Текст книги "Королевская семья и церемониальное пространство раннестюартовской монархии"

Уже в начале XVI века подобная практика санкционирования государственных бумаг вытесняется использованием личной подписи монарха (sign manual)[102]102
  Starkey D. Court and Government… P. 46–48.


[Закрыть]. Первоначально в новых условиях секретарь по-прежнему отвечал за их подготовку и сам, возможно, при помощи клерков доставлял их в Личную палату, переправляя затем подлежащие скреплению Большой королевской печатью бумаги обратно в Канцелярию. При этом грум мантии не только сортировал доставленные документы, но и в определенной последовательности подносил их на подпись монарху.

Значительный рост объемов официального делопроизводства при Генрихе VIII способствовал перераспределению полномочий между секретарем и грумом мантии. Из-за известной неприязни короля к «бумажной работе»[103]103
  HLP. Vol. III. Pt. II. P. 1399.


[Закрыть] значительная часть государственных документов стала визироваться без его непосредственного участия. Для этого был учрежден пост специального клерка палаты, который, владея навыками каллиграфии, воспроизводил на официальных бумагах образцы подписи монарха, которые хранил на отдельных листах грум мантии. При этом отбор соответствующих бумаг и предназначавшихся для них вариантов подписи осуществлялся совместно секретарем и грумом. При Кромвеле такие клише были заменены факсимильной печатью (dry stamp). Оставшаяся на хранении у грума мантии, она оперативно использовалась одним из двух деливших должностные обязанности секретаря клерком (chef de chamber)[104]104
  HLP. Vol. IX. P. 905.


[Закрыть]. Тот не только визировал ею предназначавшиеся для этого бумаги, но и вносил подтверждающую такое действие краткую запись в учрежденный для этих целей регистр Личной палаты (docket book)[105]105
  HLP. Vol. XI. P. 227; Vol. XII. Pt. I. P. 1315; Vol. XIII. Pt. I. P. 332; Vol. XIV. Pt. II. P. 201.


[Закрыть]. Наличие такой записи считалось необходимым условием для их передачи в Канцелярию и, следовательно, являлось обязательной формальностью для инициирования любого центрального делопроизводства.

Усиление различных форм внутрикамерального администрирования в системе центрального управления не только мобилизовало оставшийся нерастраченным потенциал придворных «матричных» институтов, но и свидетельствовало о сохранении патримониальных основ верховной власти и о известных недостатках ее публично-правовых проявлений[106]106
  Впервые такие наблюдения были сделаны на французском материале: Хачатурян Н. А. Сословно-представительная монархия во Франции XIII–XV веков. М., 1989. С. 169–181, а затем вписаны в более широкий историко-культурный контекст: Власть и общество в Западной Европе в Средние века. С. 8–14; 169–178).


[Закрыть]. Солидарные механизмы использования внутрикамеральных методов администрирования, как правило, могли переплетаться с ограничивающими и персонифицирующими их инструментальную базу стратегиями. При этом реанимировались характерные для куриальной стадии развития королевского двора варианты прямого делегирования полномочий, заменявшие или оттеснявшие любые опосредованные самой системой центрального управления должностные назначения. Содержание таких стратегий усложнялось формирующимися представлениями о «физическом» и «политическом» теле короля, определяя оттенки складывавшихся таким образом предпочтений верховной власти.

Отношение к титулам знати как частицам корпоративного титула короны[107]107
  Федоров С. Е. Пэрское право: особенности нормативной практики в Англии раннего Нового времени // Правоведение. 1996. № 2. С. 112.


[Закрыть] позиционировало отличавшихся благородным происхождением джентльменов Личной палаты как «жемчужин», украшавших «естественное» тело короля. В повсеместно присутствующем акценте на их почти «интимной» пространственно-физической близости к государю угадывались черты, определявшие особую форму доверительных связей с монархом. При таком подходе занимаемые джентльменами должности могли восприниматься как атрибуты, а с учетом популярных в то время неоплатонических спекуляций и как акциденции «политического» государева тела, выражавшие полноту и непосредственный характер связанных с ними полномочий. Оставаясь одновременно необходимым и достаточным условием, подобные близость и полнота определяли отношение к джентльменам палаты как особому королевскому «manrede»[108]108
  HLP. Vol. XIII. Pt. I. P. 505. Весьма показательно, что учрежденный в ходе камеральных реформ 1539–1540 годов институт королевских гвардейцев также воспринимался как особая часть королевского «manrede» и формировался в основном из ресурсов Личной палаты монарха (HLP. Vol. XIX. Pt. II. P. 524).


[Закрыть] – особому сообществу верных слуг и единомышленников.

Возрождение ушедших в прошлое традиций королевской свиты накладывало известный отпечаток на всю систему должностных назначений джентльменов за пределами придворного пространства. Очевидно, можно говорить о существовании некой градации, влиявшей на характер большинства «первичных» некамеральных продвижений. Наиболее частым было использование джентльменов в качестве стюардов домениальных владений короны, а затем и конфискованных церковных земель[109]109
  HLP. Vol. XI. P. 580; Vol. XIII. Pt. I. P. 505. Vol. XIX. Pt. I. P. 275. Bernard G. The Rise of Sir William Compton, Early Tudor Courtier // English Historical Review. 1981. Vol. 96. P. 759–762.


[Закрыть]. При этом, как правило, особая привлекательность таких должностей определялась их потенциальными возможностями формировать за счет местных ресурсов ливрейные свиты короля и обеспечивать тем самым любые формы прямого военного или «полицейского» контроля[110]110
  HLP. Vol. I. Pt. II. P. 1948, 2051, 2301; Vol. XI. P. 580.


[Закрыть]. Генрих VIII активно использовал таких стюардов для активизации различных звеньев крайне не развитой местной администрации, назначая их мировыми судьями и шерифами в графства[111]111
  Starkey D. Intimacy and Innovation… P. 85–86.


[Закрыть], развивал характерные для ренессансных дворов Европы формы «камеральной» дипломатии[112]112
  Известны имена, по меньшей мере, шести джентльменов, участвовавших в «камеральном» обмене между английским и французским дворами. Каждый из них, пребывая достаточно длительное время в ближайшем окружении иностранного государя, как правило, становился членом его ближайшего окружения и наравне с другими исполнял различного рода обязанности, оставаясь при этом посланником своего монарха (HLP. Vol. III. Pt. I. P. 111, 246; Vol. III. Pt. II. P. 641, 3360, 3434). Помимо этого, джентльмены успешно внедрялись в состав дипломатических миссий, зачастую оттесняя юристов и клириков, по обыкновению, доминировавших в посольствах, или же образуя совместно с ними очень эффективные тандемы. Об этом более подробно: Starkey D. Representation through Intimacy // Symbols and Sentiments/ ed. by I. Lewis. London, 1977. P. 82.


[Закрыть].

При всем многообразии известных вариантов привлечения джентльменов для службы вне двора начальная и конечная ступень их политической карьеры заведомо ограничивались внутренним пространством Личной палаты короля, составлявшей социальное ядро раннетюдоровской придворной организации. Тенденция на укрупнение социальных и административных функций палаты будет сохраняться вплоть до кончины Эдуарда VI[113]113
  Об этом более подробно: Loades D. Intrigue and Treason. The Tudor Court, 1547–1558. London, 2004. P. 1–81; Murphy J. The Illusion of Decline: The Privy Chamber, 1547–1558 // The English Court: from the Wars of the Roses to the Civil War. P. 71–119.


[Закрыть], затем уже в условиях женского правления она заметно ослабеет[114]114
  Wright P. A Change in Direction: the Ramification of a Female Household, 1558–1603 // The English Court: from the Wars of the Roses to the Civil War. P. 119–147.


[Закрыть], но уже при Якове I Стюарте обретет ранее неизвестные, но не менее выразительные формы[115]115
  Ковин В. С. Королевский двор Якова I Стюарта: Королевская спальня, ее слуги и все остальные // Королевский двор в Англии XV–XVII веков / ред. и сост. С. Е. Федоров. СПб., 2011. С. 110–186.


[Закрыть].

Титулованная знать и высшие государственные чины в дискурсе официальных протоколов и регламентов[116]116
  Оригинальная публикация: Титулованная знать и высшие государственные чины в дискурсе официальных протоколов и регламентов // Федоров С. Е. Раннестюартовская аристократия (1603–1629). СПб., 2005. С. 79–98.


[Закрыть]

Организующий характер так называемого права предпочтения (law of precedence) был общепризнанным в конце XVI-XVII веков: «философы говорят, что потеря мирского благосостояния менее мучительна для благородного человека, нежели потеря подобающего для него места и уважения»[117]117
  Segar W. Honor Military and Civil. London, 1611. P. 207.


[Закрыть]. Остается только сожалеть, что с момента выхода капитальных исследований Кристофера Янга историография не придавала этому сюжету должного внимания, явно недооценивая его значение для анализа социальных явлений старого порядка[118]118
  Young C. G. 1) Order of Precedence. London, 1851; 2) Privy Councillors and Their Precedence. London, 1860; 3) Ancient Tables of Precedency (n.p; n.d.). В последнее время в отечественной историографии отдельные аспекты права предпочтения успешно разрабатываются О. В. Дмитриевой. См. написанные ею разделы в коллективных монографиях: Двор монарха в средневековой Европе / под ред. Н. А. Хачатурян. СПб., 2001. С. 137–149; Королевский двор в политической культуре средневековой Европы. Теория, символика, церемониал / под ред. Н. А. Хачатурян. М., 2004. С. 360–383.


[Закрыть].

Тем не менее, в трактатах, приходящихся на начальный период стюартовского правления, содержатся многочисленные упоминания и ссылки на историю становления порядка предпочтения, отдаваемого лицам благородного происхождения. К началу XVII века связанные с предпочтением моменты не раз поднимались в дискуссиях и фигурировали в судебных исках[119]119
  Наиболее полное представление об этом можно почерпнуть из эрудитской коллекции: Collins A. Proceedings, Precedents and Arguments on Claims and Conclussions concerning Baronies by Writ and other Baronies. London, 1735.


[Закрыть]. Тема была почтенной по своему характеру; ее охотно обсуждали не только официалы, но и обыватели.

Сталкиваясь со свидетельствами современников о бытовавших в раннестюартовской Англии принципах предпочтения, обнаруживаешь одну примечательную особенность. Большинство ссылок на сам порядок помимо общих указаний на известную последовательность титулов и государственных чинов не содержит развернутой информации собственно о становлении самого порядка и тем более о положенных в его основу многочисленных регламентов. Обстоятельство – несколько необычное и на первый взгляд необъяснимое, если учитывать популярность самой темы и связанных с нею сюжетов.

Тем не менее, именно в самой «злободневности» темы следует искать ответа на вопрос, поскольку она способна хотя бы отчасти объяснить неразвернутый характер информации о соответствующих регламентах, на которые опиралось большинство авторов при выстраивании той или иной последовательности титулов и должностей. Они предпочитали называть или приводить текст определенных документов, подчеркивая их значимость, однако детального анализа их содержания избегали, видимо, полагая, что состав материалов был всем хорошо известен. Более того своеобразное «сталкивание» различных источников позволяло им вместе с тем вести аргументированную полемику и высказываться в пользу той или иной структуры благородного сообщества.

Среди общей массы упоминаемых памятников можно выделить несколько групп. В первую – объединялись англосаксонские регламенты, содержание которых не идентифицировалось, регламент 1399 года, известный как «Порядок всех состояний знати и джентри Англии», регламенты, составленные Джоном Типтофтом (1467), графом Риверзом (1479), герцогом Бедфордом (1487), графом Вустером (1520) и воспроизводивший анонимную ситуацию регламент Джона Расселла, коронационный регламент Генриха VI, материалы комиссии лордов Берли и Говарда по расследованию злоупотреблений в департаменте церемониймейстера. Во вторую входили парламентские статуты (5Ric. II; 12Ric.II), королевские ордонансы (1477 и 1478, 1595), многочисленные грамоты и патенты. Третью группу составляли так называемые парламентские регламенты (1439, 1523 и 1539). Четвертая объединяла решения Вселенских соборов (416, 563 и 633), церковные композиции (1353) и дипломы (1068 и 1069). Наконец, последняя группа была представлена Книгой Страшного суда, «Диалогами о Казначействе» Ричарда Фитц-Нигела и рядом других документов[120]120
  Segar W. Honor Military and Civil. P. 51, 238–241, 243–244; Carter M. Honor Redivivus. London, 1676. Ch. 3. Passim.


[Закрыть].

Разнообразие ссылочного аппарата в трактатах и документах первой половины XVII века было неслучайным. Дело в том, что практика публичных собраний знати, на которые распространялось действие порядка следования, достаточно широко варьировалась. Даже при английском дворе допускались искажения, связанные с отсутствием тех или иных должностных лиц и титулованных особ. Идеальной ситуации, воспроизводящей весь объем требуемого порядка, видимо, никогда не существовало. Возникавшие «неполноценные» процессии и присутствия требовали либо обоснования через зафиксированные к этому моменту прецеденты, либо официального одобрения с тем, чтобы стать очередной нормой. В этом смысле совокупность бытовавших к тому времени регламентов позволяла каждый раз обосновывать возникающую ситуацию: «наш опыт подсказывает соблюдать бдительность и предпринимать усилия для того, чтобы не нарушить традицию»[121]121
  Carter M. Honor Redivivus. P. 71. Это в особенности характерно для Сегара, более, чем его современники интересовавшегося этим сюжетом: Segar W. Honor Military and Civil. P. 241.


[Закрыть].

Постоянное обращение к повторявшимся или уникальным ситуациям объяснялось помимо прочего присутствием на подобных церемониях лиц незнатного происхождения, которые, согласно сложившимся взглядам, должны были подвергнуться отдельному или особому ранжированию. Именно на фоне «смешанных» присутствий единство благородного сообщества акцентировалось наиболее устойчиво.

Очевидно, ситуации, имевшие место в начале стюартовского правления и выдававшиеся в качестве нормы, были результатом тщательного изучения предшествующих регламентов и других документов, статус и авторитет которых обнаруживал незримое, но вместе с тем постоянное присутствие. Попытаемся восстановить возможную логику, согласно которой могли «всплывать» те или иные документы, не забывая при этом указывать на значимые моменты, связанные с их упоминанием в текстах источников. При этом традиция, сложившаяся в первой половине XVII века будет выглядеть генетически оправданной.

Начну с того, что появление ссылок на англосаксонские регламенты было связано с тем, что порядок следования или так называемое право предпочтения начинает оформляться именно в этот период[122]122
  На это обстоятельство указывают: Carter M. Honor Redivivus. P. 52; Segar W. Honor Military and Civil. P. 207. Конкретное содержание древних регламентов очень плохо поддается идентификации. У. Стэббс приводит текст документа под названием «Of People’s Ranks and Law», в котором впервые определяются нормативные представления о порядке следования среди различных социальных категорий от эрла до кэрла. См.: Stubbs W. Select Charters. Oxford, 1913. P. 88. Аналогичный текст приводится: Whitelock D. English Historical Documents. C. 500–1042. London, 1979. P. 468–471.


[Закрыть]. Сохранившиеся королевские хартии демонстрируют весьма устойчивую тенденцию к закреплению определенной градации внутри королевского окружения. Для большинства памятников того времени характерно стремление представить существующую иерархию, не расчленяя клир и мирян на отдельные составляющие. Наиболее часто повторяющаяся схема рядополагает самого монарха, следующих за ним членов королевской семьи, архиепископов, епископов, аббатов, элдорменов и завершает принятый вариант ранжирования королевскими тенами[123]123
  Coke E. Institutions. London, 1837. 381. (Далее – Co. Inst).


[Закрыть].

Смешение клира и мирских институтов уже в те времена, должно быть, считалось недопустимым и могло вызывать понятные возражения как со стороны церкви, так и светских особ, заинтересованных в соответствующем разделении. Вместе с тем описываемые в регламентах «события» настойчиво повторяли смешанную ситуацию, которая по тем временам могла быть выгодна только усиливавшейся королевской власти. Момент, очевидно, весьма симптоматичный, если учесть схожесть положения первых Стюартов и той ситуации, которая существовала в англосаксонский период. Замечу, что желаемый для светских и духовных особ сдвиг к разграничению порядков обозначился только после того, как Вильгельм Завоеватель небезуспешно попытался внедрить куриальную модель нормандского двора и заменить ею старую англосаксонскую.

Вплоть до конца XI века особые упоминания о порядке предпочтения среди мирских чинов и титулов носили эпизодический характер, что, как представляется, было связано с отсутствием интереса английских юристов к данной проблеме в целом. Официальные памятники воспроизводили старую смешанную донормандскую модель. Исключением были лишь составлявшиеся королевскими чиновниками свидетельские списки, заносившиеся в соответствующие дипломы и хартии, но воспроизводимые в этих документах композиции в целом были случайными, а устанавливаемая в них схема все-таки неполной.

Составление Книги Страшного Суда внесло ряд существенных изменений в дальнейшее представление о механизме создания новой модели предпочтения. Ричард Фитц-Нигел в своих «Диалогах о Казначействе» впервые попытался представить порядок следования, основываясь на принципе вассально-ленной зависимости. В его схеме король возглавлял составленный по нисходящей список непосредственных вассалов в соответствии с порядком принадлежащих им достоинств[124]124
  Dialogus de Scaccario / ed. by C. Johnson. London, 1950. P. 63–64.


[Закрыть]. Поскольку каждый из приводимых им списков предшествовал соответствующим реляциям по каждому графству или сотне, то связь устанавливаемой таким списком последовательности с практикой выездных сессий оказывалась вполне вероятной. Фиксируемая иерархия вассалов могла служить своего рода разъяснением или рекомендацией для столичных судебных служащих, вливавшихся в локальные сообщества: знание соответствующих регалий и достоинств королевских подданных было в этом случае не только желательным, но и в чем-то обязательным условием[125]125
  Подробнее о практике разъездных судей на местах см.: Galbraith V. H. The Making of Domesday Book. Oxford, 1961. P. 193, 195. Гэлбрайт специально отмечает, что для списков, составленных для Ноттингема и Норфолка соответственно, характерен нетрадиционный подход к общепринятой схеме: для этих графств эрлы предстоят епископам (Galbraith V. The Making of Domesday Book. P. 195).


[Закрыть].

С конца XI века заметным становится стремление короны зафиксировать принятую схему предпочтения. Это сказывается в первую очередь в том, каким образом начинают оформляться формулы, отражающие варианты официального обращения монарха к своим подданным. Известная формула «король всех архиепископов, епископов, аббатов, графов баронов, судей, шерифов и других верных подданных приветствует» была тому веским подтверждением. Иногда подобного рода обращения могли варьироваться. В некоторых случаях в них включались приоры, следовавшие за аббатами, надсмотрщики (reeves) и управляющие за шерифами. В целом же схема оказывалась неизменной и воспроизводила иерархию следования церковных и мирских особ.

Перечисление духовных и светских лиц в едином списке не означало, однако, обязательного условия, при котором церковные иерархи непременно предшествовали мирским или же, скажем, сохранялся старый смешанный порядок. Судя по всему, структура церковных должностей воспринималась тогда как более выверенная и устойчивая. Помимо этого значение мог иметь и весьма распространенный взгляд на градацию духовных чинов как универсальную, требовавшую от мирского порядка определенного подражания. В этом смысле иерархия светских чинов и титулов могла считаться одной из возможных модификаций церковного порядка и, следовательно, быть более подвижной. Очевидно, корона, инициировавшая такие списки, была заинтересована в том, чтобы примирить эти два представления, сделав их компонентами одного целого, но в этом смысле амбиции королевской власти оказывались недостаточными, чтобы окончательно преодолеть существовавшие стереотипы. Вынужденная считаться с традицией, она объединяла две иерархии, но, следуя устоявшимся представлениям, отдавала при этом предпочтение универсальному. Порядок, бытовавший в те времена, был, таким образом, очень далек от принятой на закате средних веков схемы.

В дальнейшем практика того или иного разделения светских и духовных особ в обращениях монарха развивалась далее по пути более четкой конкретизации титулов и достоинств, образовывавших светский порядок. При Эдуарде III к иерархии следования светских особ добавились герцоги, за этим Ричард II ввел маркизов, а Генрих VI – виконтов. Подобное «укрупнение» мирской иерархии привело к тому, что клерки, составлявшие первые журналы верхней палаты, стали перечислять духовных лордов на левой стороне листа, а светских – на правой соответственно. Должно быть, уже тогда такое разделение оказывалось идентичным распределению скамей и в самой палате[126]126
  Powell J. E., Wallis K. House of Lords in the Middle Ages. London, 1968. P. 545.


[Закрыть].

«Укрупнение» светской титулатуры вызывало различные споры о значимости тех или иных достоинств. При этом характерные для этих споров сюжеты очень часто перекочевывали в соседнюю сферу, становясь предметом обсуждения и у духовных чинов. Речь идет о дискуссии о праве предпочтения в связи с двумя архиепископами, которые претендовали на особое положение в иерархии, выводя свои привилегии в соответствии с каноническим правом. Последнее, как известно, не попадало под компетенцию короны, которая была в состоянии лишь констатировать их главенство в ряду церковных чинов. Вопрос о предпочтении между обеими архиепископскими кафедрами нигде не оговаривался. Это было поводом для очень сложных по своему характеру дебатов, инициированных архиепископом Кентерберийским Лефранком и Йоркским архиепископом Томасом. Начало разногласий относится к 1072 году, когда архиепископ Томас формально признал подчинение Йоркской кафедры Лефранку и его последователям. Между тем уже в 1093 году он отказался признать преемника Лефранка Ансельма как примаса. Спор продолжался вплоть до 1126 года, когда предпочтение было отдано Йорку[127]127
  Об этом см. подробнее: Macdonald A. Lafranc. Oxford, 1926. P. 70–94, 271–291; Brooke Z. N. Englisn Church and Papacy. Cambridge, 1931. P. 123–125.


[Закрыть]. Вместе с тем папская курия оставила за Кентербери право требовать от Йорка особого подчинения. Последующие разногласия между двумя архиепископскими кафедрами всплыли заново на лондонском совете 1076 года. Они оказались настолько ожесточенными, что совет был вынужден закрыть свою работу, так и не разу не приступив к обсуждению намеченного регламента[128]128
  Описание существа разногласий дано: William of Newburgh. Historia Rerum Anglicarum. London, 1884. P. 203–204.


[Закрыть]. В 1324 году Эдуард II объявил о том, что архиепископский крест был установлен в Кентербери ранее йоркского. Превосходство кентерберийского престола было окончательно закреплено в композициях 1353 года[129]129
  Rotulli Parliamentorum. V.1. 418a. (Далее – Rot. Parl.); Wilkins D. Concilia Magnae Britanniae. London, 1737. Vol. 3. P. 67.


[Закрыть].

Развивавшийся спор между архиепископами привел в движение и епископскую среду. Право предпочтения было установлено между ними в соответствии с решениями Вселенских соборов (416;

563; 633 гг.), которые признавали в качестве исходного сроки посвящения в епископский сан. Исключения допускались для отдельных церквей, имеющих особые привилегии и традиции[130]130
  Macdonald A. Lafranc. P. 98–99.


[Закрыть].

Градации в среде высшего клира были закреплены на лондонском совете 1075 года. Было решено, что по обеим сторонам от архиепископов будут сидеть слева – епископ Лондона, а справа – епископ Уинчестера. В случае отсутствия архиепископа Йоркского, оба епископа должны будут сесть в том же порядке по обе стороны от архиепископа Кентерберийского[131]131
  Один из таких случаев описывает Уильям Малмсберийский: De Gestis Pontificum Anglorum. London, 1870. P. 67.


[Закрыть]. Поскольку в этот период все епископства были диоцезными, то установленная советом 1075 года практика могла считаться всеобъемлющей вплоть до конца XIII века, когда папский престол стал дополнительно посвящать епископов по принципу in partibus infidelium, передавая при этом каждому новопосвященному титул его предшественника. Таких епископов называли титулярными (titular) или викарными (suffragan); их главная задача заключалась в оказании помощи диоцезному епископу[132]132
  Первым титулярным епископом в Англии считается Августин епископ Дарема (1259) (Thompson A. English Clergy in the Later Middle Ages. Oxford, 1947. P. 49). О возможности использования термина «титулярный» и «викарный»: New Catholic Encyclopedia. New York, 1967. Vol. 11. P. 703–704.


[Закрыть]. С введением титулярных епископов был установлен порядок, согласно которому они следовали сразу же за диоцезными епископами.

Дальнейшие изменения в представлениях о порядке следования среди духовных лиц произошли в связи с учрежденным Эдуардом III орденом Подвязки в 1348 году. Согласно орденскому регламенту, епископ Уинчестера объявлялся прелатом Ордена, что привело к внесению изменений в сложившуюся до этого практику предпочтения. Во всех присутственных местах он должен был занимать следующее за архиепископами место и, следовательно, предшествовал всем другим епископам[133]133
  Конституции Ордена опубликованы: Ashmole E. The institution, laws & ceremonies of the most noble Order of the Garter collected and digested into one body by Elias Ashmole… London: Printed by J. Macock, for Nathanael Brooke, 1672. Appendix.


[Закрыть]. Несмотря на королевский ордонанс, епископ Лондона продолжал настаивать на своем праве предпочтения, дарованном его кафедре еще в 1075 году. Он настаивал на этом, ссылаясь на утвержденный статус его сана, в соответствии с которым он выступал как cancellaruius episcoporum[134]134
  Willement T. Facsimile of a Contemprorary Roll of the Spiritual and Temporal Peers. London, 1829.


[Закрыть]. Дарованные конституциями Ордена статусные полномочия епископа Уинчестера противоречили и не имели ничего общего с каноническим правом, нарушали папские полномочия в определении соответствующего предпочтения. Рассмотревший этот запрос парламент 1523 года удовлетворил тяжбу епископа с уинчестерской кафедрой и восстановил прежнее право следования[135]135
  Powell J., Wallis K. House of Lords in the Middle Ages. Pl. XIX.


[Закрыть]. Тогда же был окончательно решен вопрос о ранжировании аббатов и приоров: теперь в официальных процессиях они следовали за епископами соответственно[136]136
  5 Ric.II, st.2, c.4.


[Закрыть]. Право предпочтения в рамках этой категории зависело от дат основания монастырей, во главе которых они стояли.

Действие права предпочтения среди светских особ длительное время опиралось на порядок следования, установленный для графов и баронов еще в донормандский период. Ситуация изменилась, когда Эдуард III возвел в 1337 году своего старшего сына, сделав его герцогом Корнуоллским. Хартия, даровавшая Черному Принцу герцогский титул, не уточняла изменений, внесенных в порядок следования, так как принц в силу своей королевской крови уже имел право сидеть впереди графов. Первым герцогом, не имевшим прямых родственных связей с королевской семьей, был Томас Говард, лорд Моубри, получивший титул герцога Норфолка в 1397 году. Он с легкостью мог отстоять свое право на предпочтение перед графами, поскольку в 1382 году королевский статут (5Ric.II.st.2,c.4) определил место для герцогов (тогда лишь потенциальных) при рассылке соответствующих приглашений на парламентскую сессию.

Несмотря на то, что существовавшая практика тяготела к установлению общепринятых градаций в соответствии с правом следования, достаточно сложно утверждать, что она четко осознавала границы социальной группы, к которой этот порядок адресовался. Более того, составители регламентов, должно быть, не придерживались и разграничения ее внутригрупповых различий. Безусловно, этот подход уже тогда использоваться короной в качестве дополнительного аргумента в пользу создания различных прецедентов в этой области, но ясности это обстоятельство тем не менее не прибавляло. Отмеченные особенности можно с легкостью продемонстрировать на примере двух дипломов, составленных еще во времена Вильгельма Завоевателя. Первый из них был обнародован в Вестминстере на Троицын день 1068 года для церкви Св. Мартина[137]137
  Подробный текст диплома: Regesta Regum Anglo-Normannorum. Oxford, 1913. Vol. 1. P. 6.


[Закрыть]. В конце диплома приведены подписи следующих епископов: Уильма Лондонского, Одо, епископа Байе, Хью, епископа Лисо, Госфри-да Котанского, Гермена Шерборнского, Леофрика Экзетерского и Гизо Уэльского по порядку. Если предположить, что к этому времени епископы воспринимались как единая группа, то последовательность в соответствии с порядком следования должна быть другой: Гермен Шернборнский (1045), Леофрик Экзетерский (1046), Уильям Лондонский (1051) и Гизо Уэльский (1061), Одо, епископ Байе (1063), Хью, епископ Лисо (1065).

Второй диплом был выдан еписко пу Гизо Уэльскому в этом же 1068 году. Подписи епископов, содержащиеся в конце диплома представлены в следующем порядке: Одо, епископ Байе, Госфрид Котанский Гермен Шернборнский, Леофрик Экзетерский, Эгелмар Элмамский, Уильям Лондонский и Ремигий Дорчестерский[138]138
  Regesta Regum… Vol. 1. P. 7.


[Закрыть]. С ним сопоставим диплом, выданный Леофрику Экзетерскому в 1069 году, в котором последовательность епископских подписей опять изменена: Одо, епископ Байе, Гермен Шернборнский, Госфрид Котанский, Гизо Уэльский и Уильям Лондонский[139]139
  Ibid. P. 8.


[Закрыть].

Совершенно очевидно, что секретари или клерки, составлявшие тексты дипломов, были либо определенным образом «настроены» в вопросах предпочтения, либо не считали важными многие связанные с ним моменты. Даже то обстоятельство, что во всех трех приведенных дипломах имя епископа Одо выступает на первом плане, следует считать простой случайностью. В выданном в том же 1069 году дипломе его имя следует после перечисления имен его братьев из Лондона, Шернборна Уэльса и Экзетера соответственно[140]140
  Ibid. P. 9.


[Закрыть].

Субординация графов (эрлов или контов) в этих документах выглядит также весьма условной. В первом дипломе графы перечислены в следующей последовательности: Герифорд, Мортейнский, Мерсийский, Эу, Нортумбрийский, Нортгемптон, Монтгомери, и Шрусбери; во втором: Герифорд, Нортгемптон, Мерсийский, Мортейн и Монтгомери; в третьем: Мортейнский, Герифорд, Мерсийский, Нортгемптон. То же самое можно сказать и о порядке следования среди баронов. При всем при том, что в нормандскую эпоху проявляется вполне определенная тенденция отнесения баронов к нижнему эшелону знатных достоинств, внутренняя градация носителей этого достоинства выглядит также весьма неопределенной. Подобная картина наблюдается и в списках, приводимых в Книге Страшного Суда. Например, подобные перечисления для графства Дорсет представлены следующим образом: Эллан Британский, Роберт Мортенский и Хью Честерский. В визитационных списках для Уилтшира последовательность изменена: бароны Мортейнский, Честерский и Британский соответственно.

Первые шаги к упорядочиванию процедуры официальных записей просматриваются на примере патента, дарованного Ричардом II герцогу Глостерскому[141]141
  Rot. Parl. IV, 267. Этот патент был оспорен графом в 1425 году.


[Закрыть]. Но только в конце XIV века появляется документ, фиксирующий официальный взгляд на порядок следования, где упоминаются исключительно миряне. Речь идет о «Порядке всех состояний знати и джентри Англии», датированном 1399 годом[142]142
  Оригинал документа не сохранился. Известны достаточно полные перессказы или воспроизведения текста. Наиболее доступным был вариант, приведенный в: Young C. G. Ancient Tables of Precedency (n.p; n.d.). P. 3–4; частично текст документа с комментариями приводится в его работе: Privy Councillors and Their Precedence. London, 1860. P. 41–47 (для особ мужского пола); 62–71 (для особ женского пола).


[Закрыть]. Считается, что текст этого документа был полностью внесен и дополнен в регламенте, предназначавшемся для коронации Генриха IV, состоявшейся 14 октября 1399 года.

Отраженный в регламенте коронации порядок был результатом многократных попыток установить общепринятые стандарты на процедуру предпочтения. Два значительных обстоятельства свидетельствуют об имевших место усилиях. Во-первых, это единственный для того времени пример, включавший наследников титулов в регламент предпочтения. Во-вторых, наличие в иерархии титулов маркизов дает основание говорить об этом документе как промежуточном варианте, составление которого не могло быть осуществлено ранее 1 декабря 1385 года, когда Роберт де Вер, граф Оксфорд был возведен и стал маркизом Дублинским. Срок обладания титулом был краток, так как уже 13 октября 1386 года де Вер стал герцогом Ирландским, и согласно, существовавшей процедуре титул был поглощен более высоким[143]143
  Практика сохранения всех имеющихся титулов складывается только при Генрихе VIII.


[Закрыть]. Только 29 сентября 1397 года Англия узнала нового маркиза после того, как Джон Бедфорд стал маркизом Дорсетом. Бедфорд был единственным здравствующим маркизом в тот момент, когда составлялся «Порядок» (8 октября 1399 года). Его первенец появился на свет только в начале 1401 года, следовательно, указания на старших и младших сыновей маркизов не могли относиться к первой редакции документа. Это указывает на то, что предпочтение среди сыновей герцогов, графов и баронов уже существовало до этого, и соответствующие комментарии относительно отпрысков маркизов были внесены уже в готовый текст и заняли там подобающее место.

Следующий заслуживающий внимания регламент был составлен по случаю коронации Генриха VI[144]144
  Сохранилась копия этого регламента, составленная в начале XVII века: Bodleian Library. Ashmolean MS. 857. Fols. 142-4.


[Закрыть]. В качестве составителей фигурируют лорд-протектор Ирландии – герцог Бедфорд и герцог Норфолк, занимавший пост графа-маршала. Представленный в регламенте как лорд-протектор, Бедфорд одновременно занимал должность констебля Англии. Судя по всему, констебль и граф-маршал фигурируют в документе вместе, так как эти должности во многом ассоциировались как равные, хотя бы для тех ситуаций, которые были характерны для рыцарских судов.

«Порядок» содержит указание на 25 градаций, различаемых среди мирян. Это первый регламент, учитывающий наряду с достоинствами и титулами государственные и придворные должности. Первые представлены в виде композиции из двух групп. Первая включает: лорда-канцлера, лорда-казначея, лорда-президента Совета, лорда-хранителя Большой королевской печати. Следующие в указанном порядке сразу же за королевскими детьми, дядьями и племянниками, они тем самым предваряют все другие должности и титулы. Судя по всему, эта часть регламента была заимствована из более раннего документа, поскольку на момент коронации у Генриха VI не было детей и племянников. Вторая группа включает: лорда-чемберлена, констебля, маршала, адмирала, стюарда, чемберлена и государственного секретаря. Порядок их следования был утвержден в соответствии с их титулами и достоинствами.

Другой известный «Порядок достоинств» приписывается графу Риверзу. Он датируется 10 июня 1479 года[145]145
  Текст регламента напечатан: Young C. Ancient Tables of Precedence. P. 9–10


[Закрыть] и интересен как первый документ, упоминающий титул виконта, отнесенный к промежуточной между графом и бароном позиции[146]146
  Первый виконт появляется в Англии в 1440 году.


[Закрыть]. Именно этот документ лег в основу известного отчета, составленного герцогом Бедфордом с личными пометами Генриха VII на той его части, которая содержала текст частично видоизмененного регламента Риверза[147]147
  Выдержки из этого регламента, достаточно пространные, напечатаны: Young C. Privy Councillors and their Precedence. P. 46–47.


[Закрыть].

Бедфорд возглавлял комиссию по проверке деятельности придворного департамента стюарда по случаю коронации королевы-консорты 10 ноября 1487 года. По всей видимости, составление отчета можно датировать периодом между коронацией и смертью самого герцога (21 декабря 1495 года). Известно, что впоследствии Э. Кок весьма одобрительно отзывался о проделанной составителем работе[148]148
  Co. Inst. 363.


[Закрыть]. Между тем сам приложенный регламент был дополнительным аргументом, скреплявшим результаты расследования, и к числу официальных документов не относился. Эта была скорее всего адаптированная версия существовавшей к тому времени практики.

Самым интересным из предреформационных регламентов, описывающих правила следования среди мирян, был документ под названием «Порядок следования высших достоинств в соответствии с их статусом». Он был составлен в 1520 году лордом-чемберленом графом Вустером по случаю данного в честь французского и венецианского послов обеда в королевской резиденции в Ричмонде. Авторитетность этого документа была признана комиссией по расследованию деятельности департамента дворецкого, проведенного в 1595 году.

«Порядок» был интересен тем, что он окончательно определил процедуру следования виконтов, что было, как известно, проблемой на протяжении более чем столетия. Первым виконтом был лорд Бомонт, возведенный в достоинство 12 февраля 1440 года. Согласно выданному ему патенту, он имел право сидеть впереди всех баронов королевства. Это означало, что он занимал позицию ниже старших сыновей графов и младших сыновей маркизов. Однако, согласно повторно выданному патенту от 12 марта 1445 года, Бомонт получил право на предпочтение перед старшими сыновьями графов, что даровало ему следующее за их отцами место. Несмотря на королевское распоряжение в регламенте 1479 года виконты следовали в старом порядке. По случаю похорон Эдуарда IV, состоявшихся в 1483 году, вопрос о порядке следования виконтов встал заново, когда виконт Бэркли потребовал права на место, предназначавшееся для лорда Монтраверза – старшего сына графа Эрандела. Разногласия были разрешены в пользу Монтраверза со ссылкой на регламент 1479 года. То же самое место им отводил герцог Бедфорд. Право, дарованное в свое время Бомонту, было закреплено официально только в регламенте 1520 года.