Текст книги "Сад Шкроева. Люди и судьбы"

ГЛАВА 2

На снимке (№7) Галя Майковская, та самая девушка, которой в знак доброй дружбы была послана фотография из Архангельска, родилась в 1909 году в Москве. Сохранился её альбом, относящийся к периоду 27—29 годов, – время учёбы в томской 1-й трудовой школе-девятилетке и на первом курсе медицинского факультета Томского университета.

№7 Галя Майковская, 1929

Поэтический альбом всегда есть в некотором смысле дневник чувств, куда попадают из прочитанного строки, что ближе именно сегодня, в данную минуту, сейчас. Коротко пробежимся по страницам, отмечая авторов и даты записи, где таковые имеются в альбоме.

Итак, начало: «Папиросники» Сергея Есенина, о беспризорных обитателях улиц больших и малых городов того времени, по-видимому, картина близкая и привычная томичам:

 
Улицы печальные,
Сугробы да мороз.
Сорванцы отчаянные
С лотками папирос…
 

Следом, четверостишье из «Слова Есенину» Иосифа Уткина на недавнюю смерть Есенина:

 
Красивым, синеглазым
Не просто умирать.
Он пел, любил проказы,
Стихи, село и мать…
 

21 июня 1927 года записано стихотворение «Царевич из сказки» Константина Бальмонта:

 
Я был царевичем из сказки,
Всех мимоходом мог любить
И от завязки до развязки
Вёл тонко-шёлковую нить…
 

Ещё один отрывок из «Закатной пирамиды» Бальмонта имеет дату 1 июля:

 
Улетели священные ибисы
Не алеют озёра фламингами,
Пронеслись австралийские лебеди,
Апокалипсис птичий свершён…
 

Ставшие иносказательными по советским временам строки. Галине Майковской семнадцать лет, на её детство пришлась первая мировая война, которую отец провёл на германском фронте, а они с матерью жили в Красноярске. В 1916 году семья перебралась в Томск к сестре матери Лидии Семёновне Островской. Здесь их застала гражданская война. Вернувшегося с фронта отца мобилизовали в белую армию, за что в 20-м году ему пришлось отсидеть год в тюрьме ВЧК. Лето 1927 года – последние школьные каникулы.

3 июля записана полностью баллада «Король и шут», имеющая для политической ситуации юбилейного года революции свежее звучание.

 
Король забавляется…
Радостный двор доволен весельем владыки;
Гремит славословий услужливый хор,
Несутся заздравные крики…
 

И тем же днём 3 июля помечен романтический стих В. Мазуркевича «Геба»:

 
Стан высокий, роскошный и стройный
Дышит прелестью детски невинной…
 

А 10 июля из него же:

 
Шепчут вязы, шепчут ивы
Налетают ветерки,
Шепчут дивные рассказы
Про отживший век счастливый
И колышут тростники…
Ты помнишь, как нам рисовали,
Бывало, пылкие мечты
Сиянье люстры в бальном зале
И шёлк, и ленты, и цветы…
 

Приближается десятилетняя годовщина советской власти, всем понятно, что возврата к прежней жизни не будет. Она стёрта с лица земли, уничтожена «полностью и окончательно», как писали газеты. Впереди непрестанные лихолетья, войны, голод и холод. Так что о «воздушно-лёгких нарядах, рядах весёлых юных пар, улыбках нежных и взглядах волшебнее волшебных чар» предпочтительней забыть да учиться науке выживания в условиях террора власти против собственного народа.

Совершенно иное звучание, чем прежде вызывает куплет популярного в дореволюционной России романса «Уста мои молчат» на стихи Федора Белозерова:

 
Уста мои молчат в тоске немой и жгучей,
Я не могу, мне тяжко говорить.
Расскажет пусть тебе аккорд моих созвучий,
Как хочется мне верить и любить…
 

И далее стихотворение М. Лохвицкой «Я люблю тебя, как море любит…", помеченное 2 ноября 1927 года:

 
Я люблю тебя, как море любит солнечный восход,
Как нарцисс, к воде склонённый, блеск и холод сонных вод.
Я люблю тебя, как звёзды любят месяц золотой,
Как поэт – своё созданье, вознесённое мечтой…
 

С началом учебного года школьная тематика в альбоме преобладает в виде частушек:

 
Все активные ребята
Языками чокают,
От общественной работы
Ахают да охают
 
 
Картины висят – запыляются,
Ленин с Рыковым сквозь пыль
Улыбаются
 
 
Или:
Наш Зайковский, как оглобля
С томными глазами.
Подбородок глядит в небо,
В небо с облаками
 
 
Глебка Белышев, что ангел:
Голубые глазки,
Носик, вздёрнутый слегка,
В общем, «принц из сказки».
 
 
Наш завшколой молодец,
Всех возьмёт в работу:
Рой, копай, таскай, носи
До седьмого поту
 
 
Десять лет Октября быстро пролетели,
Вбили в нас здоровья дух, Да здоровье в тело
 

Интересно, по-видимому, собственное четверостишье Гали на последней странице альбома, первые две строки написаны красивым, безупречно-каллиграфическим почерком:

 
Школа наша по картинке
Старым замком кажется
 

А две последние спрятаны среди каких-то нуликов, черканий и линий:

 
Только жизнь внутри неё
С замком тем не вяжется
 

В конец альбома помещены отрывки из большой стихотворной поэмы на школьную тематику под названием: «Unsere Schule» (Наша школа). Авторами её является ученики школы Сергей Рахманин и Борис Ширген.

 
В школе был он во второй
Совединой трудовой,
Педагог Иштван Сокали,
И ему-то Завсоцвос
Нашу школу преподнёс.
Тут без долгого мечтанья
Он явился на собранье
И сказал ребятам так:
Мол, здорово, gutеn Tag!
Я, мол, в школах понимаю
И к рукам вас прибираю.
 
 
В школе он завёл порядки,
Партой спину гнут ребятки
Сверху вниз, потом в сарай,
Плахи с брёвнами таскай.
И когда ему охота,
Всех он может взять в работу —
Двор мести, копать картошку,
Доску выстругать немножко,
Починить забор дощатый.
 
 
Школа, стало быть, не зря
Носит имя Октября.
Иштван нас частенько мучит,
Он немецкому нас учит:
На уроках битый час
Разглагольствует о нас,
Что-де глупы мы не в меру,
Принимать крутые меры
Будет с нами он теперь…
 

В другом альбоме директору школы Иштвану Сокали неизвестным автором посвящено отдельное стихотворение:

 
Нас немецкий гложет, гложет,
Надо знать слова, слова,
А читать совсем не можем,
Не спрягали никогда.
Не спрягали, не склоняли,
Не умеем мы писать,
Потому что нам Сокали
Не желает правил дать.
От страницы до страницы
Мы параграфы зубрим.
Иштван нам не помогает,
Мы читаем, как хотим.
Где же знанья в результате?
Право, только не в уме.
Или в книжке, иль в тетради?
Не известно это мне.
 

В «Нашей школе» даны портреты многих учителей и учеников, практически все написаны с любовью и добротой:

 
А теперь, товарищ, слушай.
Для меня он самый лучший
От печали нету слов,
Литератор – Русаков.
Дал нам много новых знаний
И читал, смеялся с нами
Эти первые главы,
А теперь… в волнах Невы.
Софья Дмитриевна Титова,
Нечего сказать плохого,
Всем она хороший друг —
Вождь естественных наук.
Есть в лаборатории ейной
Всеразличный скарб музейный:
Черви, бабочки, жучки
И… Залозного зрачки.
 

В качестве отрицательных персонажей представлены лишь создатели «школьного Ревтрибунала» и, с лёгкой язвительной иронией – директор школы: «Многих будет он почище. В здоровенных кулачищах Так сжимает школьный руль Будто едет в Ливерпуль».

С первых слов делается совершенно очевидно, что никакой Сокали не педагог и не учитель. Иностранец, неважно говорящий по-русски, занимающий свои учебные часы запугиванием школьников крутыми мерами, которые к ним предпримет. Но почему именно ему безликий Завсоцвос «преподнёс» школу, как сказано в поэме? Откуда в начале двадцатых годов в Томске взялся сей восточный европеец, быстро ставший сначала учителем одной школы, затем директором другой? Когда и сегодня, при наличии известных благ цивилизации в домах в виде центрального отопления и канализации, каждый новый иностранный преподаватель томских университетов, будь то китаец или американец – новость, о коей почтёт за честь написать любая местная газета. И не одна, и не один раз поведает читателям о жизни гостя на родине и в морозной Сибири, а так же о видении гостем города Томска, в особенности прекрасной его половины. Программы местного телевидения обязательно покажут героя в профиль и анфас, как он живёт и гуляет по улицам, разговаривает с аборигенами, или даже катается на велосипеде. Но в школьной поэме о «происхождении» иностранца-директора почему-то не говорится ни слова. Вроде бы таких тогда, говорящих «гутен таг» лучше, чем «здравствуйте» было вокруг слишком много, всем и без того ясно, кто они такие и откуда взялись, да и не полагается о том говорить: не буди лихо, пока тихо. Так кто же он, Иштван Сокали?

Перед нами всплывает ставшая ныне почти мифической, благодаря негласной цензуре советского и постсоветского периода, фигура «красного мадьяра», волею случая выхваченная из реальных будней двадцатых годов на страницы любительской поэмы. Интересно, что в шестидесятые годы двадцатого века школьные учебники содержали похвальное слово о «красных мадьярах – непримиримых борцах-интернационалистах за правое дело и мировую революцию», а вот сегодня и университетские отчего-то помалкивают.

К примеру, учебник, выпущенный историческим факультетом Московского университета в 2008 году «История России с древнейших времён до наших дней», авторы В. Фёдоров, В. Моряков, Ю. Щетинов ни единым словом не поминает о красных мадьярах, хотя про Чехословацкий корпус здесь написано достаточно, в том числе указана его численность в 45 тыс. человек, при всём при том, что красных мадьяр было по крайней мере на порядок больше. Похоже, табу на упоминание о них продолжает действовать и в наши дни.

Проговариваются лишь названия улиц российских городов от Дальнего Востока до Украины: спустя почти век они красноречиво свидетельствуют, насколько широка была география красной мадьярской славы. И действительно, немало кровавых пятен на земле России оставили эти «интернационалисты»: тут и расстрел семьи Николая 2 в Екатеринбурге, и расстрел интеллигенции захваченного Красноярска, и безоговорочное уничтожение на месте любого русского крестьянина, несогласного, что у него отбирают лошадь и множество других, говорящих о карательной миссии, взятой на себя красными мадьярами по отношению к гражданскому населению. Известно, что мадьяры – самоназвание венгров. Подобно чехам со словаками, будущие «красные мадьяры» являлись пленными времён мировой войны, бывшими солдатами и офицерами Австро-Венгерской империи.

По национальному составу под знамя «красных мадьяр» встали австрийцы, венгры и немцы, в противовес чехам и словакам. Когда Чехословацкий корпус, сформированный в России ещё до революции из военнопленных – славян Австро-Венгерской армии, сделал попытку эвакуироваться через порты Дальнего Востока для переброски во Францию, Германия потребовала от Ленина немедленно разоружить корпус, и ленинское правительство приняло приказ к исполнению – немецко-австрийско-венгерские военнопленные были организованы Советами в Особые бригады Красной армии, и в дальнейшем использовались Троцким в качестве регулярных частей против чехословаков и Белой армии. Численность красных мадьяр превышала совокупную численность армии белых вместе с корпусом.

Материалы Омского военного округа, хранящиеся в Омском государственном архиве, обобщены в статье «Германские и австрийские пленные (1914—1917)» (museum.omsktelecom.ru), где говорится, что во время первой мировой войны в русском плену оказались 2104146 солдат и офицеров Австро-Венгрии и 167082 военнослужащих германской армии. В Томске, входившим в Омский военный округ, зимой 1915 – 1916 годов военнопленных было размещено 5200 человек. К 1 января 1917 г. на территории Омского военного округа находилось 199077 военнопленных, а на территории Иркутского – 135944. По подсчетам российских историков, австрийцы и немцы составляли примерно 20 – 22% всех военнопленных габсбургской армии, т. е. приблизительно 400 – 500 тыс. человек, вместе с пленными немцами германской армии это составляет уже 550 – 650 тысяч плюс 150—200 тысяч венгров, итого 700 – 800 тысяч, из которых в распоряжении Советского государства оказалась боеспособная армия красных мадьяр численностью до 700 тысяч штыков, обладающая военным опытом и враждебно настроенная к России, против которой недавно воевала, и славянам вообще. Бои белочехов с красными мадьярами отличались той особой степенью ожесточённости, при которой пленных не брали: «Станция Кын» (polilet.livejurnal.com). Не зря впоследствии австриец Гитлер первым делом напал на Чехословакию, мстя славянам за поражение габсбургской империи в 1-ой мировой войне, не признавая за ними ни права иметь собственную государственность, ни человеческой расовой полноценности. Права человека на славян. по мнению этого ефрейтора и многих других вояк австро-венгерской и германской армий, не распространялись, славяне имеют право быть только рабами.

Таким образом в одночасье в глубине России, практически на всей её территории была мобилизована уже отлично обученная кадровая иностранная армия огромных размеров со своими офицерскими кадрами, боевым опытом, названная коммунистическими идеологами «красными мадьярами», что звучало для уха русского того времени всё же лучше, чем, к примеру, «красные австрийцы», «красные германцы» или «красные австро-венгры». Не так предательски.

Можно сказать, что появлению товарища Сокали в рядах педагогического руководства, город Томск обязан наличию здесь во время 1 мировой войны лагеря австрийских военнопленных. Содержание было свободным, то есть утром после завтрака военнопленные отпускались под честное слово в город на поиски работы, в отсутствие местных мастеровых, забранных на фронт, трудились даже на железной дороге, кроме того на пленного из военного министерства шло довольствие, как на рядового русской армии, отпускались «квартирные» средства. Австрийцы неплохо зарабатывали, некоторые даже женились. Известно, что супруга Сокали была учительницей той же школы, большой активисткой.

После кровавой победы в гражданской войне, в которой погибло до 30 миллионов населения, новая власть спешно укрепляла руководящие кадры в первую голову из числа бойцов, сражавшихся на её стороне, а красные мадьяры относились к таковым целиком и полностью. Лишь в постсоветское время открылась роль диктатора и палача Крыма, комиссара Особой интернациональной бригады Бела Куна, именем которого в Томске до сих пор называется улица, который со товарищами после завершения гражданской войны расстрелял не только тысячи сложивших оружие белых офицеров и рядовых, не пожелавших эмигрировать с Родины, обманутых красной пропагандой, обещавшей им мирную трудовую жизнь, но даже безногих-безруких инвалидов, лежавших в крымских госпиталях со времён 1-ой мировой. Классовая ненависть кипела в сердце, или месть немилосердного врага? Имеется в Томске улица, носящая имя другого «красного мадьяра» лейтенанта 85-го пехотного полка австрийской армии Ференца Мюнниха, ярого сподвижника Куна в карательных акциях, впоследствии премьер-министра Венгерской социалистической республики. Остаются сокрытыми, замалчиваются другие кровавые дела, как то участие бригад и полков красных мадьяр в заградотрядах – расстрел отступающих русских красноармейцев, многочисленные массовые расстрелы заложников, в том числе женщин и детей из числа мирного населения, артобстрел сёл и деревень из орудий прямой наводкой, уничтожение без суда тысяч и тысяч «классовых врагов».

Фактически 1918—1921 годы стали генеральной репетицией будущих всемирно известных карательных операций, которые провело уже следующее поколение немцев, австрийцев и венгров, одетых в форму войск СС, так сказать, «мадьяр коричневых» на территории России во времена 2-ой мировой войны – преступлений против человечности, зафиксированных, раскрытых и осуждённых Нюрнбергским процессом, жестокость которых заставила содрогнуться мир. Отсюда следует, что и гражданскую войну в России нельзя называть таковой из-за участия в ней огромного числа иностранных легионеров, по существу частей германской армии, сражавшихся за высшие интересы Германии с населением России под непосредственным руководством прогермански настроенного коммунистического правительства, изначально выступавшего за поражение России в 1-ой мировой войне, мечтавшего, по выражению Ленина, «войну империалистическую перевести в войну гражданскую», что им удалось осуществить. И той решающей роли, которую иностранные легионы при этом сыграли. А крылатая фраза, включённая во все учебники советского периода: «Сын пошёл на отца, а брат на брата», — не более, чем долгоиграющий жупел сфальсифицированной коммунистическими властями истории, доживший, к сожалению, до наших дней. На его основании некоторые современные зарубежные историки всерьёз рассуждают о «параноидальности» русского народа, склонности его к самоуничтожению: разделились де на «красных» и «белых» и в безумной драке погубили миллионы самих себя.

В памяти томских школьников двадцатых годов на все грядущие времена директор Сокали остался, как показан в поэме: «Посреди Иштван стоит, педагогам говорит, и, прижавши пальцем рот, пишет „сведенья“ в блокнот». Для кого пишет сведенья? Не для своего ли земляка и тёзки красного мадьяра Иштвана Мартона – начальника Нарымского НКВД времен раскулачивания, палача русского крестьянства?

Твёрдой рукой в школах наводятся порядки, при которых «Партой спину гнут ребятки: Сверху вниз, потом в сарай, Плахи с брёвнами таскай». Под столь замечательным руководством школу-ВУЗ в скором времени переименовали в Трудовую, имени Октябрьской революции. Ничего не попишешь, веление коммунистического времени – идти на жертвы во имя Мировой Революции: для взрослых отдельно взятой «разудалой» страны организуются соловецкие, норильские, нарымские концлагеря, а для детей – подготовительные трудовые колонии и школы. Исключительно трудовое обучение желал преподать директор Сокали юным россиянам, требуя рабски беспрекословного выполнения его команд в атмосфере гнетущего страха, для чего использовал любые карательные меры, вплоть школьного ревтрибунала, а на следующей образовательной ступени, в ВУЗах к студентам-ботаникам за ловлю бабочек белыми сачками применялся уже расстрел.

Приведем воспоминания академика Владимира Кузнецова, организатора Сибирского физико-технического института о первых годах советской власти в Томске («Чтоб никакой контрреволюции!» Томский вестник 22 декабря 1993 года №247 (663)):

Вызывает меня однажды по телефону предгубсовнархорза т. Дитман… когда я пришел к нему, спросил про Веревкину, студентку, старшего мастера энтомологического цеха мастерских учебных пособий. Я вызвал Веревкину, и она рассказала:

– Наша энтомологическая экскурсия была по ту сторону Томи, в Городке, потом мы были в Калтае. Ничего особенного не произошло. Но когда мы ловили стрекоз на берегу Томи и бегали с белыми сачками, то за нами с револьвером погнался красноармеец. Он думал, что это контрреволюционеры бегают с белыми флагами. Мы объяснили ему, кто мы, предъявили наши документы, и он стал помогать нам в ловле стрекоз…

Я рассказал об этом Дитману. А оказалось: после отъезда экскурсии в Калтае вспыхнуло крестьянское восстание… Студентов ожидал расстрел. Дитман посоветовал мне поехать в чека и лично рассказать все Берману или Баку…

Для ясности происходящего поясним, что это были за люди.

Берман Матвей Давыдович родился в семье владельца кирпичного завода. Образование: коммерческое училище, Чита 1916. В армии: рядовой 15 полка, Красноярск 02.17—1917; курсант Иркутского воен. училища 1917; прапорщик 25 запасн. полка, Томск 1917—10.17.

Член полкового комитета 25 запасн. полка 1917; товарищ пред. воен. отд. Томского губисполкома 10.17—05.18; Председатель ЧК Томской губернии…

«Ближайшее время будут осуждены и должны быть изолированы в особо усиленных условиях режима семьи растрелянных троцкистов и правых, примерно в количестве 6—7 тысяч человек, преимущественно женщин и небольшое количество стариков. С ними будут также направляться дети дошкольного возраста».

(Шифро-телеграмма начальника ГУЛАГа Матвея Бермана от 3 июля 1937 года)

Борис Аркадьевич Бак – комиссар госбезопасности 3-го ранга (1935). Член партии с 1917 г. Родился в дер. Верхолены на Ленских приисках в Иркутской губ. в семье политссыльного эсера, работавшего счетоводом. Окончил Иркутское ремесленное механико-техническое училище. Участвовал в Октябрьском перевороте. С янв.1918 г. работал в отделе транспортных сообщений Центросибири, в 1918—1919 гг. занимал должности уполномоченного Высшего военного совета РСФСР по Пермской железной дороге, военкома и начальника управления артиллерийского снабжения 3-й армии Восточного фронта. В дек. 1919 г. был назначен зам. председателя Томской уездной (с мая 1920 г. – губернской) ЧК. В период длительного отсутствия председателя ЧК М. Д. Бермана Бак исполнял его обязанности. После этого, с нояб.1921 г. работал на аналогичной должности в Омске, а летом 1922 г. стал зам. начальника Новониколаевского губ. отдела ГПУ. В янв. 1923 г. Бак возглавил этот отдел, в окт. 1923 г. стал зам. полпреда ОГПУ по Сибирскому краю.

В органах госбезопасности также работали брат и сестра Б. А. Бак.

Академик В. Кузнецов:

Председателем чека был молодой, очень жестокий человек, Берман. Все, даже большевики, его очень боялись. Он самолично расстреливал в ночь до 150 человек. Его заместитель Бак – такого же типа. Его за окрики, грубость называли собакой. Чека помещалось в здании Томского суда на Воскресенской горе, против Политехникума. Снаружи и внутри оно охранялось очень страшными людьми – мадьярами и латышами. Через оба плеча у них были перекинуты пулеметные ленты с патронами, на поясе висели гранаты и два револьвера, в руках они держали по револьверу. Один вид такой охраны приводил в ужас и говорил, что здесь, в чека, царит смерть.

Я пошел к Баку, представился ему, рассказал дело Веревкиной и с большой убедительностью начал доказывать, что Веревкину и ее товарищей оклеветали. Я совершенно забыл страх и сказал Баку, что он не разбирается в людях и не может отличить преданных советских граждан от контрреволюционеров. Бак мне заявил, что все проверено, все 13 студентов придется арестовать и расстрелять…

Окончив школу-ВУЗ, Галина Майковская поступила на медицинском факультете Томского университета, откуда в конце первого курса её «вычистили» как дочь «лишенца», т.е. человека, лишённого советской властью гражданских прав. Альбом стихов полон тревог и надежд, полон Есенина, Радищева, Пушкина, русской поэзии, а вовсе не Маяковского:

 
Сердце будто забило тревогу
Пережитого стало мне жаль,
Пусть же кони с распущенной гривой
С бубенцами умчат меня вдаль…
 

(А. Кусиков)

 
Все мы, все мы в этом мире тленны,
Тихо льется с клёнов листьев медь,
Будь же ты вовек благословенно,
Что пришлось процвесть и умереть…
 

(С. Есенин)

 
О, верю, верю, счастье есть!
Ещё и солнце не погасло,
Заря молитвенником красным
Пророчит радостную весть…
 

(С. Есенин)

 
Мне грустно на тебя смотреть,
Какая боль, какая жалость!..
Цветы мне говорят – прощай,
Головками склоняясь ниже…
 

(С. Есенин)

2 июля 28 года

 
Глупое сердце, не бейся!
Все мы обмануты счастьем…
 

(С. Есенин)

28 июля 28 года

 
Жизнь – обман с чарующей тоскою,
Оттого так и сильна она,
Что своею грубою рукою
Роковые пишет письмена
 

(С. Есенин)

 
О, дар небес благословенный,
Источник всех великих дел —
О, вольность!
Вольность – дар бесценный!..
 

(Радищев)

 
Заметался пожар голубой,
Позабылись родимые дали…
 

(С. Есенин)

 
Мы любим дом, где любят нас.
Пускай он стар, пускай он душен,
Но лишь бы тёплое радушье
Цвело в окне хозяйских глаз…
 

(И. Уткин «Гостеприимство»)

 
Мне мил стихов российских жар.
Есть Маяковский, есть и кроме,
Но он их главный штабс-маляр,
Поёт о пробках в Моссельпроме…
 

(С. Есенин «На Кавказе»)

 
Встаёт ласкательно и дружно
Былое счастье и печаль,
И лжёт душа, что ей не нужно
Того, что так безумно жаль!!!
 

(А. Фет «У камина»)

Под следующими строфамидаты поставлены трижды: 3 октября 28 года, 26 февраля и 2 сентября 29 года.

 
Что в имени тебе моём?
Оно умрёт, как шум печальный…
 

(А,С,Пушкин)

 
Мне грустно и легко;
Печаль моя светла,
Печаль моя полна тобою…
 

(А.С.Пушкин)

Здесь же в альбоме страничка с адресами. Адрес дедушки Семёна Гавриловича Сапицкого: г. Минск, ул. Старо-Слободская, 45, адрес двоюродного брата Сергея Островского – краснофлотца, с которым переписывалась. Вот письмо от него за 1925 год. Островскому в то время 19 лет, живёт в Одессе, моряк.

Здравствуйте дорогие дядя и тетя я уже не писал больше года, но и от вас писем не получал, я сейчас живу очень прекрасно, интересно как у вас там идет в дебрях Сибири жизнь, здесь же на Украине в Одессе в эту зиму морозы доходили до 15 градусов тепла так что зима была как лето. Я все-таки поплавал заграницей 3 месяца с лишним, теперь же нас сократили но плакать нечего так как работ в порту много и порт обеспечен еще на 10 лет работой так что я живу пока хорошо пишите что делает Галя и как поживают у вас там все мой адрес на Украину город Одесса главный почтамт С. А. Островскому пишите на почтамт потому что я недавно перебрался в большой дом где меня еще никто не знает и ваши письма могут затеряться пока до свидания жив здоров

ваш Сергей.

13/X 1925 года

№1 31/XII 1928 г

Здравствуй дорогая Галя отвечаю тебе на твое письмо от 2 /IX 28г и большое число открыток. Первым долгом поздравляю тебя с Рождеством Христовым и как студентку университета Галя я прочел твое письмо мне очень понравилось твое описание характеристик жаль только что твоей не хватает, Галя извини меня за одно я не могу писать писем или не умею слагать их так что не удивляйся если я буду перескакивать с одного предмета моментально на другой, ростом я как был так и остался в тебе 164 см во мне 153 ты на 11 выше что касается моего характера то я пожалуй такой и остался упрямый настойчивый и злой пишу я сам о себе потому что за меня некому будет описывать мою характеристику, что касается спорта то я никаким не занимаюсь кроме как на веслах и под парусами, вообще спорт я люблю но моя жизнь все время складывалась так что я не мог им заниматься, Галя я сейчас напишу 3 письма в Томск и одно дедушке в Минск потом я думаю что всетаки карточки я от тебя добьюсь ты Галя пишешь что в этом письме ты послала давно написанную открытку но ее тут нет, ну а пока всего хорошего мой адрес новый уже с середины октября такой

Транспорт Красный Ленинград кр-флотцу

Сергею Александровичу Островскому

Конечно город Кронштадт пока всего хорошего поклон дяде и тете, пока жив и здоров.

С. А. Островский.

№2 31/XII 1928 г

Теперь Галя я буду отвечать на твои открытки но не по очереди а в каком порядке они мне попадутся в виду того что на них нет чисел, Галя сколько я не получал от тебя писем и открыток все время ты то сдаешь зачеты то на лекции но я так думаю что учатся только зимой а у тебя как то и летом и зимой, Галя я не мог раньше отвечать в виду того что так сложились обстоятельства наш корабль пошел в ремонт в Питер осенью в каком месяце я не помню и команду начали расписывать так что тогда мне не было времени а на новом корабле надо было привыкнуть. Погода у нас в Кронштадте вечно хмурая и сырая здесь солнце летом тоже редкость но вообще в этом году на всей Балтике лето было самое скверное ну а снег выпал наверное в середине Декабря, но морозов еще не было. Время у нас у матросов вообще мало ну а что касается разных кружков то это счастье есть но я не в одном из них не состою потому что не хочу последнюю открытку получил я когда ты писала на перемене и в тот день когда первый раз пошел снег.

Галя напиши как живут дядя с тетей и чем они занимаются, ну а пока всего наилучшего поклон дяде и тете.

Жив здоров.

Серж.

В 1929 году Сергей Островский погиб в Кронштадте.

 
Сыплет черёмуха снегом
Зелень в цвету и росе.
В поле, склоняясь к побегам,
Ходят грачи в полосе…
Пусть я буду любить другого,
Но и с ним, с любимым, с другим,
Расскажу про тебя, дорогого,
Что когда-то звала дорогим
(Женский вариант С. Есенина «Стихи о любви»)
 

Добрый день, Галя!

Ты, наверное, никак не ждешь от меня письма, тем более местного.

Тебя, я знаю, занимает вопрос: почему я давно не показываюсь на глаза. Ларчик открывается просто: я ликвидировал все свои «неотложные» дела и пока моей ближайшей и единственной целью жизни является скорейшее окончание университета.

В этом направлении мои дела идут удачно: до конца осталось три предмета.

Когда будет посвободнее дышать, а это будет в первых числах марта, я предстану перед твоими светлыми очами. Ты, по всей вероятности, предполагаешь, что я тебя совсем, совсем забыл. Нет и нет! О чем пусть свидетельствует это письмо. Мне очень хочется узнать как твои дела с Университетом и другие.

Если тебя не затруднит, то, я надеюсь, ты мне обо всем черкнешь.

Я сейчас сижу и ругаю себя за свою недогадливость. Давно нужно было написать тебе хоть несколько строчек. Ну, да у тебя сердце доброе и ты уж как-нибудь прости мою несообразительность.

Ну, Галя, не огорчайся. Через неделю-две, может быть, забегу. Если вздумаешь ответить, буду очень рад.

Жду…

1930 /II. 23 А. Шкроев

Томск, Шумихинский пер. 28—6

Здравствуй, Алёша!

Да, я действительно никак не ждала от тебя письма. Спасибо за него.

Ты пишешь, что знаешь о том, что меня занимает вопрос: почему ты давно не показываешься, прости, но я никак не могу понять, откуда ты это знаешь?

Правду сказать, я так и думала, что деканат заставил тебя раньше оканчивать, чем ты предполагал, а, следовательно, знала, что ты занят. Ну, если занят, так в чём же дело? Я предполагала, что в марте заглянешь, и не ошиблась. Рада, что твои дела идут хорошо, желаю, чтобы они шли еще лучше и скорее кончались.

Ну, а о том, что ты меня забыл или не забыл, я еще не успела подумать, а если бы подумала, что забыл, то даже письмо не могло бы убедить меня в обратном, ведь я страшно упряма.

Спрашиваешь, как мои дела? На этот вопрос ответить одним словом: по-прежнему, т.е. из Новосибирска ни привета ни ответа. Думаю, что раньше следующего года ответ не пришлют, и поэтому собираюсь учиться на чертёжника, если не восстановят, пригодится, да и если восстановят, не помешает. Потом, за неимением дела, послала на днях заявление на заочные курсы СОНО. Программа этих курсов, говоря кратко, техника росписи по тканям и стеклу. Была несколько раз в кино и ходила на «Ярость». Ну и больше ничего нового нет, вернее, о чём бы стоило писать.

Ты советуешь мне не огорчаться, как видишь, я не собираюсь этого делать. Разреши думать, что найдёшь минутку-другую, чтобы черкнуть, и несколько, чтобы зайти. Жду.

Пока до свидания.

Г. Майковская. 27/II 30 года.

Галя! Сегодня получил твоё письмо. На моё «послание» ответ пришёл на пятый день – для местной переписки срок изрядный. Ты, будь добра, не подумай, что это с моей стороны бросание камней в твой огород. Я далёк от этой мысли-упрёка.

Признаться, я ожидал ответа на 3-й день.

А когда он в ожидаемый срок не пришел, тогда мне полезли в голову всякие дрянные мысли. Лучшая из мыслей – тебя нет в городе, худшая – что ты на меня зла, сердита за долгое молчание, одним словом – не хочешь меня больше знать. И я, признаться, сильно огорчился. Сегодня, возвратясь из столовой, увидел на столе знакомый конверт с синей каймой. Нетерпение было столь велико, что я его поскорее прочёл, даже не снимая шубы.