Текст книги "Под выцветшим знаменем науки"

Последствия беспорядочного чтения

Книга – все равно что бутылка пятизвездного коньяку: одну прочитал – вторую хочется.

Всю жизнь можно читать, и не соскучишься, и сам не заметишь, как время пройдет.

А. Терц[6]6
  Терц А. (Андрей Синявский). Собр. соч.: в 2 т. Т. 1. М.: «Старт», 1992. С. 31.


[Закрыть]

Мой читательский стаж отстает от возраста примерно на пять лет. С самого его начала я приобрел вреднейшую привычку читать абсолютно все, что попадается на глаза, – объявления, газеты, статьи с формулами, документы и письма (если они лежат на виду). Наверное, мало у кого память настолько засорена ненужной информацией, начиная с газетной сатиры, полюбившейся в раннем детстве: «Банкиры Уолл-стрита надеялись на Тито, на Ватикан, на Гоминьдан, на хитрый маршалловский план». При этом я почти никогда не подбирал чтение целенаправленно, довольствуясь тем, что можно было найти в открытом доступе в библиотеках и книжной торговле. Позже, когда этот доступ расширился сверх любых ожиданий, тоже стало не до отбора – надо было впитывать все подряд. Как показал мой опыт, эта бессистемность чтения не способствует ни служебному росту, ни научным достижениям (не говоря уже о «счастье в личной жизни»). Но об этом можно и в другой раз, а здесь я поделюсь с читателями некоторыми случайными находками в освоенной части книжного мира.

Биографии и биографы братьев Вавиловых

Тема параллельных биографий сначала заинтересовала меня на примере братьев Вавиловых и некоторых их современников. Но параллельность прослеживается и в деятельности двух биографов Николая Ивановича Вавилова – Марка Поповского и Семена Резника. Оба они опубликовались в СССР (первый – в алма-атинском журнале «Простор», второй – в серии ЖЗЛ) в то короткое время, когда Лысенко лишился покровительства первых лиц государства и стал доступен для критики, но тема сталинских репрессий вернулась под запрет (1966-1968 годы). После этого и тот и другой эмигрировали в США, где одновременно, в 1983-м, возместили цензурные потери: Поповский опубликовал книгу «Дело академика Вавилова» (у нас вышла в 1990 году), а Резник выпустил полную версию своих цензурированных глав, дополнив ее рассказом о преодолении барьеров на пути к советскому изданию. Но Поповский, в отличие от Резника, продолжил тему, проследив возвращение судьбы и трудов Николая Вавилова в историю науки. Мне, в свою очередь, показались интересными некоторые подробности, не затронутые этими авторами.

Николай Вавилов оставил, помимо научных трудов, незаконченную рукопись о своих путешествиях и большую переписку. Но вряд ли его личность и взгляды где-нибудь раскрыты с такой полнотой, как это получилось у Сергея Вавилова в его дневниках. Можно предположить, что старший Вавилов, с его невероятно активным образом жизни, реже углублялся в себя и меньше отвлекался на размышления об основах мироздания. Его книга «Пять континентов» полностью отвечает принципу адмирала Макарова, который часто приводят в назидание студентам-океанологам: «Пишем, что наблюдаем, а чего не наблюдаем – того не пишем». Правда, это можно понимать по-разному. Путешественников далекого прошлого действительно надо было ограничивать в домыслах, фантазиях и слухах. Во времена Макарова это было уже не так актуально. Профессиональные наблюдатели стали действовать по инструкциям и наставлениям, теперь их чаще можно упрекнуть в осторожности, когда аномалию проще не заметить, чем давать по ней объяснения. Книги о путешествиях приблизились по содержанию к экспедиционным отчетам (выразительный пример – сочинения Пржевальского). Наряду с этим развивался жанр путевых заметок (теперь появилось слово «травелог», но надеюсь, что не приживется), написанных как раз ради всевозможных замечаний и отступлений, – от Карамзина до автора этих строк.

В «Пяти континентах» историко-культурные экскурсы встречаются, но все они подчинены главной задаче – изучению растительных ресурсов Земли. Вавилов меньше всего думал о том, чтобы развлечь читателя или сделать свое путешествие фоном для размышлений о современном ему мире. Не исключено, что какие-то лирические отступления он оставил на потом и не успел вставить их в рукопись. Например, для очерка об Италии был задуман план из полусотни заголовков, в том числе: «Ромен Роллан о Микеланджело», «Строгие нравы Италии», «Философия Италии» (реально были написаны две с небольшим страницы). Но в общем для стиля Вавилова показательно замечание одного из авторов сборника «Рядом с Н. И. Вавиловым» Б. Н. Семевского:

«Он побывал в шестидесяти странах, но я никогда не слыхал от него ни слова о Париже, Берлине, Лондоне… Однако очень ярко и увлекательно рассказывал он о своих экспедициях».

По вавиловским книгам можно проследить, как менялись подходы к замалчиванию истории от Хрущева до Горбачева. Издание «Пяти континентов» 1962 года открывается «Предисловием редакции» – по существу, небольшим очерком жизни и трудов Вавилова. Реальное авторство в нем не распознать, поскольку редколлегия состояла из пяти географов и биологов во главе с С. В. Калесником (очевидно, как президентом Географического общества). О конце жизни Вавилова написано коротко, но точно (для хрущевского времени это было нормально):

«Один из самых выдающихся советских ученых стал жертвой необоснованных обвинений в период культа личности. Во время работы руководимой Н. И. Вавиловым научной экспедиции в Западной Украине он был арестован в Черновцах 6 августа 1940 г. Николай Иванович скончался 26 января 1943 г.».

Семен Резник в биографии 1968 года был вынужден закончить очень коротко:

«Это была последняя поездка академика Н. И. Вавилова.

Через два с половиной года его не стало…».

Эти две строчки точно совпадают с концовкой мемуарного очерка профессора Бахтеева, участника последней экспедиции Вавилова (очерк был опубликован позже, но можно предположить, что это Резник воспользовался рукописью Бахтеева, а не наоборот).

Положенный в книгах серии ЖЗЛ перечень дат жизни и деятельности у Резника заканчивается так:

«1940, июль-август – экспедиция в Западную Украину. 6 августа – Ф. X. Бахтеев обнаружил в рюкзаке Н. И. Вавилова последнюю из открытых им разновидностей пшеницы.

1942 – избран членом Лондонского королевского общества.

1943, 26 января – скончался в возрасте 55 лет».

Тогдашние читатели все понимали и были благодарны даже за такие сведения. Резник, как упоминалось выше, позже смог реабилитироваться перед памятью Вавилова (как и Поповский, ценой измены советской Родине).

В сборнике 1973 года «Рядом с Н. И. Вавиловым» биографическое предисловие написано академиком ВАСХНИЛ Н. А. Майсуряном. Марк Поповский упоминает его в достойном качестве, как полезно поработавшего члена комиссии по наследию Вавилова (вместе с Ю. Н. Вавиловым и самим Поповским). Но то было несколькими годами раньше, а ко времени издания этого сборника закрытость стала уже абсолютной. Майсурян обошел опасные места, разбросав биографию Вавилова по разным темам (наука, организация науки, путешествия, повседневная жизнь) и не выстраивая общей хронологии. Последние два биографических факта относятся к 1940 году: награждение Большой золотой медалью ВСХВ и публикация большой работы «Учение о происхождении культурных растений после Дарвина». Ничего больше о последних годах Вавилова не сказано, нет даже года его смерти (как и самого этого факта).

Попутно обнаружилось странное расхождение между Резником и Майсуряном. В книге Резника приведена библиография, хотя и названная краткой, но по сути обязанная быть представительной. Если ей верить, прижизненные публикации Вавилова закончились двумя очень скромными статьями 1935 года – памяти И. В. Мичурина и памяти С. М. Кирова (как «организатора побед северного земледелия»). Странно, что такая важная работа 1940 года не попала в список, тем более что в последние пять лет Вавилов не был полностью исключен из научной жизни и даже получил высокую сельскохозяйственную награду (хотя противники обвиняли его как раз в отрыве от практики). Это, наверное, легко поддается проверке, но для современного читателя уже вряд ли важно.

«Пять континентов» были переизданы в 1987 году, что было приурочено к 100-летию Н. И. Вавилова. Примечательно, что юбилей (26 ноября 1987 года) совпал с главным сдвигом в общественном сознании, своего рода прохождением точки невозврата. Для этого только и понадобилось, чтобы Горбачев в докладе к годовщине Великого Октября вдруг назвал с трибуны фамилию Бухарина. И контекст был не очень уместным («большой вклад в разгром троцкизма внесли Рудзутак, Бухарин…»), но как-то сразу стало понятно, что запретов больше нет. Буквально через неделю в «Огоньке» появился большой материал о Бухарине и его вдове, последовали возвращенные имена других старых большевиков, а там уже было недалеко и до Троцкого, и до Солженицына, и до расстрела царской семьи. Жизнь и мученичество Вавилова заняли в этом ряду самое бесспорное место. Если бы тогда провели голосование за «Имя России» (правда, России тогда еще не было), то вполне вероятными победителями стали бы Николай Иванович Бухарин и Николай Иванович Вавилов, и не пришлось бы для спасения репутации страны заниматься сомнительной реконструкцией Александра Невского, чтобы не присуждать победу Сталину.

Но в то время над книгами работали долго, и в новом издании «Пяти континентов» нет никаких признаков того, что наступили новые времена. Вавилова выпустили под одной обложкой с книгой А. Н. Краснова «Под тропиками Азии» (оба ботаники, оба путешественники) и сопроводили научно-биографическим предисловием, автором которого указан доктор биологических наук В. Н. Павлов. Книга была сдана в набор в июле 1986 года – Сахаров еще в Горьком, войска еще в Афганистане, и никаких цензурных смягчений тогда не могло быть. Автор очерка не внес от себя ничего нового, фамилию Лысенко не упомянул ни разу, о гибели Вавилова не написал ни слова. Не стоило бы и упоминать этого биографа, если бы не одна подробность. Он почему-то счел нужным практически дословно переписать один важный абзац из предисловия к «Пяти континентам» 1962 года:

«Предлагаемая читателю книга автором не завершена, и часть рукописи утрачена. Сохранению большей части этой книги мы обязаны А. С. Мишиной, за что выражаем ей безграничную признательность. Она с 1938 по 1940 г. работала у Н. И. Вавилова машинисткой-стенографисткой и, несмотря на трудности военного времени и эвакуацию, сумела сберечь оказавшиеся у нее главы книги „Пять континентов“».

В 1962 году никто не запретил бы авторам предисловия написать в подробностях, где и как машинистка Мишина хранила эту опасную рукопись, когда и кому ее передала, вернулась ли в вавиловский институт и какова ее дальнейшая судьба. Это и было бы реальным выражением «безграничной признательности» (Солженицын, например, воздал должное своим тайным помощникам, в чем-то даже в ущерб собственной репутации). Чего после этого стоит «признательность» 1987 года, понятно и так.

Интернет не выдает никаких сведений об А. С. Мишиной. Зато прочное место в истории занял главный истязатель Вавилова следователь Хват (правда, уже в глубокой старости). Сначала о нем написал Марк Поповский, получивший доступ к делу Вавилова. Потом до него добралась перестроечная журналистика, начиная с того же «Огонька». Хват, разумеется, никакой своей вины не признавал и не раскаялся. «Википедия» информирует, что он дожил до 85 лет и умер в 1992 году (хорошо, что хотя бы не узнал, как его коллеги вскоре возьмут убедительный реванш).

Чтобы закончить эту тему более приличными персонажами, вспомним о том, что Н. И. Вавилов, формально не будучи географом, около десяти лет был президентом Географического общества СССР. Я уже писал о нисходящей линии его преемников, которая на сегодня заканчивается министром обороны С. К. Шойгу («Очерки…», с. 76). Есть высказывание, которое как минимум трижды процитировали биографы Вавилова. Когда в 1937 году был сорван Международный генетический конгресс в Москве под председательством Вавилова, а его самого не выпустили за рубеж, генетики собрались двумя годами позже в Эдинбурге. Председатель конгресса Ф. Кру сказал участникам:

«Вы пригласили меня играть роль, которую так украсил бы Вавилов. Вы надеваете его мантию на мои не желающие этого плечи. И если я буду выглядеть неуклюже, то вы не должны забывать: эта мантия сшита для более крупного человека».

Как тут не порадоваться за нашего министра обороны, у которого все мундиры и мантии сшиты точно по мерке, и он может не испытывать подобного дискомфорта.

Сергей Иванович Вавилов, в отличие от старшего брата, сам подробно документировал важнейшую часть своей жизни. Недостающее хорошо восполняется биографическим предисловием и справочным аппаратом второго тома «Дневников». К ранним дневникам, как мы уже видели, сам Вавилов на склоне лет отнесся отрицательно.

В советские годы вышли как минимум две биографии Сергея Вавилова, а в самом конце советского периода – сборник воспоминаний о нем. Более поздней литературы в книжном формате, по-видимому, нет. Но в нашем случае это и не важно – я ведь не пытаюсь переписать биографию Вавилова, а только размышляю о ней. В этом отношении чем-то интересна своего рода каноническая версия – книга В. Р. Келера «Сергей Вавилов», вышедшая тремя изданиями в 1961, 1975 и 1984 годах.

Сам этот автор – по-видимому, физик, поскольку о научных работах Вавилова написал подробно и со знанием предмета. В научно-популярном жанре он выпустил, судя по результату поиска в Интернете, еще только одну книгу, «Возвращение чародея» (1970) – изложение теории познания (марксистской, конечно) для старших школьников.

Третье издание биографии Вавилова, случайно мной когда-то купленное, тоже выпущено «Детской литературой», но, судя по выходным данным, дублирует книгу 1975 года, вышедшую в серии ЖЗЛ (вряд ли в советской биографии Сергея Вавилова могло быть что-нибудь, недопустимое «для среднего и старшего школьного возраста»). Это доброкачественная книга, автор которой чего-то не мог знать, о чем-то не мог написать, но остальное изложено на должном уровне. Как часто получалось в ЖЗЛ того времени, детство и юность героя показаны максимально полно, а дальше шла скучноватая трудовая жизнь без семейных и бытовых подробностей, которые не всегда украшали героя биографии. Вавилов в этом отношении выглядел достойно, но, например, описание отцовского дома на Пресне сделано обстоятельно (кто в какой комнате там жил), а ленинградская квартира Вавилова не удостоилась даже упоминания.

Келер поместил в свою книгу маленькую главу о Николае Вавилове, и совершенно зря. После Резника он не добавил никаких новых фактов, а о конце жизни старшего Вавилова написал с теми же умолчаниями и многоточиями, что и авторы, процитированные выше. Об отношениях двух братьев что-то есть в главах о детстве и юности (младший, как положено, смотрел на старшего снизу вверх). Зато о главном – как они общались и влияли друг на друга, живя в одном городе в ранге великих ученых и больших начальников, – сказать было абсолютно нечего. Как мы уже видели, у них не было ни совместных публикаций, ни выступлений, о личном общении мемуаристы сообщили очень мало, а в дневниках Сергея Вавилова Николай присутствует только пассивно – не прослеживается ни дел его, ни мыслей.

Если и стоит теперь вспоминать этого биографа, то только ради некоторых подробностей, которые в сочетании с дневниками Вавилова высвечивают некоторые важные особенности и вообще стилистику того времени.

Избрание Вавилова президентом АН выглядит по-академически благообразно:

«Президент Академии наук Владимир Леонтьевич Комаров в связи с тяжелой болезнью и преклонным возрастом попросил освободить его от обязанностей президента.

17 июля 1945 года происходят перевыборы.

Просьба Комарова об отставке удовлетворена. Начинается обсуждение кандидатуры нового президента.

От имени группы академиков А. А. Байков предлагает избрать Сергея Ивановича Вавилова. Все выступающие поддерживают предложение.

– Он был единственным и естественным кандидатом на этот пост, – говорил академик Иван Павлович Бардин».

Можно верить в искренность всех этих академиков, но здесь важно то, что родство с врагом народа не послужило препятствием к избранию и, очевидно, была какая-то установка молчать об этом. Если бы дали другое указание, общее собрание АН с той же готовностью и «естественностью» исключило бы Вавилова из своего состава.

Участие руководителей партии и правительства в смене президента Академии в этом сюжете не прослеживается. Сталин вообще тогда мог упоминаться только в особых случаях, а такие кураторы науки, как Молотов, Маленков, Берия, не подлежали упоминанию вообще, по крайней мере, для широкого читателя. Но один эпизод с участием Сталина у Келера все-таки есть, причем даже с прямой речью. Действие происходило в 1946 году.

«Однажды в доме на Композиторской прозвенел телефон [наверное, правильнее, как у Чуковского, – зазвонил].

– Сергей Иванович? С вами будет говорить товарищ Сталин.

– Товарищ Вавилов, здравствуйте. Вы не смогли бы к нам зайти, разговор есть. Когда? Хотя бы завтра…»

Дальше перескажу этот разговор своими словами. Оказывается, Сталин хотел поощрить ученых, в дополнение к денежным выплатам, за помощь фронту, но не знал, чем. Вавилов сообразил, что для создания рабочих условий академикам надо построить дачный поселок под Москвой. Предложение было принято, и очень скоро поселок в Мозжинке построили. Но в дневниках Вавилова эта встреча не оставила следа, хотя он являлся еще начинающим президентом, а содержание разговора было вполне позитивным для Академии. Напротив, как мы теперь знаем, более позднюю встречу со Сталиным Вавилов подробно записал, включая неприятный и даже опасный для него вопрос о вредительстве красноярских ученых («сообщили обо всем простые люди, рабочие. А Академия ничего не знала»).

Вавилов пользовался дачей в Мозжинке недолго, года три. Соседей по поселку он ни разу не упомянул, и неформальной среды общения там, похоже, не сложилось. По контрасту можно вспомнить многочисленные мемуары о писательской жизни в Переделкине и Красной Пахре. Правда, в научном мире был еще и академик Капица с его открытым домом на Николиной Горе.

В наши дни, если верить Интернету, поселок Мозжинка не сохранил никакой связи ни с Вавиловым, ни с другими учеными. По состоянию на 2006 год там было 58 жителей и одно садовое товарищество. Ни о каких музеях речи нет (опять-таки, не Переделкино). Больше того, судя по «Википедии», музеев Сергея Вавилова в России нет (от Николая остались два мемориальных кабинета в ВИРе и Институте генетики РАН).

Этот наводит на мысли о музеефикации, которые можно будет обсудить отдельно, а здесь только обозначить тему. Во времена Вавиловых государство владело практически всей недвижимостью, и только оно могло давать или отбирать квартиры и дачи, а посмертно решать, кто достоин увековечения за государственный счет. Теперь великих покойников стало еще больше, и каждый год их число пополняется. Музейных площадей в государственном секторе на всех не напастись. Но зато возможности частного сектора стали неизмеримо больше. Всенародно известные люди обычно не бедны, и, казалось бы, благодарным наследникам должно быть нетрудно или купить новую площадь для музея, или самим куда-то переехать, а прежнее жилье посвятить памяти покойного (с перспективой когда-нибудь получить в этом музее собственную экспозицию). Возможно, я что-то пропустил, но пока не знаю ни одного такого случая.

Отдельного упоминания заслуживает работа Вавилова в качестве главного редактора БСЭ. По версии Келера, он только и думал о том, как бы точнее сформулировать те или иные статьи, дано несколько примеров его редакторской правки (довольно очевидной). Но лучше бы Келер вообще пропустил эту тему или ограничился формальным упоминанием. Он не мог не знать, что на сталинской энциклопедии клейма негде было ставить в части персоналий, истории, политики, литературы, биологии. В его время уже выходили тома нового, «брежневского», издания, в котором самые вопиющие пробелы и искажения были отчасти сняты. Можно верить, что Вавилов считал своим долгом выправлять хотя бы физику и историю естествознания, тем более что ему это действительно нравилось, а в гуманитарных и смежных разделах полагался на специалистов.

И еще в те годы надо было показательно реагировать на письма трудящихся, если они не подрывали советский строй. Ответы на любые обращения в любые редакции были обязательны. Вот и Келер привел пример:

«Несколько читателей обратились в редакцию БСЭ с жалобой на то, что в первом томе не было слова „абажур“. Слово выпало не случайно, о нем помнили. Считали просто, что оно не нуждается в истолковании. Так как первый том уже вышел и в него нельзя было внести добавление, Вавилов предложил включить слово „абажур“ в специальный словник БСЭ с соответствующим пояснением».

Может быть, Вавилов и в самом деле принял эту претензию всерьез, но со стороны это выглядит утонченным издевательством. Сколько реально важных слов, включая имя Н. И. Вавилова, было под запретом, и главный редактор БСЭ, как мы видели, даже не мог сказать об этом вслух, а тут пришлось выполнить пожелания каких-то деревенских дурачков, предшественников шукшинского персонажа, которым захотелось «срезать» академиков и привлечь внимание (если не хуже) к тому, что они прозевали самое верхнее слово из школьного словаря.

Время энциклопедий кончилось на наших глазах. Тома «синего» издания уже не поддаются раскрытию в Интернете (у меня, по крайней мере, не получалось), а в областной библиотеке выдаются не все. Наверное, комплекты сохранились еще где-нибудь в старых домах. По идее, их теперь бы надо изымать за пропаганду экстремизма (хотя бы в отношении трех русских революций) и оскорбление чувств верующих (любые статьи о религии, православии, Библии), но в наши дни печатное слово никого не волнует. Все смотрят только в Интернет, где, по опыту последних лет, можно навлечь на себя неприятности за любое высказывание в единственном экземпляре.