Текст книги "Русская Церковь накануне перемен (конец 1890-х – 1918 гг.)"

За весенние месяцы изменился, в пользу церковных реформ, тон статей чиновников духовного ведомства. Даже В. М. Скворцов в консервативном журнале «Миссионерское обозрение» 8 апреля 1905 г. положительно писал об успехе «патриаршей идеи», вспоминая рефераты Религиозно-философских собраний и статьи Л. А. Тихомирова. По словам автора статьи, поклонником «патриаршей идеи» был и великий князь Сергей Александрович, незадолго до того убитый террористом в Москве. «Нам представляется, что реформа управления господствующей Церкви явилась, как логический конец и естественное последствие вероисповедной реформы, так быстро и решительно проведенной СЮ. Витте в особом Совещании Комитета министров», – утверждал Скворцов[343]343
  Преображенский (2). 324.


[Закрыть].

В. М. Скворцов, разумеется, не фрондировал, – он просто старался правильно использовать исключительно возросший интерес общества к Церкви, полагая (как и многие тогда), что восстановление патриаршества – дело решенное, и что политическое фиаско Победоносцева не за горами. Не случайно весной 1905 г. в Петербурге даже ходили анекдоты о том, что сам Победоносцев скоро примет монашество и станет патриархом. Сообщавший эту информацию В. В. Розанову, А. С. Суворин не без юмора добавлял, что его кандидат в патриархи – сам Розанов[344]344
  Розанов (3). 105.


[Закрыть].

С другой стороны, тогда же стали появляться статьи, в которых представители либеральной интеллигенции заявляли, что возможный созыв Поместного Собора – неожиданный результат освободительного движения, «чужая» для интеллигенции радость. По мнению публициста и писателя М. А. Энгельгардта, духовенство всему обязано ненавидимой им интеллигенции, принесшей многочисленные жертвы в борьбе со старыми порядками. «Самая легкость и простота [церковной] реформы, – писал Энгельгардт, – свидетельствует о ее малом значении – положительном или отрицательном в жизни народа. Приказали слушаться обер-фискала [то есть обер-прокурора. – С. Ф.] – „рады стараться!“ Разрешили устроиться по своему вкусу, – „благодарим покорно“. Завтра опять прикажут слушаться и опять последует: „Рады стараться!“ Какой уж тут клерикализм!»[345]345
  Энгельгардт. 2.


[Закрыть] Максимализм этой оценки в значительной степени подкреплялся многолетним опытом полного подчинения Церкви государственным интересам. Примечательно, что «Новости и биржевая газета» рядом со статьей Энгельгардта поместила и записку СЮ. Витте «О современном положении Православной Церкви».

Впрочем, через день на страницах этой же газеты была помещена беседа с Д. С. Мережковским, посвященная предстоящему, как тогда думали, созыву церковного Собора. Разумеется, на вопрос о реформе Мережковский не смотрел как на «чужую радость», продолжая, как и ранее на Религиозно-философских собраниях утверждать, что Православная Церковь должна внутренне обновиться, активно войти в политическую жизнь, столкнуться с интеллигенцией и ответить на ее религиозные запросы. Однако писатель также отмечал сильную зависимость Церкви от государства, считая невозможным восстановление патриаршей власти по той причине, что в России всегда «сильное единодержавное церковное правление не могло ужиться рядом с государственным»[346]346
  М. 2.


[Закрыть].

Появление такого рода заявлений свидетельствовало об актуальности вопроса о церковной реформе, разрешение которого обсуждалось на фоне общего политического («освободительного», как тогда часто писали в либеральной и демократической прессе) движения и уже поэтому зависело от него.

Для священноначалия подобные заявления служили дополнительным напоминанием о том, что проблему восстановления канонического строя церковного управления необходимо срочно решать: без этого невозможно было ответить и на упреки критиков существовавшей системы церковно-государственных отношений, считавших Церковь безгласным орудием светских властей. Окончательно это стало ясно после того, как 17 апреля 1905 г. государь подписал указ «Об укреплении начал веротерпимости».

§ 4. От указа 17 апреля до манифеста 17 октября 1905 г. Православная Церковь в разгар первой российской революции

17 апреля, в день Светлого Христова Воскресения, государь подписал указ «Об укреплении начал веротерпимости», положивший начало изменению отношения государства к неправославным конфессиям империи. Наиболее важным был первый пункт, гласивший, что отпадение из православия в какое-либо иное христианское исповедание или вероучение не должно преследоваться и влечь за собой невыгодных последствий, причем отпавший от православия по достижении совершеннолетия признавался принадлежащим к тому вероисповеданию, которое он для себя избрал.

Второй пункт был посвящен «семейному вопросу»: в нем признавалось, что несовершеннолетние дети, в случае перехода одного из «исповедующих ту же самую христианскую веру супругов в другое вероисповедание», должны оставаться в прежней вере, «исповедуемой другим супругом». Если же оба супруга меняли вероисповедание, то дети до 14 лет следовали вере родителей, после 14 лет – оставались в прежней своей религии. Третий пункт касался крещеных инородцев, в большинстве своем сравнительно недавно обращенных из язычества. Государство теперь не мешало им в случае желания возвращаться к религии предков. Указ разрешал также христианам всех исповеданий крестить принимаемых на воспитание подкидышей по обрядам своей веры, а не только православной, как было ранее.

Остальные пункты касались правового положения старообрядцев. Оговаривалась и необходимость пересмотра «важнейших сторон религиозного быта лиц магометанского исповедания», а также узаконений о ламаистах, которые с той поры в официальных актах перестали именоваться идолопоклонниками и язычниками[347]347
  См.: ПСЗ-III. Т. XXV. 257–258.


[Закрыть].

Указ имел не только правовое, но и психологическое значение. Менялось сложившееся отношение к главной конфессии империи. Однако отмена государственной поддержки (в том числе и полицейской), которой в течение многих десятилетий пользовалась Православная Церковь, приводила к непредусмотренным последствиям. Яркий пример тому – воспоминания митрополита Евлогия (Георгиевского), в 1905 г. занимавшего кафедру епископа Холмского, викария архиепископа Варшавского. И епископа Евлогия, и его епархиального архиерея указ застал врасплох: их не предуведомили. В Западном крае «все деревни были засыпаны листовками, брошюрами с призывом переходить в католичество». Распространялись слухи о переходе в католичество государя и Иоанна Кронштадтского![348]348
  Евлогий. 140–141.


[Закрыть]

Евлогий созвал епархиальный съезд с участием мирян, на котором было принято предложение о посылке делегации в Петербург. В столице епископ Холмский встретился с К. П. Победоносцевым, который признался, что обер-прокуратура «не предусмотрела» необходимости заранее сообщить о готовившемся законе. Затем делегация во главе с архиереем была принята царской четой[349]349
  Николай II. Запись от 27 мая 1905 г.


[Закрыть]. Услышав рассказы о религиозной смуте, вызванной законом о свободе вероисповедания, государь со скорбью сказал: «Кто бы мог подумать! Такой прекрасный указ – и такие последствия…», а императрица заплакала[350]350
  Евлогий. 146.


[Закрыть].

В мысли о дурных последствиях указа утверждали государя и правые «Московские ведомости». 9 мая 1905 г. редактор-издатель газеты, основатель Русской монархической партии В. А. Грингмут (1851–1907), опубликовал статью с показательным названием – «Кризис православия». Через два дня товарищ обер-прокурора Святейшего Синода А. А. Ширинский-Шихматов послал эту статью Николаю II[351]351
  Богданович. Запись от 11 мая 1905 г.


[Закрыть]. В статье говорилось о Подляшье (местности, приграничной с польской территорией), которое после выхода указа особенно подвергалось «яростной полонизации», в результате чего, по мнению автора, ущемлялась православная вера. «И все это совершается во имя „веротерпимости“, во имя „религиозной свободы“!» – восклицал Грингмут[352]352
  Грингмут. 1–2.


[Закрыть]. Фактически он намекал, что «великодушный» указ от 17 апреля необходимо корректировать, так как он вел к ослаблению русского влияния в местностях, где большинство составляли не православные.

По мнению подобных критиков «справа», закон не только усложнял православным пастырям решение религиозных задач, заставляя бороться с католической пропагандой, но и негативно сказывался на крепости политических позиций имперской власти на окраинах. Крепко связанная с государством, Православная Церковь вынуждена была отвечать не только за решение первой из указанных задач, но также содействовать светским властям в их стремлении разрешить вторую.

Впрочем, о возможных последствиях принятия закона о веротерпимости православные иерархи (равно как и все остальные, следившие за развитием политической ситуации в стране) могли догадаться заранее. Так, еще в феврале 1905 г., на молебне, посвященном дню основания Петербургской духовной академии, ее ректор епископ Сергий (Страгородский) утверждал, что «ни для кого не секрет, что мы находимся, может быть, накануне объявления полной свободы вероисповедания». Архиерей предупреждал, что противникам Церкви развязываются руки и они, несомненно, поведут борьбу против православия. «В духовной жизни нашего Отечества от этого необходимо ожидать великих потрясений и перемен, – говорил Сергий, – и положение нашей Православной Церкви должно измениться самым существенным образом»[353]353
  Сергий. 230.


[Закрыть]. В конце марта в журнале столичной духовной академии, где ранее была опубликована эта речь ректора, появилась новая статья, также посвященная вопросу о веротерпимости. В ней говорилось, что этот вопрос не только поставлен, но, «можно сказать, уже решен». Неизвестный автор-священник полагал, что у Церкви не может быть иного, кроме положительного, отношения к свободе, ибо «старание укрепить внешние стены Церкви ведет лишь к ее внутреннему разложению»[354]354
  К вопросу о веротерпимости. 389.


[Закрыть].

Отказ от укрепления «внешних стен» мог проходить только одновременно с внутренним изменением строя церковной жизни в соответствии с канонами. Это понимали все, кто всерьез думал о будущем православия в России. Однако в условиях революционного лихолетья на грядущую церковную реформу смотрели через призму бурных политических событий 1905 г., зачастую придавая роли государственных и церковных деятелей неправомерно большое значение. В такой ситуации указ о веротерпимости иногда воспринимался как акт революционный. Хозяйка правого салона Петербурга А. В. Богданович записывала в дневнике рассказ члена Государственного Совета А. С. Стишинского, который убеждал ее, «что виновен в указе о веротерпимости Витте». Далее она услышала историю о действовавших в столице восьми масонских ложах, к одной из которых, якобы, принадлежал и сам председатель Комитета министров[355]355
  Богданович. Запись от 24 апреля 1905 г.


[Закрыть].

Такие умозаключения, разумеется, интересны прежде всего как характеристика внутриполитической обстановки, на фоне которой происходили изменения в религиозной жизни империи. Для А. В. Богданович, как и для многих представителей правого лагеря, было естественно видеть в СЮ. Витте политического проходимца и все связанные с ним государственные решения рассматривать, исходя из представления о его нечестности. Сотрудничавший с Витте в марте 1905 г. митрополит Антоний, как уже многократно указывалось, оказался жертвой этого расхожего взгляда. Уже в конце апреля, когда вопрос о церковных реформах был временно отложен, владыка имел встречу с Витте. Получив информацию об этом, А. В. Богданович безапелляционно резюмировала: «ужасно печально, что во главе нашей Церкви стоит проходимец-митрополит»[356]356
  Богданович. Запись от 29 апреля 1905 г.


[Закрыть].

Очевидная нелюбовь к владыке представителей «правого» лагеря доказывается и дневниковыми записями профессора-юриста Б. В. Никольского, в последующие годы – одного из активистов «Союза русского народа». Неоднократно писавший о «подлой закваске Антония-митрополита», в апреле 1905 г. Никольский упомянул на страницах дневника о ликовании своих друзей «по случаю провала тройственного союза Витте-Саблера-Антония». «Правые» радовались, «что эта нелепая затея тем драгоценна, что бесповоротно раскрыла царю глаза на Саблера и Антония»[357]357
  Никольский. Запись от 5 апреля 1905 г.


[Закрыть].

Эти несправедливые нападки, впервые обрушившиеся на столичного архипастыря в апреле – мае 1905 г., чуть было не окончились его удалением из Петербурга: в конце апреля столица наполнилась слухами о том, что митрополит Антоний вскоре должен покинуть кафедру, получив новое назначение – экзарха Грузии. Слухи заставили столичное духовенство, глубоко чтившее своего архиерея, собраться вместе для выработки адреса в его честь, протестуя против готовившегося перевода на Кавказ. Но в конце концов собрание было закрыто полицией[358]358
  См.: Летопись. 569.


[Закрыть]. По словам современников, причиной закрытия послужил слишком «бурный» характер собрания. Положительно относившаяся к переводу митрополита на Кавказ А. В. Богданович считала, что если это и случится, то многие будут только рады.

Спустя несколько дней Богданович выяснила и причину разгона полицией собрания столичного духовенства: министр внутренних дел А. Г. Булыгин рассказал ей, будто один из духовных отцов «имел в кармане прокламацию революционного свойства, которую собирался громко читать и которая начиналась словами „долой самодержавие!“»[359]359
  Богданович. Запись от 2 мая 1905 г.


[Закрыть]Однако эта информация, если и была правдивой, в дальнейшем не получила распространения: видимо, власти скоро поняли, что даже наличие прокламации не может объяснить жесткие действия по отношению к верноподданным клирикам.

Б. В. Никольский полагал, что столичный генерал-губернатор Д. Ф. Трепов «сделал опасную и обидную ошибку, разогнав попов». Никольский считал, что с духовенством необходимо быть осторожнее – надо «уладить, не раздражая, не отталкивая и не оскорбляя». Однако он ни словом не обмолвился о причине, заставившей клириков собраться вместе, ограничившись размышлением о митрополите Антонии: «Не могу я разобрать, глуп ли он политически и сам не ведает, что творит, – прихвостень ли он торжествующего хама, по злому умыслу?»[360]360
  Никольский. Запись от 8 мая 1905 г.


[Закрыть] Спустя короткое время тот же Никольский, пессимистически смотревший на будущее Российской монархии, в целях спасения Отечества предлагал («теоретически», разумеется) «повесить, например, Алексея и Владимира Александровичей, Ламсдорфа [министра иностранных дел. – С. Ф.] и Витте, ‹…› расстричь Антония».

Предложение «спасти» монархию, пожертвовав несколькими крупными фигурами, отправив их в отставку, было с интересом и пониманием встречено в доме Богдановичей. Супруг А. В. Богданович, престарелый генерал Е. В. Богданович, староста Исаакиевского собора столицы и многолетний член Совета министра внутренних дел, попросил Никольского написать об этом царю. Никольский отказался, но потом согласился все-таки составить записку от имени Богдановича, наметив три главные «жертвы»: великого князя Алексея Александровича, СЮ. Витте и митрополита Антония[361]361
  Никольский. Запись от 19 мая 1905 г.


[Закрыть]. Как видим, столичный митрополит рассматривался правыми наравне с государственными деятелями той поры в качестве одного из опасных вершителей судеб России. К сожалению, неизвестно, дошла ли записка до высочайшего адресата. Однако в судьбе митрополита Антония внешних изменений не произошло: экзархом на Кавказ его не отправили. Быть может, причиной тому явилось умение митрополита Антония спокойно и честно отвечать на все предъявлявшиеся ему обвинения. Руководимый им Святейший Синод достойно пережил весну 1905 г., не подменяя политическими лозунгами прошения о восстановлении канонического строя церковного управления и стараясь не прерывать максимально корректных отношений с обер-прокурором. Это было тем более необходимо, что 24 апреля 1905 г. исполнялось двадцать пять лет пребывания К. П. Победоносцева на посту главы ведомства православного исповедания.

Праздник был омрачен церковными нестроениями: старая модель церковно-государственных отношений на глазах юбиляра подвергалась деформации, на повестку дня был поставлен вопрос о созыве Собора и избрании патриарха. Итоги церковно-политической деятельности, таким образом, не могли радовать Константина Петровича. Его убеждения подчинялись принципу: древле-национальная Церковь в единении с русским государством. Победоносцев с юношеских лет усвоил «московский» образ политических мыслей, основанный на патриотической идеализации старины. Он искренно старался понять «живую душу народа» в исторической архаике – в старом юридическом быте, в контурах старинной архитектуры, в богослужении. Современники видели в этом узко понятое славянофильство. Однако, почитая старину, Победоносцев не хотел ее «полного» восстановления: сильное царство для него было важнее полноправной Церкви. Это мировоззренческое противоречие он так и не сумел преодолеть, до конца оставаясь певцом допетровских московских традиций и, одновременно, идеологом синодального строя.

За время своей службы Победоносцев сделал удивительную карьеру. Он не только дослужился до чина действительного тайного советника, но и был пожалован званием статс-секретаря (в 1894 г.), награжден высшими орденами Российской империи, с 1872 г. состоял членом Государственного Совета, в 1880 г. лично (а не по должности) назначен членом Комитета министров. Последняя крупная награда была пожалована Победоносцеву 1 января 1904 г., когда император подписал высочайший рескрипт, в котором «с отрадным чувством обозревая пройденное» обер-прокурором «долголетнее служебное поприще и желая явить новое доказательство» своей признательности, пожаловал ему бриллиантовые знаки ордена святого апостола Андрея Первозванного[362]362
  Высочайший рескрипт. 1.


[Закрыть].

Но на четвертьвековой юбилей Победоносцев не получил от Николая II никакого рескрипта: о «круглой» дате вспомнили только в его ведомстве. В церкви Отцов семи Вселенских Соборов при Святейшем Синоде по этому случаю была отслужена Божественная литургия и моление с возглашением многолетия «маститому юбиляру». В течение дня К. П. Победоносцева приветствовали Святейший Синод, Петербургская епархия, митрополит Московский Владимир (Богоявленский), епархиальные преосвященные, находившиеся в то время в столице, протопресвитер военного и морского духовенства А. А. Желобовский, депутации духовных академий и некоторые частные лица. Избранные приветствия (от Святейшего Синода, от Императорского Палестинского общества, от Хозяйственного управления и от Учебного комитета при Святейшем Синоде, от Канцелярии обер-прокурора, от Московской Синодальной конторы, от управляющего столичной Синодальной типографией и от Московской Синодальной типографии) были опубликованы в «Прибавлениях к Церковным ведомостям»[363]363
  См. подробно: Двадцатипятилетие служения. 745–751.


[Закрыть]. Ни коллеги-министры, ни члены императорской фамилии (за исключением великой княгини Елизаветы Федоровны) своих поздравлений не прислали. Создавалось впечатление, что об обер-прокуроре просто забыли. Впрочем, «забывчивость» эта вполне объяснима: политические и церковные взгляды Победоносцева в то время очевидно подвергались пересмотру, почему и оценка его двадцатипятилетней деятельности не могла быть однозначной.

Тем не менее, говорить о политической смерти обер-прокурора было еще рано. Летом 1905 г. он вновь напомнил о себе, продолжив борьбу с ненавистными ему идеями церковного реформаторства. Разочаровавшись в Святейшем Синоде, Победоносцев решил сделать ставку уже на весь епископский корпус русской Церкви. 28 июня Святейший Синод рассмотрел предложение обер-прокурора «о необходимости подготовительных работ по вопросам, предложенным к рассмотрению на Поместном Соборе Всероссийской Церкви». Предлагалось рассмотреть вопросы о разделении России на церковные округа под управлением митрополитов, о преобразовании церковного управления и суда, о приходе, об усовершенствовании духовных школ, о порядке приобретения церковной собственности, о епархиальных съездах, об участии священнослужителей в общественных организациях и о предметах веры.

Перечислив вопросы, Святейший Синод в документе от 27 июля 1905 г. указал на необходимость ознакомления с ними епархиальных преосвященных, тем более, что и Поместный Собор должен был иметь перед собой необходимый для суждения материал – «разработанный и приведенный в систему». Епископы обязывались, взяв компетентных помощников, не позднее 1 декабря 1905 г. представить Синоду свои соображения. При этом должна была соблюдаться тайна: указы епархиальным преосвященным, копии с предложения обер-прокурора и сведения о ходе работ распубликованию не подлежали[364]364
  Об организации и деятельности присутствия. (См. также: Кузнецов. 151).


[Закрыть]. Получалось, что инициатором выступал не Святейший Синод, а ведомство православного исповедания, позиция которого по этому вопросу была хорошо всем известна. Можно предположить, что на это и делал расчет К. П. Победоносцев, продолжавший считать, что реформа «выдумана» в Петербурге, а провинциальная Россия (в том числе и провинциальные архиереи) в большинстве своем ее не поддержит.

Впрочем, результаты опроса стали приходить уже тогда, когда революционная волна окончательно уничтожила политическое влияние Победоносцева. Осенью 1905 г. революция охватила почти всю страну: к октябрю разрозненные забастовки переросли в единую всероссийскую политическую стачку. Бастовали крупнейшие предприятия Петербурга, Москвы, Харькова, Екатеринослава, Минска, Екатеринбурга, Иркутска, Красноярска, Тифлиса, Варшавы и других промышленных центров. К середине октября в стране почти остановилось железнодорожное движение. Число участников политической стачки достигло двух миллионов. Тогда же (12 октября) император одобрил доклад, составленный СЮ. Витте после проведенного совещания с «силовыми» министрами и генерал-губернатором столицы Д. Ф. Треповым. Первую меру для борьбы со смутой совещание видело в образовании «однородного правительства с определенной программой»[365]365
  Манифест 17 октября. 61.


[Закрыть]. Становилось ясно, что самодержавие, в том виде, как оно сложилось в императорской России, доживает свои последние дни. Политические реформы были неизбежны.

Об их неизбежности свидетельствовал и не прекращавшийся рост «левых» настроений среди тех слоев населения, которые ранее никогда не выказывали своей оппозиционности монархии, например, в среде православного духовенства. Показательно, что в 1905 г. на квартире у влиятельного и уважаемого петербургского клирика, настоятеля Казанского собора протоиерея Философа Орнатского, предполагалось обсудить вопрос о создании союза священников, который должен был войти во всероссийский Союз союзов. А поскольку целью Союза союзов, объединявшего множество профессиональных по форме объединений (врачей, ветеринаров, адвокатов, агрономов, фармацевтов, учителей и др.) был созыв Учредительного собрания, избранного всеобщим, прямым, равным и тайным голосованием, то участие в нем священников выглядело бы как открытое выступление против существовавшего строя.

Узнав о намеченной встрече заранее, и желая избежать возможного скандала, полиция решила посоветоваться с обер-прокурором Святейшего Синода. Начальник Петербургского охранного отделения А. В. Герасимов лично позвонил К. П. Победоносцеву, который без дополнительных комментариев предложил самое простое решение: «Пошлите полицию и казаков. Пусть от моего имени нагайками разгонят этих попов… Я возразил, – вспоминал Герасимов, – указывая, что такого рода действие вызвало бы настоящую бурю в прессе. Нам и без того сейчас достается. И я рекомендовал послать синодского чиновника, который мирно распустит собрание. Победоносцев настаивал. Но ему пришлось все же послать своего чиновника на квартиру Орнатского»[366]366
  Герасимов. 31.


[Закрыть]. В этом рассказе жандармского офицера не знаешь чему более удивляться: то ли твердокаменности старого обер-прокурора, то ли деликатности политической полиции, не желавшей быть орудием победоносцевского гнева. Одно несомненно – революционную стихию Победоносцев не только не принимал (это было вполне естественно), но и не понимал. Он реагировал на следствия, отказываясь обращать внимания на причины. А это доказывало, что его время кончилось.

Политическая смерть К. П. Победоносцева наступила 17 октября 1905 г., когда государь подписал манифест, провозглашавший создание объединенного правительства. На последнее возлагались обязанности по наведению порядка в стране и дарование населению «незыблемых основ гражданской свободы»: неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов. Указывалось также, что теперь ни один закон «не мог восприять силу без одобрения Государственной Думы»[367]367
  ПСЗ-III. Т. XXV. 754.


[Закрыть]. Премьер-министром был назначен граф СЮ. Витте. Для тех, кто ожидал реформы высшего церковного управления, это был хороший знак: в течение зимы 1904 – весны 1905 гг. Витте продемонстрировал свою заинтересованность в разрешении проблем Православной Церкви. В то же время принципиальные политические изменения, происшедшие в стране, делали невозможным дальнейшее пребывание К. П. Победоносцева на посту обер-прокурора Святейшего Синода. Оставление его, по словам Витте, отняло бы всякую надежду на водворение в России новых порядков, требуемых временем. Император сразу с этим согласился, распорядившись оставить своего старого учителя, по обычаю, только членом Государственного Совета, статссекретарем и сенатором. 19 октября 1905 г. отставка состоялась.

«Затем мне пришлось ходатайствовать, – вспоминал премьер, – чтобы за Победоносцевым осталось полное содержание и до его смерти чтобы он оставался в доме обер-прокурора на прежнем основании, то есть чтобы дом содержался на казенный счет. Я, кроме того, заезжал к министру двора обратить его внимание на то, чтобы со стариком поступили возможно деликатнее и чтобы Его Величество ему сам сообщил о решении частно. Если бы я об этом не позаботился, то Победоносцев просто на другой день прочел бы приказ о том, что он остается просто рядовым членом Государственного Совета, и баста»[368]368
  Витте (3). 58–59.


[Закрыть]. Так закончилась целая эпоха в жизни русской Церкви.

Победоносцев ушел достойно, – с высочайшим рескриптом, в котором подчеркивалось уважение к нему императора, высказывалась искренняя признательность за самоотверженную службу и отмечались «совершенно выдающиеся» его способности[369]369
  Победоносцев (5). 487.


[Закрыть]. Однако уход был воспринят им болезненно: он не мог не понимать, что это результат идеологического поражения, символизировавший отказ власти от продолжения его политического курса. Горечь отставки Победоносцев не скрывал от своего корреспондента – епископа Евлогия, которому тогда же отправил письмо. «Положение сделалось невыносимым… – писал он. – В среде самой Церкви появились волки, которые не щадят овец. Настала година темная и власть тьмы, и я ухожу…»[370]370
  Евлогий. 154.


[Закрыть]

Темная революционная година, которой Победоносцев так боялся на протяжении нескольких десятилетий, пришла в Россию. Его идея «подмораживания» страны оказалась несостоятельной. Л. А. Тихомиров через неделю после издания манифеста 17 октября послал бывшему обер-прокурору письмо, полагая, что «е минуту падения его нельзя не выразить ему сожаления и сочувствия»[371]371
  Тихомиров Л. (3). Запись от 25 октября 1905 г. (Выделено мной. – С. Ф.).


[Закрыть]. Сочувствие и глубокое уважение выразили Победоносцеву и некоторые архиереи, в частности епископ Волынский Антоний (Храповицкий), – принципиальный сторонник восстановления патриаршества. Появилась статья и в «Прибавлениях к Церковным ведомостям». Неизвестный автор кратко перечислил заслуги бывшего обер-прокурора, отметив с надеждой, что история произнесет над национальной политикой, многие годы им проводившейся, «более беспристрастный приговор, чем этого можно ждать от современников»[372]372
  Победоносцев (6). 1862.


[Закрыть]. Впрочем, даже в комплиментарных словах слышались нотки недовольства победоносцевской системой. А в частных письмах они прорывались наружу: «Победоносцев не умер, но его поздний уход, увы, ему не забудется», – писал епископу Волынскому Б. В. Никольский[373]373
  Левин. Письмо от 12 ноября 1905 г.


[Закрыть].

* * *

После отставки сенатор и статс-секретарь прожил еще полтора года, посвятив остаток дней научной работе (он занимался тогда и подготовкой нового русского перевода Нового Завета, увидевшего свет в 1906 г.[374]374
  Победоносцев (8).


[Закрыть]). В политике он более активного участия не принимал, что было вполне естественно: на его глазах торжествовали те начала государственной жизни, против которых он так активно восставал всю свою сознательную жизнь. По словам сочувствовавшего К. П. Победоносцеву современника, после его отставки «улица всячески потешалась над больным стариком и сводила с ним былые счеты, на которые он совершенно не считал нужным отвечать»[375]375
  Победоносцев (1). 388.


[Закрыть]. Претензии к Победоносцеву предъявлялись и после смерти: например, лидер партии кадетов П. Н. Милюков называл его принципиальным врагом всего, что напоминало свободу и демократию, полагая, что «он – один из тех, кто несет главную ответственность за крушение династии»[376]376
  Милюков. 57.


[Закрыть].

Победоносцев умер 10 марта 1907 г. в своем доме на Литейном, 62. На отпевание и похороны, состоявшиеся 13 марта, прибыли все находившиеся в столице члены Святейшего Синода. На панихиде, помимо иерархов, присутствовали также многие государственные деятели, в их числе граф С. Ю. Витте и В. К. Саблер. Венок на гроб прислали и некоторые члены императорской фамилии (великая княгиня Елизавета Федоровна, великий князь Дмитрий Павлович, великая княжна Мария Павловна)[377]377
  См. подробно: Победоносцев (7). 2.


[Закрыть]. Но Николай II никак не отреагировал на смерть своего учителя, хотя ранее, 8 марта, нашел время присутствовать на панихиде по лейб-хирургу Е. В. Гиршу[378]378
  См.: Гирш. 3; Николай II. Запись от 8 марта 1907 г. (В дневнике Е. В. Гирш называется Густавом Ивановичем).


[Закрыть]. Трудно объяснить подобное отношение государя к памяти «деятеля трех последних царствований».

* * *

Сразу после отставки К. П. Победоносцева Святейший Синод выступил с разъяснениями по поводу манифеста 17 октября 1905 г. Чадам Русской Церкви разъяснялись дарованные с высоты трона свободы, в том числе и свобода совести. Помимо общих слов, неминуемых в таком документе, послание говорило и о новой политической системе, суть которой сводилась к появлению «выборных от народа». При этом подчеркивалось, что государь – «всегдашний вершитель судеб русской земли; и ныне и впредь только его высочайшею властью будет освящаться закон и утверждаться всякое право». Указывалось и на вхождение русского народа «в меру возраста для своей последней жатвы». В послании выражалась надежда на то, что дарованная всем свобода послужит «свободой мира и любви не только друзьям и братьям христианам», но и к иноверцам, чуждым православию[379]379
  Послание Св. Синода [о манифесте 17 октября 1905 г.]. 489–490.


[Закрыть].

Но что значило заявление о свободе совести для самой Православной Церкви? Старый вопрос о каноническом строе церковного управления вновь должен был переводиться в практическую плоскость. Своеобразным ответом Святейшего Синода на изменившуюся после отставки Победоносцева ситуацию можно считать опубликование в ноябрьском 45 номере «Прибавлений к Церковным ведомостям» за 1905 г. подборки мартовских материалов о «желательных преобразованиях» церковного управления. Теперь любой заинтересованный читатель мог узнать, что впервые вопрос этот обсуждался в особом Совещании Комитета министров и председателей департаментов Государственного Совета, как и почему его оттуда изъяли, передав в Святейший Синод. Приводилась и высочайшая резолюция, составленная Победоносцевым, – о «благоприятном» для созыва Собора времени. «Таким образом, – делался вывод, – предложение о созвании Поместного Собора было высочайше одобрено». Далее помещалась еще недавно конфиденциальная, не подлежавшая распубликованию, информация о предложении обер-прокурора Святейшего Синода от 28 июня с перечнем вопросов епископам и указанием на срок, отведенный им для подготовки своих соображений[380]380
  О преобразовании церковного управления. 1897–1905.


[Закрыть].