Текст книги "Человек пишущий"

Глава 6

Встреча с Дроздецким оказала не меньшее влияние на Глеба Заваркина, чем недавняя поездка в Москву, а после двух этих знаменательных событий он почувствовал себя словно бы обновленным, и уж во всяком случае воодушевленным для нового осмысленного существования в тесном, братском литературном кругу. Писать, творить, совместно создавать журнал новых общественно-литературных веяний, сотрудничать, дружить и верить в лучшее!

«Боже, как хорошо стало жить! – возликовал Заваркин, вскочив с утра пораньше, – и даже голова после вчерашнего не болит, просто удивительно светло в ней и просторно, не то что после московского фуршета, но пить больше все-таки не стоит, и без того вполне удобно в новой компании, с приличными людьми. Писать хочется, и конечно печататься, особенно теперь, когда у него буквально требуют для нового альманаха рассказы. Пусть без гонорара, что делать, если ныне это повсеместное веяние, даже толстые столичные журналы не платят авторам, что же говорить о нищей провинции? Срочно тащить рассказы Дроздецкому, промедление смерти подобно!».

Не успел он так подумать, как, лёгок на помине, звонит сам Феликс Михайлович, главный редактор альманаха:

– Не забыл? Срочно нужна твоя проза, сегодня крайний срок. Можешь прямо ко мне домой, без стеснений: сейчас и немедленно. Я сегодня на Герцена не буду, не творческое там место, совсем не пишется, да и срок аренды, честно говоря, уже три дня как окончился, ты меня случайно вчера застал, но это судьба! Сижу, Глебушка, дома, прямо сюда и топай, милости просим, адрес знаешь. Голова пухнет от дум по выпуску альманаха, не голова – барабан, ей богу, покумекаем с тобой про то, про это. Алебардов крутит непонятную политику: протаскивает каких-то своих дам из Одессы в номер, протежирует совершенно посторонних гражданок, а зачем, спрашивается? У нас свои ребята уровнем не хуже: ты финалист национального конкурса, Олежка – вообще голова, каких мало, зачем нам посторонние фантастки? Ладно, одну бы просунул, пусть две, но куда в один номер сразу четыре девушки? Постыдился бы на старости лет, у нас в альманахе серьезная проза европейского уровня и не ниже! Я об этом всем говорю без обиняков – планка альманаха высочайшая, могу и завернуть по дружески, так что, чур не обижаться, если откажу когда… Да, к слову, ты слышал весть нынче по центральному телевидению передали: нашего мэра Мурзаева арестовали вчера прямо на рабочем месте на взятке в триста тысяч. Представь, а мы-то про него чего только не несли в то же самое время по пьяному делу… ты никому постороннему ничего не говорил?

– Нет, конечно, вам только рассказ тетушки передал…

– Помню-помню… а все же, согласись, хороший человек был наш Мурзаев… ну кто бы нам денег дал заработать пером? Только шибко про книгу мэра теперь не распространяйся, особенно про то, кто ее писал, все – тема закрыта. Спросят – не знаю и весь сказ. Как же он так неаккуратно – триста тысяч в одни руки? Я вот думаю: вдруг отомстили за книжку, уж больно он многих там пропесочил, народ у нас противный, обозлился народишко, взял и подставил… кто знает… Ну, ладно, неси, неси Глебушка свои опусы ко мне по-быстрому… и это, по дороге закупись, братец, коробочкой винца вчерашнего, ларек на остановке уже работает, ну и пару яблочек, голова гудит весенним шумом просто…

– Феликс Михайлович, извините, денег даже сотни не осталось…

– Вот судьба-индейка! Настоящим литератором Глебушка становишься, с дыркой в кармане, поздравляю и сочувствую. Ничего-ничего, тогда не бегай, ног зря не бей, ты вот что, ты моему Грише на почту через интернет свои рассказики пересылай, сейчас я ему трубочку передаю, он тебе скажет куда, я в ваших интернетах ничего не понимаю, но Гриша тебя уже полюбил за вчерашнюю шоколадку… говорит мне: когда дядя Глеб еще в гости придет?

Благополучно переслав рассказы Грише, Заваркин крепко задумался над финансовой проблемой, как бы ему извернуться на ровном месте, да напечатать сборник рассказов, потому как надежд на столичное издательство, присвоившее роман никаких нет. Зато имеются три повести на двадцать печатных листов. Нужен корректор, желателен редактор, потом сделать макет. Даже в мягкой обложке книга напечатанная тиражом сто штук будет стоять десятки тысяч рублей, которых нет и взяться им совершенно некуда. Сколько тысяч? Двадцать? Тридцать? Сто? Надо зайти в издательство, пусть посчитают.

В бывшем главном областном, а ныне разваливающимся издательстве, куда Заваркин сбегал бегом и с утра голодным, ибо даже на троллейбус денег не оказалось, насчитали сто экземпляров, напечатанных офсетным образом, в 80 тысяч рублей, то есть книга выходила по 800 рублей за штуку. Никакого гаража не хватит! Аж дурно стало, когда улыбался главному бухгалтеру издательства при виде суммы.

В частном издательстве лысого, как бильярдный шар, немца Штурма на ризографе пообещали тиснуть те же 100 экземпляров всего за 30 тысяч, но макет – отдельная цена. Это уже что-то. Но где взять и такие деньги? Накоплений нет, работы нет… хорошо, в погребе картошка с прошлого года осталась, с картошкой не пропадешь, но…

Очень-очень хочется напечататься! Вроде, как жениться на любимой девушке. Глеб вцепился в давно не стриженые вихры, потянул себя вверх, дабы вырваться из болота обыденщины, – ничего существенного, кроме продажи гаража снова не выдумал.

Действительно, отцовский гараж давно являлся скопищем ненужного хлама. Несколько последних лет в нем держит свою машину бывший друг семьи Аркадий, даже и позабылось как-то, что гараж не Аркашки, а их, то есть не их теперь, а его. Как друг семьи, Аркашка денег за аренду не платил никаких.

Так не продать ли ныне эту кооперативную кирпичную собственность? Или пусть стоит дальше? Помнится, спрашивал его как-то на данный счёт сосед из крайнего подъезда: не продаете? Глеб тогда отказался – и работа была, и мать с братом живы, и вообще не край, вдруг когда пригодится для семейной машины?

Подобный гараж соседи давным-давно продавали за пятьдесят тысяч, Глеб читал их объявление, продали или нет – неизвестно. Пятьдесят тысяч решит проблему с изданием книги, но как-то смешно: гараж сменять на сто экземпляров никому, кроме автора не нужного издания. Да пропади оно пропадом, очень недурно издаться наконец, и стать членом-братом Нового союза, определиться по жизни, став профессионально-общественным писателем с определенным намеком на некоторое признание, очень хочется, очень, аж зудит, и Глебушка воспылал.

Позвонил Аркадию. Тотчас несколько подзабытый милый друг прибежал в гости и вопреки обычному своему психиатрически вежливому поведению с порога принялся орать: «Зачем продавать недвижимость? В наше-то время! Лучше на работу хорошую устройся, башка бездельная, сегодня гараж продашь, завтра квартиру, бомжом заделаешься? Зачем тебе книги издавать? Если хорошо пишешь, любые центральные издательства за милую душу сами напечатают, еще гонорар заплатят, как Устиновой или Донцовой, купишь виллу на Канарах, а если плохо, то не к чему людям демонстрировать собственную дурость. Да еще кровную собственность транжирить, это сейчас ты один, а вдруг семья будет? Машина потребуется, что тогда?».

Здорово осерчал дружище. Особенно, когда услышал, что машину ему надобно срочно из гаража забирать. Уже не упрекает, но угрожает: «Может я тебе задолжал за гараж? Может тебе еще и заплатить надо?».

Вот-вот с кулаками бросится.

«Ну что ты, – удивился Заваркин, неприятно пораженный приятельской злостью, – конечно нет, ничего не должен, надеюсь и я тебе, тоже ничего не должен? Ты, если что, скажи».

Говорит так Глеб, а сам припоминает, что голос злой, каким друг семьи вдруг нынче заговорил очень похож на тот, противный, приказывавший по весне срочно умереть на чужой даче. Точь в точь, аж слышать тошно. Приятель словно учуял неладное, серенькие глаза вовсе колючими сделались, из-под бровей искры сыплются, но переборол себя, вдруг расхохотался:

– Дурак, таких гаражей, как твой, у меня по всему городу шесть штук стоит, просто очень хорошее средство для накопления, у которого ликвидность высокая, а девальвации никакой. Вот как жить надо, не то, что вы, малахольные, готовы последнее по ветру пустить.

– Зачем тогда тебе еще и мой гараж понадобился, когда своих шесть?

Сплюнул Аркадий, уехал не разъяснив. Вечером, правда, позвонил, стал извиняться, что не сдержался, что долголетнюю дружбу им надо беречь и лелеять, потому что могут друг другу пригодиться, вот сегодня, к примеру, ему нужно ящики овощные в погреб под будущую картошку приготовить. А у овощного магазина, что возле клуба Политехнического, из-под яблок целая батарея таких ящиков скопилась. Надо бы Глебу с ним подъехать вечерком на его машине, тех ящиков набрать и в погреб Аркадия отвезти.

– Украсть что ли? – спросил напрямую Глеб.

– Ну почему сразу украсть? Кому они нужны, использованные ящики из-под яблок? Да никому, а я буду в них картошку зимой хранить, потому что в ящиках удобнее держать, не так гниет, как навалом в закроме.

И таким ласковым голосом объясняет, привычным, но все равно Глеб в нем другой, жесткий, страшный голос слышит, который в смертную ночь уверял его, что обязательно нужно проглотить таблетки и сдохнуть, наконец, ибо очень он дурен, в принципе такая дрянь, как Глебушка существовать в мире не должен, дабы не портить его своим присутствием. Отказался ехать за пустыми ящиками из-под яблок к овощному магазину. Сказал, что некогда, хлопот полон рот по продаже гаража, и что бы завтра же гараж Аркадий освободил и ключ вернул, после чего трубку первым положил, чего прежде никогда не делал.

Так не стало у него друга Аркаши.

А может и не было никогда?

За неделю продал недвижимость, первым делом купил ноутбук, телефон сотовый, а потом уже заказал книгу в издательстве, договор подписал, с дизайнером обложку придумали четырехцветную, кегль хороший избрали, чтобы комфортно было людям читать, и вместе с этим количество страниц, а стало быть стоимость проекта, значительно возросла. Корректорские услуги оказались неподъемно дороги, на них денег, увы, не хватило, а сама печать на ризографе обошлась в тридцать пять тысяч.

Подумал Заваркин, подумал и решил выйти в свет без редактора и корректора, чтобы на жизнь осталось немного: посидеть, пописать хоть пару месяцев, прежде, чем устроиться опять на работу.

– Когда будет тираж готов? – спросил у менеджера Алины, – месяца полтора вам хватит?

– Думаю, недели через две можете забирать, – успокоила красивая девушка, взглянув уважительно, как на настоящего писателя со средствами.

С покупкой нового ноутбука, Заваркин восстановил свой старый телефонный интернет от Телекома, то есть от телефонного кабеля. Было в этом способе очевиднй минус: когда работает интернет, – нет телефона, и наоборот, но когда в квартире есть хотя бы такой способ выхода в сеть – уже здорово, особенно для человека, имеющего свою страничку на литературном портале, и ведущего переписку с журналами через свою электронную почту. К тому же Глеб предпочитал и новости узнавать из интернета, нежели из телевизора. Хотя самые горячие события были и там и там, например, когда в Таллине убирали памятник советским воинам, освобождавшим город от фашистов (немецких и эстонских), в городе шли демонстрации протеста – людей убивали в этих демонстрация прямо среди бела дня. И в то же самое время, как сообщил местный интернет-ресурс, в наш город приехала небольшая эстонская «культурная» делегация, которая установила в центре города свой памятник «погибшим эстонцам». На открытии присутствовал начальник отдела культуры области господин Кусочкин и местный писатель Мокушкин, семья которого тоже была сослана в Сибирь в 1940 году. Он обнимался с эстонскими старушками и плакал, плакал, плакал.

Всем в городе известно, что для всех жертв революции, и последующего террора, в центре поставили общий памятник, как раз напротив бывшего здания губчека – Камень Скорби. И вот вдруг, нарушая правило, рядом с тем камнем появился отдельный национальный памятник: эстонский! И в то время, когда памятник советским воинам, погибшим на территории Эстонии, уничтожили, да при этом зарезали еще демонстранта, выступавшего против сноса памятника!

Заваркин решил разобраться: каким таким «погибшим эстонцам» установлен в их городе памятник, когда, откуда они взялись на территории области? Зашел на исторические сайты.

Все они в один голос говорили, что в мае 1917 года большевики обратились к 9 полкам латышских стрелков, состоявшим в российской армии, с предложением послужить им в том же военном качестве, но за приличное жалованье. Как профессионалы. За плату стать «красными латышами». Справедливости ради стоит сразу отметить: «латышскими стрелками» называли впоследствии вместе с латышами и солдат-эстонцев, а также других солдат прибалтийского происхождения, которые входили в состав полков. Первоначально же имели место быть отдельные литовские дивизии и батальоны, но постепенно все прибалты объединились в «красных латышей».

В ночь Октябрьского переворота на стороне большевиков выступили: запасная литовская дивизия, стоявшая в тот момент в Петрограде, латышско-эстонские полки, финские егеря (400 штыков), подготовленные в Германии для диверсионной работы, прибывшие из Гельсингфорса на пароходе и, кстати, привезшие с собой оружие, в том числе 1000 винтовок немецкого образца для вооружения австро-германских пленных, содержавшихся под Петроградом практически без охраны.

Таким образом, слухи, распространившиеся среди гражданского населения столицы, что в ночь переворота немцы прорвали фронт и вошли в Петроград, имели под собой реальное основание. Дальше – больше.

С ноября 1917 года большевики, получившие, наконец, доступ к золотым хранилищам Госбанка, опять могут платить, и прибалты у них снова при деле. Платили неплохо – 10, потом 15 рублей в день. Пулеметчики, расстрелявшие в январе 1918 антибольшевистскую демонстрацию в поддержку Учредительного Собрания – из красных латышей. Образовался «Корпус латышских стрелков» численностью до 50 тысяч штыков. Служба оказалась кормящей, из Прибалтики потек ручеек «вербованных», скоро превратившийся в полноводную реку, служить балтийцы стали не только в «стрелках», но и в ВЧК, и в других советских организациях.

Первый раз Советы объявились в Прибалтике в декабре 1917 года силами тех же латышских полков, которые установили здесь «красную латышскую» власть. При этом оккупацией в нынешней Прибалтике тот захват власти Советами почему-то не называют. Однако вскоре немцы выбили «доблестных красных латышей» с их национальной территории, за которую они не пожелали бесплатно сражаться «до последней капли крови», предпочтя проливать чужую, как водицу – за сребреники принялись устанавливать «советскую власть» в России.

Особо отличились в установлении оккупации красного террора легендарный зампредседателя ВЧК М. Лацис, а так же его сподвижники Петерс, Петровс, Берзинь, Шульбург. Как сообщал бюллетень левых эсеров, из Балтии в ВЧК едут «как в Америку, на разживу».

И вот, в 1940 году советская власть, насажденная «красными латышами» в России, по сути оккупировавшая её, пришла в Прибалтику во второй раз.

Кстати, организованная в 40-ом году в Прибалтике советская власть полностью состояла из своих же национальных кадров – «латышских стрелков» заматеревших, вспоённых пролитой русской кровью. В составе их правительства не было ни одного русского. И борьба шла между самими прибалтами теми методами, которые они апробировали прежде, убивая народ России: «красные новые латыши» ссылали в Сибирь «старых белых латышей» – конкурентов в борьбе за власть, и всех русских, вроде семьи Мокушкиных, проводя национальную чистку территории. В результате этой их собственной внутренней разборки возник первый приток эстонцев в Нарым.

Второй приток «многострадальных» эстонцев в область случился после Великой Отечественной войны.

После того, как немцы вошли в Эстонию в 1941 году, сразу были организованы эстонские эсэсовские части, которые занимались уничтожением евреев, коммунистов и сочувствующих им, а к последним автоматически причислялись все русские. В вермахт пошли служить 100 тысяч эстонцев, которые приняли участие в ВОВ против СССР. Надо отметить, что в Эстонии не было антифашистского партизанского сопротивления.

За первые два месяца фашистской оккупации были убиты 40 тысяч человек, при том, что и многие из них вернулись обратно живыми и здоровыми (даже самые ярые эсэсовцы, на счету каждого из которых десятки и сотни убитых русских. Это им нынче вручают награды эстонские власти).

За все же годы своей власти на оккупированных территориях 10 тысяч эстонских эсэсовцев – карателей убили 300 тысяч русских, что зафиксировано документально Нюрнбергским трибуналом.

Спрашивается, чего ради старались? То бишь, какие заработки получали на немецкой службе «коричневые латыши», стосковавшиеся по прежней своей работе – убивать русских?

За 3 месяца службы в карательных полицейских частях Гитлер обещал выдать каждому эстонцу-полицаю по 3 гектара русской земли – вот и пытались превзойти хозяев в жестокости, несмотря на то, что в самой Эстонии с приходом войск Германии государственным языком стал немецкий. Зато эстонцев признали арийцами (с некоторыми ограничениями) и Германия отдала Эстонии русский город Псков, а также обещала отдать Великий Новгород. Забрезжили мечты о Великой Эстонии, говорящей, правда, по немецки.

В Пскове эстонские наци немедленно организовали свою эстонскую полицию (два районных подразделения), которая занялась наведением здесь истинного арийского порядка, то есть привычным для них истреблением русского населения. Опыт в этой «работе» ещё с советских времен у них был накоплен огромный, никакого наказания красные убийцы-наемники не понесли, и вот в результате исторической безнаказанности возникла у следующего поколения балтийцев уже генетическая похоть к убийству русских.

К слову сказать, в самой Эстонии местными эсэсовцами были убиты 12000 советских военнопленных, и после войны этим жертвам нацизма (эстонского) не было поставлено ни мемориала, ни просто памятника из-за пресловутого советского интернационализма.

Но в отличие от Гражданской войны, когда за свои карательные успехи против русских эстонцы с латышами получали от советской власти ордена, звания, высокие посты и должности, после Отечественной, в Советском Союзе как это для них не было странно, эстонцев-эсэсовцев начали судить и высылать в Сибирь. Увы, как всегда втихую, не называя их «подвиги» всенародно и открыто, чем они воспользовались ныне, называя себя «невинно пострадавшими».

Наглости этим новым европейцам, как всегда, не занимать, и вот в то самое время, когда в Таллине убирали из центра города памятник советским воинам-освободителям от фашизма, «оскорбляющего национальные чувства эстонцев», к нам в город приехала диверсионная «культурная» команда, и в центре установила памятник своим мёртвоголовым эсэсовцам. Найдя в этом понимание у областных властей, с их разрешения, не поинтересовавшись мнением жителей, и тем самым подтвердив западное мнение, что в России, как начальник скажет – так и будет.

«Что же, случай во многом показательный, – подумал Заваркин, – культурная политика в очередной раз проявила себя во всей красе: босоногую издевательскую карикатуру на русского писателя Чехова, с до блеска утёртым носом, примостили рядом с губернаторским Белым домом, а памятник скорби по эстонским эсэсовцам почётно разместили на главном университетском проспекте города. Приоритеты расставлены, черт бы их побрал!».

Он тут же написал разгромное электронное письмо в отдел культуры области, курировавшей эстонских нацистов, но ответа впоследствии так и не получил.

Зато довольно скоро позвонила менеджер Алина из издательства, даже несколько ранее, чем он ожидал: приезжайте, книги готовы. Приехал, а там пять здоровенных коробок полных доверху его собственными произведениями, пусть в мягком, зато красочном переплете. Великое счастье Заваркина, конечно, здорово помогло ему таскать те коробки на своем горбу от издательства до дома, но все равно здорово умаялся!

Первым делом, конечно, подарил Феликсу Михайловичу, тот на следующий же день устроил полный разнос по телефону: ошибок много.

– Ты бы дал любой учителке пару тысяч, она бы проверила, тогда печатай за милую душу, а так что? Я тебя спрашиваю, что? Разве можно посылать такую, извини меня, фигню в Союз, в Москву? Нельзя! Ни в коем случае! Но ты не расстраивайся, первый блин комом, к нам завсегда приходи без всяких там экивоков, я давно тебя зачислил в кандидаты на членство, и рекомендацию уже написал, другую профессор Уткин обещал, а значит, по сути и по форме ты уже есть наш человек из Нового Союза.

Есть очень хорошие новости: 7наш альманах тоже напечатали, с двумя твоими рассказами! На днях тираж забираем из типографии, обмывать будем, праздновать на полную катушку, отличный номер получился! А знаешь, что? Приезжай сейчас ко мне, отметим твой блин, купи пакет красненького, чего закусить и дуй не стой, я тут кого-нибудь еще позову, того же Уткина, давай Глебушка, поторопись. Поговорим за жизнь откровенно…