу! Спустя всего несколько минут в щель для подачи пищи, именуемую здесь «кормушкой», рука контролера протолкнула клетчатую картонку, обычно предназначающуюся для игры в шашки, и маленький пакетик с фигурками.

Доска, видимо, не полагается, чтобы мы не сделали «ухи-ухи», как «джентльмены удачи» из кинофильма.

…Сказав, что играю в шахматы лишь немного, я явно поскромничал. Приходилось играть немало и вполне успешно. Так получалось, что я никогда не ставил себе задачу достичь особых успехов в этом экзотическом, на мой взгляд, виде спорта, но перворазрядников обыгрывал довольно часто. Поэтому, расставляя фигурки, был уверен, что разгромлю соперника.

Но не тут-то было! Мисютин играл как бог! Иногда случалось, что он жертвовал мне фигуру, – но только для того, чтобы через несколько ходов объявить мат… А я думал, что у этого парня совсем нет мозгов!

Пытаюсь собраться с духом и оказать достойное сопротивление, но у меня не выходит ничего. Бесславно капитулирую пятый раз подряд и, чтобы утихомирить накатывающееся раздражение, решаю прекратить борьбу:

– Все. Твоя взяла… С меня хватит!

Барон самодовольно улыбнулся:

– Давай я сыграю без одной ладьи. Только уже под интерес.

– На деньги, что ли? Так где их взять?

– Выйдешь – отдашь!

– А вдруг ты проиграешь?

– Тогда я отдам!

– Через семь лет?

– Ну ты, полегче… – отчего-то рассердился мой сокамерник. – Смотри, чтоб без штанов не остался!

Что-то он слишком уверен в себе! Может, Мисютин – только псевдоним Каспарова?

– И во сколько оценим партию? – интересуюсь нерешительно. За свои слова я привык отвечать, даже если обещание дано человеку, который… Короче – откуда я знаю, в каком масштабе денег оперирует Барон?

– Ты слабее – тебе и предлагать… – отвечает он без раздумий. Так, наверное, и в самом деле принято.

– Нет, лучше играем просто так!

– Никогда не говори такого в зоне! – Барон ехидно скорчил губы. – Просто так – означает играть на пидаря… Или хочешь, чтоб я тебя трахнул? Ты, случайно, не голубой?

Настала моя очередь возмущаться. Всего лишь за одну минуту Барон ознакомился со всем запасом моей «ненормативной» лексики, унаследованной от великого умельца Атикова. Интересно, жив ли еще мой первый армейский командир? Я сбросил с картонки фигурки и… рассмеялся.

Настоящая, крепкая шахматная доска пришлась бы кстати!

Угадав мои намерения, заржал и Мисютин!

Впервые между нами проскользнула искра взаимной симпатии, и мы оба стали громко хохотать. Да так, что всполошили всю тюрьму.

– Эй, с вами все в порядке?

Это бдительный контролер решил проверить, что на нас нашло, и поглядел в глазок.

Мы ничего не отвечали. Просто сидели, обнявшись, на нарах и заливисто смеялись. Весело и беззаботно.

13

…Если верить записи в военном билете, в Севастополе я прослужил шестнадцать месяцев. До 12 ноября 1977 года. Здесь я на время опять стал Кириллом Семеновым. Только не рядовым, а сержантом с замечательным денежным содержанием 13 рублей 80 копеек ежемесячно. Но недолго я тешился собственной фамилией и роскошным содержанием, которого при жизни на всем готовом и катастрофической нехватке свободного времени хватало на все про все. Только месяц, пока мы тренировались в дельфинарии. Да-да, в первом советском дельфинарии, в компании с веселым и умным зверьем…

Дело в том, что у американцев в те годы существовали программы по обучению животных борьбе с диверсантами. Двое советских «морских дьяволов» уже погибли, схватившись с ними во вьетнамской бухте Камрань.

В Севастопольском дельфинарии нас учили драться с прошедшими спецподготовку морскими животными.

Мне так и не придется встретиться с дельфинами в открытом бою, зато другим диверсантам в будущем эти тренировки ох как пригодятся! Все последующие попытки американцев применить боевых животных против нашего брата у берегов Никарагуа закончатся полным провалом и уничтожением последних. Сотни миллионов долларов вылетели в трубу. Русские люди-«дельфины» оказались сильнее подлинных обитателей морских вод!

Здесь же, в Севастополе, среди бойцов отряда проводилась специализация по регионам предстоящей боевой деятельности. Мне досталась Южная и Юго-Западная Африка. Так что Севастополь вскоре на несколько лет останется для меня лишь портом приписки, местом, куда будут приходить родительские письма, а я буду находиться за тысячи миль от города «славы русских моряков», в основном у берегов Анголы.

В 1956 году в этой стране организовалось Народное движение за освобождение Анголы, выступившее против «тяжелого гнета» португальских колонизаторов. Надо сказать, не единственное национально-освободительное или сепаратистское в этой стране, но вроде самое массовое и уж во всяком случае принимающее околомарксистскую фразеологию. С 1965 года оно, как сообщал наш политпросвет, «возглавило вооруженную борьбу трудящихся этой многострадальной страны». Как водилось в те годы, при первом же обращении вождя группировки – неплохого, кстати, мужика, общались мы с ним, – Советский Союз не мог не помочь братскому народу. С широким привлечением братьев по соцлагерю. Здесь были чехи, болгары, наши и, конечно же, кубинцы; кажется, как раз по поводу Анголы пламенный Фидель впервые и сказал, что Куба – страна не просто американская, но афро-американская.

Поначалу это были «советники», армейцы и летчики из среднего офицерства с безукоризненными анкетами, военные переводчики, связисты; потом, когда ситуация стала покруче, потребовалось бросать на помощь африканским братьям элитные части. В семидесятые годы под видом охраны посольства сюда стали прибывать бойцы различных спецподразделений СССР и Кубы. Впрямую в военных действиях «наши» почти не принимали. Братская помощь выражалась в основном в поставках оружия и обучении партизан. У нас же были совершенно другие задачи – обезопасить от подводных диверсантов зачастившие сюда корабли с различной боевой техникой, чаще всего шедшие под либерийскими флагами.

Со времен первого нашествия в Африку русских моряков, описанного Новиковым-Прибоем в легендарной «Цусиме», прошло немало времени. Первопроходцы-соотечественники имели куда больше свободы, чем их потомки, представляющие первое в мире государство рабочих и крестьян. Туземки были от них в восторге! Помните: «Европейские женщины, предпочитая офицеров, лишь в исключительных случаях заводили знакомство с командой. На долю матросов оставались туземки… Некоторые туземцы радовались, когда к ним приходили белые гости. У них была одна забота – побольше получить денег… Пока какой-нибудь матрос оставался в хижине с мимолетной своей подругой, чернокожий сакалав, иногда муж ее, терпеливо сидел на страже и жевал от скуки бетель».

Нас не то что к женщинам, – на берег не пускали. Видимо, боялись, что, измученные длительным воздержанием, мы развратим и обесчестим тех, кто сохранил добропорядочность после первого нашествия. Смею заверить – ничего подобного мы бы себе не позволили: слишком идейно подкованы были, патриотизм так и пер из-под гидрокостюмов. Нас готовили сражаться, а не любить женщин, и любой из «дьяволов», не раздумывая особо, готов был положить буйну головушку за социалистическую Родину, прихватив с собою в последний путь побольше голов с другою идейной начинкой… Я не шучу. И с нами в те годы шутить не рекомендовалось…

Дежурили мы в несколько смен. Две смены отдыхали в каютах какого-нибудь очередного военного корабля, посетившего с дружественным визитом западноафриканскую страну, одна несла дежурство под водой – как в заурядном карауле. Впрочем, и это было не развлечение в курортной местности. Вместо смуглокожих красавиц, оставивших кое-кому из сухопутной братии романтические воспоминания (и прозаические венерические болезни), нам однажды довелось повстречаться с южноафриканскими боевыми пловцами. К счастью, обе стороны не жаждали крови. Ножи были отброшены в сторону, остались только кулаки. А они у русских самые крепкие в мире. Что на воде, что под водой. В общем, навешали мы им основательно. Больше в охраняемый нами порт никто не заплывал!

Впрочем, тот подводный кулачный бой мы, в отличие от южноафриканцев, воспринимали как всего лишь тренировку, показушное мероприятие. Если бы мы не были уверены в своей победе, то не подпустили бы противника так близко. Попросту расстреляли бы из АПС. С этим автоматом мы чувствовали себя под водой неуязвимыми. Подобного оружия до сих пор нет ни в одной стране мира!

Конечно, не все заканчивалось так мирно. Пришлось и убивать, но об этом мне вспоминать не хочется…

С годами пришло понимание того, что не Отчизне мы служили, а преступной правящей верхушке. Это она затеяла бойни в Анголе и Афганистане, в Никарагуа и Чечне. Это она объявила весь мир зоной своих стратегических интересов и совала свой нос в азиатские и африканские страны, в Латинскую Америку и на Ближний Восток.

«Нос» – это образное выражение. Под ним подразумевались мы – бойцы спецподразделений. Мы верно служили этой самой верхушке. Почти все из нашего выпуска навсегда остались в ГРУ. Добрая половина «осталась навсегда» в самом прямом смысле этого слова. Остальные продолжают служить. В том числе и ваш покорный слуга.

…Отгуляв месяц на гражданке по окончании срочной службы, я вернулся в Балхаш, где занимался подготовкой молодежи, заочно повышая собственную квалификацию в Академии ГРУ. В моем военном билете в то время было записано: «присвоено звание прапорщик», но, как я уже говорил, в центре никто не знал званий ни курсантов, ни инструкторов. Практически не использовались и свои имена. Так что меня по-прежнему называли Шнобелем.

Теперь уже далеко не каждый салага мог устоять после нанесенного мной удара, да что там – удара, многие не выдерживали взгляда! Я делал из них головорезов, каким был сам. Делал настойчиво и рьяно. Ибо от качества моего обучения зависела их жизнь…

Так продолжалось два года. В 1979‑м я получил приказ легализоваться под собственной фамилией в родном городе, устроиться на работу, завести семью. В общем, наслаждаться спокойной и мирной гражданской жизнью.

Хотя вряд ли можно назвать спокойной и мирной жизнь ВАГО – внутреннего агента глубокого оседания.

14

– Эй, вы, жрать будете? – спрашивает баландер, который конечно же знает, что мы получили передачку.

– Травись сам! – немедленно реагирует Барон.

Баландер довольно хмыкает и, гремя посудой, бредет дальше по коридору.

– Семенов, к следователю! – почти сразу же раздается властная команда.

Дверь приоткрывается, наполняя камеру относительно свежим воздухом. Как хочется, чтобы она подольше оставалась открытой! Но нет! Лязгает засов, и Барон остается один.

Ему уже не положено ни следователя, ни адвоката. Все это позади. Впереди лишь матушка-Сибирь, вонючий барак да фуфайка с номером. Если я, конечно, не осуществлю свой замысел…

Перфильев возбужден и взбудоражен. Его физиономия выражает лакейскую признательность.

– Спасибо, Кирилл Филиппович. Спасибо. Это правильно, что вы разрешили адвокату посвятить меня в ваши маленькие тайны…

Если Поровский напоминал мне Чарли Чаплина, то этот – не менее известного комика. Михаила Горбачева. Пухленький, упитанный, с большой лысиной на круглой голове. Так взглядом невольно и ищешь родимое пятно! Росточком только поменьше и национальные черты определеннее…

Да, так отвечать я не торопился, только кивнул, подтверждая слова следователя.

Сообразив, что я не намерен ворочать даром языком, Перфильев продолжил:

– Итак, вы утверждаете, что даже не держали пистолет в руках? Только рванули за ствол?

– Ну конечно!

– И на рукояти ваших пальчиков того, не может быть?

– Абсолютно правильно, – кажется, я уже искренне заразился перфильевской фразеологией.

– Значит, что я должен предпринять? – возгласил Перфильев.

– Это вы у меня спрашиваете?

– Нет, я вслух размышляю, – честно признался генсекообразный следователь, – И не возникает сомнений, что я должен написать отношение экспертам, чтобы уточнили, где находятся ваши отпечатки, а где – Изотова…

– Соображаете, – не мог не признать я.

– И, если наша догадка подтвердится… – (Какое нахальство! Наша! А?!) —…ваша невиновность будет практически доказана! – радостно сообщил следователь.

– Именно так.

– Кто же тогда владелец пистолета? Ты понимаешь что-нибудь? – внезапно и совершенно непринужденно переходя на «ты», спросил Перфильев.

– Нет.

– Мне этот «стечкин», вернее, его хозяин, просто позарез нужен! Гичковский – один из самых крупных и, заметь, последних авторитетов в «тамбовской» ОПГ…

– Что еще за ОПГ?

– Организованная преступная группировка. Если Барон, – кстати, это новый твой сосед, гражданин Мисютин, которого к тебе подселили…

– Мы уже знакомы!

– Ну да. Не перебивай. Если Барон у них самый главный контрразведчик, то Гичка считался основным организатором, так сказать, мозгом банды. Его, как это часто бывает, грохнули в подъезде собственного дома. Киллер был профессионалом. Два выстрела, второй контрольный, оба – смертельные. Но оружие, этот самый «стечкин», не выбросил, как многие его коллеги.

– Жалко «ствола» стало?

– Нет. Здесь другое. Он был уверен, что никто не станет искать пистолет!

– Почему?

– Потому что это был милиционер, Изотов! Точно – его работа. Завтра же снова допрошу всю эту четверку! Вы уж не обессудьте, Кирилл Филиппович, – вернулся к привычному обращению Перфильев, – но до понедельника придется побыть в тюрьме. Я лично уже уверен в вашей невиновности, но, знаете ли, не стоит торопить события…

– Вот-вот, не стоит. Нам сейчас так весело вдвоем.

Перфильев среагировал на иронию, – да и не мог не знать, что ни тюрьма вообще, ни мисютинская компания – это не те развлечения, которые хотелось бы продлить; но поскольку принять срочные меры к моему освобождению не входило в его планы, постарался уговорить, придав максимальную доверительность и убедительность тону:

– Эта четверка должна чувствовать себя в полной безопасности. Понимаешь, если они узнают – а они, к сожалению, узнают наверняка! – что ты освобожден, то примут какие-то меры… Посовещаются… Может, кто-то уедет… А так – ты сидишь под следствием, значит, с их точки зрения, все спокойно, все идет по плану… И я вызову их, чтобы уточнить лишь некоторые незначительные детали… Обычная формальность!

Как легко перескакивает господин Перфильев с «вы» на «ты» и наоборот!

Оба варианта обращения призваны подчеркнуть, оттенить колебания его настроения. Если надо унизить – «ты» произносится презрительно и брезгливо, если демонстрируется уважение – звучит заискивающее «вы».

Совершенно иные интонации вкладываются в эти местоимения, когда следователь хочет подчеркнуть доверительность беседы. Тогда «ты» произносится непринужденно, словно вы знакомы сто лет, а в этом разговоре являетесь не подследственным, а близким другом, в худшем случае – просто приятным собеседником.

Слово «вы» зазвучит совершенно иначе, – обличительно-оскорбительно, если после него употребить существительные «подлец» или «негодяй».

«Вы подлец», – это совершенно не то, что «ты подлец», это намного страшнее, и горе вам, если такое обращение применит следователь…

Перфильев уже не хотел уличать меня в преступлении, которое я не совершал. Он просил совета – и доверительное обращение на «ты» призвано было подчеркнуть наше одинаковое положение, если хотите, даже равенство.

– В общем, потерпи еще пару дней, Кирилл Филиппович. На следующей неделе я тебя освобожу, возьмем Марка Борисовича и вместе отметим это радостное событие. О^,кей?

– Ладно, – вяло согласился я…