Текст книги "Отговорила роща золотая"

Сергей Есенин
Отговорила роща золотая

В оформлении переплета использована репродукция картины «Деревья. Клязьма (Красные стволы)» (1918) художника Аристарха Лентулова (1882–1943)

© Марченко А.М., предисловие, 2021

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

Я пришел, как суровый мастер…

В рассказе Андрея Платонова «Никита» деревенский мальчик («пяти лет от роду»), наблюдая за чужим петухом, вдруг открывает, что петух похож «по лицу» на знакомого пастуха. В тот же день Никита делает и еще несколько удивительных открытий – что у старого пня есть глаза и уши и что бабушка не умерла, а стала избушкой: «она нарочно баня, а по правде тоже человек». Но дети вырастают и забывают, что «везде есть люди», мало кому удается сохранить на всю жизнь сияющие глаза пятилетнего ребенка. Одним из таких счастливцев был Есенин. Родившись с причастием к тайне – «в мире нет ничего не живого», он приобщил к этому тайному знанию, к этому поэтическому ясновиденью и нас, своих читателей:

 
Клененочек маленький матке
Зеленое вымя сосет…
 
 
Хорошо бы, на стог улыбаясь,
Мордой месяца сено жевать…
 

Клененочек, сосущий зеленое вымя, стал чем-то вроде фирменной меты есенинской поэзии. Между тем и это знак пожизненного детства.

Однако, получив от судьбы столь редкостный дар, Есенин создал на его основе уникальную поэтическую систему, емкую, гибкую, способную выразить тончайшие нюансы духовной жизни – «все, что душу облекает в плоть». Для этого мало ума и таланта. Нужна еще и отзывчивость – чуткость ко всему новому – и в житейском укладе, и в искусстве, а главное, в самом воздухе трагического времени.

Прошло более ста лет с тех пор, как в рязанском селе в простой крестьянской семье родился гениальный мальчик, а он по-прежнему остается властителем наших чувств. Об этом, похоже, и напоминать излишне. А вот о том, что Сергей Есенин еще и гениальный реформатор русского стиха и что он недаром писал о себе: «Я пришел, как суровый мастер», напомнить необходимо. Слишком часто в последнее время светлое его имя связывается с незатейливой «простотой». Но это сугубо личные проблемы имитаторов якобы истинно русского стиля. Сам Есенин к убогой простоте, той, что хуже воровства, отношения не имеет.

Ни повторить его «опыт смелый», ни подражать Есенину невозможно. В этом смысле в его пришествии есть что-то общее с явлением Шаляпина. Оба пришли в этот мир, на эту землю из самородных народных глубин, чтобы разбудить в соотечественниках «чувство родины во всем широком смысле этого слова». И чтобы «все до единого, каких бы ни были они различных мыслей, образов воспитания и мнений», сказали, повторяя слова Гоголя: «Это наша Россия; нам в ней приютно и тепло, и мы теперь действительно у себя дома, под своей родной крышей, а не на чужбине».

Алла Марченко

«Вот уж вечер. Роса…»

 
Вот уж вечер. Роса
Блестит на крапиве.
Я стою у дороги,
Прислонившись к иве.
 
 
От луны свет большой
Прямо на нашу крышу.
Где-то песнь соловья
Вдалеке я слышу.
 
 
Хорошо и тепло,
Как зимой у печки.
И березы стоят,
Как большие свечки.
 
 
И вдали за рекой,
Видно, за опушкой,
Сонный сторож стучит
Мертвой колотушкой.
 

1910

«Там, где капустные грядки…»

 
Там, где капустные грядки
Красной водой поливает восход,
Клененочек маленький матке
Зеленое вымя сосет.
 

1910

Калики

 
Проходили калики деревнями,
Выпивали под окнами квасу,
У церквей пред затворами древними
Поклонялись Пречистому Спасу.
 
 
Пробиралися странники по полю,
Пели стих о сладчайшем Исусе.
Мимо клячи с поклажею топали,
Подпевали горластые гуси.
 
 
Ковыляли убогие по стаду,
Говорили страдальные речи:
«Все единому служим мы Господу,
Возлагая вериги на плечи».
 
 
Вынимали калики поспешливо
Для коров сбереженные крохи.
И кричали пастушки насмешливо:
«Девки, в пляску. Идут скоморохи».
 

1910

«Поет зима – аукает…»

 
Поет зима – аукает,
Мохнатый лес баюкает
Стозвоном сосняка.
Кругом с тоской глубокою
Плывут в страну далекую
Седые облака.
 
 
А по двору метелица
Ковром шелковым стелется,
Но больно холодна.
Воробышки игривые,
Как детки сиротливые,
Прижались у окна.
 
 
Озябли пташки малые,
Голодные, усталые,
И жмутся поплотней.
А вьюга с ревом бешеным
Стучит по ставням свешенным
И злится все сильней.
 
 
И дремлют пташки нежные
Под эти вихри снежные
У мерзлого окна.
И снится им прекрасная,
В улыбках солнца ясная
Красавица весна.
 

1910

«Выткался на озере алый свет зари…»

 
Выткался на озере алый свет зари.
На бору со звонами плачут глухари.
 
 
Плачет где-то иволга, схоронясь в дупло.
Только мне не плачется – на душе светло.
 
 
Знаю, выйдешь к вечеру за кольцо дорог,
Сядем в копны свежие под соседний стог.
 
 
Зацелую допьяна, изомну, как цвет,
Хмельному от радости пересуду нет.
 
 
Ты сама под ласками сбросишь шелк фаты,
Унесу я пьяную до утра в кусты.
 
 
И пускай со звонами плачут глухари.
Есть тоска веселая в алостях зари.
 

1910

«Сыплет черемуха снегом…»

 
Сыплет черемуха снегом,
Зелень в цвету и росе.
В поле, склоняясь к побегам,
Ходят грачи в полосе.
 
 
Никнут шелковые травы,
Пахнет смолистой сосной.
Ой вы, луга и дубравы, —
Я одурманен весной.
 
 
Радугой тайные вести
Светятся в душу мою.
Думаю я о невесте,
Только о ней лишь пою.
 
 
Сыпь ты, черемуха, снегом,
Пойте вы, птахи, в лесу.
По полю зыбистым бегом
Пеной я цвет разнесу.
 

1910

Подражание песне

 
Ты поила коня из горстей в поводу,
Отражаясь, березы ломались в пруду.
 
 
Я смотрел из окошка на синий платок,
Кудри черные змейно трепал ветерок.
 
 
Мне хотелось в мерцании пенистых струй
С алых губ твоих с болью сорвать поцелуй.
 
 
Но с лукавой улыбкой, брызнув на меня,
Унеслася ты вскачь, удилами звеня.
 
 
В пряже солнечных дней время выткало нить…
Мимо окон тебя понесли хоронить.
 
 
И под плач панихид, под кадильный канон
Все мне чудился тихий раскованный звон.
 

1910

«Дымом половодье…»

 
Дымом половодье
Зализало ил.
Желтые поводья
Месяц уронил.
 
 
Еду на баркасе.
Тычусь в берега.
Церквами у прясел
Рыжие стога.
 
 
Заунывным карком
В тишину болот
Черная глухарка
К всенощной зовет.
 
 
Роща синим мраком
Кроет голытьбу…
Помолюсь украдкой
За твою судьбу.
 

1910

«Хороша была Танюша, краше не было в селе…»

 
Хороша была Танюша, краше не было в селе,
Красной рюшкою по белу сарафан на подоле.
У оврага за плетнями ходит Таня ввечеру.
Месяц в облачном тумане водит с тучами игру.
 
 
Вышел парень, поклонился кучерявой головой:
«Ты прощай ли, моя радость, я женюся на другой».
Побледнела, словно саван, схолодела, как роса.
Душегубкою-змеею развилась ее коса.
 
 
«Ой ты, парень синеглазый, не в обиду я скажу,
Я пришла тебе сказаться: за другого выхожу».
Не заутренние звоны, а венчальный переклик,
Скачет свадьба на телегах, верховые прячут лик.
 
 
Не кукушки загрустили – плачет Танина родня,
На виске у Тани рана от лихого кистеня.
Алым венчиком кровинки запеклися на челе,
Хороша была Танюша, краше не было в селе.
 

1911

Звезды

 
Звездочки ясные, звезды высокие!
Что вы храните в себе, что скрываете?
Звезды, таящие мысли глубокие,
Силой какою вы душу пленяете?
 
 
Частые звездочки, звездочки тесные!
Что в вас прекрасного, что в вас могучего?
Чем увлекаете, звезды небесные,
Силу великую знания жгучего?
 
 
И почему так, когда вы сияете,
Маните в небо, в объятья широкие?
Смотрите нежно так, сердце ласкаете,
Звезды небесные, звезды далекие!
 

<1911>

Мои мечты

 
Мои мечты стремятся вдаль,
Где слышны вопли и рыданья,
Чужую разделить печаль
И муки тяжкого страданья.
 
 
Я там могу найти себе
Отраду в жизни, упоенье,
И там, наперекор судьбе,
Искать я буду вдохновенья.
 

<1911–1912>

«Задымился вечер, дремлет кот на брусе…»

 
Задымился вечер, дремлет кот на брусе.
Кто-то помолился: «Господи Исусе».
 
 
Полыхают зори, курятся туманы,
Над резным окошком занавес багряный.
 
 
Вьются паутины с золотой повети.
Где-то мышь скребется в затворенной клети…
 
 
У лесной поляны – в свяслах копны хлеба,
Ели, словно копья, уперлися в небо.
 
 
Закадили дымом под росою рощи…
В сердце почивают тишина и мощи.
 

1912

«Заиграй, сыграй, тальяночка, малиновы меха…»

 
Заиграй, сыграй, тальяночка, малиновы меха.
Выходи встречать к околице, красотка, жениха.
 
 
Васильками сердце светится, горит в нем бирюза.
Я играю на тальяночке про синие глаза.
 
 
То не зори в струях озера свой выткали узор,
Твой платок, шитьем украшенный, мелькнул
за косогор.
 
 
Заиграй, сыграй, тальяночка, малиновы меха.
Пусть послушает красавица прибаски жениха.
 

1912

«Матушка в купальницу по лесу ходила…»

 
Матушка в купальницу по лесу ходила,
Босая с подтыками по росе бродила.
 
 
Травы ворожбиные ноги ей кололи,
Плакала родимая в купырях от боли.
 
 
Не дознамо печени судорга схватила,
Охнула кормилица, тут и породила.
 
 
Родился я с песнями в травном одеяле.
Зори меня вешние в радугу свивали.
 
 
Вырос я до зрелости, внук купальской ночи,
Сутемень колдовная счастье мне пророчит.
 
 
Только не по совести счастье наготове,
Выбираю удалью и глаза и брови.
 
 
Как снежинка белая, в просини я таю
Да к судьбе-разлучнице след свой заметаю.
 

1912

Поэт

 
Он бледен. Мыслит страшный путь.
В его душе живут виденья.
Ударом жизни вбита грудь,
А щеки выпили сомненья.
 
 
Клоками сбиты волоса,
Чело высокое в морщинах,
Но ясных грез его краса
Горит в продуманных картинах.
 
 
Сидит он в тесном чердаке,
Огарок свечки режет взоры,
А карандаш в его руке
Ведет с ним тайно разговоры.
 
 
Он пишет песню грустных дум,
Он ловит сердцем тень былого.
И этот шум… душевный шум…
Снесет он завтра за целковый.
 

<1910–1912>

«Грустно… Душевные муки…»

 
Грустно… Душевные муки
Сердце терзают и рвут,
Времени скучные звуки
Мне и вздохнуть не дают.
Ляжешь, а горькая дума
Так и не сходит с ума…
Голову кружит от шума.
Как же мне быть… и сама
Моя изнывает душа.
Нет утешенья ни в ком.
Ходишь едва-то дыша.
Мрачно и дико кругом.
Доля! Зачем ты дана!
Голову негде склонить,
Жизнь и горька и бедна,
Тяжко без счастия жить.
 

<1913>

Береза

 
Белая береза
Под моим окном
Принакрылась снегом,
Точно серебром.
 
 
На пушистых ветках
Снежною каймой
Распустились кисти
Белой бахромой.
 
 
И стоит береза
В сонной тишине,
И горят снежинки
В золотом огне.
 
 
А заря, лениво
Обходя кругом,
Обсыпает ветки
Новым серебром.
 

<1913>

«На небесном синем блюде…»

 
На небесном синем блюде
Желтых туч медовый дым.
Грезит ночь. Уснули люди,
Только я тоской томим.
 
 
Облаками перекрещен,
Сладкий дым вдыхает бор.
За кольцо небесных трещин
Тянет пальцы косогор.
 
 
На болоте крячет цапля;
Четко хлюпает вода,
И из туч глядит, как капля,
Одинокая звезда.
 
 
Я хотел бы в мутном дыме
Той звезды поджечь леса
И погинуть вместе с ними,
Как зарница в небеса.
 

1913 или 1914

Пороша

 
Еду. Тихо. Слышны звоны
Под копытом на снегу,
Только серые вороны
Расшумелись на лугу.
 
 
Заколдован невидимкой,
Дремлет лес под сказку сна,
Словно белою косынкой
Подвязалася сосна.
 
 
Понагнулась, как старушка,
Оперлася на клюку,
А над самою макушкой
Долбит дятел на суку.
 
 
Скачет конь, простору много,
Валит снег и стелет шаль.
Бесконечная дорога
Убегает лентой вдаль.
 

<1914>

С добрым утром!

 
Задремали звезды золотые,
Задрожало зеркало затона,
Брезжит свет на заводи речные
И румянит сетку небосклона.
 
 
Улыбнулись сонные березки,
Растрепали шелковые косы.
Шелестят зеленые сережки,
И горят серебряные росы.
 
 
У плетня заросшая крапива
Обрядилась ярким перламутром
И, качаясь, шепчет шаловливо:
«С добрым утром!»
 

<1914>

«Зашумели над затоном тростники…»

 
Зашумели над затоном тростники.
Плачет девушка-царевна у реки.
 
 
Погадала красна девица в семик.
Расплела волна венок из повилик.
 
 
Ах, не выйти в жены девушке весной,
Запугал ее приметами лесной.
 
 
На березке пообъедена кора —
Выживают мыши девушку с двора.
 
 
Бьются кони, грозно машут головой, —
Ой, не любит черны косы домовой.
 
 
Запах ладана от рощи ели льют,
Звонки ветры панихидную поют.
 
 
Ходит девушка по бережку грустна,
Ткет ей саван нежнопенная волна.
 

1914

В хате

 
Пахнет рыхлыми драченами,
У порога в дежке квас,
Над печурками точеными
Тараканы лезут в паз.
 
 
Вьется сажа над заслонкою,
В печке нитки попелиц,
А на лавке за солонкою —
Шелуха сырых яиц.
 
 
Мать с ухватами не сладится,
Нагибается низко,
Старый кот к махотке крадется
На парное молоко.
 
 
Квохчут куры беспокойные
Над оглоблями сохи,
На дворе обедню стройную
Запевают петухи.
 
 
А в окне на сени скатые,
От пугливой шумоты,
Из углов щенки кудлатые
Заползают в хомуты.
 

1914

«Край любимый! Сердцу снятся…»

Край любимый! Сердцу снятся

 
Скирды солнца в водах лонных.
Я хотел бы затеряться
В зеленях твоих стозвонных.
 
 
По меже на переметке
Резеда и риза кашки.
И вызванивают в четки
Ивы, кроткие монашки.
 
 
Курит облаком болото,
Гарь в небесном коромысле.
С тихой тайной для кого-то
Затаил я в сердце мысли.
 
 
Все встречаю, всю приемлю,
Рад и счастлив душу вынуть.
Я пришел на эту землю,
Чтоб скорей ее покинуть.
 

1914

«Пойду в скуфье смиренным иноком…»

 
Пойду в скуфье смиренным иноком
Иль белобрысым босяком
Туда, где льется по равнинам
Березовое молоко.
 
 
Хочу концы земли измерить,
Доверясь призрачной звезде,
И в счастье ближнего поверить
В звенящей рожью борозде.
 
 
Рассвет рукой прохлады росной
Сшибает яблоки зари.
Сгребая сено на покосах,
Поют мне песни косари.
 
 
Глядя за кольца лычных прясел,
Я говорю с самим собой:
Счастлив, кто жизнь свою украсил
Бродяжной палкой и сумой.
 
 
Счастлив, кто в радости убогой,
Живя без друга и врага,
Пройдет проселочной дорогой,
Молясь на копны и стога.
 

<1914–1922>

«Я – пастух, мои палаты…»

 
Я – пастух, мои палаты —
Межи зыбистых полей.
По горам зеленым – скаты
С гарком гулких дупелей.
 
 
Вяжут кружево над лесом
В желтой пене облака.
В тихой дреме под навесом
Слышу шепот сосняка.
 
 
Святят зелено в сутёмы
Под росою тополя.
Я – пастух; мои хоромы —
В мягкой зелени поля.
 
 
Говорят со мной коровы
На кивливом языке.
Духовитые дубровы
Кличут ветками к реке.
 
 
Позабыв людское горе,
Сплю на вырублях сучья.
Я молюсь на алы зори,
Причащаюсь у ручья.
 

1914

Село

(Перевод из Шевченко)

 
Село! В душе моей покой.
Село в Украйне дорогой.
И, полный сказок и чудес,
Кругом села зеленый лес.
Цветут сады, белеют хаты,
А на горе стоят палаты,
И перед крашеным окном
В шелковых листьях тополя,
А там всё лес, и всё поля,
И степь, и горы за Днепром…
И в небе темно-голубом
Сам Бог витает над селом.
 

<1914>

«Колокол дремавший…»

 
Колокол дремавший
Разбудил поля,
Улыбнулась солнцу
Сонная земля.
 
 
Понеслись удары
К синим небесам,
Звонко раздается
Голос по лесам.
 
 
Скрылась за рекою
Белая луна,
Звонко побежала
Резвая волна.
 
 
Тихая долина
Отгоняет сон,
Где-то за дорогой
Замирает звон.
 

<1914>

Кузнец

 
Душно в кузнице угрюмой,
И тяжел несносный жар,
И от визга и от шума
В голове стоит угар.
К наковальне наклоняясь,
Машут руки кузнеца,
Сетью красной рассыпаясь,
Вьются искры у лица.
Взор отважный и суровый
Блещет радугой огней,
Словно взмах орла, готовый
Унестись за даль морей…
Куй, кузнец, рази ударом,
Пусть с лица струится пот.
Зажигай сердца пожаром,
Прочь от горя и невзгод!
Закали свои порывы,
Преврати порывы в сталь
И лети мечтой игривой
Ты в заоблачную даль.
Там вдали, за черной тучей,
За порогом хмурых дней,
Реет солнца блеск могучий
Над равнинами полей.
Тонут пастбища и нивы
В голубом сиянье дня,
И над пашнею счастливо
Созревают зеленя.
Взвейся к солнцу с новой силой,
Загорись в его лучах.
Прочь от робости постылой.
Сбрось скорей постыдный страх.
 
 
…………………………………………….
 

<1914>

Юность

 
Мечты и слезы,
Цветы и грезы
Тебе дарю.
 
 
От тихой ласки
И нежной сказки
Я весь горю.
 
 
А сколько муки
Святые звуки
Наносят мне!
 
 
Но силой тертой
Пошлю все к черту.
Иди ко мне.
 

<1914>

Егорий

 
В синих далях плоскогорий,
В лентах облаков
Собирал святой Егорий
Белыих волков.
 
 
«Ой ли, светы, [ратобойцы],
Слухайте мой сказ.
У меня в лихом изгойце
Есть поклон до вас.
 
 
Все волчицы строят гнезда
В муромских лесах.
В их глазах застыли звезды
На ребячий страх.
 
 
И от тех ли серолобых
Ваш могучий род,
Как и вы, сгорает в злобах
Грозовой оплот.
 
 
Долго злились, долго бились
В пуще вы тайком,
Но недавно помирились
С русским мужиком.
 
 
Там с закатных поднебесий
Скочет враг – силен,
Как на эти ли полесья
Затаил полон.
 
 
Чую, выйдет лохманида —
Не ужиться вам,
Но уж черная планида
Машет по горам».
 
 
Громовень подняли волки:
«Мы ль тросовики!
Когти остры, зубы колки —
Разорвем в клоки!»
 
 
Собирались все огулом
Вырядить свой суд.
Грозным криком, дальним гулом
Замирал их гуд.
 
 
Как почуяли облаву,
Вышли на бугор.
«Ты веди нас на расправу,
Храбрый наш Егор!»
 
 
«Ладно, – молвил им Егорий, —
Я вас поведу
Меж далеких плоскогорий,
Укрочу беду».
 
 
Скачет всадник с длинной пикой,
Распугал всех сов.
И дрожит земля от крика
Волчьих голосов.
 

<1914>

Молитва матери

 
На краю деревни старая избушка,
Там перед иконой молится старушка.
 
 
Молится старушка, сына поминает,
Сын в краю далеком родину спасает.
 
 
Молится старушка, утирает слезы,
А в глазах усталых расцветают грезы.
 
 
Видит она поле, это поле боя,
Сына видит в поле – павшего героя.
 
 
На груди широкой запеклася рана,
Сжали руки знамя вражеского стана.
 
 
И от счастья с горем вся она застыла,
Голову седую на руки склонила.
 
 
И закрыли брови редкие сединки,
А из глаз, как бисер, сыплются слезинки.
 

<1914>

Богатырский посвист

 
Грянул гром. Чашка неба расколота.
Разорвалися тучи тесные.
На подвесках из легкого золота
Закачались лампадки небесные.
Отворили ангелы окно высокое,
Видят – умирает тучка безглавая,
А с запада, как лента широкая,
Подымается заря кровавая.
Догадалися слуги божии,
Что недаром земля просыпается,
Видно, мол, немцы негожие
Войной на мужика подымаются.
Сказали ангелы солнышку:
«Разбуди поди мужика, красное,
Потрепи его за головушку,
Дескать, беда для тебя опасная».
Встал мужик, из ковша умывается,
Ласково беседует с домашней птицею,
Умывшись, в лапти наряжается
И достает сошники с палицею.
Думает мужик дорогой в кузницу:
«Проучу я харю поганую».
И на ходу со злобы тужится,
Скидает с плечей сермягу рваную.
Сделал кузнец мужику пику вострую,
И уселся мужик на клячу брыкучую.
Едет он дорогой пестрою,
Насвистывает песню могучую.
Выбирает мужик дорожку приметнее,
Едет, свистит, ухмыляется.
Видят немцы – задрожали дубы столетние,
На дубах от свиста листы валятся.
Побросали немцы шапки медные,
Испугались посвисту богатырского…
Правит Русь праздники победные,
Гудит земля от звона монастырского.
 

<1914>

Бельгия

 
Побеждена, но не рабыня,
Стоишь ты гордо без доспех,
Осквернена твоя святыня,
Зато душа чиста, как снег.
Кровавый пир в дыму пожара
Устроил грозный сатана,
И под мечом его удара
Разбита храбрая страна.
Но дух свободный, дух могучий
Великих сил не угасил,
Он, как орел, парит за тучей
Над цепью доблестных могил.
И жребий правды совершится:
Падет твой враг к твоим ногам
И будет с горестью молиться
Твоим разбитым алтарям.
 

<1914>

Сиротка
(Русская сказка)

 
Маша – круглая сиротка.
Плохо, плохо Маше жить,
Злая мачеха сердито
Без вины ее бранит.
 
 
Неродимая сестрица
Маше места не дает.
Плачет Маша втихомолку
И украдкой слезы льет.
 
 
Не перечит Маша брани,
Не теряет дерзких слов,
А коварная сестрица
Отбивает женихов.
 
 
Злая мачеха у Маши
Отняла ее наряд,
Ходит Маша без наряда,
И ребята не глядят.
 
 
Ходит Маша в сарафане,
Сарафан весь из заплат,
А на мачехиной дочке
Бусы с серьгами гремят.
 
 
Сшила Маша на подачки
Сарафан себе другой
И на голову надела
Полушалок голубой.
 
 
Хочет Маша понарядней
В церковь Божию ходить
И у мачехи сердитой
Просит бусы ей купить.
 
 
Злая мачеха на Машу
Засучила рукава,
На устах у бедной Маши
Так и замерли слова.
 
 
Вышла Маша, зарыдала,
Только некуда идти,
Побежала б на кладбище,
Да могилки не найти.
 
 
Замела седая вьюга
Поле снежным полотном,
По дороженькам ухабы,
И сугробы под окном.
 
 
Вышла Маша на крылечко,
Стало больно ей невмочь.
А кругом лишь воет ветер,
А кругом лишь только ночь.
 
 
Плачет Маша у крылечка,
Притаившись за углом,
И заплаканные глазки
Утирает рукавом.
 
 
Плачет Маша, крепнет стужа,
Злится Дедушка Мороз,
А из глаз ее, как жемчуг,
Вытекают капли слез.
 
 
Вышел месяц из-за тучек,
Ярким светом заиграл.
Видит Маша – на приступке
Кто-то бисер разметал.
 
 
От нечаянного счастья
Маша глазки подняла
И застывшими руками
Крупный жемчуг собрала.
 
 
Только Маша за колечко
Отворяет дверь рукой, —
А с высокого сугроба
К ней бежит старик седой:
 
 
«Эй, красавица, постой-ка,
Замела совсем пурга!
Где-то здесь вот на крылечке
Позабыл я жемчуга».
 
 
Маша с тайною тревогой
Робко глазки повела
И сказала, запинаясь:
«Я их в фартук собрала».
 
 
И из фартука стыдливо,
Заслонив рукой лицо,
Маша высыпала жемчуг
На обмерзшее крыльцо.
 
 
«Стой, дитя, не сыпь, не надо, —
Говорит старик седой, —
Это бисер ведь на бусы,
Это жемчуг, Маша, твой».
 
 
Маша с радости смеется,
Закраснелася, стоит,
А старик, склонясь над нею,
Так ей нежно говорит:
 
 
«О дитя, я видел, видел,
Сколько слез ты пролила
И как мачеха лихая
Из избы тебя гнала.
 
 
А в избе твоя сестрица
Любовалася собой
И, расчесывая косы,
Хохотала над тобой.
 
 
Ты рыдала у крылечка,
А кругом мела пурга,
Я в награду твои слезы
Заморозил в жемчуга.
 
 
За тебя, моя родная,
Стало больно мне невмочь
И озлобленным дыханьем
Застудил я мать и дочь.
 
 
Вот и вся моя награда
За твои потоки слез…
Я ведь, Маша, очень добрый,
Я ведь Дедушка Мороз».
 
 
И исчез мороз трескучий…
Маша жемчуг собрала
И, прислушиваясь к вьюге,
Постояла и ушла.
 
 
Утром Маша рано-рано
Шла могилушку копать.
В это время царедворцы
Шли красавицу искать.
 
 
Приказал король им строго
Обойти свою страну
И красавицу собою
Отыскать себе жену.
 
 
Увидали они Машу,
Стали Маше говорить,
Только Маша порешила
Прежде мертвых схоронить.
 
 
Тихо справили поминки,
На душе утихла боль,
И на Маше, на сиротке,
Повенчался сам король.
 

<1914>