Текст книги "Экипаж лейтенанта Родина"

Глава девятая

В деревне Девочкино, куда уже ближе к вечеру командование определило на постой роту Бражкина, как раз и было около десятка избушек. Пламя войны обошло её стороной, факельная команда вермахта, видно, не добралась, а «тиграм» не суждено было занять этот рубеж в соответствии с их планом наступления на карте.

Иван сначала определил место экипажу Еремеева в явно пустовавшем домике, а своим – в соседней избе, где зорким оком углядел едва курившийся сизый дымок из трубы.

Обыкновенный сруб, пятистенка, с потемневшими до серости цвета бревнами, подгнившими по углам. Когда-то очень давно крышу покрыли соломой, она почернела и слежалась и почти вся поросла темно-зеленым ковром мха.

«Такую поджечь трудно, – подумал мимолетно Иван. – Хотя у огнеметчиков проблем нет».

Он подошел к подслеповатому, но чистенькому окошку с ветхим резным наличником и постучал – самый быстрый способ вызвать хозяев.

Ждать пришлось недолго, в сенцах послышались шаги, лязгнул засов, дверь широко распахнулась, чуть не задев Ивана. На пороге стояла гренадерского роста худая, как стебель ревеня, старуха. Из-под плотно повязанного платка обвела оценивающим взглядом, сказала без особой радости:

– Пришли, освободители!

Иван поздоровался, а хозяйка сразу перешла к конкретике:

– Сколько вас?

– Четверо!

– Танкисты? А чего в танке не ночуете? Шучу, не обижайся! Проходьте, милости просим, до какого времени выносим?

– До начала фронтального наступления, бабушка. В общем, военная тайна! – сказал Иван.

– Я тебе не бабушка, тоже мне внучок нашелся, а Татьяна Матвеевна, – веско заметила хозяйка.

– А я – Иван.

Он вошел в избу, за ним – Руслан, Кирилл и Саня.

– Татьяна Матвеевна милостиво разрешила нас взять на постой, – сказал Иван и представил ребят:

– А это мои друзья, экипаж машины боевой: Руслан, Кирилл и Саша.

В первой комнатушке пятистенки находилась русская печь, стояли деревянный диван, стол-верстак, пара табуреток и металлический рукомойник с тазом на табурете.

Татьяна Матвеевна распорядилась всем непременно вымыть руки, заметив, что вместо мыла у них глина, но зато белая.

– А теперь прошу в залу! – с наигранной торжественностью произнесла она.

Ребята переглянулись, будто сейчас предстояло войти в мир дворянства XIX века.

Во второй комнате, уютной и теплой, главной неожиданностью стала девушка лет семнадцати на вид. Она несуетливо с достоинством встала с резного деревянного дивана, покрытого белой накидкой. Несомненно, это гибкое и стройное создание было симпатичным, но такой же, как у хозяйки, платок плотно укрывал голову девушки, оставив только личико.

– Это моя внучка Екатерина, товарищи танкисты, – строго сказала Татьяна Матвеевна, делая ударение на каждое слово, давая этим тоном понять, что всякие шуры-муры исключены даже в мыслях.

Иван, Руслан и Саня просто назвали себя по имени, а Киря, подошел к девушке, не ожидавшей подвоха, щелкнул каблуками и представился:

– Гвардии сержант Кирилл Сидорский! – И поцеловал ручку.

Катя поспешно её отдернула, а бабушка тут же резко отреагировала:

– Смотри, гвардеец, у меня все сковородки чугунные! И рука тяжелая!

– У нас в деревне так всегда принято, – скромно сказал Кирилл.

– А в нашей девушкам руки не слюнявят, а если имеют намерения, то – серьезные! – отрубила Татьяна Матвеевне. – Давайте, дорогие гости, присаживайтесь за стол. Катя не стой, накрывай на стол тарелки, чашки.

Катя бросилась исполнять, а ребята осмотрелись.

В зале, как назвала хозяйка, уют создавали цветные занавески на окнах, истёртый коврик с оленями на стене. За ширмой виднелась еще одна печь и, наверное, находилась старухина кровать. На стене висели часы с гирьками и дверцей, из которой, видно, в довоенное время выскакивала кукушка. При всей нищете здесь соблюдалась идеальная чистота, и Иван подумал, что неплохо было бы снять сапоги, но тут же отмел эту мысль: даже высвобожденный на волю край портянки был сравним бы с химатакой.

Хозяйка вытащила ухватом из печи и поставила на стол чугунок картошки, заметив, «то, что фриц не успел сожрать», а Сидорский из вещмешка – тушенку, сало, хлеб и сахар. Катя села на лавку подле бабушки, и когда Кирилл вполне доброжелательно посмотрел на нее, непроизвольно подвинулась к ней. Сидорский, на правах завхоза экипажа, тут же вскрыл четыре банки и ложкой выгреб содержимое двух в тарелки Кати и Татьяны Матвеевны. Голод в глазах ничем не скроешь…

– А вам? – одновременно произнесли Катя и хозяйка.

– А нам… Командир, а как насчет наркомовских?

Сидорский потянулся к рюкзаку, вытащил оттуда флягу, вопросительно посмотрел на Родина.

– Давай, по малой! – разрешил Иван.

Кирилл первым делом предложил налить Татьяне Матвеевне, она спросила тоном, как в ресторане у официанта спрашивают, какого года урожая виноград:

– Что там у вас, Кирилл?

– Спирт, но слегка разбавленный.

Она кивнула, можно. Сидорский разлил по кружкам всем членам экипажа,

А Катя налила себе чаю из алюминиевого чайника.

В возникшей паузе Руслан встал, обратился к Родину:

– Иван Юрьевич, если не против, я расскажу древнюю осетинскую притчу. У нашего народа произносить тосты – это особое искусство, есть правила и порядок. И спрашивают разрешения у старшего.

– Не против, – ответил Иван.

– Это притча о тигре, который хотел найти себе достойного противника. Так вот… Тигр расспрашивал всех встречных, есть ли кто сильнее его и как с ним встретиться. Долго искал он такого и не находил. Наконец, один из встречных сказал ему:

– Это мужчина, который сильней тебя.

– А где его найти?

– По дороге.

– В таком случае я его найду, – сказал тигр и пошел дальше.

Встретился ему подросток.

– Ты – мужчина? – спросил он подростка.

– Я – будущий мужчина, но пока еще не мужчина.

– А где же мне найти мужчину?

– Иди по дороге и встретишь его.

Идет тигр по дороге, встречает старика и спрашивает его: – Ты – мужчина?

– Был мужчина, но теперь уже я не мужчина.

– А где же мне найти мужчину?

– Иди по дороге дальше и найдешь его.

Идет, идет тигр дальше по дороге, встречает бывалого охотника и спрашивает его:

– Ты – мужчина?

– Да, я мужчина, – отвечает тот.

– В таком случае покажи мне, какова твоя сила?

– Слишком близко мы стоим друг к другу, стань немножко подальше! – говорит охотник тигру.

Тигр отошел от охотника и стал поодаль. Тогда охотник говорит ему:

– А теперь повернись ко мне лицом и смотри мне прямо в глаза, но не шевелись.

Взял он лук и вогнал тигру стрелу прямо в лоб, сказав:

– Вот тебе моя сила! Большей силы у меня нет!

Закончив притчу, Руслан вышел на тост:

– Так выпьем же, друзья, за то, чтобы наши охотники фашистскому «тигру» бронебойным всегда и везде попадали в лоб!

– Руслик, ты просто поэт! Хорошо сказал! – оценил Иван.

– Отличный тост! – добавил Сидорский.

Все воодушевленно потянулись к кружкам. И тут раздался стук, дверь распахнулась, в избу вошел капитан Бражкин. Кружки замедленно опустились обратно, а экипаж синхронно встал.

– Здравствуйте, – сказал он и спросил: – Позволите войти?

Татьяна Матвеевна поняла, что пришел начальник:

– Пожалуйста, проходьте, милости простим, прошу к столу.

Бражкин поблагодарил и сел вместе со всеми.

– А вот выпивать, товарищ лейтенант, вы не вовремя задумали. В любой момент могут дать команду на марш, а у вас личный состав – нетрезвый, – заметил он.

– Понял, – тут же отреагировал Иван, кивнул Сидорскому, и тот виртуозно слил спирт из четырех кружек обратно во флягу, которая тут же, как у фокусника, исчезла.

А Катя, молодчина, быстро восполнила кружки морковным чаем.

– Хороший тост сказал ты, Руслан, – произнесла с легкой укоризной в адрес Бражкина Татьяна Матвеевна. – И не выпить за него нельзя! За то, чтобы вы побеждали в бою, за победу, дороги вы мои! Как мы ждали вас…

С горечью шли слова, из глубинок души, но лишь мгновение, она взяла кружку, встала, за ней поднялись и остальные.

От души и чокнулись – кружками. Все краем глаза смотрели за хозяйкой. Она аккуратно, в один глоток выпила спирт, запила водой из чашки, так же незаметно появившейся рядом, как и исчезнувшая фляга. Потом-таки перевела дух и села, вслед за ней опустились на свои места танкисты и Катюша. Бражкин из вежливости взял кусочек хлеба и небольшую картофелину в мундире. И, поблагодарив, встал из-за стола, сославшись на дела. Родин пошел проводить.

Бражкин не преминул вставить, впрочем, без запала:

– Родин, ты в своем уме? Кто разрешал спиртягу жрать?!

– Ну, то ж наркомовские, по капле, – сделав смущение, молвил Иван.

– В армии без команд и бздеть нельзя!

– Есть, не бздеть без команды! – вытянулся Родин.

– Учить, что ли, тебя, дурня, что пьяному – первая пуля и первый снаряд.

– Понял, виноват, товарищ капитан.

– Смотри мне…

Бражкин ушел, а Иван вернулся за стол с легкой усмешкой.

– Пронесло? – поинтересовался Сидорский.

Иван неопределённо кивнул головой, а Кирилл заговорщицки предложил:

– Может, нальем, он уже не придет?

– Я тебе сейчас налью, сам знаешь куда, – ответил Иван беззлобно.

А Татьяна Матвеевна, заметно повеселев, и румянчик заиграл, задорно заметила:

– Эх, мужики, ну, не можете радоваться жизни без выпивки!

– Кто б говорил, – пробурчал Кирилл.

Она встала, подошла к деревянному сундуку, открыла его и достала оттуда укрытую в холстину гармонь, развернула и положила на стол.

– Это «ливенка», – сказала, погладив ее, как живое создание. – Моему мужу Володе в 1914 году перед отправкой на фронт подарил его отец Афанасий Прокопьевич. Ее можно было купить за 22 рубля, а корова тогда как стоила, между прочим, 24 рублика.

Хозяйка растянула меха, слегка путаясь в клапанах, заиграла какой-то простенький мотивчик и запела весело и залихватски:

 
По селу тропинкой кривенькой
В летний вечер голубой
Рекрута ходили с ливенкой
Разухабистой гурьбой…
…По селу тропинкой кривенькой,
Ободравшись о пеньки,
Рекрута играли в ливенку
Про остальние деньки.
 

Отыграв, она задумалась.

– Это, вроде, блатная песня? – спросил Сидорский.

Хозяйка вздохнула и, не глянув на Кирилла, сказала:

– Это, милый человек, Сергей Есенин. Может, слышали, такой был русский поэт.

– Слышали, – за всех ответил Иван, тонкий томик с его поэмой «Анна Снегина» и другими стихами, пронизанными щемящей грустью, бездонной глубиной, удалью, легкостью слова и мальчишеской задиристостью, лежал в танке в его командирской сумке. Это было московское достаточно редкое издание. Книжку он никому не показывал, и это единственно, что осталось как память о мирной жизни.

«Эта женщина пережила большое горе или испытания судьбы, – подумал Иван. – И совсем не похожа на деревенских старушек. Каким злым ветром занесло ее сюда…»

– А по виду вы, Татьяна Матвеевна, совсем не деревенская, а городская, – учтиво заметил Родин.

Хозяйка грустно улыбнулась и вдруг попросила:

– Раз вам нельзя, так налейте мне немного!

Сидорский с радостью вытащил флягу из рюкзака, плеснул в кружку хозяйке.

– На Руси воины, идя в бой за Отечество, обращали свои души, сердца и молитвы к небесному воинству, святым Георгию Победоносцу, Ивану Воину, Сергию Радонежскому, Александру Невскому. И пусть их духовные силы, ребята, сохранят вас, оберегут от смерти в бою, отведут огонь и спасут. Спаси и сохрани!

Хозяйка перекрестила каждого и после этого кружки вновь соединились за столом.

После паузы Татьяна Матвеевна ответила на полувопрос Родина:

– Я родилась в Санкт-Петербурге еще в прошлом веке. Мы жили на Лиговке, там училась, потом вышла замуж… В общем, долгая история.

Катя, поняв, что на этом воспоминания закончились, подошла к Деревянко, сказала, чтоб слышали все:

– Саша, ты просил заготовить горячей воды, я два котла поставила в печи. В ведро нальешь. В сарайчике бочка с холодной водой, тазик, там и моемся. А баньки у нас уже нет, была, да ушла на дрова.

– Ребята, я тогда пошел? – тут же встал Саня из-за стола.

– Давай, – кивнул Родин.

– Кто первый встал, того и тазик, – бросил Деревянко.

Он налил горячую воду из котла в ведерко, попутно прихватив вещмешок, пошел в сарайчик.

Сидорский, очищая картофелину, сказал вслед:

– Наш пострел везде поспел.

Родин продолжил, чтоб выведать тайну хозяйки:

– У вас, видно, хорошее образование…

– У меня прекрасное образование, – уточнила с долей иронии Татьяна Матвеевна. – Я окончила Смольный институт.

– Там, где был штаб революции? – ввернул Кирилл.

– Это потом был штаб. А до этого там давали одно из лучших образований в России для девушек, – пояснила, как школьнику, очевидное.

– А я окончил Московский автодорожный институт, – сказал о себе Иван. – Хотели меня в автобат определить по специальности. Но это не по мне. Едешь на грузовике, как большая мишень на колесах, и с трех сторон тебя беззащитного расстреливают, подрывают и бомбят. А на танке – сразу сдачу по полной, из пушки и пулеметов. Верно, Катюша?

– Ага, броня крепка и танки наши быстры, – ответила девушка.

– Вот и взяли меня в танкисты. Курс обучения – и вперед!

Руслик поинтересовался настенными часами с гирьками, почему не ходят. Хозяйка пожала плечами, сказала, что, как немцы пришли, сначала кукушечка откуковала, а потом и часы замерли. Он предложил глянуть, снял их со стены. Открыв крышку, попросил тряпку, чтобы аккуратно вытереть механизм.

– Нужно чуточку спирта, – сказал Баграев. – Давай, Киря, плесни немного. А, ты, Катюха, принеси плошку с водицей, разбавим до нужной консистенции.

Сидорский налил слегка спирту и пошел мыться, прихватив чугунок с водой. Торкнулся, но дверь в сарайчике оказалась закрытой.

– Эй, на палубе, открывай! – крикнул он. – Чего закрываешься?

В ответ послышалось:

– Индивидуальная гигиена требует индивидуального омовения!

Через минуту дверь открылась, вышел Деревянко в галифе и рубахе, с блестящим от влаги лицом и сияющими от удовольствия глазами.

– Шикарно! – сказал он и пошел в избу.

Родин посоветовал Руслику сначала самому помыться, а потом и часы домывать.

– А я уже после вас.

– Иду, с большим удовольствием! – И, видно, вспомнив, спросил:

– Саня, у тебя лезвия нет случайно? А то моим уже и картошку не почистишь.

– Нету, Руслик, я еще не бреюсь, – ответил Саня, сел за стол и попросил Катю налить чаю.

А хозяйка поинтересовалась, за что Иван получил медаль «За отвагу» и орден Красной Звезды.

– За уничтоженные танки, орудия и пехоту противника, выбор небольшой, – отозвался Родин.

– Мой муж получил орден Красного Знамени в Гражданскую войну, – произнесла, задумавшись, стоило ли говорить.

– А сейчас где? – осторожно спросил Иван. – Воюет?

– Не знаю… В тридцать седьмом забрали и осудили. Дали 15 лет лагерей.

– Тогда многих забирали… Планы у них, что ли, были. Сейчас многих через штрафбаты отпускают, – сказал Иван и осекся. Видел, как штрафников во чистом поле на артиллерию и пулемёты перед нашими танками впереди пускали. Никто не возвращался…

– А в Первой мировой у Володи был Георгиевский крест и звание поручика, – сказала Татьяна Матвеевна с тихой гордостью.

– А как вы познакомились со своим будущим мужем? – спросил Саня, которому тоже хотелось прикоснуться к тайнам петербургской дамы.

И хозяйка, задумавшись, вдруг стала рассказывать, все более светлея лицом и молодея на глазах. С Володей Татьяна впервые встретилась на балу, который два раза в год давал Смольный институт для приглашенных молодых людей. Владимир был на последнем курсе Петербургского университета, и пригласил Таню на полонез. Она была приятно удивлена изысканными манерами будущего инженера. В своих девичьих мечтах она отдавала предпочтение людям гуманитарных сфер или же офицерам. Володя рассказывал ей забавные истории из студенческой жизни, имел смелые суждения о правительстве и царственных особах и после второго танца сумел получить обещание еще раз встретиться. Они встречались, и не раз, и после того, как Володя стал работать инженером на Путиловском заводе. За год до войны они поженились, в 1914 году у них родился сын и вскоре Володя в составе пехотной дивизии ушел на фронт. Потом Октябрьская революция, Гражданская война, он воевал на фронте, где командовал Михаил Фрунзе в автобронетанковом батальоне, потом на бронепоезде. И вернулся опять на Путиловский завод, который стал имени Сергея Мироновича Кирова.

– Так эта гармонь две войны пережила? – удивился Деревянко.

– Нет, только Первую мировую, – ответила Татьяна Матвеевна. – Муж так и сказал, пусть ждет меня дома. Слишком много будет для нее две войны… Вот и уцелела. Все войны рано или поздно заканчиваются миром. Но всякий мир – это первая ступенька к новой войне…

– А так хотелось, чтобы эта страшная война стала последней на земле, – задумчиво произнес Иван.

Саня вдруг загрустил, вспомнил свой баян, сгоревший в избе в тот страшный день, когда танки с быками на броне расстреливали их село.

– А можно мне попробовать? – спросил у хозяйки.

– Попробуй, если умеешь, – усмехнулась она.

А тут и зрителей добавилось: вернулись, помывшись, Руслик и Кирилл.

Руслан сразу взялся за часы, опустил открученный механизм в тазик со спиртом, приговаривая:

– Часы хорошие, надежные, дореволюционные. Все на месте: колесики центральное, промежуточное и анкино. Механизм, я вам скажу, друзья, как в танке: мехи левый и правый, рычаг включения боя, валик рычага боя со спиралью.

Щеточки, конечно, в доме не нашлось, и Руслик попросил принести тонкую тряпицу и гусиное перо. Все это тут же преподнесла Катя.

– В этом деле главное не промочить меха, – увлечённо продолжил Баграев. – Кукушка – не танкист, после спирта петь не станет.

А Саня аккуратно взял гармонь, положил на колени, провел пальцами по клапанам, как слепые ощущают незримый мир. Потом нажал вразнобой несколько клапанов, словно в первый раз взял в руки инструмент.

Татьяна Матвеевна сморщилась, а Кирилл сразу разобрался в ситуации:

– Санек, не мучь гармошку! Положь, откуда взял!

Деревянко же с дурашливой улыбочкой растянул меха и ткнул первые попавшие клапана.

Тут уж и командир не выдержал:

– Нет, ну ты глянь на этого Буратину!

Он встал, чтобы забрать инструмент, потому что хозяйка нахмурилась, и уже было не до шуток.

Но рука командира замерла, как у вождя мирового пролетариата на десятках и сотнях тысячах памятниках нашей необъятной страны. Произошло маленькое чудо: в пальцах исчезла корявость, и они живо побежали по клапанам, и полилась веселая, задорная, как звонкая весенняя капель, мелодия «Турецкого марша». В одном месте Саня чуть сбился, но этого никто не заметил, кроме Руслика и хозяйки. Доиграв до конца, Саня выдохнул, а благодарная публика ответила единодушными аплодисментами.

– Браво! – просияв, оценила Татьяна Матвеевна. – А какой хитрец, как ловко подготовил нас… к высокому искусству.

Саня, приняв самый скромный вид, поклонился:

– Не надо оваций!

– Командир, а как он тебя развел! – с довольной физиономией заметил Сидорский.

– А кто первый клюнул, «не мучь гармошку», – подначилИван.

– И где ж вы так научились играть самого Моцарта? – заинтересовалась хозяйка.

– У нас в школе был учитель музыки, Андрей Макарович. Тоже из приезжих…

– Из ссыльных? – обронила без интонаций хозяйка.

– Ну да… Он играл на трех инструментах. И меня научил… А дома у нас баян был. Только сгорел он вместе с хатой…

А Руслик, подумав о своей гитаре, которую возил, завернутую в брезент в танке, (устроить бы дуэт), спросил:

– А что еще можешь сыграть?

– Могу частушки!

Сидорский привстал, крутанул хищно свой ус и с пафосом объявил:

– А сейчас – частушки! Слова и музыка – народные. Исполняет гвардии рядовой Александр Деревянко!

Саня тоже встал, разогревшись на Моцарте, поправил гармонь и залихватски произнес:

– Значит, это самое… «Ехал Гитлер на Москву»…

Он рванул меха и грянул куплеты, десятками и сотнями ходившие по окопам, собираемые и публикуемые иной раз в дивизионных газетах.

 
Гитлер вздумал угоститься —
Чаю тульского напиться.
Зря, дурак, позарился —
Кипятком ошпарился.
 
 
Москву-город взять пытались
Немцы-неприятели —
Рокоссовского герои
Их назад попятили!
 
 
Лез к Москве фашист-мошенник
Через надолбы и рвы —
Крепкий русский подзатыльник
Получил взамен Москвы.
 

 
Ехал Гитлер на Москву
На машинах-таночках,
А оттуда, из Москвы, —
На разбитых саночках.
 
 
У московских у ворот
Удивляется народ:
Немцы ходят в наступленье
Только задом наперед.
 

Дружным хохотом встречало застолье простенькие и незамысловатые куплеты, а звонкий голос Сани звал, подталкивал пуститься в пляс. Тут же мелодия сменилась, и под «Яблочко» Саня выдал новую порцию частушек.

 
Ой, яблочко,
Ой, яблочко
Росло за Вислою.
У врага под Москвой
Дело кислое.
 

После первого куплета Сидорский выскочил из-за стола, пошел вприсядку, по кругу, не хуже удалого матроса с корабля.

 
Ой, яблочко,
Да с червоточинкой.
Немцу взять Ленинград
Нету моченьки.
 
 
Ой, яблочко,
Да с Дону катится.
От Ростова фашист
Задом пятится…
 

Кирюха тут же изобразил, как фрицы пятятся, сделав круг вприсядку задом, и поклонился до низу с последним аккордом.

– А вот эти частушки специально для танкистов-сельчан, – объявил новый номер Саня.

«Конферансье» не преминул уточнить:

– То есть для уроженцев сельской местности!

Саня степенно добавил:

– Для колхозников.

– А зачем противопоставлять городских и деревенских? – пискнула Катя.

– Душа моя, но кто же против и кого? – ласково сказал раскрасневшийся от успеха Деревянко, подмигнул и продолжил новый цикл. Легко получилось, красиво и душевно, как на сцене деревенского клуба.

 
Напишу письмо Светланке,
Пусть узнает весь колхоз:
Я подбил три вражьих танка
И фашистский бомбовоз.
 
 
Думал Гитлер наяву:
«В десять дней возьму Москву!»
А мы встали поперек:
«Ты Берлин бы поберег!»
 
 
Эх, ма! Наша мать —
Горькая Расея.
Научились воевать,
Долбанем злодея.
 
 
Долбанем-долбанем:
Живы будем – не помрем.
Живы будем – не помрем.
Кол осиновый воткнем.
 

На этом сюжетно-завершённом месте Деревянко хотел закончить игру, но Кирилл протянул вперед руку, объявил, что просит продолжить в том же мотивчике, и после «яблочка» назрело хорошее желание прочистить горло, если не спиртным, то ядреными частушками.

Саня кивнул, мол, ерунда вопрос, мотив № 2.

Сидорский сам себя объявил:

– Русская народная, блатная хороводная. Сопрано.

Все замерли, может, как рождение звезды на небесах, услышат чудное творение, голос мощный и покоряющий. Но лучше бы Киря этого не делал.

 
Мы с миленочком катались
На военном катере.
Катер на бок повернулся,
Мы – к едреной матери!
Ха-ха!!!
 

Наверное, если бы среднеазиатского ишака научили петь, он исполнил бы лучше. Но три ноты сержант Сидорский голосил старательно, мощно и, как ему показалось, выразительно. Он знал, что главное в песне – это слова, а мотив можно любой.

 
Я с ефрейтором в казарме
Службу доблестно несла.
Он ложиться приказал мне,
Честь ему я отдала.
Ха-ха!!!
 

А чтоб доходило, Киря вскочил и стал притопывать, но в пляс не пустился, чтоб не сбить дыхание, ведь в запасе имелось еще двадцать куплетов.

 
Эх, мат-перемат!
Дайте новый автомат.
На переднем энтом крае
Всех фашистов постреляю.
Ха-ха!!!
 

 
Я девчонка боевая
До чего ж достукалась.
Полюбила лейтенанта
И в ремнях запуталась.
Ха-ха!!!
 

Саня понял, что не туда загнули, и чем дальше, тем больше веселое похабие может испортить атмосферу и, перейдя на другой мотив, завершил игру.

Все облегченно вздохнули, потому что хозяйка нахмурилась, да и внучку не привели в восторг куплеты сержанта.

– Мой совет вам, – Татьяна Матвеевна уже усмехнулась, – не пойте, лучше спляшите.

– Да, моя тонкая душа имеет грубый голос, – согласился Кирилл.

Пока Сидорский пожинал лавры танцора и певца, никто не обратил внимания, как Руслик пересел на лавку у стены, закончил сборку и повесил часы на свое место. Он подтянул гирьки, и тут, о чудо, послышалось что-то похожее на шипение, потом дверца отворилась, выскочила кукушка и боем часов прокуковала двенадцать раз.

– Руслик, браво! – первым пришел в себя Кирилл. – Птичка спела лучше меня!

Татьяна Матвеевна и Катя переглянулись и рассмеялись.

– У вас просто золотые руки, Руслан! – растрогалась хозяйка.

А Катя добавила:

– У вас и сердце доброе! Ведь птичка, она для нас как живая.

Руслан смущенно улыбнулся:

– Добрый доктор Айболит вылечил кукушку.

Катя просто сияла:

– Она будет куковать, и каждый раз мы будем вспоминать вас, Руслан.

Родин поблагодарил хозяйку за стол и угощения, заметив:

– Однако, ребята, и кукушка напомнила: выставляем ночную охрану – и отбой.

Татьяна Матвеевна, видно, как самому юному, предложила Сане расположиться на сеновале на чердаке. Саня не отказался, кто ж откажется от такой благодати.

Катя тут же без напоминаний, взобравшись по лестнице, отнесла наверх серую подушку и ветхое одеяло. Саня полез вслед за ней. В окошко под крышей глядела бледная, как адыгейский сыр, луна, и ее света на чердаке вполне хватало, чтобы разобрать силуэты друг друга.

– Я тоже буду здесь спать, – шёпотом сказала Катя, и чуть громче добавила: – Я всегда здесь сплю. Тут хорошо. Ты вон в том углу, а я – в этом.

– Договорились, – наигранно мужественным голосом произнес Саня. – Ты там, а я – здесь.

– Только ты это, смотри, – серьезным тоном сказала Катя.

– Куда смотреть? – дурашливо завертел головой Саня.

– Сам знаешь куда, – голосом школьного завуча пояснила Катя. – Лежи в своем углу – и никаких…

– Поползновений!

– Вот именно!

– Глупышка, как только подумать могла. Солдат, Катюха, ребенка не обидит!

– И ничего я не глупышка…

Деревянко с удовольствием растянулся на одеяле, сено отозвалось шорохом: неповторимый звук, когда соприкасаются сухая трава, былинки, полевые цветы. И сразу горьковато-сухой, пряный запах разнотравья напомнил далекие, уже призрачные, как за туманным окошком, картины детства, косьбу, стога, деревенскую страду и сеновал на чердаке.

– Мы с братиком любили на чердаке сидеть, – тихо сказал Саня. – Особенно, когда шли дожди, сразу на лестницу – и туда. Капли падают на крышу, тихо и неслышно по соломе. Все куры тоже в сарае, от ливня сбежали. А самый мокрый – петух. Последним заходил. Такой смешной, как общипанный.

– Как и положено кавалеру, – улыбнулась Катя.

Саня в темноте почувствовал эту улыбку.

– И пока не высыхал, сидел в уголке, несчастный, потому что на жердь не мог взлететь. А еще у нас кабанчик был…

– А как его звали?

– Никак. Чего называть, если зимой все равно под нож. Расходный материал. Временный состав…

Катя вздохнула, помолчала, а потом решилась спросить, да и как не спросить. Ведь Сашка почти ровесник, на год или два старше, а уж столько повидал.

– Саш, а на войне очень… страшно?

– Страшно, Катюха, – ответил механик-водитель Деревянко, призадумался и добавил: – Страшно, когда не знаешь, что ждет тебя. А в бою, уже не так… Как повезет, Катюха! Кто кого.

Потом Катя увидела в блике луны, как Саня усмехнулся с нехорошей улыбкой, сказал:

– Немцы ведь не из железа сделаны, а тоже из мяса и костей. Во время ремонта, когда выковыриваешь из гусеничных траков обломки костей и куски гниющего мяса, знаешь, немного не по себе становится.

Катя содрогнулась, видно, воочию представив эту «бытовую картинку», и сказала, как и надо было сказать пионерке и отличнице:

– И совсем не жалко этих гадов…

И тут же, чтобы сменить неожиданно тошнотно-неприятный поворот разговора, поинтересовалась:

– Саша, а ты кроме частушек и «Турецкого марша» можешь еще что-нибудь играть?

Саня подумал, что бы ответить этакое шутливое или солидное, чтобы девчонка прониклась, что рядом лежит и пока еще не похрапывает гвардеец-танкист, и на груди его полно места для орденов и медалей, и брякнул первое, что пришло на ум:

– «Похоронный марш»! – И чтоб Катюха не обиделась, сразу добавил: – Это для всех фрицев, для фюрера, это моя мечта: сыграть в самом центре Берлина!

Катька рассмеялась и захлопала в ладоши:

– Вот это здорово! А еще, для души что-то?

– А для души пою романсы… Сейчас уже поздно, но могу прочесть стихами.