Текст книги "Метро 2033: Свора"

Он тронул калитку – не заперта. Полностью открывать не стал, сунул в щель прутик и провел сверху донизу – не натянута ли веревочка, не торчат ли гвозди в прикрытой ветками канавке.

Все чисто – двор как двор, забор как забор. Несмотря на мелкие трудности, удача сегодня на их стороне: в конце концов – заслужили. Парень на цыпочках подошел к крыльцу – тишь стояла такая, что скрип обуви выстрелами бил по ушам. Дрожащие пальцы потянулись к перилам, как вдруг из-за обшарпанной двери раздался низкий старческий голос:

– Чего надо, шакалы?

И все-таки баночка не зря звякнула. Ну и пес с ней, все же не грабить пришли, а разговоры разговаривать. А уж с дедом базар пройдет, как по маслу, вздумает артачиться – прессанут в два счета. Почуяв слабину, Грид приосанился, расправил плечи и зыркнул прямо в глаза – зачастую этого хватало, чтобы соседские очкозавры врубали заднюю. Набалдашник хлопнул по ладони – если габариты не производили должного впечатления, то бита заставляла передумать даже самых дерзких.

– Вопрос есть, – без суеты ответил главарь, будто общался не ночью в чужом дворе, а днем на родной улице. – Говорят, ты оброк просрочил. Капитан недоволен, велел весточку передать.

– А, так вы – шестерки?

Парень дернул губой, но промолчал.

– А хрена сейчас приперлись? Утром заняты шибко?

– Типа того. Платить будешь? Пока по-хорошему прошу.

– Буду, ясен пень. Я же не совсем чокнутый – с паханом рамсить. Просто сил уже нет такие тяжести таскать. Пришлось вот грузчиков дожидаться. – Хозяин усмехнулся. – Обожди, вынесу жратву. И скажи своим щенкам, чтобы ничего не трогали!

– А много оброка? – спросил Булка, встав плечом к плечу с главарем.

Тот пожал плечами.

– Раз просрочишь – на счетчик ставят. Хер знает, сколько уже накапало, но мешок точно торчит. А ты с какой целью интересуешься?

– Шаги слышишь?

Герман повернул голову и нахмурился.

– Ну… и че?

– Да как-то непохоже, что дед мешок тащит. Больно ровно шаркает.

– Шухер, пацаны! – во всю глотку заверещал Хлыст и рванул в огород, чуть не снеся калитку с петель.

Увалень тут же рванул за ним, и только вожак замешкался, округлившимися глазами наблюдая, как в приоткрытую дверь высовывается вороненый ствол дробовика.

– Вот мой ответ Капитану! – взревел старик, растеряв всю покорную дружелюбность. – В гробу видал его оброки! Мне терять нечего, а вы, сучата, потеряете немало!

Пальни он сразу, и молодой главарь закончил бы свой путь на грязном, захламленном дворе, а так получил крохотную фору и успел отпрыгнуть за секунды до того, как улицу разбудил адский грохот, а картечь просвистела над макушкой.

Хрен знает, где гад достал помпу, но пока он дергал затвор немощными, трясущимися руками, парень перекатился через плечо к забору и на четвереньках выполз в огород, жмурясь и стискивая зубы в ожидании дозы свинца в спину. К счастью, фартануло – снайпер из деда оказался никудышный, и второй выстрел выкрошил в досках такую дыру, что кочан капусты пролез бы и ни листочка не ободрал.

Незадачливый налетчик вскочил и помчал в ночь со всех ног. Глаза слезились, ветер свистел в ушах, заглушая стук сердца, но впереди ждало единственное место, где беглец чувствовал себя в безопасности. Ребята поступили точно так же – и правильно сделали: никто не посмел бы осудить это отступление, а вожак – тем более. Когда впритирку разминулся с костлявой, все вокруг воспринимается иначе. Пока везет, и ничего серьезнее уличного махача не нюхал, мнишь себя королем, а как прижмет, придавит конкретно – все мысли о доме. И каких бы правильных кадров не собрал в шайку, по-настоящему доверять будешь только родной крови. Те же, кто меняет приоритеты, погибают первыми.

Грид взлетел по скрипучему крыльцу и дернул ручку, не заметив, что в окнах теплится тусклый огонек, который никак не мог гореть на исходе ночи. Мать держала Сашку на коленях, но сидела не на диване, как обычно, а в углу. На диване же развалился лопоухий бугай с рожей пещерного человека, по обе стороны от него высились хмурые братки в рваных спортивных костюмах.

Не успел парень и рта открыть, как по затылку огрели чем-то тяжелым. Все потемнело, закружилось, щека врезалась в шершавые доски. Грязный кроссовок отфутболил биту под стол, скрипнули пружины, и тяжелые сапоги приблизились к лицу. Мысок с размаху клюнул ребра, жгучая боль вцепилась в угасающее сознание и рывком вернула на место. Германа схватили за капюшон и поставили на колени. Когда мутная тряска малость утихла, он заметил алые потеки на маминых губах.

Зубы стиснулись в оскал, мышцы напряглись так, что затрещала толстовка, выброс безудержной звериной ярости, в приступе которой рвут глотки голыми руками, раскаленной иглой кольнул в затылок. Если бы не подлый крысиный удар… если бы… пленник сплюнул желчь и зашатался, то хмурясь, то вскидывая брови.

– Здорово, баклан, – пробасил Крот. – Запарился уже тебя ждать. Благо, мамка встретила, как подобает.

Грид искоса глянул на ублюдка и улыбнулся. Ехидная ухмылка в тот же миг сползла с небритой рожи отморозка. Славка без лишних слов понял, что наезд без последствий не останется, но отступать не собирался – не по масти щенку матерого волка стращать.

– Заказ тут спустили, – продолжил он, но уже без гонора, а будто тер мутку с подельником. – Просили передать, что вы на счетчике.

– Но мы все заплатили! – всхлипнула женщина.

– Как оказалось, не все. С прошлого года мзду подняли. Времена нынче голодные, на Заводе с хавкой голяк. Еще и шуховцы досаждают, чудища расплодились. Так что с вас – в двойном объеме через две недели. Провафлите – счетчик вырастет.

– Где мы тебе столько жратвы возьмем! – рявкнул парень. – Глянь в парник – гниль одна!

– Не мне, а Капитану. Мне вы даром не всрались. Но есть одна тема, если выгорит – и за крышу хватит, и копытные останутся. Только тема опасная, не для ссыкунов. Интересует – пошли, потолкуем. Нет – крутись, как знаешь.

Герман дернулся, высвободившись из хватки, и встал. Шакалы обступили со всех сторон, словно вчерашний подросток представлял для Крота смертельную угрозу. Вот бы стырить у деда ствол да накрыть малину этой мрази. Или взять Ксюхин кинжал из косы и расписать гадов поодиночке… Мечты, мечты. А реальность в том, что парень встрял. Капитально. С Кротом разобраться по силам – не сейчас, так чуть позже, когда расслабит булки. А вот с Капитаном ничего не сделаешь – это пока он предупреждает по-хорошему, а потом пришлет ребяток, и дело свернет в иное русло.

– Ну, пошли. Перетрем.

– Сын!

– Все в порядке. – Он смахнул щекотавшую лоб алую струйку. – Скоро буду.

Они вышли на крыльцо в сопровождении молчаливых амбалов. Крот выудил из-за пазухи пачку самокруток, сунул одну в рот, другую протянул парню. Тот тряхнул головой и поморщился от очередного укола в затылок и накатившей тошноты.

– Прошел слушок, шуховцы хотят склеить сторожку на мосту. Ту, что кобели поели. Притащили уже ящики с добром, каким – хер знает: может, инструмент, может, рации. – Крот втянул полную грудь самосада, взглянул на белеющую луну и выпустил густой дым. У Германа запершило в горле, хотя стоял в трех шагах. – Может, волыны. Или взрывчатка. Вряд ли, конечно, – хабар три лоха стерегут. Будь там барахло посолиднее – и охрану выставили бы под стать. Но и так добыча очень и очень неплохая. Притащишь ее мне – заплачу за вас оброк. С процентами. – Упырь подмигнул.

– Тебе? – удивился парень.

– Локаторы забились? – Славка хохотнул. – Мне, мне… Но если ляпнешь кому, маман на вертолете прокатим, понял?

Грид шагнул к нему, но прихвостни схватили за плечи и оттащили к двери.

– Что скажешь? Да, нет – времени в обрез.

Тогда-то и пришло осознание: все, что прежде казалось полной задницей – на самом деле несущественные мелочи, трудности жизни. Что такое полная жопа, понимаешь, лишь оказавшись перед выбором, который касается не только тебя, но и всех, кто дорог. Все эти драки, разборки, налеты никак не затрагивали родных, и за свои косяки он отвечал только своей шкурой. И если взглянуть правде в глаза, ничего, что не решалось бы малой кровью, и вовсе не случалось. Так, детский лепет, щенячьи игры, а теперь…

– Будут тебе ящики. Как достанем – пошлю весточку.

– Взрослый базар. – Крот достал из кармана «Макаров». – Правильные мысли. Далеко пойдешь, если не сдохнешь. А чтобы не сдохнуть, вот небольшой подгон. Керогаз достойный, сам начищал. И помни – две недели даю. Снова просрешь срок – не огорчайся. И это… – Недокуренная самокрутка брызнула искрами и улетела в кусты. – Решишь тех лохов марануть – ноги не замочи. Удачи, пацан.

* * *

Когда Саша чего-то пугалась – выстрелов, грома или залаявших в ночи собак – то впадала в глубокий ступор и лежала бревном, пялясь в потолок остекленевшим взглядом. Моргала девочка столь редко, что приходилось опускать ей веки, проводя ладонью по бледному, холодному лицу. Всякий раз, видя это, Герман гнал мысль о том, что таким же образом закрывают глаза покойникам.

Он взял сестру и отнес на кровать, чувствуя, как обмякшие ручонки бьют по ногам. Не ребенок, а тряпичная кукла, и только бешеный стук в груди давал понять, что бедолага еще на этом свете. Но надолго ли? С каждым днем ей все хуже и хуже, и вспышки страха точат и без того никудышное здоровье. Как-то раз под Новый год заводские устроили знатный фейерверк из взрывпакетов и очередей в небо, а у девочки на неделю отнялись ноги. Потом привыкла и уже не так боялась грохота, но можно ли привыкнуть к тому, что шайка выродков вламывается в дом и зверски избивает самого дорогого тебе человека?

Пальцы сжались до хруста, в затылке разлился вязкий холодок. Парень не раз окунался в неукротимую ярость драки, но даже самая свирепая злоба и близко не походила на это доселе неведомое чувство.

– Что же ты наделал? – простонала мать, покачиваясь из стороны в сторону. Из угла она так и не встала, прижимая к груди костыль, как минуту назад держала Сашку. – Теплицу запустил… С тварями связался. Говорила же, предупреждала – не лезь к ним, горя хапнешь.

– Не ной, – буркнули в ответ. – Все на мази. Разрулю одну мутку и заплачу оброк. Еще и навара подымем.

Женщина замерла и взглянула на сына так, будто увидела его впервые в жизни.

– Во что же ты превратился…

Герман открыл было рот, но фыркнул и вышел во двор. Толку от этих споров, лишь распаляться зазря. Злость еще пригодится, у нее нарисовался конкретный адресат, и ни в коем случае нельзя проронить по дороге ни капельки.

С улицы тихо свистнули – у калитки топталась Ксюха, за ее спиной хвостиком маячила Мелочь, поглядывая на главаря большущими черными глазами. За все время Грид не услышал от малой ни полслова – то ли немая с рождения, то ли зашуганная. Тринадцать лет, но выглядит в лучшем случае на десять – вряд ли тот же недуг, что и у Сашки, но внутри явно не все в порядке. И вроде ни заразы нет, ни радиации, а дети один другого немощней.

– Булка все рассказал, – шепнула девушка. – Не задели хоть? А то, знаешь, впопыхах не сразу замечаешь, особенно если дробь…

– Не задели, – проворчал Герман. – Сами как?

– Как видишь. – Она развела ладони и хлопнула по бедрам. – Целы, невредимы, но от страха чуть не померли. Что с тобой?

Он потер рукавом переносицу и шумно выдохнул.

– Ничего. Устал. Тут дело одно наклюнулось – передай пацанам, чтобы после заката собрались на хате. Соскакивать не советую. – Парень выждал секунду и добавил тоном, от которого Ксения вздрогнула, как от порыва ледяного ветра. – Край не советую.

Хатой меж собой называли заброшенный дом, где шайка отдыхала и решала насущные вопросы: на кого наехать, а с кем лучше не бакланить, где наскрести побольше патронов и нарулить ништяков подешевле. На хату, будто на замок древнего феодала, частенько покушались вражеские ватаги – как по-тихому, пока защитники уходили в поход, так и прямыми осадами – с булыжниками в окна, а то и поджогами. В любом случае, просифонить свою обитель – страшный позор, отмыть который можно, лишь отомстив обидчикам успешным штурмом.

Тимирязевские (кое-кто величал их германцами по имени вожака) облюбовали кирпичный коттедж на отшибе с тяжелой дверью и решетками. После Войны жилище обчистили крейдеры, унеся все, что представляло какую-то ценность, а в первые годы нового мира ценность представляло все. Ковры, мебель, люстры, плитку из ванной, саму ванну – стащили бы и дверь, если бы не пришлось для этого ломать стену. О былом богатстве напоминали камин и вмурованные в кладку сейфы – оружейный и обычный – оба, понятное дело, раскуроченные и пустые.

Годом позже сюда заселился Петруха Буянов – неплохой, в общем-то, мужик, рукастый. Сколотил из досок и бревен какую-никакую мебель и вернул голой коробке пусть и не прежний, но вполне терпимый уют. Герман с трудом бы вспомнил лицо соседа, в память врезались только смуглая кожа и большие белые зубы. Петруха мастерил для детворы игрушки, а для взрослых – посуду и всякую утварь. Бизнес, как сказали бы заводские, пер в гору, хозяйство было соседям на зависть, бабы со всего поселка пороги обивали. Но когда Гриду исполнилось пять, столяра нашли в петле. Почему он решил свести счеты с жизнью, так никто и не понял, но пересуды и сплетни ходили до сих пор. Лето дом простоял пустой, потом туда переехал мужичок с Матросова, месяц продержался и рванул восвояси, так и не вернувшись за брошенным барахлом.

Сразу пошли слухи, мол, Петрухина хата проклята, и если поздней ночью пес подначит пройти вдоль забора – услышишь из сарая стук киянки или скрежет пилы. Особо впечатлительные и вовсе видели в окнах хозяина с веревкой на шее – зенки навыкате, черный язык подбородок слюнявит – жуть! Но те же сказочники после кружки сивухи болтали и о кастрюлях в небе, и о волосатых людях в лесу, поэтому веры им не было. И за все время, что шайка зависала в доме, нередко оставаясь до утра, никаких висельников она не встречала, и стуков да скрежетов не слышала. Зато дурная слава коттеджа подкрепила дурную славу его новых обитателей, и от Завода до Березовой гуляла молва, что германские отморозки не боятся даже призраков.

В назначенный срок бригада собралась у трещащего камина. По рукам ходила бутылка с рябиновой наливкой, отжатая у заплутавшего бухареста. За ней поспевала набитая самосадом трубка, в полумраке похожая на пухлого светлячка. Булка нашел ее в мастерской под тюком соломы – пожалуй, последнее напоминание о сгинувшем умельце.

Прикладывались все, кроме Мелочи – сестра запрещала, хотя та и не горела желанием лакать жгучую дрянь. Если бы не дыра в потолке, пробитая рухнувшей печной трубой, дым стоял бы, как пар в бане.

– Будешь? – Хлыст протянул трубку.

Грид повертел мундштук в руке и вернул, после чего без предисловий поведал всю историю с Кротом. У Ксюши заблестели глаза, увалень вскинул брови и закусил нижнюю губу, и только тощий лохмач пялился в огонь с тем же безразличием на чумазом лице.

– Я вот что думаю. – Вожак опустился на скамью и протянул ноги к камину. – Возьмем хабар и кончим этого ушлепка, отбашляем Капитану за крышу, а остатки поделим и спрячем. Пригодится, когда возьмут на Завод – снаряга, пушки, все дела.

– А если в ящиках – не стволы? – спросил Булка.

Герман положил на колено «Макаров». Увидев пистолет, даже Хлыст отвлекся от пляски огоньков и присвистнул под нос.

– Еще один аргумент. С таким удостоверением добыть хабар – что два пальца.

– А если…

– Нет никаких «если»! – рявкнул парень. – Блокпост берем без вариантов. Я не обсуждаю – да или нет, я решаю – как. Ты у нас самый умный – вот и думай, чтобы и добро взять, и маслину не поймать.

– Да ты в край долбанулся! – Хорек швырнул трубку в стену, сноп искр потух, не долетев до пола. – Совсем берега попутал? Хоть соображаешь, на кого наехать собрался? Это не лохи с другой улицы, это, блин, шуховцы!

Главарь осклабился, в рыжих отсветах сам став похожим на неупокоенного духа.

– Соображаю. А ты собрался до старости в игрушки играть? Бакланить по приколу – герой, а как по серьезке – очко жим-жим?

Малец вскочил и сжал кулаки. Он был на голову ниже Германа, но рост никогда не мешал ему срубать ребят покрупнее. Но главарь не вздрогнул, не отшатнулся, даже не моргнул, а шагнул к наглецу, вынув руки из карманов. Позабытый на колене ствол грохнулся на паркет, и холод металла словно перетек в разгоряченные жилы. Хлыст расслабил напряженные до предела мышцы и отступил, не то поняв глупость схватки, не то испугавшись лежащего рядом оружия. Нет, соратник бы в него не выстрелил и не стал бы размахивать перед носом. Просто раньше все замуты обходились местечковыми разборками, и в худших случаях – сломанными носами. Бывало всякое, не было лишь одного – смерти. А теперь смерть блестела под ногами, дулом к окну, курком к двери, проводя незримую границу между жестокими шалостями и залитым кровью взрослым миром. И ладно бы к этой черте вели постепенно, шаг за шагом, но барьер вырос за какую-то ночь, и в него тут же с размаху ткнули мордой.

– Гер, не гони коней, – шепнул Булка. – Дай покумекать, а то от твоих загонов котелок кипит.

– Времени нет. Сейчас на стреме трое, а завтра? Послезавтра? Да, дело мутное, но и перепадет немало. Можно с ходу двинуть на Завод, выбиться наконец в люди. Мы стремились к этому столько лет, а теперь врубим заднюю? Хер! Я стану главной жабой в этом болоте. Чтобы ни одна мразь не смела даже зенки таращить на мой дом. А вы? Так и будете ходить под кем-то? Думаете, так безопаснее? Я думал так же, пока не нагрянул Крот со своей шайкой.

– Тебе, похоже, крышу сдуло, – прошипел Хлыст. – Стелешь гладко, базара ноль, только кое-что важное упускаешь. Грохнуть нас могут. Замочить. Шлепнуть. У шуховцев – «калаши» и броники, а у нас? Собрался лезть на них с этим? – Он толкнул «Макаров» мыском кроссовки.

Герман хмыкнул и скрестил руки на груди.

– Думал, на вас можно положиться. А вы…

– Не мы, – ответил увалень. – А Хлыст. Лично я с темы не соскакивал.

– Я тоже, – уверенно произнесла Ксюха.

– И я, – пискнула Мелочь, и Герман зуб бы дал, что услышал тоненький голосок впервые.

– Ну, и хер вам в помощь. Валите и подыхайте. – Малой вылетел из комнаты, задев вожака плечом. Тяжеленная дверь лязгнула так, что под потолком заклубилась пыль.

Булка проводил беглеца взглядом и пристально посмотрел на главаря.

– Слушай, если… то есть, когда завтра вернемся – не губи пацана.

Грид изогнул уголок губ и сощурился.

– Выживем – увидим.

Ватага дождалась темноты и двинула к мосту. Брать пост нахрапом никто не собирался – сначала разведка, а там – как карты лягут. Крот мог и наврать про трех лохов в охране, поэтому пока сами все не проверят, лезть на рожон не станут.

Такой план пришелся шайке по душе, ребята немного расслабились, хотя прогулка по ночным окраинам вгоняла в тоску даже матерых крейдеров. Но темные громады мертвого мира казались не страшнее родных заброшек в сравнении с тем, что ждало впереди.

В детстве Герман, как и вся детвора, до ужаса боялся бродить за околицей и при свете дня. Родители, понимая, что старые здания для мелюзги – как магнит, придумали тысячу и одну историю о непослушных мальчиках и девочках, вопреки наказу ушедших далеко от дома и попавших в лапы кровожадных чудовищ.

Ребятня росла, крепла, а вместе с ней росли и твари, и вот собаки превращались в огромных волков, вороны – в драконов, а щуки-переростки – в зубастые чуда-юда, невесть как поселившиеся в обмелевшем озерце. Малец никогда не видел волков, и на простой вопрос об их размере мама подняла ладонь вровень с его головой. А зубы – с палец, и острые, как гвозди.

Сынишка знал, что такое гвозди – Колян из десятого дома хвастался всем палкой с торчащими на конце ржавыми остриями. Как известно, хвастовство до добра не доводит, а агрессивное бахвальство – и подавно, и год спустя этой же палкой ему раскроили череп, а перед тем засунули на треть в туза.

Что такое туз, малец выяснить не успел, но был уверен – вставили за дело. Мужик орал матом на всех, кто приближался к забору, и однажды погнался с палкой за Хлыстом, но чудом не догнал. Родион видел погоню, но вмешиваться не стал, сказал лишь, что этот придурок не будет здесь больше жить. Или: он здесь не житель, а может – не жилец, Герман не помнил. И три дня спустя Коляна кончили – Нюхач как в воду глядел, жаль, собственную смерть загодя не приметил.

К слову, с подобным ребенок сталкивался чуть ли не каждую неделю, а собак размером с волка не встретил до сих пор. Но мать продолжала выдумывать страшилам новые облики – один другого отвратительнее. Шерсть – гладкая и мягкая – у них выпала, а к почерневшей, лысой шкуре присосались тысячи червей, пиявок и прочих гадов, что сжимались и покачивались на ветру. Не трогали они только морды, отчего казалось, будто у псов вместо голов – ободранные черепа с большущими глазницами, на дне которых блестят тусклым золотом злобные глазенки.

И стали твари такими, потому что обжирались мертвечиной, а к ней – все знают – ни одно живое существо не притронется. Но трупы собакам – уже поперек горла, ведь один мальчик не слушал родителей и забрел в лес, где его и разорвали на куски. Отведали чудища свежей плоти и крови, и жить без них нынче не могут, вот и не убивают добычу сразу, а утаскивают в зловонные логова и откусывают по маленьким кусочкам от ручек и ножек, а бедняга кричит, плачет и зовет родителей, но никто не слышит и не может помочь.

Несмотря на эту жуть и низкий мамин голос, Германа ее истории не шибко-то впечатляли. Он считал их обычными байками, страшными сказками, но на исходе седьмой зимы в растаявшем сугробе нашли обглоданное до костей тельце, после чего малец «уверовал» в псов и несколько лет наотрез отказывался покидать родную улицу. Пока не узнал, что ребенка на самом деле съели, вот только ни волки, ни собаки тут ни при чем.

К мосту вели два пути: дальний – через промзоны до Михайловского шоссе, а оттуда по прямой – к переправе. Топать около часа, но место известное и более-менее безопасное. Второй в разы короче, но придется чесать через лес, а затем – по берегу заболоченного озерца, со дна которого в ясную, безветренную погоду порой доносится странный звон – вроде бы колокольный.

Старожилы говорят, до Войны там часовня стояла, а как ракеты на Харьков двинули, так и ухнула она под воду вместе со всем приходом. Но звона, пусть он трижды всамделишный, Герман не боялся, а вот лесной да болотной живности – очень даже. Ходили слухи, что в том озерце жабы завелись со свинью размером, и если в зенки их выпученные хоть на миг глянешь – на обед к зеленым и отправишься, причем по собственной воле и с большой радостью. Хрен знает, правда или очередная туфта, но скелеты в камышах находили – чистенькие такие, аж блестят, как отполированные. Так что мужики на рыбалку если и выбирались, то гуртом, и с чем-нибудь поувесистей сетей и удочек.

– Мы через Сосновку пойдем? – прошептала Ксюха, вздрогнув от одного упоминания хвойного леса.

– Да. – Грид кивнул. – Срежем немного.

– А как же чудища?

– Во-первых, у нас есть это. – Вожак щелкнул затвором. – Во-вторых, не тех чудищ ты боишься, гадом буду – не тех. Короче, вы за мной, Булка замыкает. Чешем – не шуршим, под копыта смотрим, и все пучком.

Хруст гравия сменился тихим шорохом песка. Усыпанная хвоей и шишками тропа шла через старую просеку, где без труда проехал бы грузовик. Лунный свет пробивался сквозь редкие кроны, лес хранил угрюмое молчание, но потная ладонь до боли стискивала рукоятку, а сердце пускалось в пляс от любого скрипа.

Сосновка и до Катастрофы слыла чуждым, непокорным местом со своими законами и порядками, за нарушение которых карали по всей строгости: диким зверем, непогодой или запутанной дорожкой. Во все времена человек для леса – непрошеный гость, его не привечают, а лишь терпят, и то если ведет себя, как подобает.

Ныне же – и того хуже: вот стоит себе дерево, с виду живое, иголки зеленые, кора смолой плачет, а рубанешь топором – сухостой. Отчего так – бог знает, как начнешь обо всем этом думать – и о нетленных трупах, и о тварях, и о звоне из болота – так котелок и закипает, крышка трясется, того и гляди, съедет. Может, оттого Петруха и вздернулся – привык к обыденности ушедшего мира и не выдержал безумия нового. Герман же с детства учился воспринимать любую дрянь как норму – родившиеся в аду принимают пекло чуточку проще.

В эту ночь обошлось без жаб и прочих страшилищ, только клубы зеленоватого тумана стелились над неподвижной, как стекло, гладью, тянули щупальца к бредущим вдоль берега пришельцам, но терялись в густых зарослях осоки. На пригорке у дороги главарь заметил сутулую фигуру – незнакомец прятался за облезлой «девяткой» и, вытянув тонкую шею, наблюдал за блокпостом.

Или залетный крейдер, или шнырь из ватаги Крота: проще говоря – или конкурент, или ненужный свидетель, а Грид не собирался ни делиться хабаром, ни распускать слухи о мутках с шуховцами. Знаком велев пригнуться, он на цыпочках двинул к цели, перехватив «Макаров» за ствол, чтобы без шума дать утырку по темечку. И хотя берцы и куртка то и дело поскрипывали, таинственный соглядатай ни разу не шелохнулся, но стоило парню выбраться на асфальт, как вдруг раздался знакомый угрюмый голос:

– Это я.

– Хлыст? – Соратник едва сдержал рвущийся из глотки крик. – Какого хера ты тут трешься?

– Лохов пасу. Только посмотри на них – вот же конченные.

В кругу баррикад из набитых мешков маячила парочка бойцов – на вид не старше Германа. Бритоголовые желторотики в грязной «горке» оседлали штабели ящиков, смоля самокрутки и греясь у разведенного в бочке костра. Видно их было за километр, и даже самый криворукий снайпер снял бы их с закрытыми глазами. Но висящие за плечами «сучки» превращали распоследних неумех в смертельно опасную угрозу.

– Почему ты вернулся?

– Давай потом перетрем, – проворчал лохмач. – Лучше этими щеглами займись. А то сидят, кайфуют, как в малине, еще бы водку лакать начали. Раз в десять – пятнадцать минут с ними базарит пахан по рации – проверяет, все ли пучком. Так что, если щемить надумал – надо по-быстрому все провернуть.

– Знать бы еще, как…

Хлыст сплюнул через щель в зубах и поморщился.

– Есть одна мысля, но ты морозиться начнешь.

– Говори.

– В общем, надо волыну мелкой дать. Пусть подойдет и сядет на уши – мол, так и так, от насильников спасалась и заплутала, помогите, дяди добрые. В ребенка-то они палить не станут, правильно? А как лохи булки расслабят… – он сложил пальцы пистолетом и качнул запястьем, – бум.

– Ну, ты и садюга, – ухмыльнулся вожак. – Да только Мелочь не сдюжит. Она мышей до усрачки боится, а тут – людей мочить.

– Сеструхе предложи. В нее тоже вряд ли шмальнут. Если, конечно, успеют разглядеть, что это баба. – Подельник хихикнул.

Герман прислонился спиной к капоту и зажмурился. План неплох, вопросов нет, но Ксюха с виду такая крутая, а на деле может и струсить. Пугать хорька отверткой, зная, что главарь мокрухи не допустит, – это одно, а расстрелять в упор бойцов – совсем другое. А если задумка провалится – страх накатит или рука дрогнет – по известному месту пойдет вся тема: девчонку заметут, и хорошо еще, если не грохнут сразу, охрану в тот же час усилят, и о хабаре придется забыть навсегда.

– Хлыст, ты, что ли? – удивился Булка.

Грид вздрогнул и открыл глаза. Вся шайка собралась за машиной, несмотря на приказ ждать в кустах. Но песочить соратников не было ни сил, ни желания – внутри гудела гнетущая пустота, а мир вокруг сузился до крохотного пузыря, кокона с мутными стенками, и происходящее за ними казалось дурным сном. Схожее чувство сковало после гибели отца – малец до последнего верил, что папку не убили, а взяли в плен, или Родион просто сбежал с Завода, устав рисковать шкурой ради хотелок Капитана. Глупая детская надежда не утихала до сих пор, ведь тела так и не нашли, но с каждым годом погружалась на глубину обрастающей кровавой коркой души. Сейчас бы помощь отца пришлась как нельзя кстати, но мечты мечтами, а жизнь требует ответа от тебя лично, и тут уж не соскочишь и заднюю не дашь – в этом вся разница между ребенком и мужчиной.

– А ты не рад? – хмыкнул парнишка.

– Кончай трепаться, – ответил вожак. – Ксюх, поди поближе – дело есть.

Девушка нахмурилась и сжала ладошку сестры. То ли услышала разговор с Хлыстом, то ли бабьей чуйкой засекла подвох, то ли голос Германа выдал его с головой, но выглядела подруга так, будто к виску приставили ствол. Грид уже собрался пересказать задуманное, как вдруг со стороны блокпоста донеслись треск и шипение. Спутники, как по команде, пригнулись, но шуховцам было не до них – охранники прильнули к рации, после чего схватили автоматы и скрылись в ночи.

Главарь до звона в ушах напряг слух, но с такого расстояния и с такими помехами разобрал только два слова: псы и срочно. Обрывков вполне хватило, чтобы вникнуть в суть – напали чудовища, требуется подкрепление. Ничего удивительного – их берег застроен плотно: хрущевки, торговые центры и склады стоят на каждом шагу. Но противоположный – это широченная полоса полей, холмов и посадок, украшенная поблекшими гроздьями деревень и одиноко стоящими домишками, меж которых протянулась дорога в две полосы. И такая картина – аж до самого Технолога, и врагам еще сильно повезло, что на них напали всего лишь собаки.

– Что делаем? – прошипел Хлыст.

– Я бы обождал, – сказал Булка.

Сложись все иначе, Герман согласился бы с увальнем – они понятия не имели, куда вызвали бойцов и надолго ли. Но Кроту нужны были не отговорки и оправдания, а хабар, и упустить такой подгон судьбы равносильно самоубийству.

– За мной, – шепнул вожак и быстрым шагом направился к цели, держа ствол в опущенной руке.

Чем ближе подбиралась шайка, тем чаще натыкалась на следы недавней схватки. Гильзы то и дело скрипели под ногами, а бурые пятна в лунном свете напоминали лужи после проливного дождя. В воздухе все еще стоял густой смрад крови, гнили и дерьма – знакомый с детства запах смерти пропитал асфальт и вряд ли выветрится даже годы спустя. Герман старался не смотреть под ноги, чтобы не будоражить и без того разыгравшееся со страху воображение, во всей красе рисовавшее последний бой крохотного отряда против несметной своры. Добавить звуки – рев, взрывы, крики – и образы перепуганных пацанов, зажатых в мохнатом зловонном водовороте, призрачными слепками вспыхнут в ночи. Воссоздать, представить стычку по силам любому, но никто не сможет понять и толики чувств людей, заглянувших в глаза смерти. Никто, кроме тех, кого озарило их желтое сияние.

Успели ли бедняги осознать, что обречены, или до последнего надеялись на удачу, божий промысел или силу оружия? Что кричали в рации, прося подкрепления? Думали ли о родных и близких, или позабыли обо всем в горячке драки?