Текст книги "Гений разведки"

Подгорбунский устало смахнул пот со лба и ещё раз покачал головой, таким образом демонстрируя полнейшее презрение к лживым постулатам геббельсовской пропаганды; к «явному фарисейству» – как мысленно он озаглавил «фашистские понятия», и бросил вслух:

– Ладно… Ты гуляй, а я пошёл…

– Куда?

– Вперёд – за орденами!

– А если точнее?

– За вторым фрицем. Можешь, кстати, на всякий случай, пульнуть несколько раз в сторону «воинов света», чтобы хоть немного умерить их огненную прыть. А то завалят командира, где ещё такого отчаянного найдёшь?

– И то правда – нет таковых больше на свете. Так что берегитесь, дорогой Владимир Николаевич. Вы нам живой нужны.

– Давай на «ты», братец… Русские всё же люди. Как там тебя матушка до войны величала?

– Васькой! – отгоняя на задний план тёплые воспоминания о родной кровинке, довольно протянул Фаворов. – Точнее, Васюткой…

6

Обычно «великие» военачальники не очень-то и стремятся лезть в самое пекло. Да и не положено им. По закону любой страны и любого времени. Причём не только военного.

Руководить боем лучше всего со стороны. Находясь на безопасном расстоянии от средств поражения противника. Из хорошо оборудованного блиндажа, штабной землянки или командного пункта.

Выходит, выражение «риск – дело благородное», не ко всем относится; а к высоким воинским чинам, которые по идее должны соответствовать всем классическим канонам породистой добродетели, вообще не имеет прямого отношения?

Катуков не был исключением из правила. Но всё же – следует признать – появлялся на «передке» достаточно регулярно. А с недавних пор и вовсе разошёлся, распоясался: через день стал наведываться в расположение 445-го мотострелкового батальона.

Первый раз – для того, чтобы вручить его бойцам награды; второй…

Впрочем, давайте по порядку!

Комбат, заранее предупреждённый о предстоящем визите высокого начальства, в очередной раз нетерпеливо прильнул к добытому в бою уникальному цейссовскому биноклю (тоже неслабый трофей!) и уставился в северо-западном направлении.

Как вдруг…

Из чернеющего на горизонте Вахновского леса[26]26
  Один из самых больших лесных массивов в европейской части РФ (площадь около 193-х гектаров); теперь – памятник природы.


[Закрыть] наконец-то вынырнула знаменитая комкоровская «эмка»[27]27
  Автомобиль ГАЗ-М1.


[Закрыть], уверенно ведомая твёрдой рукой старшего сержанта Александра Кондратенко – личного водителя Катукова ещё с далёких довоенных времён.

– Батальон, стройся! – прогремела долгожданная команда. – Первая рота – слева от меня, вторая – за ней!

И почти сразу же – как только распахнулась правая дверца легковушки:

– Товарищ генерал-майор…

– Отставить, – в своём стиле отмахнулся Михаил Ефимович. – Здравствуйте, товарищи первогвардейцы!

– Здрав… жел… тов…

– Сегодня мы прибыли к вам не с пустыми руками, – Катуков располагающе улыбнулся и предоставил слово своему спутнику – капитану, прибывшему вместе с ним в автомобиле. – Сергей Иванович, огласите приказ, пожалуйста!

Штабист запустил руку в толстый кожаный портфель и, выхватив из него какой-то листок бумаги, принялся торопливо читать вслух.

Ничего интересного. Скукота, рутина: должности, звания, фамилии… Боевые эпизоды. От матёрых бойцов, уже давно ставших славными орденоносцами, до тех, кто получал первые медали. При этом он часто сбивался и каждый раз виновато поглядывал на своего патрона.

Когда дошло дело до интересующего нас персонажа, офицер в очередной раз запнулся, и генерал не выдержал, – оперативно взял на себя функции «тамады»:

– Помощник командира взвода роты ПТР старший сержант Подгорбунский Владимир Николаевич.

– Я! – бодро выпалил наш герой.

(Звонкости и громкости его голосу было не занимать.)

– «Первого июля 1942 года вместе со своим расчётом подбил фашистский танк, а ручным пулемётом погибшего товарища рассеял до взвода вражеской пехоты»[28]28
  Ныне приказ о награждении Подгорбунского за тот бой (равно как и остальные документы на нашего героя и всех остальных участников Великой Отечественной войны) находятся в свободном доступе на сайтах «Подвиг народа» и «Память народа». Большое спасибо всем, кто причастен к созданию этих замечательных ресурсов.


[Закрыть]. За подвиг представлен к медали «За отвагу». Для получения награды – выйти со строя!

– Есть!

– Ну как, написал рапорт, герой? – шёпотом поинтересовался командир корпуса, прикрепляя на Володькину гимнастёрку самую желанную солдатскую награду в виде серебристого кружка с изображением танка «Т-35» чуть-чуть ниже уже упомянутой тёмно-красной нашивки.

– Ещё нет.

– Поторопись… На днях я приеду снова, чтоб всё было на мази, понял?

– Так точно, товарищ генерал-майор!

– Поздравляю!

– Служу Советскому Союзу!

– Становитесь в строй!

– Есть!

С тех пор наш герой вопреки всем правилам будет ходить в бой исключительно с боевыми наградами на груди.

Он так и погибнет – со Звездой Героя на походном офицерском мундире.

Однако до того времени успеет совершить ещё немало ратных подвигов!

7

В следующий раз командующий приехал не один. Следом за его «эмкой», словно диковинные громадные черепахи из далёкого заморского Галапагоса, поскрипывая-потрескивая при каждом манёвре, по лесной дороге, повторяющей все изгибы и ухабы некогда знаменитого Муравского шляха[29]29
  Один из главных путей, в XVI–XVII веках активно используемых крымскими татарами и ногайцами для торговли (ну и, как водится, для нападения) на Великое княжество Московское.


[Закрыть], неуклюже ползли два новеньких трудяги-грузовичка с зачехлёнными кузовами, прозванные в войсках «полундрами».

Под плотной брезентовой тканью скрывалось невиданное доселе ручное стрелковое оружие, которое уже в скором будущем обретёт статус легендарного, а чуть позже и вовсе – «оружия Победы». Новейший пистолет-пулемёт системы Шпагина образца 1941 года.

«Ремняка, железяка, деревяка», – как справедливо заметил кто-то из армейских острословов, ранее остальных получивший и освоивший ППШ. С тех пор это звонкое определение разошлось-разлетелось по красным войскам и теперь открыто использовалось во всех подразделениях на всех без исключения фронтах Великой Отечественной войны.

Причём употреблялся сей шутливый термин вовсе не с презрением, как могло поначалу показаться некоторым чрезмерно бдительным товарищам, и даже не с лёгким пренебрежением, которое каждый из нас (часто несправедливо!) испытывает по поводу отечественных ноу-хау, а вполне любовно, можно сказать, трепетно, с глубочайшим уважением, теплотой да искренней благодарностью.

За исключительную простоту, надёжность, безотказность в работе.

А ещё – скорострельность.

Тысяча выстрелов в минуту – это вам не хухры-мухры! Поливать с такой частотой свинцом не способен ни один «шмайсер» в мире. Да что там вражий «шмайсер»? На тот момент – вообще никакая «импортная» в том числе союзническая хрень!

…Улучив мгновение, Подгорбунский подобрался к комкору на расстояние вытянутой руки и, ни слова не говоря, протянул ему заблаговременно написанный рапорт о переводе в механики-водители. Но тот лишь скривился в ответ:

– Погоди немного – не до тебя сегодня.

– Но ведь вы сами…

– Ситуация на фронте кардинально изменилась. К осени ты и так будешь воевать в танке – обещаю.

– Что ж… Ловлю на слове…

– Отставить… Что значит ловлю?

– Виноват! Исправлюсь!

– Тогда же встретишься и с одним нашим общим знакомым…

– С кем?

– Его имя, с твоего позволения, называть пока не буду. Хочу преподнести тебе небольшой сюрприз.

– Лады! – совсем не по Уставу, разочарованно выдохнул старший сержант и вразвалочку побрёл по накатанной дороге, на которой всё ещё стояли две уже разгруженные «полундры», в сторону позиций своих товарищей-бронебойщиков.

– Горбун! – вдруг донеслось ему вслед из кабины ближнего грузовика.

Володька резко, до боли в затёкшей после общения с генералом шее (устал всё время тянуть вверх подбородок!), повернул голову и, не моргая, уставился в бездонные, бесконечно синие глаза водителя, успевшего спрыгнуть с высокой подножки.

– Дровосек?

– Я, братан, я!

Они обнялись.

– Давно воюешь?

– Давно. Чуть ли не с первого дня! – Дровянников (а это был именно он!) роскошно улыбнулся, демонстрируя редкие и не самые здоровые зубы, покрытые жёлтым налётом, и протянул другу пачку дефицитного «Беломора» с уже оторванным уголком, из которого торчало несколько гильз – так на самом деле назывался полый мундштук папирос. – Будешь?

– Не откажусь. Курить – Родину любить!

(Да-да, и такие, как бы сейчас сказали, слоганы, были в тогда ходу у разбитных советских рекламщиков!)

– Согласен… А ещё, ты не поверишь, я как-то читал на одной дореволюционной пачке: «Наша продукция – идеал джентльмена, лучший друг спортсмена»[30]30
  Такой слоган на самом деле украшал папиросы «Осман», выпускавшиеся в Российской империи в начале XX века.


[Закрыть].

Лихой водила по-зэковски согнул папироску под прямым углом, что сделало её похожей на курительную трубку, и, щёлкнув всё той же полюбившейся советским воинам неприхотливой «вдовушкой», поднёс пламя сначала к «курке»[31]31
  Курка – набитая табаком часть папиросы.


[Закрыть] собеседника, а потом и к своей, после чего надолго вперил взгляд в пока одну-единственную, но такую ценную и важную медаль, украшавшую новенькую, тщательно отутюженную гимнастёрку его некогда закадычного дружка:

– Шо, продолжаешь геройствовать?

– Ага! – сухо согласился Подгорбунский, догадываясь, что дальнейшая беседа с бывшим корешем будет не такой простой, как ожидалось.

– А я всё ещё думаю, рассуждаю, примеряюсь, присматриваюсь… Пока!

– К чему, если не секрет?

– Стоит ли проливать кровушку за власть, которая нас так истязала?

– За власть, может, и нет. А за свой народ – стоит. За матерей и отцов наших, за погибших товарищей, за обесчещенных невест, за Родину, за наш священный Союз, наконец, за Святую Русь! Извини за пафос, конечно.

– Во как ты запел, однако!

– И чем не нравится тебе моя незатейливая песня?

– Честно говоря, всем… Но, главное, интонацией – слыхал такое слово?

– Слыхал… А как же.

– Выходит, ты в самом деле завязал?

– Да. Причём, могу тебя заверить, окончательно и бесповоротно.

– То есть навсегда?

– Именно.

– Что ж… Понял.

Дровянников ещё раз как-то не по-доброму (может быть, с тщательно скрываемой завистью?) покосился на грудь нашего главного героя и… В тот же миг звенящую тишину обычного для среднерусской полосы смешанного перелеска нарушил мощный сигнал клаксона, исходящий со стороны второй «полундры».

– Жаль. Так и не успели до конца излить друг другу души. Но… Может, ещё встретимся… где-нибудь когда-нибудь… на необъятных просторах забугорной Палестины?[32]32
  Так на воровском жаргоне называют матушку-Сибирь и все наши необъятные зауральские просторы.


[Закрыть]

– Там – точно нет. Гарантирую. А вот на фронте… Будем живы – обязательно свидимся!

– Замётано!

8

Забегая вперёд, скажу, что слово своё Михаил Ефимович, как всегда сдержал. Уже через несколько месяцев (если быть абсолютно точным – 8 сентября 1942 года) бригаду, в которой воевал старший сержант Подгорбунский, усилили 14-м танковым полком и, оперативно переименовав из первой мотострелковой в первую механизированную, включили в состав 3-го мехкорпуса, командовать которым назначили, естественно, всё того же генерала Катукова.

А военным комиссаром при нём утвердили Николая Кирилловича Попеля. (Вот, оказывается, о каком сюрпризе шла речь!)

Столь значительное укрепление нашей группировки на этом направлении было продиктовано намерениями советского главнокомандования провести в ближайшее время широкомасштабную наступательную операцию для того, чтобы наконец выбить ненавистного врага с занимаемых позиций.

И красные танкисты, сосредоточенные в районе деревни Антипино[33]33
  Антипино – деревня в Бельском районе ныне Тверской (тогда – Калининской) области Российской Федерации (тогда – РСФСР).


[Закрыть] (там, где река Лучёса впадает в Межу[34]34
  Реки бассейна Западной Двины на северо-западе европейской части РФ.


[Закрыть]), начали вовсю готовиться к предстоящему действу: восстанавливали свою боевую технику, ремонтировали мосты и дороги, приводили в порядок обмундирование и личное оружие, запасались провиантом, боеприпасами и горюче-смазочными материалами, чтобы наконец прорвать фронт и отбросить ненавистного врага как можно дальше от столицы нашей Родины Москвы. Конечной же целью и вовсе было провозглашено окружение и уничтожение вражеской группировки в районе Белый – Оленино[35]35
  Белый – небольшой городок, центр района, на территории которого и располагается Антипино. Оленино – посёлок городского типа, административный центр одноимённого (Оленинского) района той же области.


[Закрыть], но в силу различных причин, – как объективных, так и субъективных – не получилось.

Не вышло! К глубочайшему сожалению всех участников этой (по планам) очень амбициозной операции.

Однако мы немного опередили события…

Чтобы не выбиться окончательно из нами же установленных жёстких рамок исторической хронологии, давайте попытаемся все вместе вернуться назад, в то славное, бескомпромиссное военное время, о котором мой сегодняшний сказ, и подслушаем беседу нашего главного героя с его давним знакомым и покровителем, на тот момент фактически исполнявшим обязанности заместителя командира корпуса по политической части (на самом деле, такую должность введут лишь спустя несколько недель – 9 октября 1942 года).

Сейчас же на календаре – 20 сентября, на удивление тёплый, ласковый, пахнущий увядающим разнотравьем, политым долгожданным ночным дождичком, выходной (если говорить о былой гражданской жизни), воскресный денёк!

Старт, начало прелестной, восхитительной поры, издавна именуемой на Руси бабьим летом.

Не очень ранее, но всё же утро.

Попель вдруг нагнулся и, разворошив вечнозелёный хвойный можжевельник, как говорят на его малой родине – верес; отсюда и первый месяц осени по-украински (да и старославянскому – вересень!), воскликнул:

– Белый!

– А вот ещё один! – немедля присоединился к «тихой охоте» удачливый по натуре Подгорбунский, исследовавший узенькую ложбинку в трёх метрах справа от комиссара. – И здесь – два! Ах, какие красавцы! Чистенькие, крепенькие, настоящие боровики… Но ведь вы, Николай Кирдатович[36]36
  Отцом бригадного комиссара был мадьярский кузнец Кирдат Попель, женившийся на украинской крестьянке по имени Светлана.


[Закрыть], позвали меня вовсе не для того, чтобы вместе наслаждаться щедрыми дарами осеннего леса?

– Кирдатович… Давно меня так никто не называл, – протянул замполит. – Запомнил, стало быть, шельма?

– Да.

– Вот и славно… Однако впредь, во избежание неуместных вопросов, неминуемо влекущих за собой всяческие неприятности, лучше зови меня, как все, Кирилловичем. – Он лукаво прищурился и продолжил заранее подготовленную атаку: – В партию большевиков, случайно, вступить не желаешь, а?

– Нет. Чтобы достойно воевать на фронте, никакой партбилет в принципе не нужен, – откровенно нарываясь на неприятности, уныло пробурчал в ответ Володька, выкручивая из мха очередного матёрого красавца с толстой, напоминающей маленький пивной бочонок, коричневатой ножкой. – Но и ерепениться, упорствовать особо я не стану! Ибо, как вам, должно быть, известно, в моих жилах течёт самая, что ни есть красная, истинно пролетарская, кровь… И в прямом, и в переносном смысле этого слова… Всё же мать, отец, дед-бабка – короче, все мои предки до надцатого колена были ярыми сторонниками большевистской идеи. Посему и мне пыжиться, упрямиться, противиться как-то не с руки!

– Молодец. – Попель похлопал Владимира по твёрдому, будто рубленному из скалистой породы, плечу. – Осмотрись, подумай, и тогда примешь решение… Сам, без принуждения.

– И что затем?

– Для начала станешь младшим политруком…

– Не моё это, товарищ бригадный комиссар. Убеждать, агитировать каждый может. Это же не лес валить, не мешки ворочать, не камень крошить!

– Ну, не скажи…

– Мне бы в разведку. В тыл врага – с группой самых отъявленных корешей… В общем, по-вашему, – товарищей!

– Сначала – в партию, а потом посмотрим!

– Сколько у меня времени?

– Хорошее дело не требует поспешного согласия. Определишься на все сто – дашь знать… Тогда и посмотрим что почём. – Политработник продолжил излагать вслух свои хорошо продуманные инициативы, всё дальше и дальше забираясь в глубь смешанного леса. – Однако долго не тяни… Ибо у нас с Михаилом Ефимовичем грандиозные планы насчёт таких сорвиголов, как ты, имеются.

– Простите… А этих самых сорвиголов в известность насчёт собственного же будущего вы поставить не желаете-с? – с издёвкой и плохо скрываемым недоверием покосился на него Подгорбунский, заботливо складывая свои трофеи на заблаговременно расстеленную поперёк узкой лесной тропинки фронтовую газетёнку.

– Что ж… Попробую немного приоткрыть завесу военной тайны… Итак… Наши намерения практически полностью совпадают с твоими личными…

– С этого места, пожалуйста, подробней!

– Командующий корпусом ратует за создание в составе вашей бригады особого разведывательного батальона из самых бесшабашных бойцов… Кому, как не тебе, возглавить одно из его подразделений? – Николай Кириллович хитровато улыбнулся и надолго замолчал, ни на миг не спуская глаз со своего визави, чтобы надлежащим образом оценить его реакцию. – Соответствующее обращение к Верховному мы уже отправили, теперь дожидаемся его реакции.

– Но ведь это, как я понимаю, будет чисто офицерская должность?

– Вот-вот! Вступишь в партию, получишь звание…

– Ну, не знаю… Как меня с такой, мягко говоря, противоречивой биографией могут принять в святая святых, в славный ленинский авангард?

– Не боги горшки обжигают. Я дам рекомендацию, Михаил Ефимович поддержит…

– Значит, доверяете, товарищ бригадный комиссар? – воспрянул духом старший сержант.

– Ещё бы – на все сто. Наш ты. Советский. Настоящий. Про таких говорят: «С ним я бы пошёл в разведку!»

– Согласен. Всё, что связано с риском, это моё. Истинное, родное… Поэтому ещё раз настаиваю на особо дерзкой работёнке – немыслимой, трудновообразимой, сверхрискованной – я потяну, справлюсь; можете не сомневаться. Даю слово.

– Не сомневаюсь.

– Спасибо.

– А что же в теперешнем положении тебя, братец, не устраивает?

– Вы только, пожалуйста, ничего плохого не подумайте. Бронебойщик – тоже хорошо. Однако… С недавних пор я нервно дёргаться начинаю всякий раз, когда упитанных фашистских ублюдков в прицеле вижу! И душевно мучусь из-за того, что достать их всех сразу не получается: руки, как у нас говорят, коротки! Вот если б с тылу зайти и в рукопашный контакт вступить, я бы им показал кузькину мать!

– Да погоди ты… Скоро перейдём в контрнаступление по всем фронтам, и у тебя появится не одна возможность продемонстрировать собственную крутость; показать себя, так сказать, во всей красе. Тогда и поговорим…

– Понял!

Замполит по-хозяйски упаковал завёрнутые в бумагу боровички в совершенно штатскую, явно диссонирующую со свирепым нравом военного времени, авоську, которую он непонятно с какой целью до поры до времени держал в планшете (а, может, знал, что в средней полосе России вот-вот начнётся грибной сезон и втайне готовился к этому «выдающемуся» событию?), и только затем, увлекая за собой Подгорбунского, слегка ошалевшего от неожиданных предложений командования, повернул назад – на позиции истребителей фашистских танков, но внезапно остановился и задумчиво уставился в синее безоблачное небо.

– Что-то я ещё хотел тебе сказать, а что не помню…

– Думайте… Вспоминайте, а я пока сухих дровец немного насобираю, чтобы не возвращаться назад с пустыми руками. Ночью дождик крапал… Блиндаж немного подсушить не помешает.

– О! Дров… Ефрейтор Дровянников… Точно! Ты с ним близко знаком?

– Да как вам сказать? В одном лагере срок коротали.

– И как он тебе?

– Нормальный пацан, – уклончиво пробурчал Владимир (не сдавать же старого товарища?) – Правильный… Надёжный… А что?

– Выходит, ты за него ручаешься?

– Стоп. Так мы не договаривались!

– Ответь коротко: да или нет?

– Не знаю.

– Хорошо. Подумай. Ибо мне, как никогда, нужна твоя помощь, товарищ старший сержант, в одном щепетильном деле, – добавил Попель. – Самому, понимаешь ли, духу не хватает, смелости, решительности…

– Что вы такое несёте, Николай Кириллович? Будто мы вместе не бывали в различных переделках! – мгновенно раскусил его замысел Подгорбунский.

– Бывали. Подтверждаю.

– К тому же некоторые особо длинные языки утверждают, что вы уже и во время нынешней войны успели отличиться.

– Ты о чём, братец?

– Несколько недель удерживали с подвижной группой немалый город Дубно, когда все остальные просто драпали «нах ост». На восток – по-нашему, – доходчиво пояснил Володька.

– Было дело, – не стал скромничать политработник. – Но я не о наших с тобою личных подвигах хотел поговорить. И не о героических поступках вообще и в целом, а, по большому счёту, о вражьей подлости…

– Давайте… Поговорим…

– Недавно мы получили письмо из Ростова. Тяжёлое. Можно сказать даже – жутковатое. До сих пор не могу окончательно прийти в себя.

– Не тяните резину, товарищ бригадный комиссар. Говорите по существу, прямо, не пытаясь кривить душой…

– Сейчас… Соберусь с духом – и начну.

– Похоже, именно мне придётся сообщить Алику весть о гибели родных? – прочитал его мысли старший сержант, оказавшийся по факту неплохим психологом, как, впрочем, и большинство тех, кто провёл некоторое время за «колючкой».

– Да уж… Всё точно… Выходит, ты не только смел, но и проницателен… – по достоинству оценил Попель.

Говорят, скромность украшает человека. Но не каждого. И не всегда.

Вот и Володя в угоду сиюминутному моменту не стал умалять свои достоинства.

– Есть такое качество, – выдохнул он самодовольно и потянулся в карман за портсигаром – этим утром он ещё не успел, как следует, насладиться любимым табачком. То ли просто не хотелось, то ли присутствие рядом комиссара удерживало от такого шага.

– Его мать, отец и десятилетняя сестра расстреляны фашистами в глиняном карьере кирпичного завода. Всё, – тем временем быстро-быстро выпалил Николай Кириллович, будто стряхивая с плеч непосильный груз.

– А письмо кто написал?

– Сосед.

– Да уж… Алик так мечтал вернуться в семью, в родительскую, как он говорил, хату…

– Нет у него больше дома. Гитлеровцы сожгли. За помощь красным партизанам.

– Хорошо. Давайте эту мульку сюда.

– Что давать?

– Письмо.

– Вот – держи. А самого Дровянникова я пришлю завтра – с очередной партией боеприпасов.

– Понял… Ну что? Будем разбегаться? Ой, пардон, разрешите идти, товарищ комиссар?

– Валяй! – кивнул замполит и… громко расхохотался, наслаждаясь собственной раскрепощённостью.

Следом за ним оскалил зубы в улыбке и главный герой нашего повествования.

Вот так, шутя и подтрунивая над собственными слабостями, а порой и вовсе пытаясь вытолкнуть друг дружку за пределы узкой лесной тропы, они и возвращались в «родную гавань» – словно два равных по положению в армии бойца, а не большой начальник, командир с одним из самых младших своих подчинённых.

Впрочем…

В ту войну многие замполиты не считали зазорным быть «ближе к народу»…

9

Помимо обещанных боеприпасов в тот тихий, безветренный и невероятно ласковый (лагидный, как говорят на родине Попеля) летний вечер одинокая «полундра», уверенно ведомая крепкой рукой бывшего ростовского хулигана, а нынче – красноармейца, ефрейтора Олега Ивановича Дровянникова, доставила на «передок» не только боеприпасы, но ещё и несколько ящиков американской тушёнки, которая уже в течение десяти месяцев исправно поступала в Страну Советов в рамках пресловутого ленд-лиза.

Почему пресловутого?

Достаточно упомянуть, что та – распиаренная – программа не была бескорыстной (lend – давать взаймы и lease – сдавать в аренду, внаём), и что другой союзник США – Великобритания, пострадавший от агрессии фашистов значительно меньше, чем наша великая Родина, – по факту получил материальной помощи на сумму без малого в три раза больше!

Хотел написать, что подобные вещи лучше не обсуждать, не зря ведь в народе говорят, что «дареному коню в зубы не заглядывают», но вовремя спохватился: какой же он, на фиг, дареный?

Наёмный?

Арендованный?

Но ведь это, как говорят в Одессе, две большие разницы (простите, за лирическое отступление!).

Однако…

Что было, то было!

Русские люди в большинстве своём отходчивы и совершенно незлопамятны. Недаром же говорится: кто старое помянет, тому глаз вон!

…Несколько жестяных банок, щедро смазанных основательно загустевшим солидолом, разбитной водитель предусмотрительно «заныкал в загашничек».

И вот наконец настало время поделиться своим НЗ[37]37
  НЗ – неприкосновенный запас.


[Закрыть] со старым добрым товарищем.

Лёгкое движение руки – и «второй фронт» (так красноармейцы за глаза – очень, между прочим, образно и точно; как говорят у нас – метко! – называли мясной деликатес) открыт.

Впрочем… Если быть более точным, пока ещё не открыт, а только лишь откупорен!

Ещё бы сто граммов к нему…

Небрежно похлопав по своей, к сожалению, уже не полной фляге, Подгорбунский тяжело вздохнул и принялся резать хлеб боевым ножом.

Алику нельзя, он за рулём, а один пить не будешь – не по-нашему, не по-русски это!

Хотя начинать без подогрева столь сложный разговор у него не было ни малейшего желания.

Но…

Хочешь не хочешь – надо!

Это ведь не просьба – это приказ. Не просто уважаемого командира, замполита, но и старшего товарища, боевого побратима, наставника, с которым они вместе не один пуд соли съели…

– Слышь, дружарик, присядь рядом со мной – дело есть… – Владимир намазал на горбушку толстый слой заокеанской свинины и протянул её товарищу. – Уж больно нехорошие новости с Дона поступили…

– Если ты хочешь поведать о судьбе моего родного брательника, то можешь особо не напрягаться, как у нас говорят – не париться и спокойно обойтись без долгих предисловий… Ибо для меня давно не секрет то, что с ним случилось! – равнодушно отмахнулся Дровянников.

– Откуда? – удивился Подгорбунский.

– От верблюда, – по-пижонски отправил в рот мундштук очередной папироски Алик и, не прикуривая, стал мять его пересохшими губами. – Народное радио сообщило…

– Голосом Левитана? – поинтересовался Владимир.

– Да нет… Диктора попроще.

– И что тебе известно?

– Санёк погиб ещё в прошлом году, во время первой оккупации нашего города, прозванной ростовчанами «кровавой»[38]38
  Во время Великой Отечественной войны донская столица пережила две оккупации. Первая продолжалась всего неделю – с 21 по 29 ноября 1941 года. Вторая затянулась на несколько месяцев – с 24 июля 1942 года по 14 февраля 1943 года.


[Закрыть].

– При каких, если не секрет, обстоятельствах?

– Обожаемая тобою власть, непонятно по каким причинам возомнившая себя народной, рабоче-крестьянской, а на самом деле – тьфу – не желаю даже говорить о её сущности, додумалась погнать практически безоружных семнадцатилетних мальчишек на немецкие танки. Там они все и полегли…

– Так уж и безоружных? – поспешил высказать справедливые сомнения в правдивости озвученной версии Владимир.

– Каждому из них выдали только по несколько бутылок с зажигательной смесью, от которых, сам знаешь, сколько проку – попробуй, необстрелянный, попасть с первого разу в бензобак или хотя бы в башню танка… А вот второго шанса враг может и не дать, – неуверенно попытался объясниться Алик.

– Согласен, – понимающе выдохнул Подгорбунский. – Да ты ешь, кушай, дружище, хавай…

Однако, невзирая на призывы, его разошедшийся собеседник продолжал без умолку изливать душу, игнорируя бутерброды и время от времени выдыхая противный, не в меру ядовитый, дымок.

– Братан как раз поступил в третью школу среднего комсостава Рабоче-крестьянской милиции НКВД[39]39
  С 1991 года – Новочеркасское суворовское военное училище МВД России.


[Закрыть], что в Новочеркасске… Ну и, как говорится, угодил под раздачу… Вечная ему память!

– Да уж… Земля пухом! Однако не спеши делать выводы. Ибо всё гораздо хуже, чем ты предполагаешь… На вот, держи, – Володя резко извлёк из нагрудного кармана гимнастёрки измятый треугольник и вложил его в руки того, кому он, собственно, и предназначался. – Почерк узнаёшь?

– Так точно. Это дядя Коля. Мой крёстный…

Дрожащими руками Дровосек прижал к сердцу долгожданную весточку из дому и, ни слова не говоря, отошёл к ближайшим кустам, на ходу «глотая» корявые буковки. Но спустя всего несколько секунд с остервенением смял безобидный, ни в чём не повинный, тетрадный листок и выбросил в придорожную канаву. Однако вскоре одумался, поднял его и, аккуратно разгладив вспотевшей ладонью, спрятал во внутреннем кармане выцветшей гимнастёрки.

После чего вернулся к своему товарищу.

– Как к тебе попала эта цидулка?[40]40
  Маленькое письмо, записка (устаревшее).


[Закрыть] – прохрипел он, устраиваясь на вкопанной вертикально в землю дубовой колоде.

– Попель передал.

– Странное погоняло… Попель…

– Ну ты и артист… Николай Кириллович – наш новый комиссар. Фамилия у него такая.

– Кошмар!

– Какая, блин, есть… Чё ты вдруг завёлся?!

– И ты с ним того, вась-вась, можно сказать – на коротком поводке?

– Ну да… Мы ведь знакомы ещё с тридцать девятого. Я тогда под Львовом один громкий номер отчебучил – мог запросто загреметь… Лет эдак на пятнадцать.

– Расскажешь?

– Не сейчас – когда времени поболе будет… Главное, что пронесло, в том числе благодаря невероятному терпению и мудрости товарища комиссара[41]41
  Вероятно, он имел в виду случай, о котором сам Попель упоминал на страницах одной из своих книг. Мол, летом 1940-го Подгорбунский самовольно оставил учебный батальон (???). Верить этому или нет – пусть решит каждый из вас, дорогие мои читатели.


[Закрыть].

– Понял. Значит, теперь этот самый Попель – наш батальонный комиссар?

– Бери выше. Корпусный.

– Ого! Слышь, Горбун, замолви за меня слово. Перед ним…

– Насчёт чего?

– Надоело быть водителем, хоть и старшим – по документам, а по сути – рядовым извозчиком. Хочу, как ты, бить фрицев лицом к лицу. Рожа к роже.

– Что ж. Организую, – заверил Владимир. – Если не сдрейфишь.

– Да я их теперь голыми руками рвать буду! За мамку, за сестрицу, – скрипнул зубами его давний приятель. – Чтобы знали, падлы, как с бабами воевать… Додумались: за одного своего сраного офицерика девяносто наших – ни в чём не повинных мирных граждан – в один миг расстреляли. Поймали первых попавшихся ростовчан – и к стенке, европейцы хреновы. А как сладко пели! «Нойе орднунг» – «новый порядок», без жидов и большевиков… Тьфу, сволочи! – Дровянников поднялся и протянул другу свою узенькую, никогда не знавшую тяжёлого физического труда, ладошку. – Ну всё, братан, будем разбегаться… Пора!

– Давай, – согласился Подгорбунский. – До скорой встречи, брат… Да… Забыл тебе сказать… Попель – это тот самый лучший друг нашего с тобой общего знакомого, о котором он не раз вспоминал…

– Ты имеешь в виду Полковника? – мгновенно догадался Алик.

– Так точно. Перед смертью Дед попросил его принять и обогреть твоего покорного слугу.

– Тебя, что ли?

– А то кого же?

– Ты это серьёзно?

– Серьёзней не бывает.

– Во дела… Оказывается, и среди красных балаболов иногда встречаются нормальные люди…

10

22 ноября 1942 года в местах, где воевали наши герои, ударили первые морозы, которые, как известно, во все века и времена не только не студили, а и очень даже подогревали наступательные порывы русского воинства.

Именно в тот день войска 3-го механизированного корпуса генерала Катукова начали выдвигаться ближе к фронту – в район Борисово – Заборье[42]42
  Сейчас – деревни в Калининском районе Тверской области РФ.


[Закрыть] для того, чтобы поддержать огнём действия стрелковых дивизий на участке 22 армии[43]43
  Участок 22-й армии, в полосе которого действовал 3-й МК, находился между населёнными пунктами Белый и Нелидово. О первом из них мы уже упоминали. А второй – ныне город в Тверской области РФ (до 1949 года был обычным посёлком Калининской области РСФСР).


[Закрыть].

Правда, основной удар всё же предстояло нанести не им, а частям Первого мехкорпуса под командованием Михаила Дмитриевича Соломатина, совсем недавно (8 сентября 1942 года, то есть в один день с 3-м МК) сформированного в Калинине на базе 27-го танкового корпуса.

25 ноября после мощнейшей артподготовки, длившейся два с небольшим часа, красные воины пошли в долгожданную атаку.

Но…

Опытный противник, прошедший не одну войну и успевший истоптать своими сапогами чуть ли не всю Европу, начал обустраивать нынешние позиции более чем полгода тому назад и успел как следует подготовиться к ведению оборонительных действий: установил минные поля и проволочные заграждения; вкопал в землю повреждённые советские танки, намереваясь использовать их в качестве дотов, то есть долговременных огневых точек; подготовил и расположил в непосредственной близости от передовых качественные резервные части, в том числе и один полк моторизованной дивизии «Великая Германия».

Поэтому уже в первые часы боя советская пехота понесла тяжелейшие потери и практически ни на шаг не продвинулась вперёд.

Относительного тактического успеха смогли достичь лишь бойцы 830-го стрелкового полка, поддерживаемые 1-й гвардейской танковой бригадой подполковника Владимира Михайловича Горелова – человека необыкновенной личной храбрости, предпочитавшего находиться всегда в самой гуще событий рядом со своими героическими воинами.