Текст книги "Знакомые истории"

Настя влезла на подоконник, закричала в форточку:

– Пронька, встань сейчас же! Ты меня слышишь? Встань сейчас же!!

– Вот оно – форточное воспитание, – Саломатин открыл кастрюльку и вдохнул пары. – Амбре!

Слишком он большой оптимист, наш Саша, чтобы покончить с собой в такой вот солнечный день. Пронька встал, отряхнулся и перебежал дорогу.

– Он у меня все окрестности изучил, теперь не заблудится.

Сын вскарабкался по обледенелым ступенькам хлебного магазина, исчез внутри за лёгкой фанерной дверью. С минуту его не было. Мы все стояли у окна и смотрели на плоскую крышу магазина: что под ней происходит? Саша улыбался неизвестно чему, каким-то своим мыслям, может, новой идее, ещё более приблизившей его к решению гипотезы. Но вот покатился из магазина чёрненький клубочек: быстро-быстро, даже ножек не видно, и руками не машет – почему бы это? А за ним продавщица в белом халате гонится, вот, догнала возле самой дороги, отобрала булочку, пальцем погрозила, и скорей обратно в магазин – похолодало, да, похолодало ближе к вечеру.

Я схватил Саломатина за ворот рубахи, прижал, что есть мочи к стеклу и заорал:

– Смотри: вот оно, настало, гляди теперь, этого ты хотел, да? Этого добивался? Смотри, лучше смотри!

А он и сам не мог оторваться взглядом от дороги, где в клубах чёрного дыма исчез Пронька, – там, внизу, тяжело, надсадно рыча, так что весь дом и все, кто в нём живёт, сотрясаются от дрожи, лезли в гору тяжёлые строительные машины-панелевозы. Я расплющил ему губы, нос о стекло. Он согласился, что дальше так продолжаться не может. Ушёл на балкон. Сквозь двойные рамы, закопчённые гарью ближних заводов, затянутые тоненькой вечерней изморозью, виднелась крупная саломатинская фигура, а также разный балконный хлам, доски, на перилах белые пластмассовые ящики для цветов, из которых торчали сухие стебли, припорошённые снегом. Дул резкий, обычный для февраля северо-западный ветер. Просторная рубаха Саломатина рвалась в полёт. Он смотрел на заходящее солнце, плавающее в густом тумане дыма, мял пальцами длинный стебель, который летом был цветком василька. Я отвернулся, чтобы не видеть. Саломатин покончил счёты с жизнью настолько незаметно, что никто об этом даже не узнал. Никто, кроме меня, разумеется. Мне он был чрезвычайно близок, как-никак второе я. А может, даже и первое.

– Пойду, куплю хлеба и булочек.

– Да, пожалуйста, купи.

– Кстати, я тут нашёл подработку: дворником в детском саду. Восемьдесят рублей в месяц, и место для Проньки обещали.

– Ой, хорошо бы! А как же время на… гипотезу?

– Хватит дурью маяться, пора диссертацию кончать да защищаться быстрее.

Пронька носился по сугробам. Я помахал ему рукой и кинулся в хлебный магазин, который вот-вот должен закрыться. Навстречу по обледенелому тротуару осторожно пробиралась женщина в очках с лицом близорукой прачки. Она улыбалась мне, как старому знакомому. На ней длинное пальто, огромные сапоги с медными пряжками, каракулевый чёрный берет…

ГОГОЛЕВСКАЯ ШИНЕЛЬ МАЙОРА

В раннем возрасте Саша попал на театральную постановку детского самодеятельного театра, о чем нынче рассказывает как о важном, может, и главном событии детства: «И вот когда на ярко освещенную сцену вдруг вышел мальчик в костюме красного помидора с зеленой веточкой на шапочке, я восхитился и понял, что судьба моя решена».

Нет, не в том смысле, что Саша окончил школу и поступил во ВГИК, или Щукинское училище, нет, он поступил в Ростовский строительный институт, но при всем при том является в полной мере человеком близким к искусству. То есть читает по вечерам классику, для внуков даже вслух, до двух ночи смотрит канал «Культура», частенько ездит из нашего села за тридцать километров на городские театральные спектакли. Саше шестьдесят пять, он подполковник строительных войск в отставке, заслужил неплохую военную пенсию. Мы соседи, иногда встречаемся по вечерам за бутылочкой хорошего виноградного вина то у них, то у нас. Сегодня у нас. Речь зашла о книгах: нынче Саша перечитывает гоголевскую «Шинель».

– Была и у меня однажды шинель, – вдруг припоминает он, полуулыбаясь, отчего седая щетина на щеках смешно разъезжается, – вся уже изодранная от лазанья по объектам. Я, как Акакий Акакиевич, заказал себе новую, но тут вдруг посылают в срочную командировку, в Москву, новая не готова, ну и ладно, мы на северах народ не гордый – поехал в ношенной-переношенной, что обремкалась вся донельзя даже для деревни.

В Москве выпала свободная минута – в театр на Таганку побежал, это был год, кажись, восемьдесят второй, там уже директором Любимов состоял и был в большом фаворе. В тот день давали премьерный спектакль «Борис Годунов», что неудачным впоследствии оказался, всего несколько раз прошел и сняли его. Около касс, естественно, пусто – кассирша сидит, книжку читает под табличкой «билетов нет».

Ну, я командировочный майор из-под Архангельска, читать в своей глухомани давно разучился, подхожу и на всякий случай задаю вопрос: «Нет ли у вас билетика на сегодняшний спектакль?»

Та, не поднимая глаз, отвечает: «Нет».

Нет и нет, ясное дело – премьера, разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов, марширую туда, откуда пришел. Шагов уже несколько сделал размашистых, виден стал сзади весь во всей своей замухрышистой шинелке, вдруг крик в спину: «Эй, товарищ!»

Поворачиваюсь – машут из кассы.

Возвратился, кассирша спрашивает: «Вы оттуда?»

Я ей: «Оттуда».

Она кивает, протягивает билет, я плачу деньги и счастливый иду к театральному входу, где толпится масса народа, все спрашивают про лишний билетик. Понимаю, конечно, что приняла меня кассирша за боевого фронтовика-афганца, получившего отпуск. Достаю билет и вдруг вижу: мне продали не один, а целых два. Оглянулся по сторонам, смотрю: девушка в очках, тоненькая, скромная, билетик выпрашивает у спекулянтов. Подошел к ней, предложил взять по номиналу, без переплаты. Она мне деньги отдала, я ей билет на соседнее место вручил. Места наши оказались приставные, в проходе, зато первый ряд. Вон Золотухин прошел, совсем рядом, Алла Демидова…

Ладно, сидим, смотрим спектакль, и вот когда Иван Грозный убивал своего сына, посох его, этакий здоровенный лом, брошенный мощной рукой будущего министра культуры, отскочил от сцены и полетел к нам, в первый ряд, и угодил, представьте себе, прямо в… девушку, в лицо ей… точнее по глазам трахнул, разбив очки вдребезги.

– Убил?

– Нет, но без сознания она оказалась или в болевом шоке… Я быстренько вынес ее из зала в фойе, там сразу скорую помощь вызвали, увезли, а меня какой-то молодой человек в штатском прямо ублажать начал, уговаривать, чтобы я никому про этот скорбный эпизод не рассказывал никогда, ни при каких обстоятельствах, а он со своей стороны обязуется давать мне контрамарки на любой спектакль любого московского театра, включая премьерные. Даже визитку сунул с номером телефона. Тогда визиток ни у кого еще не было. Я и не видел ничего подобного. А он дал так запросто.

– И что, походил по театрам московским?

– Да куда там… По возвращению, вдруг срочно отправили в Афганистан на три года. Оттуда приехал, искал – искал ту визитку, все вещи перерыл, так и не нашел. Знаешь, посмотри-ка в интернете, идет у них этот спектакль теперь?

– Давай, глянем. Ага, вот, и правда в 82-ом его выпустили, и в том же, смотри-ка, сняли. Видишь, написано на сайте Таганки: спектакль запрещен министерством культуры СССР. А в 1988 году снова запустили.

Мы помолчали, вернулись к столу, выпили еще по бокальчику, заварили чаёк с душицей.

– Что-то мне подсказывает, Саша, что не случайно тебя так срочно отправили в Афганистан, дружище.

– Возможно… Знаешь, во всей этой истории мне, чем дальше, тем больше, девушку жальче делается, зачем тогда ее выбрал-пожалел? Вспоминать страшно: царским дрыном по лицу… Думаю, если бы не я со своей гоголевской шинелкой, небось, здоровым человек остался… Что с ней потом стало? Кто знает?

– Не совсем чтобы гоголевской, конечно, – Акакий Акакиевич, небось, о новой мечтал, а когда получил, наконец, тут-то с него ее и сняли… Опять же если билетерша не пожалела твою старую шинель, то не попал бы ты в Афганистан… а девушка – на больничную койку…

– Да что Афганистан, я оттуда без царапины вернулся…

– Так или иначе – дело определенно в шинели, из-за нее все завертелось. Нельзя, брат, в старом полевом обмундировании в Москву ездить, да еще там по модным театрам разгуливать. Вот если бы ты в новенькой майорской шинели этаким франтом подвалил к билетной кассе, дали бы тебе те билеты? Да ни за что на свете, поверь. И никакой бы драмы тогда ни с кем не произошло…

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ МАНЬЯКА

Телефон зазвонил в семь утра.

– Вячеслав, возьмите трубку! Я прошу вас, Вячеслав! Неужели нет дома?

Вячеслав открыл глаза и начал определяться. Ноутбук включён, развлекается, гоняя по экрану буковки. Музыкальный центр работает, ибо даже спать он предпочитает под музыку, телефон звонит сразу из двух мест: стерео-колонки центра и аппарата на столике. Квартира съёмная, живет здесь с прошлой осени. Вики нет, ушла две недели назад. Проект сдан вчера. Суббота. Выходной. День рождения. Кто бы это мог быть?

– Вячеслав, возьмите трубку, в конце концов, девушка просит!

Славик начал выползать из-под одеяла в сторону телефонного столика. Он решил добраться до него, шагая по полу на руках, оставив ноги ещё немножко отдохнуть на кровати. Снял трубку.

– Здравствуйте, Вячеслав! – облегчённо вскричал очень знакомый женский голос из трубки и отовсюду разом. – Как хорошо, что в это праздничное утро вы оказались у себя дома! Узнали? Да, да, конечно: «Утро именинника»! Сегодня оно наступило для вас! Мы уже знаем, что когда вы программируете, а программируете вы круглые сутки без перерыва, всегда слушаете нашу радиостанцию. Так вот, по случаю вашего дня рождения девушка Виктория передаёт вам свои поздравления и желает счастья только с ней. Кстати, она поделилась секретом, что вы обожаете вставать рано, как истинный жаворонок, поёте сами и любите слушать других, это правда?

– Нет.

– Что ж, бывает и по-другому, а пока получайте, пожалуйста, через программу «Утро именинника» музыкальный привет от нашего радио и девушки Вики.

Я шоколадный заяц,

Я ласковый мерзавец,

Я сладкий на все сто…

Вика отсутствует более двух недель. Прежде таких длительных отлучек с её стороны не допускалось, и Славик полагал, что она ушла всерьёз и навсегда. Выходит, ошибся. В заключительные, самые напряжённые дни работы над проектом ей вдруг срочно потребовались знаки внимания: они должны обязательно сходить в кино, или кафе, ну хоть погулять, а лучше всего, разумеется, прошвырнуться по магазинам. У неё начались летние каникулы, плюс открылся новый летний сезон. Славик никак не реагировал, отмалчивался, как всегда, сидя в кресле, уставившись в экран, и еле заметно поигрывая мышью.

Однако перед видеоконференцией надо было удалить подругу из квартиры хоть на пару часов. Прежде выкручивался весьма простым и действенным способом, давая немного денег на шмутки в виде подарка. Вика обожала совершать промтоварные туры, была готова к ним в любое время дня и ночи, поэтому исчезала мгновенно. И, тем не менее, каждое утро начиналось с нытья, что ей совершенно нечего одеть, все колготки драные. Кинулся искать по карманам, и так получилось, что не нашёл ни рубля. Доллары были, но светиться перед болтушкой Викой, знавшей о его профессиональной деятельности не более того, что ей полагалось, не хотел. Для неё Славик – недоучившийся студент, работающий на птичьих правах в какой-то шараге программистом без трудового стажа, соцпакета, медицинской страховки, и при всём при том круглые сутки просиживающий перед компьютером за сущие гроши. Его внешность напрямую соответствовала образу жизни: невысокого роста лохматый тощий паренёк с тонким носом, глубоко посаженными, неопределённого цвета глазками, в рубахе с длинными рукавами, воротом нараспашку, всегда в одних и тех же простоватых джинсах, похожий на электрика-подмастерье, вечно только-только проснувшегося.

Не найдя денег, предложил в виде исключения разок прошвырнуться по магазинам за собственный счёт, что вызвало бурю негодования. Кричать Вика могла неограниченно долго, время поджимало, пришлось идти на крайние меры. Славик вытряхнул из валявшейся на столе книжки пятьсот долларов, сунул ей, и с чувством произнёс:

– Вали отсюда, чтобы я тебя больше не видел!

Вика мигом растеряла воинственный задор, пересчитала бумажки:

– Небось, на экскурсию по Золотому Кольцу копил? Бедненький, столько лет лишал себя маленьких радостей! Учти, сдачи не будет, всё истрачу до цента!

Да кто бы сомневался. Не позволяя в подробностях развить идею грядущих приобретений, вытолкал на площадку, поддав коленом, затворил дверь, включил камеру с микрофоном и вовремя пал на обычное место возле пустой белёной стенки на стул, куда был направлен объектив. На экране ноутбука всплыл улыбчивый шеф-японец, сидевший в лёгком пляжном кресле на верхней палубе круизного лайнера, за белыми оградительными поручнями которого виднелась полоса морского горизонта. Рядом стояла обязательная доска и большой экран, на котором высвечивались все восемь человек команды. Когда шеф давал кому слово, лицо с номером всплывало в ноутбуке Славика, а обычно можно было видеть всех сразу, так удобнее, когда идёт свободная дискуссия.

Рабочий язык – английский. К японцу проектанты обращались просто «шеф». Друг к другу по номерам. У него самого – шестой номер, говоривший о порядке приоритетов в проекте, и, вероятно, уровне оплаты труда тоже. В принципе Славик был доволен и тем, и другим. Пару лет назад он мог только мечтать попасть в группу разработчиков на уровень ста пятидесяти тысяч баксов в год.

Ему исполнилось двадцать шесть. Из них четыре года вращается в данной системе, и ещё лет десять в запасе есть. У японца Славик поучаствовал в трёх проектах, последний оказался самым горячим, просто непрерывный мозговой штурм по изменению багажных потоков аэропорта Хитроу в свете новых антитеррористических законов. Кроме него ещё один человек в команде русский, это понятно не столько из акцента, сколько по тому, что фигурировал седьмой на фоне огромной печи в деревенской бревенчатой избе. Номером первым в команде состоял индиец, которого так и подмывало спросить, что за чудо-юдо щерится чёрным ртом из темноты, и каждый раз он с видимым трудом удерживался от этого.

Вика не вернулась вечером, утром следующего дня тоже не пришла. Звонить с извинениями он не стал. Умерла так умерла. Проект завершили вчера, в пятницу, с индийцем распрощались: он перешёл в другую команду, с остальными шеф подтвердил соглашение на следующий проект, и предоставил двухнедельные каникулы. Счёт Славика пополнился тридцатью тысячами евро. Теперь у него масса свободного времени, а Вика так и не нарисовалась на горизонте. Да вряд ли придёт. Одно дело самой громогласно, с размаха хлопнуть дверью, и совсем, знаете ли, другое получить коленом под зад из тех же самых дверей.

Они познакомились, когда Славик уже работал на японца.

Как-то в конце зимы посреди жуткой трудовой ночи вдруг ощутил дикий голод, и рванул перекусить в единственное круглосуточное кафе, имевшееся поблизости, там и увидел Вику, сидевшую в одиночестве со стаканом неизвестного напитка. Взял цыплёнка табака, кофе, и, не спросясь, бухнулся к ней за столик, сразу вцепившись зубами в мясо.

Она зашипела:

– Что пристегнулся? Не звала!

Молча, продолжая жевать на ходу, пересел за другой стол. Доел порцию, пошёл заказал ещё. Второго цыплёнка можно поглощать не спеша, в своё удовольствие. Тут к нему Вика и присоединилась, хотя её тоже никто не звал.

– Ну и здоров ты жрать, такой худенький, а лопаешь ого-го!

Он посмотрел ей в глаза и молча улыбнулся.

Днём Вика училась в педагогическом университете на психолога, ежевечерне припахивала стриптизёршей в клубе за десять тысяч в месяц. Этих денег хватало на съём малосемейки и питание. Сейчас заскочила в кафе уже по пути из клуба, спасаясь от назойливого почитателя, желающего провести с ней ночь. Кафе располагалось по соседству с клубом, у Вики здесь работал знакомый охранник. Вызвала женское такси, и дожидалась, когда подъедет. Приятного разговора не вышло, говорила в основном Вика, он занимался цыплёнком. Ответственно моргал, кивал, с хрустом пережёвывая всё подряд. Её глаза имели необычное выражение, будто на днях совершила убийство и теперь жаждала покаяться. Священник из Славика никакой, и хорошо, что рот забит, по крайней мере, дал ей сказать всё, что накопилось. Впрочем, ничего особо интересного он не услышал, обычная в принципе жизнь, как у всех.

Вика поведала, что до клуба была страшно скромной девочкой, а эту работу выбрала исключительно из-за денег. Вроде бы и не оправдывалась, так, обиженные нотки проскальзывали в голосе, а на кого и за что обижаться? Техничкой или санитаркой даже и не пыталась наниматься, трата сил и времени огромная, а денег сущие гроши, всё равно ни на что не хватит, смешно даже на работу ходить, не то что там ещё и пол швабрить-хряпаться. Единственно, став стриптизёршей, пришлось перешагнуть через себя: сначала не могла раздеться перед публикой, клинила.

– Хореографию в школьные годы изучала, в ансамбле пела и плясала, грамоты зарабатывала, с этим проблем никаких, а раздеться… только после бокала вина решилась. Девчонки налили и вытолкали на сцену. Ничего, разделась кое-как. И до сих пор перед началом жахну красненького – и вперёд!

Действительно, Вика оказалась взбалмошной особой. Они прожили вместе почти четыре месяца, потом она громогласно ушла, затем вернулась по новой, и так взяла за правило: то уходить, хлопая дверью на весь подъезд, то приходить и устраивать праздничный вечер со свечами. Праздник устраивался на кухне, где Вячеслав появлялся крайне редко, живя в кресле у рабочего стола с ноутбуком и питаясь здесь же. Торжественный ужин по поводу встречи оплачивал он, это составляло пятьсот рублей, иногда чуть больше: Вика заказывала по телефону необходимые ингредиенты: две пиццы, бутылку вина, коробку конфет, или вместо пицц одну курицу-гриль.

Раздеваться она любила в его комнате. Славик заметил, что и дома красивое раздевание случалось тоже всегда только после бокала вина. Иногда она делала это очень быстро, глазом не успеешь моргнуть, а иногда невыносимо медленно. Однажды, вернувшись после очередного расставания, устроила киндер-сюрприз, разделась прямо на площадке перед дверью. Конечно, на пятом этаже посторонние шляются не часто, а всё равно чуть не задохнулся, когда открыл дверь, а она вот – лежит на полу, постелив свой плащик, в туфлях, макияже, и улыбается. Оказывается, так и пришла в одном плаще, и прожила целую неделю. Но ничего, сходили в магазин, купили халат и платье.

А выпила ли до того на площадке, остаётся под вопросом. Спрашивать не стал, ещё обидится и уйдёт. Вика говорила, что снимает квартиру одна, платит пять с половиной тысяч в месяц. Вячеслав предложил перейти жить к нему, мол, и деньги на этом приличные сэкономятся, и вообще… однако Вика решительно отказалась по той простой причине, что в случае чего ей тогда некуда будет от него уйти, хлопнув дверью.

Возможно, полагала, что сожитель потребует совместно оплачивать квартиру или участвовать в прочих хозяйственных расходах. Нет – так нет, Славик пожал плечами и больше на данную тему не заговаривал. А за квартиру, кстати, уплачено на год вперёд, причём в двойном размере, чтобы голова не болела. И хрущёвку затрапезную выбрал лишь потому, что сам вырос в такой же, чувствовал себя здесь как рыба в воде. Для работы ведь самое главное – чтобы не замечать ничего вокруг, не отвлекаться на ерунду.

А мог бы запросто снять и коттедж, и купить мог, но для чего привлекать лишнее внимание? Глупо. Здесь хозяйка с него даже паспорта не спросила, так обрадовалась оплате, что не появлялась ни разу. Приходит, квитки забирает из почтового ящика за коммунальные услуги, и не слышно её и не видно. Куда бы рвануть? В Мексику или на Бали? Прямо сегодня? Нет, с утра не получится: сначала постричься… потом на двенадцать талончик к зубному… и ещё… день рождения. Или плюнуть на все мероприятия, взять да улететь в Турцию? Там и постричься. Наголо, под Зидана. А Мексика с кактусами?

Ничего не решив, начал действовать по заранее разработанному дневному плану, то есть неспешно позавтракал в том же круглосуточном кафе, откуда направился прямым ходом в ближайший салон красоты, где попал в кресло молоденькой и уже весьма упитанной парикмахерши в синем коротком халатике почти без рукавов. Кресло располагалось в соседстве с раскрытым окном, штора из того же синего невесомого шёлка парусила в потоках воздуха.

Мастерица взмахнула огромной синей накидкой, парашютом накрывшей Вячеслава, закутала с горла до ног. Он сжался, предчувствуя обычные болезненные процедуры, сделался меньше, чем был на самом деле, а в комплекте с парикмахершей, вставшей позади кресла и разглядывающей его шевелюру, оба превратились в единую синюю кенгуру, отягощённую огромной сумкой-животом, из которой торчала остроносая, вихрастая маленькая голова с вытаращенными глазами. Рвануть, что ли, в Австралию?

Буркнул: «Модельная, коротко, но не слишком», и впился взглядом в зеркало, предчувствуя, что его сейчас опять оболванят, а он снова не ухватит то единственно верное мгновение, когда надо крикнуть: «Всё, достаточно, спасибо!» Если же не сказать, то будет вроде бы ничего-ничего, а когда потом встаёшь, то поздно возмущаться. Эта упитанная девица наверняка дёргать начнёт, и почему они все дерут волосы, да при этом ещё весело треплются друг с другом?

Парикмахерша запорхала вокруг ярко-синей бабочкой, почти не касаясь головы. Трепетно щёлкающие ножницы, казалось, рассекали исключительно окружающий воздух. «Слава богу, не дерёт, наконец-то мастерица попалась. Узнать, как зовут, ходить только к ней», – Славик обрадовался: повезло в день рождения, и расслабился. Стрижка стоит сто двадцать. Если нормально пострижёт, он добавит ещё сто рэ на чай. Профессиональный труд должен поощряться, профессионалов в любом деле Славик любил, сам такой. И приготовился возлюбить парикмахершу тоже.

За волосы мастерица действительно не дёргала, стригла легко, неощутимо, только вот налитые ручки оказались до такой степени короткими, что небольшие откровенные груди, голые локотки, – всё это поселилось жить непосредственно у носа клиента. И забывчивая. Так отдаётся любимому парикмахерскому делу, что всё забывает: прижмётся горячим бедром к колену и стоит целую минуту, вроде по производственной необходимости, посмотрит-посмотрит на лицо, обежит вокруг, затрещит ножницами, и – тык, в другое колено упрётся. Вся в работе, трудится не щадя живота своего, стиль такой. А на вид сначала обыкновенной показалась, неинтересной, но мало-помалу Славик понял, что ошибся, посчитав её заурядной толстушкой. Нет, тело феноменальной притягательности, замечательно крепко стиснутое объятиями ультрамаринового шёлка. Рука от запястья до подмышки тоже необыкновенно гладкая, и, под мелодичное пощёлкивание ножниц, предплечье, такое близкое и доступное, начинает сотрясаться единым целым мелко-мелко. Отчего туго перетянутое накидкой горло Славика рефлекторно совершает одно за другим глотательные движения, несмотря на непреходящую сухость во рту.

Вовсе не бабочка перед ним порхает, а единственная в своём роде крепенькая синичка, быстрая, сильная, прилетевшая в сад, где висел на ветке специально для неё на нитке кусочек сала, прицепилась острыми коготками – и давай обрабатывать со всех сторон! Гладкая и голая. Если без халатика. И в халатике шёлковом всё равно – гладкая и… голая. Ей даже раздеваться не надо, так всё видно. Наверное, незамужняя. А может, и живёт с кем. Невинная девчонка не стала бы запросто напирать на ногу клиента даже из соображений устойчивости. Или могла? Сейчас он не в состоянии решить данный вопрос: голова слегка помутилась от близости. Или перед близостью? Она его клеит? А может, это редкий профессиональный стиль, обусловленный недостаточной длиной рук? Клеиться он не будет. Почему? Вика же ушла, всё.

Нет, дело в том, что лицо, разглядывающее сверху, этакое… неподходящее, одним словом, не в его вкусе, но оголённое предплечье слишком близко подрагивает сразу всей массой, ядрёным студнем, и дурманящий аромат близкой женской плоти не могут перебить ни конфетный запах салона, ни порывы воздуха, влетающие через окно. Чтобы не видеть, он зажмурился.

Парикмахерша встала сзади, оттянула воротник, начала подравнивать волосы на шее машинкой, касаясь холодными пальцами горячей кожи. Почему у них всегда холодные руки? Славик опасался, что шея покроется гусиной кожей, по которой парикмахерша легко поймёт, как бурно клиент реагирует на её прикосновения. Неприятно, когда тебя понимают. Стараясь не слишком двигать кадыком, осторожно сглотнул. Повязка, которой перетянуто горло, предательски приподнялась и опустилась. С накидки осыпались стриженые волосы. Парикмахерша вновь запорхала резкой, безукоризненно точной в своих неуловимых движениях синичкой. Затаилась сбоку, нагнулась ближе, проводя ещё более холодным, чем пальцы, опасным металлом ножниц, указательным пальцем осторожно оттопырила ухо. Касаясь его ногтем, провела холодную щёлкающую линию до виска: чик-чик, и ещё чик! Сама замерла, не дышит даже близко-близко, и он замер, как в первое мгновение соития. Терпит. Ещё ведь и второе ухо сейчас согнёт! Жарко как, жарко, ветерок бы хоть дунул, что ли, свеженький, охладил распалённого Славика.

Будто на заказ, шторка вздулась парусом, в точности приобретая выпуклую форму груди парикмахерши. Мягкий нажим на затылок – команда наклонить голову вперёд, двумя пальцами о виски – обратное движение, одним сбоку – склонить, команды следуют одна за другой и выполняются его головой, ставшей подвластной парикмахерше, беспрекословно, как тело наложницы приказам господина. Что вызывает в нем внутренний протест. Теперь принялась ровнять волосы спереди, крепко прижавшись обеими коленками, ведя медленно-медленно: чик-чик-чик-чик-чик! Славик тоже почти не дышит, зажмурился. Темно и жарко, очень жарко, рубашка мокрая, хоть выжимай. Мягкой кисточкой смахнула остриженные волосы со вспотевшего лба, прошлась по щекам, подбородку, сзади оттянула воротник сильно, будто удавку набросила, и быстро-быстро, щекотно – по шее.

Подошла спереди, глянула и осталась недовольной. Защёлкала сверху по левому полушарию, прямо по мозгу. Правое ответно пыхнуло. Он старался не видеть гладкого бедра, которое подробно обтянул синий халатик. Наэлектризовался? От него? «Уж лучше бы драла волосы и болтала с другими парикмахершами», – пожалел запоздало.

Указательным пальцем приподняла подбородок, кисточкой снова обмахнула всё лицо, провела по шее. Сняла повязку, накидка убрана.

– Пожалуйста.

– Спасибо.

Не глядя в зеркало, развернулся и откровенным жадным взором обшарил всю её туго обтянутую шёлковую фигуру, положил на столик сто рублей, ещё раз сказал: «Большое спасибо», она снова безучастное: «Пожалуйста», в медленной задумчивости степенно прошагал к администратору, где расплатился за стрижку, взял пластиковую ручку двери, открыть не смог, обернулся. Парикмахерша сметала щёткой многочисленные клочки волос, густо усеявшие пол. «Как барашка остригла, – подумал он, ненавидя свою столь легко и скоро возникшую физическую привязанность, – как барашка! И ведь понимаю, а сделать ничего не могу, вот чёрт!»

Вышел на свежий воздух, потоптался на маленьком крыльце, борясь с желанием вернуться обратно в салон, попросить, чтобы и побрили заодно. Шагнул с крылечка вниз, но далеко уйти не удалось, какие-то необыкновенные силы, растягиваясь резиновыми гужами, волокли обратно, и чем дальше отходил, тем сильнее тянуло назад. Сел на скамейку, вцепившись в неё ногами и руками, попробовал думать. Вот, пожалуйста: теперь он её раб, прикован нерасторжимо, посажен на цепь. Она ему нужна немедленно, такое жуткое ощущение, что невозможно терпеть. Он лишён свободы, жаждет и ненавидит её за это. Единственный выход – сорваться с проклятой звериной цепи, чтобы обрести утерянную свободу и снова стать человеком.

Или компромисс возможен? Если сейчас вернуться да предложить парикмахерше поехать с ним отдыхать на Бали прямо сегодня, на полгода, интересно знать, – согласится? Кольца на руке нет, значит, не замужем или не сильно замужем. Разве не всё равно, где программировать: в хрущёвке чужого города, куда приехал просто для ознакомления с родной страной и где доживёт год, а потом переедет в следующую область, или на жарком тропическом острове, но в прохладе номера отеля с кондиционером? Нет, он слишком ненавидит её за то, что она только что с ним сотворила, чтобы жить вместе.

Сидел, сверяясь с часами, терпя до последней минуты, когда можно ещё не опоздать к стоматологу. Под конец достал из кармана монетку. Орёл – идти приглашать на Бали, а если не согласится, то… что-то делать, решка – топать к зубному врачу. Выпал спасительный зубной, который задаст ему сейчас такого жару, что не до парикмахерши станет. Перед глазами всё померкло от горя расставания. Он встал и осторожно зашаркал к автобусной остановке, пребывая в полной темноте.

– Так, у вас лечение, – улыбнулась женщина небольшого ростика, в голубоватом халате и голубоватых операционных штанах, голубоватой же шапочке. – Откроем ротик. С укольчиком? Аллергии нет?

Славик лежал на длинном стоматологическом кресле, в глаза светила лампа.

– Конечно, с уколом. Нет, нету.

– Работа с импортной пломбой обойдётся в две двести, с нашей – тысяча семьсот рублей.

– Делайте с импортной.

Когда обезболивание состоялось, врач с сестрой взялись за него на пару, с двух сторон. Стоматолог диктовала всякие страшные слова, от которых в венах стыла кровь, а медсестра записывала в карточку, лишь изредка уточняя самые-самые гадости. Надев на лицо пластиковое забрало, врач принялась пилить зуб, не больно, но противно, а сестра, разодрав ему рот, вставила шланг, и в одном режиме прыскала охлаждающей струёй воды, в другом отсасывала накрошившийся жидкий мусор. Затем медсестра убежала по своим делам, врач осталась одна. Шланг с водой теперь придерживал Славик, врач управлялась одна за двоих, как многостаночница советских времён. Конечно, ей было неудобно. Пришлось локтем левой руки упереться в предплечье пациента, другим в его грудную клетку, а самой возлечь сверху так плотно, что Славику трудно стало дышать, но он терпел и держал шланг.