Текст книги "Правильный пацан"

Сергей Донской
Правильный пацан

Глава 1
Кто ищет, тот всегда найдет

1

Она терпеливо ждала своего часа.

Внушительная на вид – около метра в обхвате. Довольно высокая – сто восемьдесят два с половиной сантиметра. И раза в три тяжелее любой самой дородной женщины – без малого триста килограммов.

Ждала она не простого человеческого счастья, не большой любви и даже не начала латиноамериканского телесериала. У нее было иное предназначение. Взрывоопасное. Убийственное.

Это ведь была не женщина, а боеголовка, для которой существует только один критический день – первый, он же последний. Оттого она совершенно не боялась ни сырости, ни механических повреждений, ни резких перепадов температуры.

У нее не было яичников, которые можно застудить, постоянно рвущихся колгот и возрастных кризисов. Ее не пугали крупные неприятности и мелкие грызуны. Для того чтобы нормально функционировать в этом мире, ей не требовались прокладки, букетики цветов на 8 Марта и омолаживающие чудо-кремы.

Поверхность ее конусообразного корпуса была покрыта металлокерамическими чешуйками, способными выдержать и адский холод открытого космоса, и метеоритный град, и чудовищный перегрев при прохождении сквозь плотные слои атмосферы. Боеголовка с честью выдержала все эти и многие другие испытания, но ее внутреннее устройство осталось неповрежденным.

А ведь минуло немало лет, с тех пор когда она рухнула с небес. Можно сказать, что сменились эпохи.

От потерпевшего аварию спутника СП-640А почти ничего не осталось, как и от Страны Советов, когда-то запустившей спутник на орбиту. Зато боеголовка уцелела и долго валялась в горах Северо-Западного Афганистана, где по ночам мороз достигает сорока градусов, а днем на раскаленных камнях можно жарить яичницу.

В этих диких местах на нее наткнулись воинственные пуштуны, сопровождавшие караван с опием. Заподозрив подвох со стороны неверных шурави, воины Аллаха долго расстреливали конусовидную штуковину из допотопных кремниевых ружей и модернизированных автоматов Калашникова, но пули – и просто свинцовые, и стальные, с латунными сердечниками – так и не смогли пробить сверхпрочное покрытие боеголовки. Не причинили ей вреда и заложенные под ее основание противопехотные мины. Тогда пуштуны потеряли всяческий интерес к находке и вспомнили о ней, не раньше чем узнали о существовании ядерного оружия. Это произошло уже в начале просвещенного двадцать первого века.

Щедрый покупатель, согласившийся выложить за боеголовку пятнадцать тысяч долларов США, доплатил пуштунам еще столько же – за переправку товара через территорию Туркмении, на побережье Каспийского моря.

Российские спецслужбы полупрезрительно именовали этого человека Хоттабычем. Араб по происхождению, он являлся одним из полевых командиров чеченских боевиков, а после известных событий сентября 2001 года разросся в глазах мировой общественности до масштабов полноценного международного террориста. Вообще-то с памятным крушением небоскребов в Нью-Йорке международных террористов на планете развелось как собак нерезаных, но далеко не каждый из них мог похвастаться тем, что в его распоряжении находится ядерное оружие. Хоттабыч мог. Но он предпочитал держать язык за зубами и действовать без лишней помпы. Коварный, опасный и беспощадный, как гюрза, он умел ждать своего часа молча.

Пока его боевики совершали рейд по соседнему Дагестану, боеголовка сначала благополучно пересекла море на борту дырявой рыбачьей шхуны, а затем двинулась по суше – в фургоне армейского грузовика, на бортах которого сквозь краску проступали желтые американские звезды.

Устройство ядерного заряда было столь же простым и безотказным, как этот отвлекающий маневр, предпринятый людьми Хоттабыча. Поскольку боеголовка должна была провести на околоземной орбите не менее полувека, советские инженеры позаботились о ее надежности и долговечности. Были задействованы самые примитивные и надежные технологии, не способные отказать даже в сильно экстремальных условиях. Они и не отказали. Ни в космическом вакууме, ни во время транспортировки по горной местности с почти лунным ландшафтом, когда боеголовку порой не только волочили, но и перекатывали, как самую обыкновенную бочку. А ведь ее убойная сила составляла ни много ни мало – сто пятьдесят килотонн. Этого было достаточно, чтобы превратить в прах и пепел все живое, что находится в радиусе семи километров.

Начинкой боеголовки служил уран-235, которого по рецепту полагалось ровно двадцать килограммов. Поначалу создатели намеревались использовать плутоний, но потом отказались от этой заманчивой идеи, поскольку уран был гораздо надежнее и не требовал периодической очистки. Ядро системы было разделено на шесть равных долей, проложенных многослойными пластинами из свинца, платины и оксида титана. Этот урановый сердечник окружали пирамидальные блоки взрывчатого вещества, готового отреагировать на горение миллионами ньютонов на каждый квадратный сантиметр окружающей сферы. Оболочка была сконструирована из трехсантиметрового листа бериллия. После начала ядерной реакции она в течение 0,00014 секунды отражала нейтроны, а затем испарившийся бериллий превращался в пшик, и огненный шар вырывался наружу: «плофффф!»

В какой точке земного шара? Когда именно? По чьей воле? Головастые конструкторы об этом не задумывались. Как и о том, что однажды изготовленный ими заряд колоссальной мощности попадет в руки чеченских боевиков. Ведь боеголовка создавалась в бытность СССР, когда никаких независимых республик не существовало, а цели большой сплоченной семьи народов определялись родной партией. В том числе и наземные цели поражения. Полностью полагаясь на дальновидную мудрость своих партийных вождей, конструкторы не позаботились ни о системе самоуничтожения боеголовки, ни о радиомаяках, которые могли бы помочь ее обнаружить. Более того, в схеме управления напрочь отсутствовала блокировка внешней команды на подрыв ядерного заряда.

Как только боеголовка была доставлена в центр Грозного и надежно спрятана среди руин разрушенного хлебозавода, Хоттабыч поручил двум религиозным фанатикам разрезать бериллиевую сферу и попытаться замкнуть все провода и реле, которые они обнаружат внутри корпуса. Его расчет был прост: разнести в клочья несколько тысяч мирных жителей республики Ичкерии, а ответственность за взрыв возложить на Россию, дабы раз и навсегда лишить ее поддержки мировой общественности.

Ничего из этой затеи не вышло.

Оба исламских камикадзе получили почти смертельную дозу радиации, но ожидаемого взрыва так и не произошло. Все дело было в криотронных переключателях, подсоединенных к командной плате посредством световодов. Сначала нужно было отключить их троекратное дублирование или переориентировать заряд на взрыв с внешнего пульта. Люди Хоттабыча умели многое – вырывать языки женам предателей, вешать пленных на собственных кишках и мастерить растяжки на пути следования автоколонн Красного Креста, но превратить Грозный в сплошную мертвую зону у них с наскока не получилось.

Пришлось Хоттабычу обратить свой орлиный взор в направлении Москвы, где он когда-то обучался на историко-филологическом факультете Университета дружбы народов. Нет, он даже не мечтал о том, чтобы устроить взрыв в ненавистной российской столице, потому что доставка туда ядерной боеголовки выглядела затеей совершенно фантастической. Но в Москве обитала многочисленная чеченская диаспора, через которую можно было раздобыть ключик к ядерному заряду типа «АУ/С-10». На нее-то и вышел Хоттабыч.

В диаспоре отнеслись к просьбе героя мусульманского мира с пониманием. Пообещали навести справки и навели. Как выяснилось, вся соответствующая техническая документация хранилась в архиве Министерства обороны, учреждении, порядком захиревшем за годы беспредельной демократии. Обитавшие там штабные крысы делились на два вида – двуногих и четвероногих.

Последним было без разницы – развитый социализм на дворе стоит или же капитализм. У них не имелось званий, чинов и правительственных наград. Зато зубы, когти и хвосты у них были в полном порядке, чутье, слух и зрение функционировали безотказно, желудки с одинаковым успехом переваривали как остатки праздничных застолий, так и пыльные ворохи бумаги – прямо вместе со скрепками.

Двуногим обитателям архива, тем, которые обходились без хвостов, приходилось значительно хуже. Штабисты, вконец измученные рыночной экономикой, были готовы торговать государственными секретами так же бойко, как – после ухода в отставку – горячими пирожками, паленой водкой или порнокассетами.

Очень уж скучно жилось в последнее время министерским воякам, очень уж безрадостно. Зарплаты – с гулькин нос, форменная одежда и отпуска – за свой счет, все остальное – как повезет. А им хотелось всего того же, о чем мечтают штатские – денег, роскошных женщин, дорогих автомобилей, возможности всегда носить свежие сорочки или хотя бы носки. Нашелся среди этой обделенной судьбой публики некий прапорщик, взявшийся отснять необходимую документацию за три тысячи долларов. Он только уточнил деловито: «американских?» – и, получив утвердительный ответ, кивнул в знак согласия.

Так Хоттабыч, не выдернув ни единого волоска из своей замечательной бороды, вплотную приблизился к намеченной цели.

В Москву был отряжен его ближайший соратник, уроженец Сирии Кабир Хаким, по одному из паспортов – гражданин Ичкерии Азлат Салманов, носящий модный статус беженца. Осталось только дождаться его возвращения, чтобы разобраться в раздобытой им схеме и исполнить задуманное. Таковы были ближайшие планы Хоттабыча. А значит – и всевышнего Аллаха.

2

О нелегкой женской доле в русской литературе сказано более чем достаточно. А мужчины? Ведь мало кому из них удается прожить в этом мире, не испытав хотя бы раз мучительнейшего похмелья. Это, конечно, не по Некрасову в поле рожать, но похмельный синдром, он тоже, знаете, не сахар. Беспощадный, как кариес, неотвратимый, как рок, национальный недуг каждого находит в свой час, и тогда спуску не жди. Так скрутит, что впредь навсегда заречешься перебирать лишку. Некоторые, собственно говоря, всю жизнь этим только и занимаются – ночью пьют, утром зарекаются.

Одни на следующий день так выкручиваются, другие – эдак, а прапорщик Бородуля старался относиться к похмелью философски. Да, признавался он в приватных беседах с сослуживцами, головка бо-бо, в глазах наблюдается неприятное мельтешение, а в ушах не смолкает трансформаторный гул. Но!.. (Тут, если собутыльники еще были в состоянии внимать умным речам, Бородуля обязательно поднимал указательный палец, мол, дальше будет сказано самое важное.) Во всем нужно уметь находить положительные стороны, вещал он. Не испытав жажды, не оценишь по достоинству вкус родниковой водицы. Не продрогнув как следует, не насладишься теплом. И лишь пережив мучительное похмелье, понимаешь, что это за счастье – поправить здоровье испытанным народным способом.

– Уф-ф, – с облегчением произнес Бородуля, протиснувшись на свое традиционное место за кухонным столом. – Теперь и подлечиться не грех, верно, Маруська?

Обращался он как бы к необычайно пушистой кошке, отиравшейся у плиты, а сам косился на супругу Катерину, чье слово в доме было решающим. Подобно Маруське, она казалась полностью сосредоточенной на процессе жарки котлет, однако принесенная Бородулей бутылка не осталась ею незамеченной, он в этом не сомневался, а потому был начеку. В переговорах с женой нельзя было допускать ни одной тактической ошибки. Иначе не свежую котлетку на закуску получишь, а внезапный удар раскаленной сковородой по темечку. Прецеденты были. Давненько, но разве новое – это не хорошо забытое старое?

– Ты что же, опять водку жрать собираешься? – осведомилась Катерина. – Вчерашнего тебе мало, живоглот проклятый?

Тон тусклый, почти равнодушный. А спина под махровым халатом напряжена, как у борца перед схваткой.

– Зачем, хэх, водку? – прикинулся простачком Бородуля. – Сегодня коньяк пьем, мать. Всамделишный, а не какой-нибудь там фарши… фальши… фальсифицированный.

Последнее слово не удалось выговорить без запинки, поскольку Катерина уже отвернулась от плиты и смотрела на мужа тяжелым, немигающим взглядом, выдержать который сумел бы далеко не каждый.

– Коньяк, значит, – протянула она с не сулящей ничего хорошего интонацией. – Дорогой, наверное?

– Да уж не из дешевых, – подтвердил Бородуля, внимательно следя за руками супруги, сжатыми в кулаки. Пока что они просто упирались в бока, но терять бдительность нельзя было ни на секунду. Своими увесистыми кулаками Катерина умела размахивать так ловко, что потом без примочек не обойдешься.

– Зарплату получил, что ли? – она шагнула вперед. Звякнула посуда в навесном шкафчике над мойкой. Кошка Маруська задрала хвост трубой, попятилась, готовая пулей вылететь из кухни.

– Нет, – покаялся Бородуля, которому из закутка между столом и холодильником отступать было некуда. – У нас с финансами сейчас напряг, ты же знаешь.

– Угу, напряг. – Катерина кивнула, после чего ее голова так и осталась нацеленной на супруга. – Денег, значит, не получил, а на коньяк расщедрился, сволочь такая. С каких таких шишей, интересно знать?

– А вот с таких! – Прапорщик небрежно извлек из кармана стопку долларов и швырнул ее на стол.

Пятерня супруги, находившаяся в опасной близости от бутылочного горлышка, зависла в воздухе.

– Это что? – недоверчиво спросила она.

– Да уж не фантики, хэх. Ставь-ка стопарики на стол, мать. Отметим это дело.

– Сколько здесь? – Катерина, уставившаяся на деньги, выглядела прямо-таки завороженной.

Как та доверчивая простушка с перманентными кудряшками, которой Бородуля когда-то предложил кочевую жизнь офицерской жены, полную райских наслаждений.

– Стандарт. – Он щелкнул пальцем по бутылке и пожал плечами. – Пол-литра.

– Я о деньгах спрашиваю, – перебила его Катерина, впрочем, без особого раздражения в голосе. На ее разгладившемся лбу сделалось одной морщинкой меньше.

– Тут полторы тысячи баксов, – небрежно доложил Бородуля. – И весь х… – он кашлянул, – и весь хрен до копейки.

– А в рублях это сколько будет?

– А в рублях это будет… это будет… Слушай, мать, я тебе калькулятор или кто? Почти сорок пять тыщ…

Катерина уважительно покачала головой.

– Ну ты даешь!

– Да уж лыка не вяжем! – приосанился Бородуля. Задумался. Поправился: – То есть, как говорится, не шиты мы им, хэх, лыком. Полторы тысячи долларов – это тебе, мать, не семечки.

О том, что за техническую документацию по «АУ/С-10» ему заплатили ровно в два раза больше, распространяться прапорщик не собирался. Что за мужик без заначки? Так, ходячее недоразумение в штанах. Да и без штанов тоже. Ни проститутку снять, ни порядочную женщину в ресторане подпоить.

Только и остается, что баб в общественном транспорте рассматривать да облизываться, несолоно хлебавши. А Бородуле надоело облизываться. Он был еще, что называется, мужик в соку, с неудовлетворенными сексуальными фантазиями. Среди них самая главная – разложить на письменном столе младшего лейтенанта Светлану Переяславскую, которая на доклад к начальству без всего под форменной юбкой ходит.

Предвкушая скорое исполнение своей заветной мечты, Бородуля шкодливо усмехнулся и попытался запустить руку под халат Катерины. Хотя она отпрыгнула как ужаленная, настроение у него не испортилось ни капельки. Душа прапорщика пела. Он сделал дело и собирался гулять смело.

Тощая стопка из нескольких страниц машинописного текста была скопирована не в архиве Министерства обороны, а на стороне, за что Бородуле пришлось выложить двенадцать рубликов из собственного кармана. Не то чтобы он опасался слежки со стороны военной контрразведки, но береженого бог бережет. В настоящий момент папка с затребованной документацией опять находилась на своем родном стеллаже, так что все осталось шито-крыто. Не пожелавший представиться покупатель растворился среди миллионов гостей столицы, вручив Бородуле не только деньги, но и дополнительный приз – бутылку отличного коньяка с нерусской вязью на этикетке. Что-нибудь кавказское, решил прапорщик, оценив внешность смуглого незнакомца и его напутственное пожелание, произнесенное с характерным южным акцентом.

Выпей за удачу, дорогой, да.

Именно это Бородуле теперь не терпелось сделать – выпить. Хоть за удачу, хоть за любовь, а то хоть и вовсе за какого-нибудь черта лысого, шайтана нерусского. Лишь бы поскорее да побольше.

– Посуду подавай, мать, – напомнил он супруге, потирая ладони. – И закуску на стол мечи. Устал я. Расслабиться нужно.

– Разве кто против, раз такое дело?

Доллары исчезли в кармане Катерининого халата, а вместо них на столе возникли два пузатых стаканчика дымчатого чешского стекла, празднично сверкающих в свете лампы под абажуром. В кухне сразу сделалось удивительно светло и уютно.

– Чем молодежь занимается? – развязно осведомился Бородуля. – Все тусуется небось, вместо того чтобы уроки учить? – Речь его сделалась не слишком внятной, поскольку он уже подцепил зубами коньячную пробку и, помаленьку раскачивая ее, тянул на себя.

По лицу Катерины скользнула легкая тень недовольства, однако она тут же улыбнулась:

– Люська у подружки «космосы-политены» смотрит, а Витяшка в компьютерном клубе пропадает, как обычно.

– То-то и оно, что как обычно! – туманно высказался Бородуля. – Разболтались они у тебя, мать. Нет чтобы по хозяйству помочь или еще чего-нибудь полезного совершить. – Он оторвался от бутылочной пробки и крякнул: – Эх, гляжу я на нынешнее поколение и диву даюсь: ни целей серьезных, ни мечты настоящей. Так, сплошной сквозняк в голове… Взять, к примеру, хотя бы Светку Переяславскую из седьмого отдела…

– Что еще за Светка? – насторожилась Катерина.

– Да так, – отмахнулся Бородуля. – Дубина стоеросовая, хоть и при погонах. На уме одни мужики да шмотки. Никаких идеалов.

– Молодая? – Катерина все побочные разглагольствования мужа пропустила мимо ушей, сосредоточившись на главном.

Бородуля пренебрежительно отмахнулся:

– Да ну ее, дуру хромоногую. Я ее просто так упомянул. В качестве наглядного, хэх, примера.

– Хромоногая, говоришь? – Пасмурное выражение Катерининого лица сменилось нейтральным, но подозрительный следовательский огонек в глазах угас не до конца. – Хромоногая – в армии? – уточнила она.

– Так у нас при штабе строевую подготовку проходить не обязательно, – пояснил Бородуля. – Каждый ходит, как может. Демократия.

Живо представив себе, как выглядит младший лейтенант Переяславская без своей форменной юбки, он опять впился зубами в пробку, на этот раз с неподдельным остервенением.

В принципе такая откровенная тяга к спиртному в этом доме не поощрялась, но сегодня Бородуля чувствовал себя не кем-то там сбоку припека, а полноценным добытчиком. Нынче ему было позволено все. Или почти все.

– Что там у нас с закуской? – строго осведомился он, мотая головой из стороны в сторону. По звучанию это напоминало ворчанье голодного пса, терзающего кость.

– Вот, котлетки как раз поспели, горяченькие, – доложила Катерина, усаживаясь за стол с миской в руках. – Они, правда, говяжьи, – покаялась она, – но все равно вкусные, я в фарш сальца добавила для сочности.

Шпок! Неподатливая пробка осталась в зубах Бородули. В ноздри шибануло едким коньячным запахом, перебившим котлетные ароматы. Ощущение праздника в душе возродилось с новой силой.

– Завтра пельмешей со свининкой сооруди, мать, – распорядился Бородуля, прицельно совмещая бутылочное горлышко с кромкой первого стаканчика.

Действо сопровождалось не слишком уверенным стеклянным цокотом, но закончилось благополучно.

– Мне половинку! – запоздало пискнула Катерина, увидев перед собой доверху наполненную емкость.

– Ничего нельзя делать наполовину. Нужно жить полной, хэх, жизнью, – процитировал Бородуля то ли какого-то классика, то ли просто спивающегося капитана Кудряшова, который ни одной попойки не начинал без этой присказки.

Вчера Кудряшов изрек любимую фразу трижды, после чего надолго умолк и очнулся за своим письменным столом лишь к началу нового рабочего дня. Прапорщик Бородуля такое поведение не одобрял. Лично он всегда приходил ночевать домой, даже если ожидала его там не нагретая женой постель, а истертый коврик в прихожей. Мужчина должен оставаться мужчиной при любых обстоятельствах.

– Выпьем, – предложил Бородуля. Пока он подносил стопку ко рту, добрая четверть содержимого выплеснулась на его нетерпеливую руку, но подобные пустяки не могли остановить прапорщика. Его локоть по-гусарски выгнулся на уровне груди, мизинец лихо оттопырился, губы вытянулись вперед, спеша соприкоснуться с живительной влагой. – Выпьем, – истово повторил он.

Катерина следовать мужниному примеру не спешила, опасливо поглядывая на свой стаканчик, наполненный не то что до краев, а с выпуклой «горкой».

Бородуля же, шумно выдохнув, влил в себя коньяк да так и замер с открытым ртом, с выпученными до предела глазами:

– Хэх!

– Закуси-ка, – озабоченно предложила Катерина, накалывая на вилку подгоревшую с одного бока котлетку.

Муж не отреагировал. Стопка выпала из его разжавшихся пальцев и, чудом не разбившись, покатилась по полу, вызвав живейший интерес кошки Маруськи.

– Закусывай, говорю! – Добродушия в Катеринином голосе осталась самая малость. – Не фиг было коньяк натощак хлестать!

Не обращая внимания на поднесенную к самому носу котлету, Бородуля прохрипел загадочное: «гыгагу» и остался сидеть в прежней позе, но уже с совершенно побуревшим лицом, на котором резко выделялись белки полузакатившихся глаз.

– Только блевани мне здесь, только блевани! – взвизгнула Катерина, заметив пену, выступившую на губах мужа. Пришло вдруг в голову, что в доме уже третий месяц не работает стиральная машинка, а починить ее, как обычно, некому. И еще много всякого разного припомнилось, отчего Катерине захотелось запихнуть котлету в зияющую напротив глотку прямо вместе с вилкой. – В сортир беги, скот такой! – рявкнула она. – Скорее! У-у, ирод проклятый!..

– Зря, – просипел Бородуля, даже не попытавшись приподняться с табурета. – Всё.

– Что ты мне тут белькочешь, худобище поганое? Что «всё»?

– Всё, – повторил муж с потусторонней убежденностью в голосе.

На его висках набрякли фиолетовые вены. Из ноздрей проступили капельки крови. Потом голова Бородули с размаху обрушилась на стол, опрокинув початую бутылку и перевернув миску с котлетами. Аппетитные, еще дымящиеся, они посыпались на пол, приведя кошку в состояние неописуемого восторга.

– Ты что же творишь, гадость такая! – прошептала обмершая Катерина, откуда-то зная, что муж уже не ответит. Никогда.

Монотонно булькала коньячная струя, выплескиваясь из бутылки на стол, а оттуда выливаясь на забрызганный жиром линолеум. Азартно чавкала кошка Маруська. Все громче и громче подвывала Катерина, продолжая сжимать в кулаке вилку с никому уже не нужной котлеткой.

А за окном по-прежнему благоухал майский вечер, верещала детвора, в московских окнах зажигался негасимый свет.

Жизнь продолжалась. Как, впрочем, и смерть.