Текст книги "Музыка в сумерках"

Сергей Гайдуков (Кирилл Казанцев)
Музыка в сумерках

Глава 1

Для некоторых людей похороны – это самое радостное событие среди всех, что случаются с ними за всю их жизнь. Похороны как бы подтверждают, что покой усопшего окончателен и обсуждению не подлежит, окружающим же они приносят чувство глубочайшего удовлетворения: наконец-то… Свершилось! Когда я вижу, как гроб опускается в отверстую могилу, я редко испытываю скорбь и печаль. Чаше нечто вроде странной радости.

Раньше я никогда не получал официальных приглашений на похороны. Видимо, что-то изменилось. Пришла новая мода. Наверное, из Москвы. Любая мода приходит из Москвы. В том числе и мода на черные конверты, изготовленные из плотной бумаги хорошего качества.

Моя фамилия была на небольшого размера белом квадратике, наклеенном на конверт подобно тому, как наклеиваются ценники на товар. А сам конверт лежал в моем почтовом ящике. Ничего не скажешь, приятно обнаружить такую штуку с утра пораньше. Это настраивает на соответствующий лад. Думаешь уже не о том, что надо бы пойти в магазин, потому что холодильник пуст, как пляж зимой. Думаешь о бренности всего земного. Мементо мори, или как там его…

Короче говоря, кто-то очень постарался испортить мне настроение в четверг утром.

Самое смешное – если в этой ситуации уместно смеяться, – что фамилия усопшего мне ни о чем не говорила. На листе глянцевой бумаги темным золотом было вытиснено:

Глубокоуважаемый_________________

С глубоким прискорбием извещаем Вас о том, что похороны Байстрюкова Александра Георгиевича состоятся в пятницу на Прохоровском кладбище в тринадцать часов.

Родные и близкие покойного

Там, где было оставлено место для фамилии адресата, чья-то заботливая рука вписала черными чернилами «К. Шумов». Таким образом я оказался в числе приглашенных.

Сложив конверт пополам, я засунул его в карман и поднялся на свой этаж. Дома я тщательно пролистал записную книжку, стараясь отыскать фамилию «Байстрюков». Бесполезно.

Я лег на диван и уставился в потолок. Покойный мог быть мне известен как Саша, как Шура, Санек… Байстрюков, Байстрюк, Бай… Нет, и эти производные от имени и фамилии ничего не воскрешали в моей памяти. Родные и близкие Байстрюкова не потрудились оставить домашнего адреса или телефона. А жаль.

Впрочем, в ближайшие два-три дня никакими особыми делами я загружен не был. Почему бы не посетить Прохоровское кладбище и не выяснить что к чему? Не самый приятный способ времяпрепровождения, но других приглашений мне никто не присылал. Ни на этой неделе. Ни в этом месяце. Ни в этом году.

Если кто-то хотел моего участия в намечающейся печальной церемонии – что ж, я был готов. Я настолько проникся торжественностью наступающего дня, что даже почистил ботинки. Я заставил себя весь четверг оставаться трезвым.

Глава 2

На следующий день, около половины второго, застряв в пробке при подъезде к Прохоровскому кладбищу, я стал понимать, что мне оказана очень большая честь. Еще никогда моей «Оке» не случалось находиться в такой колонне. Передо мной стоял «Линкольн», позади – джип «Мицубиси». Колонна иномарок продолжалась еще на полкилометра вперед, а к ее хвосту все подъезжали новые автомобили.

Я чувствовал себя бедным родственником. И еще я испытывал большие сомнения по поводу целесообразности своего пребывания здесь. Проще говоря, я думал: «Какого черта меня сюда занесло?! Неужели было непонятно, что ошалевшие от горя родные и близкие Байстрюкова попросту спутали меня с кем-то другим!»

Однако поносить себя и нервно крутить головой – это все, что мне оставалось. Повернуть обратно я не мог. Можно было только раз в пять минут вместе с остальной колонной совершать медленные переползания на три-четыре метра вперед.

Между тем похороны все больше и больше напоминали автосалон. Особенно очевидным это стало, когда слева от колонны в направлении кладбища прополз огромный сверкающий катафалк размером с бронетранспортер. Я и не знал, что такие имеются в Городе.

Эскорт катафалка составляли милицейская «Волга» с мигалкой и два «Кадиллака» с тонированными стеклами. Это меня так ошеломило, что я подумал: «Сюда бы с десяток мотоциклистов и толпы скорбящего населения по обеим сторонам дороги, и автосалон превратился бы в похороны крупного государственного деятеля».

Но скорбящего населения не было. Или его должны были подвезти позже.

В «Линкольне», что шел впереди, заглушили мотор. Захлопали дверцы, и появились пятеро разновозрастных мужчин, все в плащах или пальто темного цвета. Они с недоумением посмотрели на мою машину и двинулись к кладбищу. Я последовал за ними.

Это было довольно впечатляющее зрелище – вытянувшаяся на многие десятки метров полоса автомобилей и люди в черном, шагающие по свежему снегу.

Дорога, видимо, была перекрыта, встречная полоса оставалась пустой, и я вслед за остальными двигался по ней, придерживая пальцами в кармане пальто черный конверт. Если это настолько серьезное мероприятие, как мне показалось, то ближе к кладбищенским воротам должна была произойти неизбежная проверка документов.

И я не ошибся: площадка перед воротами Прохоровского кладбища была забита людьми и машинами. Сначала путь преграждали два милицейских «уазика», между которыми можно было протиснуться, лишь показав людям в форме приглашение. И в самих воротах снова требовалось продемонстрировать черный конверт, но уже каким-то серьезным молодым людям в кожаных куртках.

Первый кордон я миновал без проблем, правда, это едва не стоило мне пуговиц на пальто. В промежутке между «уазиками» и воротами толпились какие-то люди, видимо, сумевшие каким-то чудом прорваться через милицейское оцепление, но затем получившие от ребят в куртках самый натуральный от ворот поворот.

Среди этой компании выделялась парочка мужчин с телекамерой. То и дело они подскакивали вплотную к воротам, стараясь захватить в объектив хоть часть происходящего. А потом так же стремительно откатывались назад, чтобы спасти камеру и собственные физиономии от гнева парней в куртках.

Меня толкали в спину, подпирали с боков, и в результате я оказался у ворот не столько по своей воле, сколько на волне людского энтузиазма. Я на всякий случай поднял повыше зажатый в кулак конверт и приготовился встретиться сначала со створками ворот, а потом уже и с их стражами. Тут ко мне прибило телевизионщиков. Их глаза блестели охотничьим азартом. Оба явно наслаждались стихией, в которой очутились.

– А если с той стороны? – проорал один другому, перекрывая шум толпы. – Через забор?

– Там тоже оцепление! – ответил второй. – Надо здесь держаться! Сейчас еще раз попробуем…

– Мужики, – громко обратился я к ним и слегка толкнул одного. – Мужики!

– Что? – отозвался он, с завистью взглянув на мое приглашение.

– Вы в курсе, что здесь творится?

– Как что? – Взгляд телевизионщика стал подозрительным. Я и сам понимал, что выгляжу идиотом: держу в руках приглашение и спрашиваю, куда меня пригласили. – То самое и происходит!

– Кого хоронят-то?! – крикнул я почти в самое ухо. Теперь на меня удивленно посмотрели не только два телевизионщика, но и все окружающие. Однако смущаться было поздно.

– Кудрявого хоронят, – сказал телевизионщик. – Ты что, парень?! С Луны свалился? – и он выразительно покрутил пальцем у виска.

– Кудрявого? – Я наморщил лоб, и телевизионщик постарался отодвинуться от меня подальше, чтобы не слышать очередного глупого вопроса. А такой вопрос был у меня наготове.

«А разве он умер?» – хотел я спросить. Но тут меня двинули в спину, очевидно, намекая, что пора продвигаться дальше. Я влетел в ворота, помахал конвертом перед носом у одного из охранников и оказался на кладбище.

Здесь можно было пригладить волосы, одернуть пальто и проверить сохранность содержимого карманов – мало ли…

– Седьмой сектор, – сказал мне солидный пожилой мужчина в сером пальто, рукав которого был перехвачен черной траурной повязкой. – Вон туда, – и он показал направление.

Пока я шагал по асфальтовой дорожке к седьмому сектору, я привел в порядок не только верхнюю одежду. Я немного разобрался и со своими мыслями. Надо же, а я и не знал, что фамилия Кудрявого – Байстрюков. И вот этот Кудрявый, то есть Байстрюков, на днях скончался…

Что ж, с этим я разобрался. Оставалась одна маленькая загадка – какого черта меня пригласили на похороны человека, с которым я виделся лишь один раз в жизни? Насколько я помню, я даже не представился тогда. Тем не менее, кому-то понадобилось выяснить мое имя, узнать мой адрес и пригласить сюда, на Прохоровское кладбище…

Кому это понадобилось? И зачем?

Я узнал это минуту спустя, когда подошел вплотную к седьмому сектору и увидел толпу человек в сто – сто пятьдесят, плотным полукольцом окружившую свежевырытую могилу. Рядом выстроился оркестр, и звуки скорбного марша разносились по всему кладбищу.

Все это я увидел и остановился, раздумывая, стоит ли оставаться здесь до конца или лучше выбраться обратно, ведь личность покойного не вызывала у меня особых симпатий… Честно говоря, никаких симпатий не вызывал у меня этот подонок.

Пока стоял и прикидывал, как мне покинуть место, куда я так долго прорывался, ко мне подошли два человека с черными повязками на рукавах и сказали, что мне нужно «кое-куда пройти».

Я попросил уточнить, потому что никогда не любил это «кое-куда». Меня взяли под руки и попросили не орать, потому что сегодня такой день… И лучше не сопротивляться, иначе я окажусь на соседнем секторе. Глубоко под землей. Я подумал, что мои собственные похороны не вызовут такого ажиотажа, какой происходил сейчас возле могилы Кудрявого. Какая жалость.

Меня отвели немного в сторону от скорбящей толпы, за оркестр. Музыка встала стеной между нами и остальными приглашенными на похороны.

С деревянной скамейки поднялся невысокий грузный мужчина. Он затушил носком ботинка сигарету, прищурился, словно светило яркое летнее солнце, и подошел ко мне. Два члена похоронной команды отпустили мои руки, но не уходили, дыша мне в затылок. Ждали инструкций.

Невысокий без особенной радости посмотрел на меня, сплюнул на снег и отвернулся. Некоторое время он рассматривал спины оркестрантов, покачивая тяжелым подбородком в такт музыке.

Его лицо было бледным и одутловатым, дыхание – зловонным. Я бы не удивился, если бы узнал, что на следующей неделе наступит его очередь занять участок в седьмом секторе. Может, он хочет пригласить меня лично?

– Доволен? – спросил вдруг мужчина.

– Чем? – удивился я.

– Вот этим. – Мужчина кивнул на оркестр и толпу. – Отбегался Кудрявый… Я подумал, что тебе будет приятно поприсутствовать. Не просто прочитать в газете, а вот так… Персонально все увидеть.

– Это вы прислали мне приглашение?

– Конечно, – кивнул мужчина. – Кто же еще позаботится?

– Спасибо за внимание. Только я не совсем понимаю…

– Ты что, не узнал меня? – вдруг перебил он. – Посмотри внимательно…

– Узнал? – До этого момента я был совершенно убежден, что вижу своего собеседника впервые в жизни. Я вгляделся в уставившиеся на меня зрачки, и где-то там, глубоко внутри…

– О господи, – сказал я. – Быть не может…

– Когда я увижу Господа, я обязательно передам ему твое мнение, – усмехнулся он. – Но со мной больше так не шути. Не говори мне: «Не может быть». Я-то знаю, что это может быть. Я знаю, что это есть. Так-то, мальчик. – Он тяжело вздохнул. – Ну да ладно. Как ты понимаешь, тебе прислали приглашение вовсе не для того, чтобы ты мог позлорадствовать, потирая свои маленькие потные ручонки…

– А для чего, если не секрет? Я второй день ломаю голову, и все…

– Не торопись, – неприязненно посмотрел он. – Не торопись, а то успеешь. Тут полно друзей Кудрявого, тут полно людей, которые с удовольствием разорвут тебя на куски…

Это заявление меня неприятно удивило. Я подумал, что надо было подарить приглашение телевизионщикам, а самому ехать домой. На всякий случай я поинтересовался:

– А какая связь? Зачем друзьям Кудрявого меня рвать? Тем более на куски?

– Смеяться будешь потом. Когда червячки в земле твои глазки выедят.

– Я надену очки. Такие горнолыжные, знаете…

Он взял меня пятерней за горло и прошептал тоном, не оставлявшим сомнений в искренности:

– Я тебе самолично глотку перегрызу, сука! Но только сначала ты скажешь, где сейчас прячется этот подонок! Этот гад! Эта мразь…

В ответ я хотел заметить, что все вышеперечисленные характеристики скорее следует отнести на счет своевременно почившего господина Байстрюкова, но постеснялся двоих слушателей, застывших позади меня. Я сказал другое.

– Вы будете смеяться, – сказал я, – но только я в самом деле не знаю, куда он уехал… Думаю, что он уехал далеко. И надеюсь, что он уехал так далеко, что вы его уже никогда не достанете.

Он ударил меня в солнечное сплетение. Неблагодарный. Почему люди реагируют на правду куда болезненнее, чем на ложь? Очень актуальный вопрос. Актуальнее может быть только вопрос: почему люди так болезненно реагируют на удар в солнечное сплетение?

Он ударил меня еще раз, и я упал на колени. Под аккомпанемент похоронного марша. Возможно, из-за музыки мое падение показалось мне исполненным изящества и достоинства.

Потом кто-то из стоявших сзади ударил меня по ушам, и я перестал слышать музыку.

Мне вдруг стало грустно. В голову полезли воспоминания. Из той давней эпохи, когда я еще мог слышать…

Глава 3

За пять месяцев до того, как я обнаружил в своем почтовом ящике черный конверт… Или за шесть? Во всяком случае, это было летом. Стояла удушающая жара, и в телевизоре каждый день солидные с виду мужчины по-бабьи причитали над судьбой урожая зерновых… Солнцу было глубоко начхать на это, и каждое утро оно принималось за свое.

Что касается меня, то я материл солнце совсем по другой причине: из-за него я не мог работать. Я расхаживал по квартире в одних трусах, предварительно раскрыв настежь все окна… И все равно пот лил с меня ручьем. Потом я ложился на диван в наивной надежде замереть без движения и тем спастись… Но и это не помогало.

Обычно к двенадцати часам дня я забирался в ванну, наполненную чуть теплой водой, ставил на пол телефон и двухлитровую бутылку минеральной воды, только что вынутую из холодильника. Так я вел свои дела.

Генрих, постоянный поставщик клиентов, звонил мне каждый день и призывал взять себя в руки.

– Я вчера слушал прогноз погоды, – вкрадчиво говорил он. – Сказали, что в конце недели наступит похолодание…

– Вот когда наступит, тогда и займусь этим делом, – непреклонно отвечал я.

– Дама очень спешит, – старался уломать меня Генрих. – Она не будет ждать перемен в погоде, она уйдет к другим…

– И черт с ней.

– Черт с тобой! – не выдерживал Генрих и бросал трубку. На следующий день в трубке, которую я держал в мокрой руке, раздавалось:

– Ладно, слушай. Один банкир хочет удостовериться, что его жена не наставляет ему рога… Она уехала в отпуск, так что надо за ней отправиться. Клиент оплачивает самолет, гостиницу, все издержки! Лучшего предложения я и не вспомню! Соглашайся!

– Самолет? – лениво спрашивал я. – И куда это мне нужно за ней лететь?

– Она отдыхает в Ялте…

– Нет! Никогда! Там еще жарче, чем здесь! – кричал я. Мысль о том, что я буду шестнадцать часов в день мотаться по южному городу за какой-то банкиршей, была мне глубоко противна. Как и любая мысль, связанная с необходимостью вылезать из ванны.

Я просыпался, смотрел на висящий за окном термометр, видел красный столбик, поднявшийся выше отметки +30°С, и это зрелище мгновенно вгоняло меня в депрессию.

Не знаю, как долго бы это продолжалось, если бы однажды вечером в очередной раз не позвонил Генрих.

– Слушай, бездельник, – сказал он. – Я твой ангел-хранитель. Ты это знаешь?

– А удостоверение у тебя есть? – сварливо спросил я. – С печатью?

– Не хочешь вылезать из квартиры – ладно. Я нашел клиента, который сам придет к тебе домой.

– Зачем?

– Он нуждается в человеке, который сопровождал бы его во время встречи. Ночью. Это как раз для тебя. Ночью, как ты понимаешь, не так жарко, как днем. Можешь подстраховаться и надеть панаму…

Короче говоря, в семь часов вечера этот человек позвонил в мою дверь. Я открыл ему, будучи одет в белые шорты и шлепанцы. Мой гость скептически оглядел меня, но ничего не сказал. Сам он был в светлых брюках и майке-поло. Ему было лет тридцать, и ему было так же жарко, как и мне. В кулаке гость держал платок, и каждые пять минут платок впитывал в себя пот с висков, лба и шеи визитера.

– Николай, – сказал он. – А вас зовут Костя, я знаю… Выключите эту дурацкую музыку!

Сказано это было резко. Пожалуй, даже зло. Я вздохнул – не надо было слушать Генриха, не надо было соглашаться на это дело… Приходят всякие Николаи и командуют с порога, что мне делать.

Однако сожалеть было поздно. А препираться из-за включенного магнитофона – глупо и лениво. Я щелкнул клавишей. Гость хмуро кивнул и сел на диван.

Некоторое время он осматривал комнату, одновременно барабаня пальцами по своей коленке. Потом посмотрел на меня и спросил озабоченно:

– У тебя пожрать ничего нет? Я уже сутки ничего не ел…

Последние дни я хотел только пить и о еде не думал вообще. Для очистки совести я заглянул в холодильник, но там обнаружились лишь окаменелый печеночный паштет и пустая коробка из-под плавленого сыра «Виола».

О чем и было доложено Николаю. Он воспринял известие как должное, понимающе покачав головой.

– Ну и хрен с ним, – все так же резко сказал он, словно кто-то только что пытался ему доказать исключительную важность приема пищи в вечернее время. – Не в еде счастье. Мне вообще надо худеть.

Я не стал спорить, хотя, на мой взгляд, лишнего веса у Николая не было. А его лицо вообще казалось истощенным долгой голодовкой.

И еще – его руки. Они никак не могли успокоиться. Они совершали какие-то движения: Николай либо хлопал себя по коленям, либо вытирал пот с лица, либо потирал небритые щеки, либо теребил обивку дивана, либо… Мне сразу захотелось подарить ему наручники на день рождения.

– Ну так что? – сказал я, садясь в кресло напротив Николая. – Что вы хотите?

– Что я хочу… – Николай скривился. – Тебе какое дело, чего хочу…

– То есть как? – удивился я. – Мне сказали, что вам нужен провожатый на какую-то встречу…

– Танк мне нужен, а не провожатый, – сказал Николай. – Танк, чтобы вкатать в землю всю эту братию до последнего человека…

– Может, воды принести? – спросил я.

– Неси, – кивнул Николай. – А еще лучше стратегический бомбардировщик.

– Я все-таки принесу воды, – сказал я и пошел на кухню. По дороге я пару раз помянул Генриха тихим нецензурным словом.

Выпив стакан минеральной воды, Николай прекратил требовать танки, самолеты и авианосцы. Он яростно заскреб ногтями щеки, потом покосился в мою сторону и сказал чуть более любезным тоном, нежели до того:

– Извините, что я… Настроение у меня такое. Тяжелое у меня настроение.

– Бывает, – кивнул я, и это вызвало совершенно потрясающую реакцию.

– Бывает?! – заорал Николай. – Ты, блин, думай, что говоришь! Да не дай бог тебе самому такое, кретин ты стоеросовый! Дубина ты железобетонная! Бывает! Это ж надо такое сказануть! – Он едва не задохнулся, выкрикивая все это мне в лицо. Я выдержал. Я и не такое выдерживал. Я сходил на кухню и принес еще воды.

– Я жутко извиняюсь, – сквозь зубы проговорил Николай минуту спустя. – Но я уже не могу сдерживаться. Я уже несколько дней ни с кем не разговаривал. С зеркалом только. А оно молчит, сволочь. Ни слова не сказало. Все молчком, блин. Я его расколотил потом, чтобы не молчало. Вот такие дела, Костя.

Что ж, это многое объясняло. Человек, несколько дней кряду объяснявшийся только с зеркалом и разбивший его за неразговорчивость, мог вести себя и похуже.

Я принес из холодильника полуторалитровую бутылку «Спрайта» и поставил перед Николаем.

– Как только понадобится… – сказал я.

Он понимающе кивнул, открутил пробку и в один присест выпил с полбутылки. И сразу же заговорил:

– Ты все ждешь, когда про деньги скажу? Ладно, слушай. Двести баксов. Устроит тебя? А не устроит, так пошел на хер. Больше у меня все равно нету. Могу ботинки еще отдать в придачу. Хорошие ботинки, почти новые. Я все продал, все. Машину сегодня утром продал. К тебе на автобусе приехал, веришь?

– Верю, – сказал я, – почему нет? Я и сам иногда езжу на автобусе. Дешево и полезно. Воспитывает твердость характера. И ребер тоже.

– Ты ездишь на автобусе? – вздрогнул Николай. – Ты?! На автобусе?!

Это было произнесено таким тоном, будто с сегодняшнего утра указом президента езда в автобусе была объявлена особо тяжким преступлением.

– Иногда, – осторожно произнес я. – Когда машина ломается…

– А! – торжествующе воскликнул Николай. – Так у тебя есть машина!

Я даже и не знал, как отреагировать на такое. Я поразмыслил, помычал неопределенно и в конце концов утвердительно кивнул. А потом уставился на Николая, желая знать, спас я свою репутацию или же погубил.

– Машина – это хорошо, – скороговоркой пробормотал Николай. – Мне нужно найти человека с машиной. Чтобы он отвез сначала туда, а потом оттуда… То есть, блин, я уже нашел человека. Ты отвезешь, да? Двести баксов – это не хухры-мухры! Это, блин, большие деньги! Плюс ботинки! Только ты сначала отвези, а потом уже ботинки. Без ботинок там нельзя. Без ботинок несолидно. А уж когда отвезешь назад, так и ботинки забирай. Идет?

– Идет, – сказал я. – Даже и без ботинок идет. У меня есть ботинки, спасибо.

– Так у тебя же другие ботинки, – возразил Николай, хватаясь за бутылку со «Спрайтом». – У тебя, наверное, совсем другие ботинки. А таких, как у меня, нет. Так что бери, не стесняйся. Я бы тебе еще что-нибудь из шмоток отдал, только все осталось на квартире. Квартиру продал вместе со шмотками. Такие дела, Костя. Н-да, – и он допил газированную воду. – Так ты согласен, да?

– На что? – ошарашенно переспросил я. – На что я согласен? Куда тебя везти? За что ты предлагаешь двести баксов?

– Отвезешь меня, – деловито сказал Николай. – Просто отвезешь. Куда скажу. Деньги заплачу сразу. Ботинки отдам после. – Он запустил трясущиеся пальцы в карман и вытащил две сложенные пополам стодолларовые купюры. – Вот. Мои последние. Тебе отдам, когда сядем в машину. А пока не дам. – И деньги снова исчезли в кармане.

Я мысленно досчитал до десяти и таким образом удержался от сильного искушения схватить Николая за шиворот и вышвырнуть за порог. Но месть Генриху будет страшной.

– Так, – сказал я. – И далеко надо ехать?

– Хрен его знает, – напряженным голосом ответил Николай, уставившись в стену.

– Значит, надо у него спросить, – подсказал я.

– У кого? – не понял Николай.

– У хрена, который знает.

– Да, само собой, – кивнул Николай. – Я ему позвоню. Он мне скажет. Завтра вечером.

– Значит, ехать надо завтра? – уточнил я.

– Ага. – Николай запустил руку с платком под рубашку. Очевидно, вытирал пот под мышками. – Завтра, как стемнеет.

– Хорошо. – Я обрадовался, что сумел все выяснить и тем самым заработал полное право выставить клиента за порог. – Значит, до завтра?

– Чего до завтра? – непонимающе посмотрел на меня Николай. – Кого до завтра?

– Встретимся завтра. Я подготовлю машину, и вы узнаете маршрут. Так?

– Ни хрена, – покачал головой Николай. – Ты готовь машину. А я посплю тут у тебя. Спать охота.

Не то чтобы я был очень негостеприимным человеком. Просто настроения ночевать в одной квартире с малознакомым и, мягко говоря, странноватым мужчиной у меня в тот вечер не было. Я решил позвонить Генриху и предложить ему забрать своего протеже туда, где он его взял.

Я снял телефонную трубку и не услышал гудков.

– Что за черт?! – раздраженно пробормотал я, пару раз стукнул по рычажкам, но аппарат не ожил. Я приподнял телефон, потянул за провод…

– Это я сделал, – гордо сказал возникший вдруг позади меня Николай. Эти три слова были произнесены с такой неподдельной гордостью, словно перерезание телефонных проводов было весьма достойным взрослого мужчины занятием. Занятием, заслуживающим уважения и почитания.

Мне же захотелось разбить об эту почтенную голову молчаливый телефонный аппарат.

Но я досчитал до десяти, а потом подумал, что ни к чему ломать аппарат, который стоит денег. В отличие от головы моего клиента, которая явно не стоит и копейки.

– И зачем это? – спросил я, аккуратно ставя телефон на место.

– Нельзя звонить, – шепотом сказал Николай. – Никуда нельзя звонить. Я-то знаю. А ты не знал, поэтому я сразу… – и он задвигал пальцами, показывая, как именно поступил с телефонным проводом. – Звонить можно только им. Я сам завтра позвоню.

– Им? Кому – им?

Николай махнул на меня рукой.

– Лучше уж ты не суйся… – сказал он устало. – Твое дело баранку крутить. Туда и обратно.

– Да-да, конечно, – торопливо согласился я. – И ботинки в придачу.

– Вот видишь, – усмехнулся Николай. – А все ломался… Оказывается, тебе нужны ботинки. Хорошие итальянские ботинки. Я купил их в Риме…

– Да ну?

– Честное слово, – сказал он и медленно, старческой походкой, потащился к дивану. Там его ноги вдруг подкосились, и Николай рухнул. В следующую секунду он уже спал.

Я изумленно покачал головой: поверить во все это было невозможно. Но поверить было нужно.

Выключив в комнате свет, я прошел на кухню. Не минеральной воды мне захотелось сейчас, нет. Я налил себе полбокала белого мартини, бросил туда пару кубиков льда и ломтик лимона. Это должно было помочь мне смириться с тем, что мой диван занят странным человеком, который никак не может унять дрожь в руках, от которого несет потом за километр, который рвется подарить мне свои ботинки, но в то же время считает вполне естественным перерезать телефонные провода в чужой квартире…

И еще я подумал, что вряд ли этого человека когда-либо выпускали дальше соседней области. Какой уж там Рим…

Я также подумал, что двести долларов запросто могут оказаться фальшивыми. Ох, Генрих… Где ты берешь таких клиентов?!

Из комнаты послышалось тихое невнятное бормотание. Я допил мартини и на цыпочках прошел из кухни по коридору, прислушиваясь к доносившимся из темноты словам.

– Он должен заниматься, – раздалось от дивана. – Хр-р-р… О! Да… Ребенок должен заниматься музыкой.

Я едва не переспросил «что?», но спохватился. Николай говорил во сне. И он говорил довольно странные веши. Впрочем, бодрствуя, он говорил так же малопонятно.

– Ребенок должен заниматься музыкой, – повторил он через несколько минут и повернулся на другой бок.

«Черт-те что творится у этого типа в голове», – подумал я и собрался идти на кухню, чтобы повторить прием лекарственного напитка, но тут Николай вновь подал голос.

– Я же вас всех достану, гады, – прошептал он. – Все в землю ляжете… Это же так естественно....

Я понял, что мне надо срочно ложиться спать. Иначе почудится еще какая-нибудь ерунда, как, например, сейчас. Мне послышалось, что последнюю фразу Николай произнес по-английски. Причем акцента там было ноль целых ноль десятых.

И я поторопился разложить кресло-кровать, улечься на него и накрыться одеялом с головой, чтобы не видеть, как мой гость будет сдирать ногтями обои со стен. И не слышать, как он будет петь голосом Лучано Паваротти. Мало ли что взбредет в голову этому человеку, который так быстро превратил мою квартиру в дурдом.

Однако одеяло было неважным звукоизолятором, и прежде чем заснуть, я еще несколько раз услышал произнесенное с возрастающей озабоченностью:

– Ребенок должен заниматься музыкой… Ребенок должен заниматься музыкой.