Текст книги "Братство боли"

Сергей Чернолев
Братство боли

Идущий к свету

Что представляет собою современный поэт? Кто он? Откуда взялось у него право на столь высокое звание? И всякий ли человек, пишущий стихи, издающий их и отмеченный наградами, премиями и победами в литературных конкурсах ПОЭТ? Даже люди далёкие от литературы ответят, что истинных поэтов, достойных столь высокого звания, немного. Зачастую, стихотворцы в желании удивить и сказать нечто доселе неслыханное, перевоплощаются в эстрадно-поэтических попсовиков, эквилибристов слова. Им кажется, что это и есть раскованность, свобода и признак настоящей поэзии. Но забывая (или не понимая) основного требования к литературному слову, которое не должно быть глупым, фальшивым, пустым, авторы обрекают себя на судьбу графомана или обслуживающего персонала.

И, как же радостно, как светло становится на душе от прикосновения к строкам живой, дышащей поэтики Сергея Чернолева. Его стихи – это не буйство трескучих фраз, а фиксация чувств выстраданных, искренних и глубоких. Они мудры, наполнены оттенками, переходами настроения, внутренней взаимосвязью и развитием интонации. Сергей понимает ценность и значимость каждого слова, чувствует ответственность за сказанное не столько перед своей внутренней природой поэта, сколько пред Всевышним. Пространство его стихов обладает объёмом, а также истиной, знающей меру, вкус и такт, свободой. Ничего не омрачает светлую внутреннюю вольность и естественность поэтики.

Его стихи хочется перечитывать. Почему? Возможно, потому, что такова она – настоящая поэзия. Во всеобщем бесконечно-болтающем, поверхностно-думающем, обыденном шоу по имени жизнь, только ОНА, блаженно качаясь, что-то бормоча и всматриваясь в реальность, остаётся единственно трезвой и понимающей наш мир. И пусть вещий голос поэта негромок, но это он говорит, что «…идущему к свету милосерден Господь». И снова вздрагиваешь от осознания того, как хрупок мост над пропастью бездушия. И вспоминается: «имеющий уши, да услышит» (Евангелие от Матфея гл. 11, ст. 15).

Марина Сычёва,

поэт, член СП ПМР

Щит Господень

«Те, кто испытал на себе, что такое страх и физическое страдание, сплочены воедино во всем мире. Между ними существует некая незримая связь. Вместе ощущают они тот ужас, который несет им жизнь, вместе хотят избавиться от боли».

Альберт Щвейцер

«Я говорю себе – пора…»

От Господа – щит наш…

Псалтырь, 88,19

 
Я говорю себе – пора.
Но в темноте не слышно слова.
И ледяная глубь двора
Родней оставленного крова.
 
 
Я говорю, и мне в ответ —
Небесных сфер звенящий трепет.
И слабый отдалённый свет,
Как паводок, растёт и крепнет.
 
 
День только начат, но уже
Я повернуть назад не вправе.
Стою на смертном рубеже,
Готовый к подвигу и славе.
 
 
И гнёт сомнений не томит.
Внимаю Божьему реченью.
Ничто меня не устрашит
И не повергнет к отрешенью.
 
 
Вдали светлеет небосклон.
Стою, открыт и непреклонен.
За мной – сияние знамён,
И перед грудью – щит Господень.
 

«Звезда – для знаменья…»

 
Звезда – для знаменья,
Для злака – земля.
И это незыблемо – ныне и присно.
Пусть вечно вершится под кровлей жилья
Рождение жизни и скорбная тризна.
 
 
Есть разум во всём, и слепому зерну
Дано – пусть однажды – взойти из-под спуда.
Господь милосерд – в подтвержденья сему
Не стоит выпрашивать вещего чуда.
 
 
И следует жить, доверяясь судьбе,
И, взглядом касаясь рассветного неба,
Не требовать больше, чем нужно тебе.
Ни блага мирского, ни влаги, ни хлеба.
 
 
Лишь свет приглушённый и плоскость стола.
Подступят слова в тишине нелюдимой.
И Божьего слуха достигнет хвала
За миг на земле, мимолётный, единый.
 

«… Он пересёк пространство вод…»

В четвертую же стражу ночи

пошёл к ним Иисус, идя по морю.

Матфей 14, 25

 
… Он пересёк пространство вод.
Когда волну сковала стужа,
На глади льда остался слепок
Его стопы; я подошёл,
Смиренно на колени пал
И осторожными руками
Стал синеватый лёд крошить,
Боясь задеть священный след;
И наконец его извлёк,
И поднял над собой, как чашу,
И вдруг заметил с удивленьем,
Что пальцы сбиты до крови.
 
 
Когда осколок ледяной
Я нёс, как раненую птицу,
Смеялись люди надо мной,
И руки обжигала соль.
 

Блок

 
Идущий за гробом младенца
Достоин святого венца.
В глухой затаённой обиде
Он руку вознёс на Отца.
 
 
В порывах кровавой метели
Заветы любви не слышны…
Да будет оплакан идущий
За гробом великой страны.
 

Смерть Сталина

Андрею Облогу

 
Мы живём, не помня зла,
И, скорбя от чёрной вести.
Сколок мутного стекла
Вдовьим ситцем занавесим.
Мы живём, не помня зла…
 
 
Станем долго голосить,
Словно вьюга в поле диком.
Напоследок возносить
До небес вождя-владыку.
Станем долго голосить…
 
 
Все четыре горьких дня
Будем пить лихую брагу
И, людей живых давя,
Как безумцы – рваться к праху.
Все четыре горьких дня…
 
 
Век свой прожили в нужде.
Хлеб растили за гроши мы…
Но везде —
В любой избе —
Лик сиял непогрешимый.
Век свой прожили в нужде…
 
 
Наш удел один – терпеть.
Не тревожить всуе память.
Как нам жить, ответьте, впредь
Ликовать, смеяться, плакать?
Наш удел один – терпеть…
 
 
Тверже власть
Да тяжче кладь —
Вот и все твои законы.
Так кому, скажите, класть
Раболепные поклоны…
Так кому поклоны класть?
 

Хлебников

 
хотелось странствий
а не тирании
холщовой сумы
и вещих стихов
 

«Поражает зычным слогом…»

 
Поражает зычным слогом,
Только многим невдомёк,
Что не терпит опресноков
Новоявленный пророк.
 
 
Не влекут его нимало,
Высшей воли вопреки,
Ни зазубренные скалы,
Ни зыбучие пески.
 
 
Исключительно во гневе
Обличая всех и вся,
Он желает быть на гребне.
Такова его стезя.
 
 
Те же страстные попрёки,
Неустанная борьба…
Но сокрыты в подоплёке —
Только злоба и алчба.
 
 
Хищным оком лицемера
Обведёт галдящий люд.
Иступлённые химеры
Душный воздух разорвут.
 
 
Что он знает, смутновидец?
С очумелой головой,
Словоблудствов не насытясь,
Вновь возникнет над толпой.
 
 
И, должно быть, нет исхода
Череде безумных дней…
Толпы зряшного народа,
Свора алчущих вождей.
 

«Ночь начинается с боли…»

 
Ночь начинается с боли,
Так что придется терпеть.
Боль, словно снежное поле.
Стужа, заносы и смерть.
 
 
Нужно затеплить отважно
Слабый слепой огонёк…
Как это всё-таки страшно,
Если в ночи одинок.
 

«Мучительная пластика хромого…»

…жизнь прожить – не поле перейти

 
Мучительная пластика хромого.
Мозоли от постылых костылей.
И он не знает жребия иного,
Идя дорогой трудною своей.
 
 
Пусть шаг его неровен и увечен,
Он, всё равно, не повернёт назад.
В пустынном поле наступает вечер,
И вдалеке смеркается закат.
 
 
Дарован будет путнику отрадный
Недолгий сон – в другом конце пути.
И что ему до жизни неоглядной?
Ему бы это поле перейти.
 

«По небу облако скользило…»

 
По небу облако скользило,
И на лицо ложилась тень.
Я не нашёл твоей могилы
В печальный поминальный день.
 
 
И я прикрыл устало веки
От бесконечной синевы.
Шумели скорбные побеги
Сухой кладбищенской травы.
 
 
Так и стоял, осознавая,
Что этот день мне так постыл.
Я не пришёл к тебе, родная,
И хлеба не переломил.
 
 
Всё это было не случайно —
Вот так заплакать в тишине,
Чтоб неожиданная тайна
Невольно приоткрылась мне.
 
 
Я шёл безмолвно и бесславно,
Грустя от мыслей непростых…
– Дано умершим это право —
Презреть раскаянье живых.
 

Мать

 
Этот сон донимает упрямо
И покоя никак не даёт.
Снилось мне, что ослепшая мама
Проводила меня до ворот.
 
 
Вечерело… Я помню поныне
Синий сумрак короткого дня.
– В добрый путь, мой возлюбленный сыне!
И крестом осенила меня.
 
 
Я слегка задержался с ответом.
Загляделся в родные глаза,
Что мерцали слабеющим светом.
… Так сияют во тьме образа.
 

«Не хватало лишь малого – воли…»

 
Не хватало лишь малого – воли.
И, характер невластный кляня,
В бесконечной нужде и недоли
Не сберёг я крупицы огня.
 
 
Не хватало лишь малого – дара.
В череде незадачливых лет
Божий дар не сиял благодатно…
Брезжил вскользь, как дождливый рассвет.
 
 
Пусть высокой судьбы не случилось,
Я иною заботой влеком.
Непрестанно надеюсь на милость,
Припадая к окладам икон.
 

«Глядит в упор безжалостная старость…»

 
Глядит в упор безжалостная старость.
Скорбеть не стоит бедам вопреки.
Что в этой жизни, в сущности, осталось?
– Молитва и прощальный взмах руки.
 
 
Но даже там – у вечного порога,
В неодолимый и печальный миг,
Просить я буду милости у Бога
Для всех презренных, бедных и больных.
 

«… задыхаюсь во сне…»

 
… задыхаюсь во сне,
запрокинутым горлом молю о пощаде:
– Ниспошли мне, Господь, ничтожное благо
– полной грудью дышать.
Клочья кашля хрипят в натруженных
бронхах.
– Это сон – понимаю я краем рассудка.
И пытаюсь проснуться,
сквозь дремоту пробиться к милосердию дня.
Но когда просыпаюсь рывком,
сон становится явью.
– Ниспошли мне, Господь…
 

«Я хочу возродиться из стылого пепла…»

 
Я хочу возродиться из стылого пепла,
Предвещая в ночи запоздавший восход.
Даже в тяжкие дни моя вера не слепла —
Торжествует любовь, и надежда живёт.
 
 
Как в начале пути, отвергаю сомненья.
Не прошу у друзей и полушки взаймы.
Нужно выстрадать право восстать из забвенья.
Как мне хочется жить на излёте зимы!
 
 
Бей в литавры, рассвет! В нетерпении юном
Пробуждается жизнь, новизною дразня.
И меня не гнетет перед самым кануном
Неприкрытая злоба минувшего дня.
 
 
Вижу солнечный столб над зеленой листвою.
Сколько тягот несметных пришлось побороть!
И я делаю шаг, не смирившись с тщетою.
Ведь идущему к свету милосерден Господь.
 

Памяти отца

 
Клонит ветер сухие побеги.
Кружат хлопья над руслами рек.
Прикрываю уставшие веки,
Чтобы слышать, как падает снег.
 
 
И душа не томится тревогой
И, как прежде, уже не блажит.
Над безлюдной протяжной дорогой
Вечереющий снег ворожит.
 
 
То ударит с удвоенной силой,
То к щеке прикоснётся едва.
Всюду – снег. Над отцовской могилой
И над церковью Покрова.
 
 
Голос слышится в зимней пустыне,
Перешедший незримый предел:
– Всё стяжал ты, мой ласковый сыне,
Лишь одно послушанье презрел.
 
 
Я не ведаю, что мне ответить.
Вновь звучит этот голос живой.
Что ответить? Ну, что мне ответить?
…Веет снег над моей головой.
 
 
Только снег – над житейской юдолью,
Лишь знобящая жалость – в крови,
Как примета родного раздолья,
Как знамение Божьей любви.
 
 
Не отвергну упрёков в гордыни,
Я не этого в жизни хотел.
Голос слышится в зимней пустыне,
Перешедший незримый предел.
 
 
Он летит и летит в чистом поле.
Безустанно звучит надо мной.
…Глуховатый, знакомый до боли
И уже невозвратно родной.
 

«Ничего не желаю боле…»

 
Ничего не желаю боле…
Воздух душен и свет не мил.
– Ты её исцели от боли! —
Вот что Господа я просил.
 
 
Вновь слеза застилает зренье,
И не видно кругом ни зги.
– Упаси её от смятенья,
Одиночества и тоски!
 
 
Пред Тобой преклоню колени,
Стану тише осенних трав.
– Сбереги её от лишений
И от скорых людских расправ!
 
 
Не страшит меня неизвестность,
Свято имя Твоё храню.
– Если пропасть пред ней разверзлась,
Удержи её на краю.
 
 
Ничего не желаю боле…
 

Прощеное воскресение

 
Я стоял у постели умирающей
мамы в прощеное
воскресение.
И просил об одном – дай,
Спаситель, болящей избавленье
от мук.
Прости меня, мама… я держу твои руки,
что бьются в предсмертном
смятение.
 
 
Прости меня, мама… Замыкается жизненный круг.
Все согрешения прости.
Я подчас увлечён был без меры
Горделивым запалом,
смешными мечтами и пустой суетой.
Ведь прощенье твое —
укрепление Божьей любви, надежды и веры.
Поплачь, моя радость! Поплачь…
Я плачу вместе с тобой.
 
 
Побудь хоть немного со мной…
Не смей уходить в одночасье.
Я ладонью касаюсь твоего дорогого лица.
Но и наша разлука обернется неслыханным счастьем.
Там, за незримой межой,
Там, за порогом скорбей, ты встретишь отца.
 
 
И Господь вас ведет! Эта встреча,
как свет поднебесный, желанна.
…Я опять, словно в детстве далеком,
затерялся в соседних дворах.
Ты кричишь мне в окно: – Ну-ка, быстро домой!
Я бегу к тебе, мама,
Сквозь зеленую заводь нашего дворика,
в сияющих небесах.
 

Forrest Gump

 
Смешной мальчуган,
Твои ноги сковали стальные
браслеты и спицы.
Беги от дворовой глумливой шпаны
По дороге, обсаженной столетними вязами,
По зеленой лужайке обреченного детства,
К своей американской мечте.
Но только не жди передышки,
Не жди передышки…
 
 
Нескладный студент,
Беги же скорей, прижимая к груди
Овальную дыню мяча,
К заветной черте долгожданной победы,
К своей американской мечте.
И пусть переполненные трибуны ревут, торжествуя.
Но ты передышки не жди…
 
 
Беги, рядовой!
За твоею спиной колеблется
страшное пламя напалма.
Беги, рядовой,
Из пекла и пепла далеких вьетнамских чащоб,
Из смрада и мрази проклятых болот,
К геройской награде бесславной войны,
К своей американской мечте.
Не жди передышки,
Передышки не жди…
 
 
Вдоль песчаных пологих холмов Колорадо,
Когда наступает осенний закат,
Вдоль протяжных, как песня,
ледяных зеркальных озер,
Беги, неприкаянный стайер.
Дорога к себе непременно приводит домой,
К родимым пенатам, к забытым истокам,
К своей американской мечте.
Она так желанна…
Не жди передышки.
 
 
Пусть скажут – мечта иллюзорна.
Не верь никому.
И снова ты встретишь сентябрьским утром
Тот старенький школьный автобус,
И твой смышленый сынишка помашет тебе
на прощанье.
И ты поймешь наконец —
Каждой мечте суждено все-таки сбыться,
Даже ценой невозвратных потерь.
 

Идиш мама

 
она умерла раньше своей смерти
в застенках гетто
и затем прожила жизнь до глубоких седин
как ангел хранитель
 

«Я брошу в землю семя надежды…»

 
Я брошу в землю семя надежды,
сладкую дольку валидола,
пахнущую домашней аптечкой,
малиной и мятой.
Следуя строгим предписанием,
я стану поливать его слезами утешения,
настойкой травы горицвет,
отваром душистого чабреца.
И вырастит дерево Панацея,
с привольным размахом ветвей,
с прохладной живительной сенью.
Дерево радости посредине долины недуга.
Спешите к нему, страждущие.
Не стану вам лгать, обещая бессмертие
плоти…
Я просто хочу, чтобы вы не страдали.
 

«Это труд – состраданье…»

 
Это труд – состраданье.
Так случалось всегда,
Меж людьми расстоянье
Сокращает беда.
Это вечное право
Языком не молоть,
Дать убогим хотя бы
Хлеба грубый ломоть.
Жить не праздным рассудком,
Видя в роскоши – толк.
… Это – друг перед другом —
Искупительный долг.
 

«…виски остудит, и смолкнет стон…»

Памяти Владимира Высоцкого

 
…виски остудит, и смолкнет стон.
Земля обступит со всех сторон.
И вести внемля, рыдай навзрыд.
В сырую землю певец зарыт.
 
 
В сосновом ложе сокрыта страсть,
Что – вон из кожи – рвалась, неслась.
Так бьют промерзлый колымский грунт,
И на подмостках так сердце рвут.
 
 
Что подлость сплетни тебе, певец?
Постылой смерти в противовес,
Сметая траур, звенит вовек
Твоей гитары весёлый всплеск.
 
 
Слова знакомы, простые – сплошь…
Но в горле – комья, когда поешь.
 

«Снег засыпал дороги…»

 
Снег засыпал дороги,
И блестят дотемна
Ледяные чертоги
В переплётах окна.
 
 
Может, это и должно,
Что повсюду зима,
Что весьма непреложна
И несметна весьма.
 
 
Может, это и славно,
Если воздух звенит.
Но давно и подавно
Что-то душу теснит.
 
 
Всё приемлю в округе,
Замедляя шаги.
И сумятицу вьюги.
И твердыню реки.
 
 
Ничего не нарушу,
Не упрячу в горсти.
Лишь бы слабую душу
От беды отвести.
 
 
Без щемящих отточий,
Как по снегу скребки,
Что-то точит и точит
Пятернёю тоски.
 
 
Нераскаянно прожит
Судный день декабря,
И, сумняся ничтоже,
Догорает заря.
 

«…и вновь о нём. Скажите мне – доколе?..»

 
…и вновь о нём. Скажите мне – доколе?
Пришлась по сердцу многим эта роль.
К чему скорбеть, когда земной юдоли
Не горше, нет, – небесная юдоль.
 
 
Без устали – который день в печали —
Твердят о нём, сочтя слова за труд.
Но те, кто ныне в запредельной дали,
Не имут срама и хвалы не ждут.
 
 
Речь о живых. Снедаемы заботой,
Они извечный затевают торг.
Не дёгтем мажут – кроют позолотой,
И это действо называют долг.
 
 
Долг памяти?.. Но не бесстыдство ль это —
Когда скорбят, кто клял и предавал.
Вновь из каменьев, брошенных в поэта,
Поэту воздвигают пьедестал.
 

«Как он свеж, этот мартовский воздух!..»

 
Как он свеж, этот мартовский воздух!
Хмарь и холод – давно позади.
Нужен сердцу хоть временный отдых
От неслыханной гонки в груди.
 
 
Словно я только в самом начале,
Понимаю, что все неспроста.
Хоть и выпита чаша печали,
И ладонью отерты уста.
 
 
Словно я отдалился от края,
И отпущены сроки взаём.
– Мы еще поживем! – восклицаю,
Ослеплённый провидческим днём.
 

Исцеление прокажённого

 
И вот, подошёл прокажённый
и, кланяясь Ему, сказал: Господи!
если хочешь, можешь меня очистить…
 

Матфей 8, 2

1

 
Я с ним столкнулся в пёстрой толчее —
Лицом к лицу – на рынке в Вифсаиде.
Был душный полдень. В рыбьей чешуе
Дробилось солнце. Пахло прелым злаком,
 
 
Навозом, сукровицей палых смокв
И травами египетского плена.
Струился мёд, как зною пелена.
Звучал картавый галилейский говор.
 
 
Отрывисто и звонко хлопал бич
В загоне для скота. Вдали шумело море,
А в двух шагах почтенный прозелит
Вёл пылкий торг на греческом наречье.
 
 
Он брёл один вдоль глиняных лачуг,
«Нечист! нечист!» выкрикивая хрипло.
Сухой обезображенной рукой,
Как птичьей лапой, суковатый посох
 
 
Сжимал. Лицо в гноящихся буграх,
Багровое, как пьяный лик сатира,
Он прикрывал изорванным плащом.
Зной не спадал. И плоть его смердела.
 
 
За годы странствий на лице земли
Я не встречал ещё ничтожней твари,
Чем этот прокажённый. Видит Бог,
Нет пагубы страшнее чёрной лепры.
 
 
И всё же он внушал невольный страх,
Недаром был гоним он отовсюду
Людской толпой. Как часто неприязнь —
Лишь хорошо скрываемая зависть.
 
 
Он был свободен, как любой изгой.
Копьём его коснуться не решались
Солдаты Рима. Не хватал его
Прислужник-мытарь за полу хитона.
 
 
Он был свободен. Лишь один Господь —
Изгою кесарь. Доблестная участь!
… Я отшатнулся. В сторону свернул
И под ноги швырнул ему динарий.
 

2

 
Совсем нежданно – сорок дней спустя —
Мы встретились. То было в праздник Кущей.
Он шёл в толпе. Он не скрывал лица,
Очищенного от зловонных струпьев.
 
 
Кто от проказы исцелил его?
Кто руку протянул к его позору?
На площади светильники зажгли —
По окончанью праздника – левиты.
 
 
Люд ликовал. Плясали языки.
И он, счастливый, ликовал со всеми.
Так кто же тот, которому дано
От Бога власть над обречённым телом?
 
 
Я понял всё… и кинулся к нему.
Кричал в лицо. Нещадно тряс за плечи.
И он, не унимая влажных глаз,
Ответил: Иисус из Назарета.
 

Предместье

«Мы сумели пройти беспредельные дали…»

 
Мы сумели пройти беспредельные дали
И скопление мертвой клубящейся тьмы.
И вернулись домой, и застыли в печали.
– Что там, брат, впереди? – Золотые холмы.
 
 
Может, это обман изнуренного зренья
Иль видения бреда морочат умы.
Как престолы, сияли они в отдаленье.
На отлете Отчизны – золотые холмы.
 
 
После бражных пиров и куражного срама
Безучастное сердце забилось в груди.
Ведь вершине холма – это место для храма.
Если высится храм, мы проложим пути.
 
 
Это зрело в веках, это было издревле,
Словно ветер, и степь, в степи ковыли.
Здесь встречается свет, нисходящий на землю,
С благодарственным светом родимой земли.
 
 
Замираю – пред Славой грядущей —
в поклоне.
На ресницы слеза набегает, светла…
Как возжженные свечи, в малиновом звоне
Надо мною плывут купола.
 

Рождество

 
Хвала тебе, матерь! И годы спустя
Не тронет твой образ дыхание тлена.
Над миром восходит знаменья Вождя —
Звезда Вифлеема, звезда Вифлеема.
 
 
Звезда, как и Слово, не знает границ.
Она озарит гефсиманские кроны
И храм, что падет пред язычником ниц,
И холм искупленья, и воды Кедрона.
 
 
Исход декабря. Но в степи борозда
Черна и черства. Снега нет и в помине.
– Господь, укрепи меня! – просят уста.
В рождественском празднике —
привкус полыни.
 
 
Исполнен печали рожденья устав,
Так Воля Господня издревле судила.
Качаясь от боли – как Руфь и Рахав —
В беспамятстве губы она прикусила.
 
 
Она одинока в пустынной ночи,
И нет ей подмоги в том акте великом.
Так плачь же, Мария, и в голос кричи,
На крик твой Младенец откликнется криком.
 
 
Все ближе пророком предсказанный час,
Устам нечестивым ниспослана милость.
На стыке столетий младенческий глас
Вы слышите, братья?
Свершилось, свершилось…
 
 
Восстанем от морока долго сна,
Рожденные свыше не ведают злобы.
Омоет Его Иордана волна,
Как ране – вода материнской утробы.
 
 
В рассохшие ясли постелит рядно
Мария, улыбки смиренной не пряча.
Она и не знает, что ей суждено
Застыть у креста изваянием плача.
 
 
На плошку осыплется свечки нагар,
И к сердцу внезапно подкатит кручина
В тот миг, когда смирну – провидческий дар —
Волхвы принесут к изголовию сына.
 
 
Спит Первенец в яслях. Проселки глухи,
Лишь изредка вскрикнет полночная птица.
В лощине костер разожгли пастухи,
И пятна огня обозначили лица.
 
 
Отведали вдосталь нехитрой стряпни
И стали устраивать место ночлега.
Пришествия Бога не ждали они,
Их души снедало предчувствие снега.
 
 
И снег, словно свет, снизошел с высоты.
Он был вожделеннее манны небесной.
Мерцала пороша на склоне гряды,
На кровлях лачуг и на храмине местной.
 
 
Снег выпрямил кручи вдали и вблизи,
Поскольку щедры были горние сферы,
И страждущим всем приготовил стези,
Ведущие к входу заветной пещеры.
 
 
И Ангел Господень предстал пастухам:
По снежным проселкам, по торным снегам,
К Спасителю мира припасть возжелая,
Мы двинулись скопом. Мы пастырям вслед
 
 
Ступаем по снегу скользящей стопою.
Смотрите, над яслями зыблется свет,
И темени бездна стоит за спиною.
 

«Словно памятные святцы…»

 
Словно памятные святцы,
Строки теплятся в груди.
Уходить, чтобы остаться.
Возвращаться, чтоб уйти.
 
 
И не праздные прогулки,
Не морока, не тщета….
Но в знакомом переулке
Внове всё, как и всегда.
 
 
В этом крохотном пространстве
Снова властвует зима.
В хрупком праздничном убранстве
Дерева, как терема.
 
 
Безмятежный белый снеже.
Бесконечный чистый свет.
То ли я пока и не жил,
То ль меня в помине нет.
 
 
И храню в душе, как милость,
Уверение одно:
– Господи! Ведь то случилось,
Чему быть не суждено.