Текст книги "Полное собрание лирики"

«Заглушила засуха засевки…»

 
Заглушила засуха засевки,
Сохнет рожь и не всходят овсы.
На молебен с хоругвями девки
Потащились в комлях полосы.
 
 
Собрались прихожане у чащи,
Лихоманную грусть затая.
Загузынил дьячишко лядащий:
«Спаси, Господи, люди твоя».
 
 
Открывались небесные двери,
Дьякон бавкнул из кряжистых сил:
«Еще молимся, братья, о вере,
Чтобы Бог нам поля оросил».
 
 
Заливались веселые птахи,
Крапал брызгами поп из горстей,
Стрекотуньи-сороки, как свахи,
Накликали дождливых гостей.
 
 
Зыбко пенились зори за рощей,
Как холстины ползли облака,
И туманно по быльнице тощей
Меж кустов ворковала река.
 
 
Скинув шапки, молясь и вздыхая,
Говорили промеж мужики:
«Колосилась-то ярь неплохая,
Да сгубили сухие деньки».
 
 
На коне – черной тучице в санках —
Билось пламя-шлея… синь и дрожь.
И кричали парнишки в еланках:
«Дождик, дождик, полей нашу рожь!»
 

1914

«Черная, потом пропахшая выть…»

 
Черная, потом пропахшая выть!
Как мне тебя не ласкать, не любить.
 
 
Выйду на озеро в синюю гать,
К сердцу вечерняя льнет благодать.
 
 
Серым веретьем стоят шалаши,
Глухо баюкают хлюпь камыши.
 
 
Красный костер окровил таганы,
В хворосте белые веки луны.
 
 
Тихо, на корточках, в пятнах зари,
Слушают сказ старика косари.
 
 
Где-то вдали на кукане реки
Дремную песню поют рыбаки.
 
 
Оловом светится лужная голь…
Грустная песня, ты – русская боль.
 

1914

«Топи да болота…»

 
Топи да болота,
Синий плат небес.
Хвойной позолотой
Взвенивает лес.
 
 
Тенькает синица
Меж лесных кудрей,
Темным елям снится
Гомон косарей.
 
 
По лугу со скрипом
Тянется обоз —
Суховатой липой
Пахнет от колес.
 
 
Слухают ракиты
Посвист ветряной…
Край ты мой забытый,
Край ты мой родной.
 

1914

«За темной прядью перелесиц…»

 
За темной прядью перелесиц,
В неколебимой синеве,
Ягненочек кудрявый – месяц
Гуляет в голубой траве.
 
 
В затихшем озере с осокой
Бодаются его рога,
И кажется с тропы далекой —
Вода качает берега.
 
 
А степь под пологом зеленым
Кадит черемуховый дым
И за долинами по склонам
Свивает полымя над ним.
 
 
О сторона ковыльной пущи,
Ты сердцу ровностью близка,
Но и в твоей таится гуще
Солончаковая тоска.
 
 
И ты, как я, в печальной требе,
Забыв, кто друг тебе и враг,
О розовом тоскуешь небе
И голубиных облаках.
 
 
Ноитебеизсинейшири
Пугливо кажет темнота
И кандалы твоей Сибири,
И горб Уральского хребта.
 

<1916>

«В том краю, где желтая крапива…»

 
В том краю, где желтая крапива
         И сухой плетень,
Приютились к вербам сиротливо
         Избы деревень.
 
 
Там в полях, за синей гущей лога,
         В зелени озер,
Пролегла песчаная дорога
         До сибирских гор.
 
 
Затерялась Русь в Мордве и Чуди,
         Нипочем ей страх.
И идут по той дороге люди,
         Люди в кандалах.
 
 
Все они убийцы или воры,
         Как судил им рок.
Полюбил я грустные их взоры
         С впадинами щек.
 
 
Много зла от радости в убийцах,
         Их сердца просты.
Но кривятся в почернелых лицах
         Голубые рты.
 
 
Я одну мечту, скрывая, нежу,
        Что я сердцем чист.
Но и я кого-нибудь зарежу
        Под осенний свист.
 
 
И меня по ветряному свею,
        По тому ль песку,
Поведут с веревкою на шее
        Полюбить тоску.
 
 
И когда с улыбкой мимоходом
        Распрямлю я грудь,
Языком залижет непогода
        Прожитой мой путь.
 

1915

«Я снова здесь, в семье родной…»

 
Я снова здесь, в семье родной,
Мой край, задумчивый и нежный!
Кудрявый сумрак за горой
Рукою машет белоснежной.
 
 
Седины пасмурного дня
Плывут всклокоченные мимо,
И грусть вечерняя меня
Волнует непреодолимо.
 
 
Над куполом церковных глав
Тень от зари упала ниже.
О други игрищ и забав,
Уж я вас больше не увижу!
 
 
В забвенье канули года,
Вослед и вы ушли куда-то.
И лишь по-прежнему вода
Шумит за мельницей крылатой.
 
 
И часто я в вечерней мгле,
Под звон надломленной осоки,
Молюсь дымящейся земле
О невозвратных и далеких.
 

Июнь 1916

«Не бродить, не мять в кустах багряных…»

 
Не бродить, не мять в кустах багряных
Лебеды и не искать следа.
Со снопом волос твоих овсяных
Отоснилась ты мне навсегда.
 
 
С алым соком ягоды на коже,
Нежная, красивая, была
На закат ты розовый похожа
И, как снег, лучиста и светла.
 
 
Зерна глаз твоих осыпались, завяли,
Имя тонкое растаяло, как звук.
Но остался в складках смятой шали
Запах меда от невинных рук.
 
 
В тихий час, когда заря на крыше,
Как котенок, моет лапкой рот,
Говор кроткий о тебе я слышу
Водяных поющих с ветром сот.
 
 
Пусть порой мне шепчет синий вечер,
Что была ты песня и мечта,
Все ж, кто выдумал твой гибкий стан и плечи —
К светлой тайне приложил уста.
 
 
Не бродить, не мять в кустах багряных
Лебеды и не искать следа.
Со снопом волос твоих овсяных
Отоснилась ты мне навсегда.
 

<1916>

«О красном вечере задумалась дорога…»

 
О красном вечере задумалась дорога,
Кусты рябин туманней глубины.
Изба-старуха челюстью порога
Жует пахучий мякиш тишины.
 
 
Осенний холод ласково и кротко
Крадется мглой к овсяному двору;
Сквозь синь стекла желтоволосый отрок
Лучит глаза на галочью игру.
 
 
Обняв трубу, сверкает по повети
Зола зеленая из розовой печи.
Кого-то нет, и тонкогубый ветер
О ком-то шепчет, сгинувшем в ночи.
 
 
Кому-то пятками уже не мять по рощам
Щербленый лист и золото травы.
Тягучий вздох, ныряя звоном тощим,
Целует клюв нахохленной совы.
 
 
Все гуще хмарь, в хлеву покой и дрема,
Дорога белая узорит скользкий ров…
И нежно охает ячменная солома,
Свисая с губ кивающих коров.
 

<1916>

«Нощь и поле, и крик петухов…»

 
Нощь и поле, и крик петухов…
С златной тучки глядит Саваоф.
Хлесткий ветер в равнинную синь
Катит яблоки с тощих осин.
 
 
Вот она, невеселая рябь
С журавлиной тоской сентября!
Смолкшим колоколом над прудом
Опрокинулся отчий дом.
 
 
Здесь все так же, как было тогда,
Тежерекиитежестада.
Только ивы над красным бугром
Обветшалым трясут подолом.
 
 
Кто-то сгиб, кто-то канул во тьму,
Уж кому-то не петь на холму.
Мирно грезит родимый очаг
О погибших во мраке плечах.
 
 
Тихо, тихо в божничном углу,
Месяц месит кутью на полу…
Но тревожит лишь помином тишь
Из запечья пугливая мышь.
 

<1916–1922>

«О край дождей и непогоды…»

 
О край дождей и непогоды,
Кочующая тишина,
Ковригой хлебною под сводом
Надломлена твоя луна!
 
 
За перепаханною нивой
Малиновая лебеда.
На ветке облака, как слива,
Златится спелая звезда.
 
 
Опять дорогой верстовою,
Наперекор твоей беде,
Бреду и чую яровое
По голубеющей воде.
 
 
Клубит и пляшет дым болотный…
Но и в кошме певучей тьмы
Неизреченностью животной
Напоены твои холмы.
 

<1916–1917>

Голубень

 
В прозрачном холоде заголубели долы,
Отчетлив стук подкованных копыт,
Трава поблекшая в расстеленные полы
Сбирает медь с обветренных ракит.
 
 
С пустых лощин ползет дугою тощей
Сырой туман, курчаво свившись в мох,
И вечер, свесившись над речкою, полощет
Водою белой пальцы синих ног.
 

* * *

 
Осенним холодом расцвечены надежды,
Бредет мой конь, как тихая судьба,
И ловит край махающей одежды
Его чуть мокрая буланая губа.
 
 
В дорогу дальнюю, ни к битве, ни к покою,
Влекут меня незримые следы,
Погаснет день, мелькнув пятой златою,
И в короб лет улягутся труды.
 

* * *

 
Сыпучей ржавчиной краснеют по дороге
Холмы плешивые и слегшийся песок,
И пляшет сумрак в галочьей тревоге,
Согнув луну в пастушеский рожок.
 
 
Молочный дым качает ветром села,
Но ветра нет, есть только легкий звон.
И дремлет Русь в тоске своей веселой,
Вцепивши руки в желтый крутосклон.
 

* * *

 
Манит ночлег, недалеко до хаты,
Укропом вялым пахнет огород.
На грядки серые капусты волноватой
Рожок луны по капле масло льет.
 
 
Тянусь к теплу, вдыхаю мягкость хлеба
И с хруптом мысленно кусаю огурцы,
За ровной гладью вздрогнувшее небо
Выводит облако из стойла под уздцы.
 

* * *

 
Ночлег, ночлег, мне издавна знакома
Твоя попутная разымчивость в крови,
Хозяйка спит, а свежая солома
Примята ляжками вдовеющей любви.
 
 
Уже светает, краской тараканьей
Обведена божница по углу,
Но мелкий дождь своей молитвой ранней
Еще стучит по мутному стеклу.
 

* * *

 
Опять передо мною голубое поле,
Качают лужи солнца рдяный лик.
Иные в сердце радости и боли,
И новый говор липнет на язык.
 
 
Водою зыбкой стынет синь во взорах,
Бредет мой конь, откинув удила,
И горстью смуглою листвы последний ворох
Кидает ветер вслед из подола.
 

<1916>

«Колокольчик среброзвонный…»

 
Колокольчик среброзвонный,
Ты поешь? Иль сердцу снится?
Свет от розовой иконы
На златых моих ресницах.
 
 
Пусть не я тот нежный отрок
В голубином крыльев плеске,
Сон мой радостен и кроток
О нездешнем перелеске.
 
 
Мне не нужен вздох могилы,
Слову с тайной не обняться.
Научи, чтоб можно было
Никогда не просыпаться.
 

<1917>

«Запели тесаные дроги…»

 
Запели тесаные дроги,
Бегут равнины и кусты.
Опять часовни на дороге
И поминальные кресты.
 
 
Опять я теплой грустью болен
От овсяного ветерка,
И на известку колоколен
Невольно крестится рука.
 
 
О Русь, малиновое поле
И синь, упавшая в реку,
Люблю до радости и боли
Твою озерную тоску.
 
 
Холодной скорби не измерить,
Ты на туманном берегу.
Но не любить тебя, не верить —
Я научиться не могу.
 
 
И не отдам я эти цепи,
И не расстанусь с долгим сном,
Когда звенят родные степи
Молитвословным ковылем.
 

<1916>

«Не напрасно дули ветры…»

 
Не напрасно дули ветры,
Не напрасно шла гроза.
Кто-то тайный тихим светом
Напоил мои глаза.
 
 
С чьей-то ласковости вешней
Отгрустилявсинеймгле
О прекрасной, но нездешней,
Неразгаданной земле.
 
 
Не гнетет немая млечность,
Не тревожит звездный страх.
Полюбил я мир и вечность,
Как родительский очаг.
 
 
Все в них благостно и свято,
Все тревожное светло.
Плещет рдяный мак заката
На озерное стекло.
 
 
И невольно в море хлеба
Рвется образ с языка:
Отелившееся небо
Лижет красного телка.
 

<1917>

Корова

 
Дряхлая, выпали зубы,
Свиток годов на рогах.
Бил ее выгонщик грубый
На перегонных полях.
 
 
Сердце не ласково к шуму,
Мыши скребут в уголке.
Думает грустную думу
О белоногом телке.
 
 
Не дали матери сына,
Первая радость не прок.
И на колу под осиной
Шкуру трепал ветерок.
 
 
Скоро на гречневом свее,
С той же сыновней судьбой,
Свяжут ей петлю на шее
И поведут на убой.
 
 
Жалобно, грустно и тоще
В землю вопьются рога…
Снится ей белая роща
И травяные луга.
 

1915

«Под красным вязом крыльцо и двор…»

 
Под красным вязом крыльцо и двор,
Луна над крышей, как злат бугор.
 
 
На синих окнах накапан лик:
Бредет по туче седой Старик.
 
 
Он смуглой горстью меж тихих древ
Бросает звезды – озимый сев.
 
 
Взрастает нива, и зерна душ
Со звоном неба спадают в глушь.
 
 
Я помню время, оно, как звук,
Стучало клювом в древесный сук.
 
 
Я был во злаке, но костный ум
Уж верил в поле и водный шум.
 
 
В меже под елью, где облак-тын,
Мне снились реки златых долин.
 
 
И слышал дух мой про край холмов,
Где есть рожденье в посеве слов.
 

<1917>

Табун

 
В холмах зеленых табуны коней
Сдувают ноздрями златой налет со дней.
 
 
С бугра высокого в синеющий залив
Упала смоль качающихся грив.
 
 
Дрожат их головы над тихою водой,
И ловит месяц их серебряной уздой.
 
 
Храпя в испуге на свою же тень,
Зазастить гривами они ждут новый день.
 

* * *

 
Весенний день звенит над конским ухом
С приветливым желаньем к первым мухам.
 
 
Но к вечеру уж кони над лугами
Брыкаются и хлопают ушами.
 
 
Все резче звон, прилипший на копытах,
То тонет в воздухе, то виснет на ракитах.
 
 
И лишь волна потянется к звезде,
Мелькают мухи пеплом по воде.
 

* * *

 
Погасло солнце. Тихо на лужке.
Пастух играет песню на рожке.
 
 
Уставясь лбами, слушает табун,
Что им поет вихрастый гамаюн.
 
 
А эхо резвое, скользнув по их губам,
Уносит думы их к неведомым лугам.
 
 
Любя твой день и ночи темноту,
Тебе, о родина, сложил я песню ту.
 

1915

Пропавший месяц

 
Облак, как мышь,
                            подбежал и взмахнул
В небо огромным хвостом.
Словно яйцо,
                    расколовшись, скользнул
Месяц за дальним холмом.
Солнышко утром в колодезь озер
Глянуло —
                 месяца нет…
Свесило ноги оно на бугор,
Кликнуло —
                    месяца нет.
Клич тот услышал с реки рыболов,
Вздумал старик подшутить.
Отраженье от солнышка
                                     с утренних вод
Стал он руками ловить.
Выловил.
              Крепко скрутил бечевой,
Уши коленом примял.
Вылез и тихо на луч золотой
Солнечных век
                        привязал.
Солнышко к Богу глаза подняло
И сказало:
                  «Тяжек мой труд!»
И вдруг солнышку
                              что-то веки свело,
Оглянулося – месяц как тут.
Как белка на ветке, у солнца в глазах
Запрыгала радость…
                                Но вдруг…
Луч оборвался,
                        и по скользким холмам
Отраженье скатилось в луг.
Солнышко испугалось…
                                        А старый дед,
Смеясь, грохотал, как гром.
И голубем синим
                             вечерний свет
Махал ему в рот крылом.
 

<1917?>

«О товарищах веселых…»

 
О товарищах веселых,
О полях посеребренных
Загрустила, словно голубь,
Радость лет уединенных.
 
 
Ловит память тонким клювом
Первый снег и первопуток.
В санках озера над лугом
Запоздалый окрик уток.
 
 
Под окном от скользких елей
Тень протягивает руки,
Тихих вод парагуш квелый
Курит люльку на излуке.
 
 
Легким дымом к дальним пожням
Шлет поклон день ласк и вишен.
Запах трав от бабьей кожи
На губах моих я слышу.
 
 
Мир вам, рощи, луг и липы,
Литии медовый ладан!
Все приявшему с улыбкой
Ничего от вас не надо.
 

1916

«Весна на радость не похожа…»

 
Весна на радость не похожа,
И не от солнца желт песок.
Твоя обветренная кожа
Лучила гречневый пушок.
 
 
У голубого водопоя
На шишкоперой лебеде
Мы поклялись, что будем двое
И не расстанемся нигде.
 
 
Кадила темь, и вечер тощий
Свивался в огненной резьбе,
Я проводил тебя до рощи,
К твоей родительской избе.
 
 
И долго, долго в дреме зыбкой
Я оторвать не мог лица,
Когда ты с ласковой улыбкой
Махал мне шапкою с крыльца.
 

1916

«Алый мрак в небесной черни…»

 
Алый мрак в небесной черни
Начертил пожаром грань.
Я пришел к твоей вечерне,
Полевая глухомань.
 
 
Нелегка моя кошница,
Но глаза синее дня.
Знаю, мать-земля черница,
Все мы тесная родня.
 
 
Разошлись мы в даль и шири
Под лазоревым крылом.
Но сзовет нас из псалтыри
Заревой заре псалом.
 
 
И придем мы по равнинам
К правде сошьего креста
Светом книги голубиной
Напоить свои уста.
 

<1915>

«Прощай, родная пуща…»

 
Прощай, родная пуща,
Прости, златой родник.
Плывут и рвутся тучи
О солнечный сошник.
 
 
Сияй ты, день погожий,
А я хочу грустить.
За голенищем ножик
Мне больше не носить.
 
 
Под брюхом жеребенка
В глухую ночь не спать
И радостию звонкой
Лесов не оглашать.
 
 
И не избегнуть бури,
Не миновать утрат,
Чтоб прозвенеть в лазури
Кольцом незримых врат.
 

1916

«Покраснела рябина…»

 
Покраснела рябина,
Посинела вода.
Месяц, всадник унылый,
Уронил повода.
 
 
Снова выплыл из рощи
Синим лебедем мрак.
Чудотворные мощи
Он принес на крылах.
 
 
Край ты, край мой родимый,
Вечный пахарь и вой,
Словно Во́льга под ивой,
Ты поник головой.
 
 
Встань, пришло исцеленье,
Навестил тебя Спас.
Лебединое пенье
Нежит радугу глаз.
 
 
Дня закатного жертва
Искупила весь грех.
Новой свежестью ветра
Пахнет зреющий снег.
 
 
Но незримые дрожди
Все теплей и теплей…
Помяну тебя в дождик
Я, Есенин Сергей.
 

1916

«Твой глас незримый, как дым в избе…»

 
Твой глас незримый, как дым в избе.
Смиренным сердцем молюсь тебе.
 
 
Овсяным ликом питаю дух,
Помощник жизни и тихий друг.
 
 
Рудою солнца посеян свет,
Для вечной правды названья нет.
 
 
Считает время песок мечты,
Но новых зерен прибавил ты.
 
 
В незримых пашнях растут слова,
Смешалась с думой ковыль-трава.
 
 
На крепких сгибах воздетых рук
Возводит церкви строитель звук.
 
 
Есть радость в душах – топтать твой цвет,
На первом снеге свой видеть след.
 
 
Но краше кротость и стихший пыл
Склонивших веки пред звоном крыл.
 

1916

«В лунном кружеве украдкой…»

 
В лунном кружеве украдкой
Ловит призраки долина.
На божнице за лампадкой
Улыбнулась Магдалина.
 
 
Кто-то дерзкий, непокорный
Позавидовал улыбке.
Вспучил бельма вечер черный,
И луна – как в белой зыбке.
 
 
Разыгралась тройка-вьюга,
Брызжет пот, холодный, тёрпкий,
И плакучая лещуга
Лезет к ветру на закорки.
 
 
Смерть в потемках точит бритву…
Вон уж плачет Магдалина.
Помяни мою молитву
Тот, кто ходит по долинам.
 

<1915>

«Там, где вечно дремлет тайна…»

 
Там, где вечно дремлет тайна,
Есть нездешние поля.
Только гость я, гость случайный
На горах твоих, земля.
 
 
Широки леса и воды,
Крепок взмах воздушных крыл.
Но века твои и годы
Затуманил бег светил.
 
 
Не тобой я поцелован,
Не с тобой мой связан рок.
Новый путь мне уготован
От захода на восток.
 
 
Суждено мне изначально
Возлететь в немую тьму.
Ничего я в час прощальный
Не оставлю никому.
 
 
Но за мир твой, с выси звездной,
В тот покой, где спит гроза,
В две луны зажгу над бездной
Незакатные глаза.
 

<1917>

«Тучи с ожерёба…»

 
Тучи с ожерёба
Ржут, как сто кобыл,
Плещет надо мною
Пламя красных крыл.
 
 
Небо, словно вымя,
Звезды, как сосцы.
Пухнет Божье имя
В животе овцы.
 
 
Верю: завтра рано,
Чуть забрезжит свет,
Новый под туманом
Вспыхнет Назарет.
 
 
Новое восславят
Рождество поля,
И, как пес, пролает
За горой заря.
 
 
Только знаю: будет
Страшный вопль и крик,
Отрекутся люди
Славить новый лик.
 
 
Скрежетом булата
Вздыбят пасть земли…
И со щек заката
Спрыгнут скулы-дни.
 
 
Побегут, как лани,
В степь иных сторон,
Где вздымает длани
Новый Симеон.
 

<1917>

Лисица

А. М. Ремизову

 
На раздробленной ноге приковыляла,
У норы свернулася в кольцо.
Тонкой прошвой кровь отмежевала
На снегу дремучее лицо.
 
 
Ей все бластился в колючем дыме выстрел,
Колыхалася в глазах лесная топь.
Из кустов косматый ветер взбыстрил
И рассыпал звонистую дробь.
 
 
Как желна, над нею мгла металась,
Мокрый вечер липок был и ал.
Голова тревожно подымалась,
И язык на ране застывал.
 
 
Желтый хвост упал в метель пожаром,
На губах – как прелая морковь…
Пахло инеем и глиняным угаром,
А в ощур сочилась тихо кровь.
 

<1915>

«О Русь, взмахни крылами…»

 
О Русь, взмахни крылами,
Поставь иную крепь!
С иными именами
Встает иная степь.
 
 
По голубой долине,
Меж телок и коров,
Идет в златой ряднине
Твой Алексей Кольцов.
 
 
В руках – краюха хлеба,
Уста – вишневый сок.
И вызвездило небо
Пастушеский рожок.
 
 
За ним, с снегов и ветра,
Из монастырских врат,
Идет одетый светом
Его середний брат.
 
 
От Вытегры до Шуи
Он избраздил весь край
И выбрал кличку – Клюев,
Смиренный Миколай.
 
 
Монашьи мудр и ласков,
Он весь в резьбе молвы,
И тихо сходит пасха
С бескудрой головы.
 
 
А там, за взгорьем смолым,
Иду, тропу тая,
Кудрявый и веселый,
Такой разбойный я.
 
 
Долга, крута дорога,
Несчетны склоны гор;
Но даже с тайной Бога
Веду я тайно спор.
 
 
Сшибаю камнем месяц
И на немую дрожь
Бросаю, в небо свесясь,
Из голенища нож.
 
 
За мной незримым роем
Идет кольцо других,
И далеко по селам
Звенит их бойкий стих.
 
 
Из трав мы вяжем книги,
Слова трясем с двух пол.
И сродник наш, Чапыгин,
Певуч, как снег и дол.
 
 
Сокройся, сгинь ты, племя
Смердящих снов и дум!
На каменное темя
Несем мы звездный шум.
 
 
Довольно гнить и ноять,
И славить взлетом гнусь —
Уж смыла, стерла деготь
Воспрянувшая Русь.
 
 
Уж повела крылами
Ее немая крепь!
С иными именами
Встает иная степь.
 

1917

«Гляну в поле, гляну в небо…»

 
Гляну в поле, гляну в небо,
И в полях и в небе рай.
Снова тонет в копнах хлеба
Незапаханный мой край.
 
 
Снова в рощах непасеных
Неизбывные стада,
И струится с гор зеленых
Златоструйная вода.
 
 
О, я верю – знать, за муки
Над пропащим мужиком
Кто-то ласковые руки
Проливает молоком.
 

15 августа 1917

«То не тучи бродят за овином…»

 
То не тучи бродят за овином
                   Инехолод.
Замесила Божья Матерь сыну
                   Колоб.
 
 
Всякой снадобью она поила жито
                   В масле.
Испекла и положила тихо
                   В ясли.
 
 
Заигрался в радости младенец,
                   Пал в дрему,
Уронил он колоб золоченый
                   На солому.
 
 
Покатился колоб за ворота
                   Рожью.
Замутили слезы душу голубую
                   Божью.
 
 
Говорила Божья Матерь сыну
                   Советы:
«Ты не плачь, мой лебеденочек,
                   Не сетуй.
 
 
На земле все люди человеки,
                   Чада.
Хоть одну им малую забаву
                   Надо.
 
 
Жутко им меж темных
                   Перелесиц,
Назвала я этот колоб —
                   Месяц».
 

1916

«Разбуди меня завтра рано…»

 
Разбуди меня завтра рано,
О моя терпеливая мать!
Я пойду за дорожным курганом
Дорогого гостя встречать.
 
 
Я сегодня увидел в пуще
След широких колес на лугу.
Треплет ветер под облачной кущей
Золотую его дугу.
 
 
На рассвете он завтра промчится,
Шапку-месяц пригнув под кустом,
И игриво взмахнет кобылица
Над равниною красным хвостом.
 
 
Разбуди меня завтра рано,
Засвети в нашей горнице свет.
Говорят, что я скоро стану
Знаменитый русский поэт.
 
 
Воспою я тебя и гостя,
Нашу печь, петуха и кров…
И на песни мои прольется
Молоко твоих рыжих коров.
 

1917

«Где ты, где ты, отчий дом…»

 
Где ты, где ты, отчий дом,
Гревший спину под бугром?
Синий, синий мой цветок,
Неприхоженный песок.
Где ты, где ты, отчий дом?
 
 
За рекой поет петух.
Там стада стерег пастух,
И светились из воды
Три далекие звезды.
За рекой поет петух.
 
 
Время – мельница с крылом
Опускает за селом
Месяц маятником в рожь
Лить часов незримый дождь.
Время – мельница с крылом.
 
 
Этот дождик с сонмом стрел
В тучах дом мой завертел,
Синий подкосил цветок,
Золотой примял песок.
Этот дождик с сонмом стрел.
 

1917

«О Матерь Божья…»

 
О Матерь Божья,
Спади звездой
На бездорожье,
В овраг глухой.
 
 
Пролей, как масло,
Власа луны
В мужичьи ясли
Моей страны.
 
 
Срок ночи долог.
В них спит твой сын.
Спусти, как полог,
Зарюнасинь.
 
 
Окинь улыбкой
Мирскую весь
И солнце зыбкой
К кустам привесь.
 
 
И да взыграет
В ней, славя день,
Земного рая
Святой младень.
 

1917