Текст книги "Моряки"

Сергей Гарин
Моряки
Из летописи минувшей войны

I

Утром вестовой из штаба принес лейтенанту Калюжному пакет. Калюжный распечатал его, нахмурясь.

«Неужели перевод на другое судно»?.. – подумал он, вынимая вдвое сложенную бумагу.

В бумаге было предписание явиться сегодня, к полдню, в штаб. Распоряжение шло от адмирала.

«Нет, не перевод!.. – мелькнуло у Калюжного. – Перевели бы, прямо, приказом. Что-нибудь другое».

Он начал припоминать истекшую неделю. Особенного, кажется, в ней ничего не было, за что могло бы влететь. Правда, в шантане он бывал ежедневно, но кто же теперь сидит вечером на судне, когда война уже подходит к концу, и, не сегодня-завтра, мир будет объявлен? Одиннадцать месяцев войны уже канули в Лету, и он, Калюжный, добросовестно просидел их на крейсере, не ударив пальцем о палец. Сначала это было тяжело и хотелось какого-нибудь «дела», хотелось хоть почувствовать, что есть война. А потом нервы как-то притупились, и Калюжному стало совершенно безразличным: придут ли японцы во Владивосток, или не придут… Когда нервы были еще приподняты, Калюжный с какой-то внутренней судорогой приходил в шантан. Ему казалось, что он делает величайшую подлость, что ему место не здесь, а где-то там, по ту сторону горизонта, где разрываются снаряды, и льется кровь. Теперь же мысль о подлости и роковой горизонт уплыли куда-то и стали далекими и неясными, как скверный сон. И, входя в шантан, Калюжный ощущал прилив какого-то буйного веселья. Хотелось пить; много и долго пить, чтобы охмелеть до потери сознания; хотелось драться и бить все, что попадется под руку… Но, конечно, никаких скандалов. Калюжный не делал. А вот пьян он бывал часто и даже, как говорили товарищи, «сугубо».

Был пьян он и во вторник. Конца этой ночи он не помнит, но на крейсере ему говорили, что он, под гром аплодисментов, танцевал с какой-то американкой кекуок… В другое время, до войны, или даже в начале ее, лейтенанту сделалось бы совестно за этот «трюк». Но сегодня, когда старший офицер крейсера, изящный и корректный капитан второго ранга фон Римс, во время разговора об этом в кают-кампании, укоризненно взглянул на Калюжного и крякнул, – лейтенант победоносно обвел глазами кают-кампанию и нахально сказал:

– Я еще и не то могу!

«Наверно за американку распекать будет! – уверенно подумал лейтенант и поморщился. – И дернул меня черт пускаться в пляс! Действительно неудобно».

В перспективе было дисциплинарное взыскание.

«Посадит еще суток на двадцать под арест! Или в Экипаж спишет, и тогда изволь прозябать в нарядах и караулах».

Лейтенант встал из-за письменного стола, за которым сидел, и подошел к окну. Он занимал квартиру в бельэтаже на Светланской улице. Было у него три небольших, но уютно обставленных комнаты, и из окон их был виден «Золотой Рог» со стоящими на нем судами. На дворе были первые проблески весны, и бухта еще не освободилась от льда. Военные суда стояли на стальных бочках с мертвыми якорями. И хотя, по случаю войны, они должны были стоять на собственных якорях и все время под парами, – этого не было, так как командующий флотом был человек экономный, в появление японцев у Владивостока не верил и потому приказал стать на бочки, а пары держать только для отопления.

Из окна Калюжному были видны почти все суда владивостокской эскадры. На фоне противоположного берега выделялись, окрашенные в боевой цвет, громадные корпуса «Родины» и «Перуна»[1]1
  Названия военных судов вымышлены (Примеч. автора)


[Закрыть]. Из-за крыш арсенала и портовых мастерских выглядывали трубы «Исполина», почти всю войну простоявшего в доке. Калюжный посмотрел на эти трубы, и ему стало больно. Это был его крейсер, на котором он исполнял обязанности штурманского офицера. Но штурманские офицеры нужны только в ходу, когда от них требуется прокладка курса и счисление пути корабля. А одиннадцать месяцев ходить по кораблю, все время стоящему в ремонте, с ободранным боком, ничего не делая; слышать все это время не грохот орудий, и не плеск рассекаемых волн, а монотонный стук молотков и скрябок рабочих, – лейтенанту казалось обидным.

Толстый, плотный лед покрывал всю бухту неподвижной, мертвой крышкой. Около самых кораблей лед был прорублен… Ближе к берегу, в шахматном порядке, стояли эскадренные и номерные миноносцы. И тоже не было на них жизни; орудия были в чехлах, трубы не дымили…. И Калюжному казалось, что это стоят не боевые единицы, а черные гробы, ожидающие своей могилы…

Издали, за бухтой Диомид, виднелось, свинцовое, однотонное небо… И сколько ни глядел на него лейтенант – нигде не двигалось оно… Будто натянул кто-то над землей грязное и скверное полотно.

Лейтенант вздохнул и отошел от окна, подошел к двери и крикнул:

– Николай!

На пороге двери появился низкорослый, широкоплечий матрос с добродушным, но не глупым лицом, одетый в матросскую рубашку с синим воротником. Он вопросительно взглянул на офицера.

– Сюртук и саблю!.. – сказал ему лейтенант.

– Есть!.. – ответил матрос и скрылся за дверью, но сейчас же появился снова, неся требуемое. Лейтенант скинул тужурку, надел сюртук и долго стоял перед зеркалом, поворачиваясь то одним, то другим боком. А затем Николай надел на него портупею с саблей, обтянул фалды сюртука, сбросил с плеча какую-то соринку…

– К адмиралу, ваше благородие?.. – спросил он лейтенанта.

– Да!.. – ответил Калюжный, и обернулся. – А ты почем знаешь?

– Знаю! Вестовой из штаба сказывал. Твоего, мол, барина, адмирал требует! Уж мы с ним мерекали.

– Насчет чего?

– Да вот насчет этого!

Лейтенант опять повернулся к зеркалу и рассматривал теперь свое лицо, трогая его двумя пальцами правой руки.

– Ну, и на чем же порешили?

– Я, говорит, не дух святой: знать не могу, а только будет, говорит, что-нибудь особенное!

– Я знаю, зачем меня адмирал зовет… – сказал Калюжный.

Матрос стоял молча и почтительно, но на лице у него было написано ожидание.

– Вероятно, распекать меня будет… – продолжал лейтенант. – За вторник.

Он стал спиной к зеркалу и спросил:

– А что, очень я был пьян во вторник?

Николай переминался с ноги на ногу:

– Не особенно уж очень, ну, а все-таки…

Поднял глаза на лейтенанта и расцветился улыбкой:

– Дюже были пьяны, ваше благородие!..

– Ну, ладно… – нахмурился лейтенант – Давай пальто и фуражку! Идти, так идти! Не повесят же, в самом деле!

Матрос стал натягивать на лейтенанта пальто. И сказал озабоченно и со вздохом:

– Так точно, ваше благородие: не повесят!

Калюжный нахлобучил фуражку, вышел на улицу и зашагал к штабу.

II

В высоких, светлых комнатах морского штаба кипела работа. За длинными, столами, крытыми клеенкой, сплошь заваленными различными сводами военных законов, кипами циркуляров и отношений, сидели писаря-матросы, старательно выводя перьями черновики приказов, цифры смет, и статьи прихода и расхода материалов. Несколько пишущих машинок щелкало на все комнаты, заглушая по временам человеческий говор.

За письменными столами сидели чиновники и тоже скрипели перьями, прихлебывая маленькими глотками остывший уже чай. Дверь адмиральского кабинета поминутно отворялась, и в ней показывались: то делопроизводители, то начальник штаба, невысокий капитан первого ранга, с лысиной во всю голову.

По временам, за этой дверью, слышался чей-то резкий и властный голос. Тогда во всех комнатах моментально прекращалась работа, и сидящие в ближайших вытягивали шеи и напрягали слух, стараясь уловить происходящее в кабинете.

Калюжный вошел, поздоровался с двумя чиновниками и прошел в комнату делопроизводителя строевого отдела. Здесь, за большим письменным столом, сидел пожилой, чиновник морского ведомства, с петлицами статского советника и с Владимиром на шее. Он устало взглянул поверх очков на лейтенанта, вяло протянул ему руку и спросил:

– К адмиралу?

Калюжный присел на стоявший около стола стул и закурил папиросу.

– К адмиралу!.. – ответил он, затягиваясь. – Вы не знаете, зачем он меня вызывал?

Чиновник пожал плечами.

– Ей-Богу, не знаю! Приказал вызвать. А зачем – черт его знает!

– Может, распекать за что-нибудь будет?

– И этого не могу сказать. Хотя, на это не похоже: у него опять мерехлюндия!

Он посмотрел снова сверх очков на молчавшего лейтенанта и добавил:

– Ходит по целым дням из угла в угол и вертит на животе пальцами. А то вдруг начинает кричать на первого встречного. И кричит без всякой причины.

Как раз, в эту минуту, из кабинета донесся адмиральский голос.

Чиновник торжествующе кивнул головой.

– Слышите! Вот так, изо дня в день!

Он сердито отбросил от себя карандаш, засопел носом и наклонился над какою-то ведомостью. Калюжный тоскливо посмотрел по сторонам, покачал ногой и протянул:

– Скверно! А все-таки… доложить бы нужно, что я пришел.

Делопроизводитель поднял голову и крикнул:

– Бастрюков!

В комнату вошел писарь с унтер-офицерскими нашивками на плечах.

– Доложи начальнику штаба, что лейтенант Калюжный пришел!.. – сказал ему делопроизводитель и опять наклонился над столом.

Писарь ушел. Калюжный поднялся, подошел к окну, чуть слышно посвистал и пошел к адмиральскому кабинету. Но не дошел до двери, как из нее вышел начальник штаба.

– Ага, вот и вы!.. – сказал он, здороваясь и пропуская вперед лейтенанта. – Пожалуйте, пожалуйте!..

Хотел было Калюжный спросить его о причине вызова, но они были уже в приемной, и в нее была отворена дверь из кабинета.

– Проходите прямо в кабинет!.. – сказал начальник штаба, идя за лейтенантом.

Когда Калюжный переступил порог кабинета, в первое время он адмирала не видел. Но затем увидал его стоящим у левого окна, спиной к двери. Адмирал был в тужурке, стоял, заложив руки за спину, и его коренастая фигура закрывала ширину окна. Он лениво обернулся, услыша за своей спиной шорох, и посмотрел на вошедших, как на свалившихся с луны.

– Лейтенант Калюжный!.. – сказал начальник штаба, забегая слегка вперед.

Адмирал пытливо посмотрел на лейтенанта, будто что-то припоминая, и подобрал нижнюю губу…

– Калюжный?.. Гм… да… да!.. – вдруг сказал он. – Гм, а вы того… где плаваете?

– На «Исполине», ваше превосходительство!.. – вытянулся лейтенант. – Штурманским офицером.

Калюжный ничего не понимал. «Хорош адмирал, – мелькнуло у него, – не знает своих офицеров»!

– На «Исполине»? – удивился адмирал. – Что же вам, собственно, угодно?

Начальник штаба подошел ближе.

– Вы, ваше превосходительство, вызывали сегодня лейтенанта. Вы хотели относительно подводной лодки.

Взгляд адмирала скользнул по фигуре начальника штаба с благодарностью, затем остановился на Калюжном, и по губам его пробежала улыбка.

– Ах, да!.. – вдруг обрадовался он. – Да, да… теперь я припоминаю! Здравствуйте! – протянул он лейтенанту два пальца…

Тот почтительно пожал их.

– Да, да… подводная лодка!.. – продолжал адмирал, – Я вас, лейтенант, хочу назначить командиром на подводную лодку!

«Этого еще не доставало! – мелькнуло у Калюжного. – Что он, с ума, что ли, сошел»?

Но вслух, ответил, вытягиваясь:

– Слушаю, ваше превосходительство!

– У нас совсем нет дельных офицеров… – задумчиво сказал адмирал, и лицо его сделалось грустным. – Я вас назначу на «Аспазию».

Лейтенанту это вовсе не улыбалось. На подводные лодки, обыкновенно, назначали минных офицеров, а отнюдь не штурманских, не знакомых с подводным плаванием. И Калюжный решил сказать это адмиралу.

– Осмелюсь доложить вашему превосходительству, – начал он, смотря, не мигая, в лицо адмиралу, – что я – штурманский офицер!

Адмирал не понял.

– Ну-с?.. – спросил он крикливо. – В чем же дело?

– Я незнаком с подводным плаванием… – тихо ответил лейтенант, потупясь…

Лицо адмирала покрылось пятнами, глаза налились желтой водой. И когда Калюжный поднял голову, на него смотрели эти глаза свирепо и с ненавистью.

– Что-ос?!. – крикнул вдруг адмирал фальцетом. – Да как вы смеете? Не знакомы с этим делом!.. Да я вам приказываю!.. Да я вас расстрелять велю!..

Лейтенант побледнел и стоял, как изваяние, плотно прижав кисти рук к бедрам. А адмирал отбежал несколько шагов в сторону и стал выбрасывать на лейтенанта целый каскад крикливых фраз:

– Вояки!.. – всплеснул он руками. – Не знаком с этим делом?!. Вот почему нас японцы бьют!.. Не рассуждать!.. – вдруг затопал он ногами, хотя Калюжный не раскрывал даже рта. – Я здесь начальник!.. Я вас под суд отдам!..

– Я не отказываюсь! – вдруг решил заговорить Калюжный. – Я только считал своим долгом доложить вашему превосходительству, что моя специальность другая!

Сказал, и сам удивился своей храбрости. Ждал, что адмирал еще больше набросится на него, но тот прищурился, схватился за бородку, пощипал ее и сказал обыкновенным тоном, как будто ничего не произошло:

– Ну, да, да!.. Я слышал! Но ничего… привыкнете!..

Затем обернулся к начальнику штаба:

– Так прикажите написать приказ: на «Аспазию»!

Он кивнул лейтенанту головой и отвернулся к окну.

Калюжный вышел в приемную и глубоко вздохнул. Провел рукой по влажному лбу, а затем вышел в канцелярию. Вслед за ним вышел начальник штаба. Он подошел к лейтенанту, улыбаясь, и взял его за талию:

– Напугал он вас?

– Признаюсь, да! Что это с ним?

Начальник штаба махнул рукой.

– Суворова из себя разыгрывает! Не стоит обращать на него внимания!

Они отошли в сторону.

– Но как же, меня, на подводную лодку? – спросил Калюжный. – Вы же, Александр Петрович, знаете, что я – штурманский офицер? Ведь я же на подводной лодке как в лесу буду! Ну, будь я еще артиллерийский…

Начальник штаба взял его за пуговицу:

– Велика важность! Не боги горшки обжигают! Ведь назначили же Синицына на «Медузу»? А он даже не штурманский, а просто – строевой!

– Да он там воет, Синицын-то ваш… – сказал Калюжный. – Он мне уже плакался.

– Ерунда! Вы только посидите месяц, а там мы вас уберем. Вот приедут из Питера минные офицеры. Ну, я побегу! – спохватился он вдруг. – Так до свидания!

Он наскоро пожал лейтенанту руку и пошел в кабинет, сделав озабоченное лицо, а лейтенант поболтал еще несколько минут с делопроизводителем и отправился домой.

Дома, снимая сюртук и саблю, он сказал помогавшему ему Николаю:

– Ну, брат, будем с тобой на подводной лодке плавать!

Матрос подозрительно на него посмотрел:

– To есть как, ваше благородие, на подводной?

– Так! Меня назначили командиром на «Аспазию». Что, не ожидал?

Он стоял перед вестовым в одном жилете и потягивался…

– Как же это так, ваше благородие?.. – недоумевал Николай, надевая сюртук на ручную вешалку. – Но вы же, примерно, по штурманской части? Еще погибнете!

– Ничего ты, дурак, не понимаешь! – огрызнулся вдруг Калюжный. – И не твое дело рассуждать! А боишься – можешь проситься, чтобы тебя от меня взяли!

Лейтенант вспылил, но посмотрел на вестового, и ему сделалось его жалко: Николай стоял, грустно опустив голову.

– Не буду я от вас проситься, ваше благородие… – сказал он тихо, глядя на пол. – Разве только сами меня прогоните! Четвертый год я при вас нахожусь и маменьке вашей дал слово вас не спокидать. А в остальном – воля ваша!

Калюжному показалось, что голос матроса дрогнул. И он сказал ему уже мягко и ласково:

– Ну, ну… я пошутил! Никуда я тебя не отправлю, и будем вместе плавать.

Лицо Николая просияло.

– Так точно, ваше благородие: будем вместе плавать! И на подводных лодках люди живут. Эка важность!

Он вышел из комнаты, любовно неся сюртук и саблю, а Калюжный пошел на крейсер.

III

Вечером лейтенант, вопреки обыкновению, в шантан не пошел. Он решил остепениться и заняться новым делом, правда незнакомым, но все-таки делом. Конечно, он нисколько не боялся нового назначения. В конце концов, нужно было только иметь некоторую сообразительность, и он, Калюжный, через две недели будет чувствовать себя на подводной лодке, как дома. А если он и сказал днем адмиралу о том, что это не его специальность, то только потому, что считал себя для подводного плавания неподготовленным. Но раз назначили его – рассуждать нечего, и нужно теперь стараться только, чтобы оправдать возложенное на него доверие. Мысль о том, что он теперь командир, что он – начальник отдельной части, ложилась на душу лейтенанта гордостью. Как никак, а в тридцать лет командовать судном, да еще во время войны, удается не всякому.

И Калюжный, собственно, даже не знал, за что ему такая благодать. Заслуг за ним особенных не числилось, ничем за время войны он не выдвинулся.

«Уж не за американку же, в самом деле!..» – подумал лейтенант и улыбнулся.

Очевидно, произошло все это благодаря той общей безалаберности, которая царствовала во владивостокской эскадре. Это было видно по сегодняшнему приему у адмирала, который даже не знал, где лейтенант плавает.

Все это было, по мнению Калюжного, очень глупо, но лейтенант никакой злобы к адмиралу не чувствовал. Наоборот, думал о нем теперь с некоторой благодарностью.

Лейтенант сидел за письменным столом, а перед ним лежало только что законченное письмо в Петербург к матери. С нею первой он делился своею радостью и просил ее благословения на новом поприще.

«Рада будет мать… – подумал лейтенант, переносясь мысленно под серое небо далекого Петербурга. – Побежит сейчас к знакомым, покажет им письмо».

Затем Калюжный решил, что нужно бросить безалаберную жизнь и вести себя так, как подобает командирскому сану.

«Теперь уж шантан тю-тю… – не то с горечью, не то с досадой подумал лейтенант. – Баста! Погулял молодец, и довольно»!

Стал думать о подводной лодке. Утешался мыслью, что будет он на ней не один, а с опытным квартирмейстером-минером. Тот, конечно, это дело прекрасно знает, и за его спиной Калюжному будет безопасно.

Поморщился лейтенант при мысли, что первое время придется быть в руках унтер-офицера, придется слушать то, что тот советует. Но сейчас же решил, что все это очень естественно.

«Я ему прямо скажу: я, братец, ведь, ни черта не понимаю! Так что ты меня выручай».

Но, конечно, квартирмейстер – квартирмейстером, но и самому надо немного подготовиться. До начала плавания больше месяца; нужно набрать книг, трактующих о подводном плавании, и старательно их проштудировать.

«Пойду сегодня в морское собрание… – вспомнил лейтенант – Увижусь там с кем-нибудь из подводников. Они меня выручат».

И, когда стемнело, он пошел в собрание.

IV

Лейтенант вышел из дому, а Николай надел чистую фланельку[2]2
  Зимняя матросская рубаха из синей фланели – Примеч. автора.


[Закрыть], взял новую фуражку и тоже вышел. Идя по направлению к Экипажу, он, по дороге, зашел в табачный магазин и купил двадцать пять штук папирос за двадцать пять копеек.

Шел он по улице каким-то гоголем, как-то странно расставляя ноги и торжествующе посматривая на прохожих.

Пришел в Экипаж и прошел прямо в роту подводников. Там спросил, где комната команды с «Аспазии», ему указали, и он вошел в помещение.

За большим деревянным столом сидело шесть матросов. Они пили чай с ситным, курили и разговаривали.

– Здравствуйте!.. – сказал Николай, снимая фуражку. – Чай да сахар!

Один из матросов, отнял от губ полное блюдце с чаем и кивнул головой:

– Покорнейше благодарим! Присаживайтесь!

Другой матрос пододвинул Николаю табуретку, и тот сел. На него удивленно смотрели, а он сидел, заложив ногу за ногу, и молчал. Потом вынул купленную коробку папирос, не спеша открыл ее, закурил, и протянул старшему из них, на вид, матросу:

– Не желаете ли?

Тот полез закорузлыми пальцами в коробку и взял одну папиросу.

– Хорошие папиросы… – сказал он, рассматривая мундштук, – «Царские», кажется?

Николай невозмутимо затягивался.

– Они самые! Мы завсегда такие курим! Не желаете ли?.. – протянул он коробку остальным. – Курите, курите… нам не жалко!

К Николаю потянулись руки, и в каждой очутилась его папироса. Когда все закурили, Николай спросил:

– Ну, что же, скоро мы пойдем плавать?.. А?..

– Кто это «мы»?.. – спросил старший матрос, удивленно смотря на Николая.

– Мы: «Аспазия»!

– А вы тоже на «Аспазию» назначены?

– Разумеется! Сегодня мы у адмирала были!

На него посмотрели, как на сумасшедшего. А он продолжал, как ни в чем ни бывало:

– Конечно, не я, собственно, а мой барин, лейтенант Калюжный! Он к вам командиром назначен.

Сказал это, и посмотрел на всех торжествующим взглядом. Матросы переглянулись, а потом старший спросил.

– Это какой Калюжный?

– Тот, что на «Исполине» штурманским!

– Штурманским?.. – старший матрос слегка усмехнулся в бороду. – Как же это он на подводной плавать будет?

– Да, так! Как все плавают! Ты думаешь, он ничего не понимает?.. – вдруг покраснел Николай. – Ну, брат, это врешь! Он это дело во как знаем!

– Да я ничего не говорю.

– Он у меня барин на все руки… – продолжал вестовой. – Возьми, примерно, штурманскую часть, али другую какую-либо… Сто очков любому вашему командиру даст!

Он помолчал немного.

– Только он того… хитрый!

– To есть, как, хитрый?.. – спросил один из матросов.

– Так! Он другой раз прикинется, что не понимает, а сам на тебя посматривает: «знаешь ли, мол, сам-то дело?»… Вон он какой!

– А что вы при нем: в вестовых состоите?.. – спросил старший матрос.

– В вестовых! Но только и я с ним на подводной, буду. Потому, нам друг без друга существовать невозможно. Так уж предписано!

Матросы добродушно рассмеялись. И Николай не обиделся. Даже сам улыбнулся:

– Ихняя маменька, вдова-адмиральша, это предписали.

Наступила большая пауза. Матросы сосредоточенно пили чай, откусывая маленькие кусочки сахара и заедая чай ситным.

– Может, чайку выпьете?.. – вдруг пододвинул к Николаю чашку один из матросов.

– Покорнейше благодарим! С удовольствием!

– А что ваш барин: хороший человек?.. – спросил опять старший.

– Лучше не сыскать! Строгий, но справедливый. И нашего брата-матроса уважает. Сколько раз мне говорил: «Ты, Николай, тоже человек, я это понимаю!».

Старший медленно канал головой…

– Да, это редко! Теперича офицера, все одно, что звери!.. Нет у него к тебе ни ласки, ни привета!

Он подумал немного и продолжал:

– Правда, раньше, бывало, в зубы нашего брата тыкали, а теперича это воспрещено. Но разве в кулаке только дело? Ты мне в душу загляни, мою внутренность пойми, – вот что мне нужно! А что мне из того, что ты меня не бьешь, а сам на меня как на скота смотришь? Обидно!

Николай замотал головой.

– Ни, ни… этого с моим барином не случается?! Мой барин – голубь! И посмотрит на тебя ласково, и доброе слово тебе скажет! Конечно, бывает, что и он вскипит. Но ведь мало ли, что с человеком бывает! На то он и человек!

Просидел, в этот вечер, Николай, у подводников довольно долго и ушел от них товарищем. А ночью, сидя в своей каморке, и поджидая барина, он долго и мучительно скрипел пером, выводя каракули, в письме к матери лейтенанта…