Текст книги "История болезни (сборник)"

…Вот подрастет, никому ее не отдам, – подумал он ревниво, – красивее девчонки не будет в селе… Ох, и погоняю я ее женихов! Нечего ей коров доить – пусть в город едет. Замуж выйдет за богатого, а там, глядишь, и меня заберет. Буду у ее мужика телохранителем. Я ж ничего не боюсь и драться умею. Только не скоро это будет… – он поднял глаза к потолку, производя несложные вычисления, – когда ей будет восемнадцать, мне уже стукнет двадцать шесть. А что? Нормально. Только все равно ждать еще долго… Вздохнул, тихонько прикрыл дверь и уйдя в другую комнату, взял со стола книгу; пролистал ее, ища загнутый уголок страницы, но в это время в окно неуверенно постучали. Его дружок, Сашка, красноречиво показывал пальцем на дверь, и Колька радостно вскочил. Конечно, жизнь у старателей Аляски интересная и пишет про нее этот… (он взглянул на обложку) …Джек Лондон классно, но все равно это ж его фантазии, а здесь все настоящее, все можно потрогать руками!..

Колька выглянул на улицу – Сашка уже стоял на крыльце.

– Привет. Я видел, как мать твоя на работу шла. В лес пойдешь? – спросил он сходу.

– Не, – Колька вздохнул, – мать Аленку дома оставила. У нее вчера температура была. Сегодня с утра упала, но она все равно ее в садик не повели.

– Жалко…

…И что он находит в этой сопливой мелкоте? – подумал Сашка с детским недоумением, хотя понимал, что уговаривать друга бесполезно – младшую сестренку он ни на что не променяет. Даже на «клад», который они нашли вчера возле старого блиндажа.

– А ты куда дел все это? – спросил он, смирившись с тем, что сегодня раскопки отменяются.

– В «штабе» оставил.

– Пошли, еще поглазеем.

– Пошли, – Колька прислушался, не проснулась ли Аленка, и только после этого осторожно спустился с крыльца.

– А мне сон сегодня снился, – сказал Сашка, – будто голос с небес со мной разговаривал.

– Ты чо?.. – Колька прыснул со смеха.

– Нет, правда. С бабкой Мотей же он все время разговаривает и предсказывает ей про всякие события. Я у нее сегодня спросил, какой он, тот голос? Она говорит – благостный. А у меня какой-то злой был и сказал, что все в нашем доме перевернется, а у тебя тоже какая-то беда будет.

– А я-то здесь причем? – испугался Колька.

– Не знаю. Но, думаю, все это враки. Я ж не баба Мотя. Мне знаешь, как часто мотоцикл снится?.. Блестящий весь – прям, зверь! Но никто мне его до сих пор не подарил.

Оба засмеялись, тем не менее, Колька боязливо оглянулся. Хотя нет, ерунда все это – на фоне ясного голубого неба поднимающийся из зелени домик казался сказочным, если, конечно, отбросить залатанную свежими кусками шифера крышу, облупившуюся краску на когда-то белых окнах, и стены с похожими на крохотные молнии трещинками.

Пацаны свернули за сарай, где в дальнем углу возвышалась странная конструкция из жердей, накрытая сверху серыми пожухлыми ветками – это был «штаб». Здесь хранились деревянные мечи и ружья (использовались те или иные, в зависимости от настроения и последнего фильма, показанного по телевизору); еще там имелся старый компас, часы-ходики, стрелки на которых приходилось переводить вручную, и много всякой ерунды, которая не шла ни в какое сравнение со вчерашними находками. Пригнувшись, оба проскользнули внутрь и уселись на травяных матах, сплетенных под руководством Сашкиной матери.

– Где? – спросил Сашка с нетерпением.

– Вот, – Колька приподнял тряпку. На земле, скалясь беззубым ртом лежал желто-коричневый человеческий череп, изъеденный ржавчиной пистолет и помятый бинокль без линз.

– Класс!.. – Сашка схватил пистолет и направил его во двор, – бах! Бах!.. Интересно, а починить его можно?

– Вряд ли, – Колька со знанием дела взял оружие. На маленькой ладони пистолет казался огромным, – смотри, он весь… – ковырнул ногтем, и от ствола откололся кусочек.

– Хорош! Ты чо?!.. – Сашка выхватил драгоценную находку, – это мой! Это я нашел! Найди себе и делай с ним, что хочешь!

Кольке стало обидно, ведь это он, а не Сашка, случайно обнаружил тот блиндаж, и раскапывать холмик около него придумал тоже он.

– Слушай, интересно, чья это черепушка – нашего или немца? – спросил Сашка, отвлекая внимание друга от пистолета.

– Не знаю. Надо еще покопать. Он же, наверное, был одетый – если на пуговицах звезды, значит, наш; если свастика, то немец.

– Голова… – Сашка с уважением посмотрел на Кольку, – тогда лопату надо взять, а то палками много не накопаешь… Слушай, может, ничего с Аленкой не случится? Пойдем, а?

– Не, сейчас не пойду, – Колька вздохнул, – мать говорила, какое-то у нее предчувствие было плохое, а она у меня бешеная – уж если чего в голову влезет… она ж может и с работы сорваться, проверить «предчувствие». А меня нет. Я так не могу.

– А завтра Аленка выздоровеет, как думаешь? – в Сашкином голосе прозвучала такая надежда, что Колька даже улыбнулся.

…Никуда он без меня не пойдет, малявка. Это он тут горазд хвастаться, кто что нашел, а сам-то жидок на расправу, – эта мысль настолько возвысила Колькино самомнение, что он ответил с достоинством:

– Не знаю. Как выздоровеет, так скажу. Сразу и пойдем.

– Я пистоль возьму пацанам показать, ладно? – попросил Сашка, осознав, кто здесь главный.

– Бери, – милостиво разрешил Колька, решив, что одному играть в него не интересно, а сегодня у него вряд ли появится время выйти со двора, ведь вечером вернется отец и надо будет помогать ему заниматься с трактором.

– А вдруг мы найдем что-нибудь не ржавое, а настоящее?.. – перебил его мысли Сашка заговорщическим шепотом.

– Может, и найдем – там же не только с войны все осталось. Мать почему не разрешает в лес ходить? Там же и сейчас учения всякие проводят – там полигон.

– Я знаю. Но, думаешь, настоящие солдаты тоже могут потерять какое-нибудь оружие?

– Потерять все могут.

– Класс!!.. – мечтательный Сашкин взгляд переместился в угол и остановился на черепе, – а эту штуку ты зачем притащил?

– Я по телику видел, – разъяснил Колька, – «новые русские», особенно, бандиты, любят в своих домах черепа старые ставить. Почистят, лаком покроют, и они у них, вроде украшений.

– Чо, правда?!

– Говорю ж, сам видел. Даже специальные люди есть. Они на кладбищах могилы раскапывают и черепа воруют, а потом продают. За это их в тюрьму сажают, но здесь-то не кладбище. Здесь он просто в лесу валяется. Вот и пусть до поры до времени лежит. А когда мы с Аленкой в город переберемся, я его кому-нибудь продам за дорого.

– Классно ты придумал, – Сашка вздохнул, видимо, сожалея, что такая замечательная идея пришла не ему, – это даже лучше, чем настоящий пистолет.

– Конечно. С пистолетом тебя сразу в милицию загребут, а это в лесу нашел, и никто ничего не сделает. Он же ничейный, а деньги будут, наверное, хорошие…

Поскольку поход в лес откладывался, Сашке стало скучно просто сидеть в шалаше. Пистолет будоражил воображение, поэтому так не терпелось показать его остальным.

– Ну что, я пошел? А то тебе за сестрой надо смотреть, наверное, – сделав этот хитрый ход, Сашка поднялся.

Расстались они посреди двора. Сашка побежал на улицу, а Колька повернулся к дому, наблюдая, как солнечные зайчики играли на стеклах. Часов у него не было, но, по любому, отсутствовал он совсем недолго; довольный запрыгнул на крыльцо, распахнул дверь… и почувствовал характерный запах дыма. Заглянул на кухню, думая, что мать забыла что-то на плите, но там дыма оказалось гораздо меньше, чем в коридоре. Он бросился в Аленкину комнату. Оказалось, что в окнах отражались вовсе не солнечные зайчики…

Языки пламени поднимались по сухим деревянным стенам, а от постели, где лежала девочка, полз удушливый голубоватый дым. Пол под кроватью уже выгорел, но Аленка продолжала спокойно лежать, не чувствуя опасности – правда, теперь она свернулась калачиком, закрыв лицо ручками, и что самое страшное, не шевелилась.

Колька рванулся вперед, но жаркая волна выбросила его обратно. Схватив с вешалки отцовскую майку, он навернул ее на голову и вновь шагнул через пламя, поднимавшееся над порогом. Если б он намочил ее, дышать стало бы легче, но для этого надо бежать к колодцу, а как же Аленка?..

Задержав дыхание, он в несколько прыжков добрался до кровати. Буквально под его руками неожиданно вспыхнула простынь, но он успел схватить жаркое, вялое тельце; выскочил из комнаты, пронесся по коридору и оказавшись на крыльце, сначала несколько раз вдохнул такой же горячий, но бездымный воздух, а потом закричал, что было сил:

– Пожар!!!..

Громким лаем ему вторил лохматый Рекс, давно тоже убравшийся в тень сарая и теперь бдительно вскинувший морду. Откликнулся петух, живший на другой стороне улицы, да стайка воробьев сорвалась с яблони и истерично чирикая, понесла новость по деревне.

– Пожар!!!.. – снова крикнул Колька, слыша, как за его спиной что-то грохнулось. В испуге оглянулся; пулей слетел с крыльца и лишь тогда сообразил, какая бесценная ноша находится у него на руках. Только почему Аленка не плачет и не цепляется за него, как обычно?.. В растерянности он опустил взгляд и увидел безжизненно свесившиеся ручки, остатки замечательных шелковистых волос, которые каким-то чудом не успели сгореть, и сморщенное личико с закрытыми глазами. Нет, этого не могло быть!!..

Он оторвался от ужасного зрелища и бессмысленно заорал. Наверное, этот вопль оказался страшнее, чем крики о пожаре, потому что мгновенно появились люди. Но все они были мужчинами и выполняли свою мужскую работу – загромыхали ведра, послышался звон выбиваемых стекол… А Колька стоял посреди двора, судорожно пытаясь придумать, как заставить Аленку вновь двигаться и весело смеяться.

Наконец прибежала соседка (Колька с трудом узнал ее сквозь пелену слез, застилавшую глаза). Он безропотно отдал ей свою самую большую драгоценность и обессилено опустился на землю; лег, мешая разматывать шланги подъехавшей пожарной машины, и в отчаянии начал скрести ногтями траву.

Потом прибежала мать. Она уже знала и то, что произошло, и то, что спасти Аленку не удалось. Девочка задохнулась почти мгновенно, потому что очагов возгорания, по мнению пожарных, было несколько, и все в районе кровати. Это очень походило на поджог, только кто мог такое сделать? Может, она сама стащила спички и уронила одну? Но тогда почему она мирно лежала в постели, и в ее разжатых ладошках ничего не было?..

Мать опустилась рядом с сыном и осторожно коснулась его волос. Колька не поднял головы, но знал, что это могла быть только она.

– Не убивайте меня, – пробормотал он сквозь слезы, – я не виноват… я же так любил ее…

– Я знаю, сынок. Это я виновата, а ты сделал все, что мог…

На другом конце села, куда Сашка увел компанию показывать пистолет, всего этого шума не было слышно, и только, когда вздымая пыль, по улице пронеслась пожарная машина, пацаны поняли, что происходит что-то интересное. Ржавая железка сразу потеряла привлекательность, и выбравшись из громадных, как тропические лотосы лопухов, вся ватага сорвалась с места.

Деревня опустела. Только у Колькиного дома толпился народ, и стояла красивая красная машина, блестя сложенной лестницей и никелированными бамперами. Сашка вдруг вспомнил странный «голос с небес»; не задумываясь, зачем это делает, он стал отставать и, в конце концов, сломя голову, бросился к своему дому.

Дверь оказалась подперта лопатой, и кто-то с силой барабанил в нее изнутри. Сашка отбросил лопату. Дверь распахнулась. В проеме стоял разъяренный отец, всегда в это время приходивший обедать.

– Ах, ты, шпанюга! – он схватил Сашку за ухо, – я тебе покажу, как с отцом шутки шутить!

– Это не я, папка! – завизжал Сашка, пытаясь вырваться.

– Саша, зачем ты врешь? – послышался невозмутимый голос матери (она работала учительницей и считала, что дети, как зеки – они способны на все, и при этом всегда говорят, что не виновны), – за свои поступки, Саш, надо отвечать.

– Сейчас он у меня ответит!.. – громыхнул отец.

Сашка почувствовал, как взлетает в воздух, потом плавно опускается, и тут же его худенькое тельце сжали могучие отцовские колени; противно звякнула пряжка ремня.

– Честное слово, не я!!.. – он судорожно рыскал руками, пытаясь удержать вмиг соскочившие штаны, хотя из опыта знал, что это бесполезно, – не надо, папка!!.. – Сашка заревел, весь сжался, готовясь к тому, что неминуемо произойдет… но вдруг колени ослабли, и он от неожиданности упал. Сверху возвышалась огромная фигура отца с уже занесенным ремнем – только рот его был приоткрыт и глаза сделались круглыми, как у рака. Опасливо скосив взгляд, Сашка увидел, как из кухни медленно выплывает табурет; плавно вращаясь вокруг оси, он остановился посреди веранды и потом, подскочив в воздух, ударился об пол с такой силой, что рассыпался на части.

– Господи, спаси и сохрани!.. – пробормотала мать, которая никогда не верила в Бога.

– Что за черт?! – отец выпрямился, не расставаясь с ремнем, но Сашка был уже забыт (на четвереньках он быстро отполз подальше от грозного отцовского орудия воспитания, и встал, по инерции еще всхлипывая и неловко натягивая штаны).

В это время за спиной раздался звон разбитого стекла и большой кусок угля упал посреди веранды вместе с осколками.

– Ну, держитесь!!.. – отец бросился к двери, но она вновь оказалась заперта.

Новый камень точно угодил в другое окно.

– Всех поубиваю, сволочи!!.. – взревел отец всей массой обрушившись на дверь, но она не поддалась – все в их доме было сделано на совесть.

Готовясь к новому «штурму», отец пристально осмотрел веранду. Его грудь тяжело вздымалась, лицо покрылось потом, а глаза стали безумными, как у разъяренного быка.

– Папка, я могу вылезти в окно, – робко предложил Сашка.

– Да?.. – отец перевел на него бессмысленный взгляд. Наконец, видимо, сообразил, о чем идет речь, – давай, сынок, – сказал он совсем другим, почти ласковым голосом, – ты только глянь, кто это хулиганит. Я всем им ноги повыдергиваю, ты ж меня знаешь.

Сашка, действительно, знал, что перед отцом, много лет ворочавшим в кузне тяжелые раскаленные болванки, расступались все мужики – особенно, когда он выпивал и шел «гулять» по деревне. Он гордился им… конечно, за исключением случаев, когда отец порол его ремнем – тогда он, наоборот, мечтал, чтоб кто-нибудь намял ему бока, но как раз этого еще не случалось никогда.

Сашка выскользнул из объятий матери, которая тут же сложила руки на груди и зашептала что-то невнятное. В это время вылетело стекло в комнате. Не мешкая, Сашка подбежал к одному из разбитых окон и легко вскочив на подоконник, спрыгнул вниз.

– Сынок, осторожно, – услышал он отцовский голос, – только глянь, кто это…

Пригибаясь, Сашка миновал двор, выскочил за калитку, где лежал привезенный две недели назад уголь, и… никого не увидел – улица, насколько хватало глаз, была пуста.

– Здесь никого нет! – крикнул он.

– Дверь открой! – глухо отозвался отец.

Сашка вернулся во двор и увидел, что на этот раз она подперта бревном – одним из тех, что отец заготовил для новой бани. С трудом оттащил бревно в сторону.

– Папка, готово.

Отец шагнул за порог и остановился. Вокруг стояла тишина, нарушаемая только разноголосыми петушиными криками. Но неожиданно в воздухе засвистело, и очередной «снаряд» врезался в очередное окно. Оба бросились к калитке. У кучи по-прежнему никого не было, а следующий кусок угля сам собой поднялся в воздух, перевернулся, словно подбрасываемый чьей-то невидимой ладонью, и с неимоверной скоростью полетел в сторону дома. Выпучив глаза, отец сделал два шага назад. Раздавшийся звон стекла уже не производил впечатления после увиденного.

– Господи, прости меня грешного… – он трижды перекрестился, но и это не помогло – куски угля подскакивали один за другим и устремлялись в цель, – мать! Слышь, мать!!.. – заорал отец, – тащи сюда икону!

– Где я ее возьму? – послышалось из дома.

– Найди!! К бабе Моте сбегай! Тут бесы!

– Ты что, Толя? Какие бесы?..

– Делай, что сказал! Училка хренова! Не тому учишь, дура!

Бледная мать, не привыкшая к такому обращению, осторожно выскользнула во двор, но когда увидела, что происходит с углем, сама, причитая и крестясь, бросилась вдоль по улице туда, где на отшибе жила баба Мотя.

Стекла больше не сыпались. Вернее, их уже не осталось, и уголь сам собой угомонился. Отец даже решился взять один из кусков, подбросил его… Нет, самый обычный уголь, каким они каждую зиму топили печь. Швырнул его обратно.

– Сын, что же это делается на свете? – растерянно спросил он, не надеясь получить вразумительный ответ, а просто обратиться ему больше было не к кому.

– Папка, – Сашка прижался к нему, – я сон сегодня видел, что все у нас в доме перевернется. Мне голос с небес так сказал.

– Тут во что хочешь, поверишь, – он потрепал сына по плечу, – кто б мог подумать, что не брешут про нечистую силу. Только к нам-то она чего привязалась? Мы ж работаем исправно, не пьяницы какие-нибудь. И грешим не больше других…

Он говорил так серьезно, что Сашка от удивления поднял голову (из прошлых уроков жизни он усвоил, что прав всегда сильный, а остальное придумали слабаки, ища себе оправдание); замолчал, не зная, как вести себя дальше с таким «новым» отцом.

В доме что-то упало, но никто не решился посмотреть, что, именно. Отец только пробормотал раздраженно:

– Где она таскается? Весь дом разгромят, пока эта старая карга доплетется…

Но баба Мотя не пришла вовсе, и мать вернулась одна.

– Почему одна?! – крикнул отец, увидев ее еще издали.

Мать не стала также орать на всю улицу, а подойдя совсем близко, сказала виновато:

– Она говорит, что мы сами потревожили мертвых – нам самим с ними и разбираться.

– Каких-таких мертвых?.. Ты что-нибудь понимаешь, мать?

– Нет. Мы и на кладбище-то были, аж в Пасху.

Сашкино сердце екнуло. Неужели дело в них с Колькой?.. Около него ведь тоже пожарка стоит почему-то. Он прикусил губу, чтоб сдуру не ляпнуть что-нибудь.

– Икону-то хоть дала?

– Дала.

Отец уставился на строгий лик Богородицы.

– Ну, мать, – он провел по лику рукой, – ты уж придумай что-нибудь. Обещаю, в церковь потом съезжу, – и неся доску на вытянутых руках, направился к дому.

…Хоть бы помогло… Хоть бы помогло… – Сашка пристроился следом.

Процессия беспрепятственно вошла в дом. За время их отсутствия большая кастрюля слетела с плиты, и борщ аппетитно дымился на полу, разлившись по всей кухне.

– Сволочь, – констатировал отец.

Они обошли комнаты, задерживаясь в каждой на несколько минут и демонстрируя лик всем четырем стенам по очереди. Завершив этот странный безмолвный обряд, все уселись на диван в гостиной. Мать уже облегченно перевела дыхание, когда в спальне что-то заскрежетало. Бросив икону, отец вскочил, но кровать сама въехала в гостиную и остановилась в самом ее центре; потом она запрыгала, весело взбрыкивая ножками, как молодая коза.

– Не помогает, – произнесла мать так спокойно, словно уже привыкла к новому видению мира, включавшему в себя, и бога, и дьявола. Наверное, учителя и сами быстро учатся всему новому, – мы ж, дураки, молитв не знаем.

– Я всем тут сейчас покажу молитвы!.. – отец схватился за грядушку и сильно тряхнул кровать. На секунду та успокоилась, но потом, собравшись с силами, начала медленно и уверенно теснить отца, в конце концов, припечатав его к стене, – да сделайте что-нибудь! – крикнул он, пытаясь освободиться, но грядушка уже вдавилась в живот, затрудняя дыхание.

Лицо его напыжилось, став пунцово-красным; пальцы побелели, однако он не мог даже сдвинуть кровать с места. Мать встала и робко попыталась тащить за другую грядушку, но ее сил и подавно не хватало. Сашка видел, как отец начинает задыхаться, и уже открыл рот, собираясь крикнуть: – Это я! Я потревожил мертвых, а не он!.. Но страх, что вся эта непобедимая сила обрушится на него, лишал голоса – он только издал звук, вроде, его тошнило, и не смог произнести ни слова.

Неожиданно кровать сама собой отъехала в сторону. Отец схватил ртом воздух, потом еще раз и тяжело сполз на пол. Мать тут же кинулась к нему.

– Толечка, ты жив?..

– Жив, – отец с трудом поднялся, опираясь спиной о стену, – бешеное отродье… – он с ненавистью поглядел на кровать, – и что теперь прикажешь делать?

– Надо позвать батюшку, – предложила мать.

– Какой, к черту, батюшка?! Вон, икона твоя валяется и ни хрена не может сделать! И этот придет такой же, только ему еще надо деньги платить!

Ярким пятном, сразу привлекшим внимание, мимо окон проехала пожарная машина.

– А это у кого? – спросил отец, глядя сквозь остатки стекла.

– У Самохинского дома стояла, – робко сообщил Сашка.

– Так у них же нет никого, – встрепенулся отец, – Алексей в поле, Дашка в магазине, небось. Ежели пожар, так там все…

– У них Аленка болеет, и Колька с ней сидит, – пояснил Сашка также тихо.

– Господи, они ж совсем дети!.. – мать всплеснула руками и прикрыла ладонью рот.

– Пошли, глянем, – отец решительно шагнул к двери, только Сашке почему-то показалось, что он не столько желает помочь соседям, сколько покинуть разгромленное жилище; успокоиться; может быть, посоветоваться, как быть дальше.

Сашка побежал следом, стараясь догнать отца, а мать замыкала шествие, постоянно оглядываясь, словно ожидая удара в спину. Но ничего не произошло – неведомая сила затаилась (в то, что она исчезла совсем, верилось с большим трудом).

Самохинский двор был залит водой, а ворота, не предназначенные для громоздкой техники, просто сломаны; однако сам дом, на первый взгляд, казался невредимым – лишь разбиты окна в спальне. Но если присмотреться, то через них виднелись обугленные стены и сгоревшие куски штор. На пороге сидел Колька, закрыв лицо руками. Его плечи вздрагивали, а из горла доносился уже не плач, а, скорее, рычание.

– Коленька! – Сашкина мать бросилась к нему; присела рядом, гладя по голове, – что случилось, детка?

– Уйдите вы все!..

Женщина отдернула руку.

– Аленка!.. Сестричка!.. – заголосил Колька, убирая руки. Глаза его были красными и опухшими, а на белках ярко проступали алые русла лопнувших капилляров.

– Что с ней, милый?..

От этого слащавого голоса Колька снова закрылся ладонями и замолчал.

– Пошли отсюда! – скомандовал отец, – завтра узнаем.

Они двинулись обратно, а Сашка остался. Его никто не позвал, и он решил, что они обойдутся и без него.

– Что с ней? – Сашка присел рядом с другом.

– Угорела, – срывающимся голосом выдохнул Колька.

– Насмерть, что ли?

Колька молча кивнул и только потом снова открыл лицо.

– Но я ж не виноват! Сколько нас с тобой не было? Совсем чуть-чуть… а она спала…

– Может, и виноват, – сказал Сашка неуверенно, – помнишь, я тебе про «голос с небес» говорил? Так у нас весь дом разгромило. А мать бегала к бабке Моте, и та сказала, что кто-то нарушил покой мертвых.

– Врешь!.. – Колька уставился на него немигающим, но уже осмысленным взглядом.

– Мать так сказала.

– И что теперь? – Колькины слезы как-то сразу высохли – даже всхлипывать он стал реже.

– Почем я знаю? Мать икону притащила, но не помогла она, ни фига. Может, надо отнести череп обратно?

– Только не сейчас, – испуганно выпалил Колька, – представляешь, если мать с отцом вернутся, а меня нет? Они совсем с ума сойдут… Может, ты один отнесешь?

– Нашел дурака! Знаешь, что они с нашим домом сделали?

– Кто они?

– Не знаю. Ну, они – и все тут. А ты хочешь, чтоб я один в лес пошел! Это ты придумал череп принести, вот, ты и относи.

– Может, дело не в черепе?.. – с надеждой спросил Колька.

– Может, – Сашка смилостивился, – это бабка Мотя про мертвых сказала, а, может, дело и не в них. Она тоже иногда такое загнет…

– Давай подождем немного. Мои вернутся, тогда и решим, что делать, – Колька, вроде, даже успокоился. Новые проблемы захватили его внимание, а Аленку ведь все равно уже не вернешь… Только какие надежды он возлагал на сестру!.. Теперь все, прощай город, прощай веселая жизнь…

* * *

Постепенно создавалось впечатление, что воздух становится гуще, вроде кто-то мыл в нем кисточку с серой акварельной краской. Под широкими кронами кусты начинали превращаться в темные бесформенные бугры, ограничивая и без того скудную зону обзора. Хотелось есть. Это был не тот острый голод, который возникает внезапно, болью сжигая желудок, но и потушить его можно простым глотком воды – этот голод высасывал силы, заставляя судорожно сглатывать пустую слюну; от него дрожали руки, и ноги подкашивались, отказываясь повиноваться.

– Надо поесть, пока еще светло, – Андрей остановился, – ты в грибах разбираешься?

Виктор отрицательно покачал головой.

– Ладно, собирай, авось, не отравимся.

Они сошли с дороги, углубившись в лес всего на несколько метров, и сразу потеряли друг друга из вида. Приходилось прислушиваться к хрусту веток и шороху травы, иногда нарушая тишину ничего не значащими возгласами. Это помогало хоть частично победить страх перед возможным одиночеством и надвигающейся ночью.

Когда они вернулись на дорогу, темнота стала почти осязаемой. Высыпали из фуражек грибы, развели костер прямо посередине старой колеи и наконец-то сели. В ушах противным не прерывающимся фоном стоял комариный писк. Днем эти мерзкие твари скрывались среди влажной прохлады деревьев, а теперь у них, видимо, тоже наступило время ужина. Можно было ежесекундно проводить по лицу, шее и каждый раз смахивать пять-шесть раздавленных комариных трупиков. Но сознание притупилось, чтоб бороться еще и с такими мелкими проблемами, а тело ныло от непривычной усталости и ужасно не хотелось шевелиться вообще.

Виктор все-таки достал из кармана носовой платок и надел его под фуражку. Теперь незащищенным осталось лишь лицо, а с него можно сдувать комаров, не прилагая усилий – просто дышать ртом, нижней губой направляя воздушный поток…

– Поспим немного? – предложил Виктор.

Андрей не ответил. Он сидел на земле, ловко орудуя перочинным ножиком и, будто сортировочный автомат, складывал в кучку одни грибы, а другие равнодушно выбрасывал в темноту. Виктору показалось, что он делает это наугад, даже не рассматривая добычу их «тихой охоты». Молодой месяц еле заметно проглядывал над верхушками сосен, и на первый взгляд казалось, что его нет вовсе – одни звезды; много-много звезд на любой вкус – голубые, розовые, белые… Было начало августа, и они периодически срывались со своих мест, расчеркивая небо огненными хвостами.

– Да брось ты их, – сказал Виктор, – смотри, как падают. Давай лучше загадаем желание.

Страх, который все это время подавлял его, внезапно притих. Может быть, дело было в этом огромном небе, не знавшем границ – оно ведь простиралось и над ними, и над потерянным лагерем, и над городом, отстоящим отсюда на сотни километров, где их обоих ждали и, наверное, любили. А, может, просто он устал бояться. Состояние опасности сделалось таким же атрибутом бытия, как дыхание – мы ж не задумываемся, когда дышим. Мы ко всему можем привыкнуть…

– А есть-то ты хочешь, звездочет? – пробурчал Андрей.

– Уже нет. И перестань строить из себя заботливого папу при малолетней дочке!..

Андрей промолчал, нанизывая грибы на неизвестно откуда взявшийся кусок проволоки. Казалось, ничто не могло сбить его с мыслительного круга, который он сам себе обозначил.

– Андрюх, – Виктор повернулся к нему лицом, – а, знаешь, что мне Ленка пишет?

– Не знаю.

– Что любит меня. В конце сентября мы поженимся. Она даже кольца уже купила.

– Тебе, конечно, самое большое – в нос.

– Пошел ты… – Виктор отвернулся. Огонь костра выхватывал из темноты светло-желтые сосновые стволы, а по ветвям проносились бесформенные тени.

– Значит, говоришь, купила? – возобновил разговор Андрей, – это хорошо. Деньги периодически обесцениваются, а драгметаллы… пока я не припомню такого случая.

– Андрюх, ты, правда, такой злой или прикидываешься?

– Какой же я злой? Я грибы тебе жарю, – он сделал из палочки подобие щипцов и аккуратно вращал над огнем проволочный вертел.

– Хорошо, не злой. В таком случае, похренист. У тебя, вообще, какие-нибудь чувства есть, кроме голода и холода? Например, ты любишь кого-нибудь?

– Наверное… – Андрей презрительно скривился, а, может, просто так упал свет костра.

– Вот! О чем я и говорю! Разве это бывает «наверное»? Это ж, раз и навсегда!..

– Как думаешь, грибы готовы? – Андрей не собирался продолжать дискуссию.

– Не знаю. Дай закурить.

– После ужина покурим, как все нормальные люди, а то сигарет мало осталось. Зато на десерт, извольте, землянику. Вон, в кустиках, – он показал на край дороги, – не думал, что она в августе еще бывает.

– Ты много, чего не думал, – пробормотал Виктор, вовсе не стремясь быть услышанным.

Грибы немного обуглились, но, в целом, были съедобными.

– Хорошо, да мало, – Андрей довольно потянулся, – но кто ж знал, что они так ужарятся.

Покурили, сняв сапоги и активно шевеля при этом пальцами, чтоб отогнать комаров. Месяц выполз по верхушкам сосен на самую верхотуру и воцарился в небе; звезды сразу потускнели, вроде, обиделись, и даже падать стали реже…

– Подъем! – неожиданно скомандовал Андрей.

– Ты что, с ума сошел? Какой подъем?! Время, без четверти час. Темно, хоть глаз выколи. Куда мы пойдем?

– Все туда же, на восток.

– А ты сейчас определишь, где он, восток? С тех пор, как солнышко село, мы уже столько кругов нарезали.

Андрей долго и пристально смотрел в угасающий костер, потом поднял голову, отважившись наконец сказать то, о чем думал все это время:

– Ты хорошо помнишь дорогу, по которой мы шли?

– Ну, допустим… – неуверенно ответил Виктор, не понимая, к чему он клонит.

– Это мертвая дорога. Здесь людей не бывает.

Виктор растерялся, но вдруг вспомнил.

– Почему не бывает, а котлован помнишь? У березовой рощи проходили. Наверное, какой-то военный объект строить собираются, хотя он и странный какой-то…

– Это не котлован, – перебил Андрей, – это воронка от такой же ракеты, как наша. Свежая воронка, понимаешь?

– Нет… Ну, воронка…

– Откуда появляются воронки, знаешь? – Андрей начинал злиться на беспросветную тупость напарника, – мы оказались не в районе батареи, а в районе целей. Чувствуешь разницу?

– Этого не должно быть. Мы не могли забраться так далеко, – Виктор попытался улыбнуться, но получилось нечто вымученное и неуклюжее. В сознании мгновенно возникла огромная хищная тень, закрывающая половину неба. Она двигалась с противным воем, от которого закладывало уши, а потом вдруг раскрывалась зловещим цветком на множество отдельных боеголовок… Что произойдет дальше, Виктор представить не мог – на это у него не хватало, ни фантазии, ни здравого смысла.

– Я ничего не утверждаю, но лучше все-таки уходить на восток, потому что пуски будут вестись оттуда. Не знаю, куда мы выйдем, но, по крайней мере, туда, где не рвутся ракеты.