Текст книги "Ты будешь жить (сборник)"

Штурм

В начале января 1995 года Федеральные войска вели ожесточённые бои за железнодорожный вокзал Грозного и прилегающие к нему дома. Батальон морской пехоты целую неделю штурмовал депо и близлежащие пятиэтажки. Грозный горел, дома зияли пустыми глазницами выбитых окон, почерневшие от огня деревья тянули к небу обожженные ветки. Чёрные снежинки копоти от горящих цистерн опадали на свежий снег, превращая его в грязную серую кашу.

Здание вокзала и часть депо в течение недели семь раз переходили из рук в руки, чеченцы безостановочно контратаковали, и комбат уже несколько раз запрашивал подкрепление. Положение было угрожающим. За неделю непрекращающихся боев люди выбились из сил. Используя минутное затишье, бойцы спали посменно, поджав ноги и прижимая к себе оружие. Миномётный и артиллерийский огонь всегда начинался не вовремя и не приносил большого вреда противнику. В конце концов, подполковник Бондарь вынужден был отвести остатки батальона к разбитому вокзалу. В разбитой пятиэтажке, расположенной напротив вокзала, засели снайперы, и пули то и дело щёлкали над головами, выбивая куски штукатурки и кирпича.

Все подходы к зданию вокзала просматривались и простреливались снайперами. Бондарь с тоской смотрел в оконный проём, на привокзальной площади, в застывших позах, лежали его бойцы. Многие из них погибли ещё при первом штурме. Комбат, как сейчас, видел перед собой бросившихся в атаку бойцов и огненные струи, которые ударили сразу из нескольких точек. Пулемётные очереди резали людей пополам, кинжальный огонь не давал поднять головы. Стонали и просили помощи раненые. Бондарь послал им на помощь санинструктора, но его почти сразу же убил снайпер. Раненые и убитые лежали вместе до темноты. Тех, кто остался жив, ночью затащили в подвал. Многие из них были без сознания, те, кто мог ещё держать в руках оружие, залегли с автоматами и гранатами в руках у дверей. Комбат знал – это конец. Люди были измотаны и еле держались на ногах. Умом он понимал, что батальон бросили на произвол судьбы, но гнал от себя эти мысли. За двадцать лет службы он привык к мысли, что командир всегда прав. Долг солдата – не рассуждать, а выполнять приказы. Сколько за всю многолетнюю службу было этих дурацких приказов? Но, если раньше, выполняя их, он чувствовал себя кретином, сейчас, видя, как гибнут люди, он чувствовал себя убийцей. Кому пришла в голову мысль кинуть людей под шквальный огонь, ставить сроки и невыполнимую задачу? Кто додумался штурмовать вокзал без предварительной разведки и артподготовки?

Смеркалось. Бондарь обходил оставшихся в живых бойцов, подбадривая их, как мог. В Волгограде у него осталась жена и двое сыновей. Со щемящим сердцем он представлял на месте усталых израненных солдат своих Валеру и Сашу.

Небо затягивалось тучами, подул холодный зимний ветер. В сердце копошилась тревога, комбат думал о том, что «чехи» вряд ли упустят возможность уничтожить ночью остатки батальона. Темноту ночи то и дело освещали вспышки ракет, редкие выстрелы нарушали тишину ночи. Ближе к утру дозорные заметили перебегающие тени. Робкую тишину вспороли очереди пулемётов и автоматов, гулко забухали взрывы гранат. Поняв, что их обнаружили, «чехи» завыли: «Алла акбар». Ночная атака была отбита. Всю оставшуюся ночь никто не сомкнул глаз. Бойцы набивали патронами магазины, курили, готовились подороже продать свои жизни.

К Бондарю подошёл прапорщик Мишин. Они были ровесники. В Волгограде их семьи жили в одном доме и Мишин позволял себе без свидетелей обращаться на ты:

– Саня! – сказал он, кусая губы – ты не подумай чего плохого, но я тут письмо написал семье. В общем, если что случится, то передай его моей Наталье. Он помолчал:

– Ну и вообще, не забудь детей, проследи, чтобы людьми выросли, сам знаешь, что в таких случаях делается.

Его рыжие усы печально смотрели вниз. У комбата не хватило духа произнести какие-то дежурные, ободряющие слова – люди на войне стараются избегать пафоса.

Предчувствие у меня нехорошее, Саня, чувствую, что убьют скоро, не выбраться мне отсюда. Бондарь обнял его за плечи:

– Не сомневайся, если что случится, ни тебя, ни семью не оставим. Только вот кажется, что крышка будет всем.

Перед рассветом к вокзалу пробились танки и БТРы 8-го корпуса. Пока они из пушек расстреливали близлежащие пятиэтажки, солдаты грузили на машины раненых. Мишин с несколькими солдатами остался на броне. Пуля снайпера попала ему в голову, когда колонна под прикрытием танков выходила из города.

Возвращение

Осень 1943 года в Чечено-Ингушетии выдалась удивительно хлебородной. Зерном были завалены все склады и амбары. Чечено-Ингушская республика перевыполнила план по хлебосдаче. Подводы с зерном безостановочно шли на хлебоприемные пункты, на которых висели транспаранты «Всё для фронта, всё для победы», «Чечено-Ингушский хлеб – фронту».

У старого Исы был праздник, внуку Магомету после госпиталя дали отпуск. Он ещё не поправился после ранения, но ходил по селу, молодцевато выпятив грудь, на которой горделиво позванивали медали.

Заканчивалась зима, наступил февраль. Советские войска громили немецкую армию, и был уже виден конец войны. Магомет окончательно поправился и вернулся на передовую. К Исе часто забегала соседка Айшат, интересовалась, нет ли писем от Магомета. Он воевал где-то в Пруссии, писал не часто. Из последнего письма старик знал, что внук получил орден, в разведке захватил какого-то важного «языка» – полковника или даже генерала.

Ходили тревожные слухи, что Гитлер со дня на день должен сбросить десант на Чечено-Ингушетию. В канун праздника, дня Красной армии, ночью, в селе начали мычать буйволы и коровы. Старик забеспокоился, сердце чуяло беду.

23 февраля, утром, село окружили солдаты. К сельсовету подъехали несколько крытых брезентом студебеккеров. Всех жителей собрали на площади, капитан НКВД, руководивший операцией, зачитал приказ – чеченцы и ингуши объявлялись врагами народа и подлежали высылке в Казахстан.

После того, как приказ был зачитан, офицер предупредил о том, что на сборы даётся три часа. Все, кто попытается скрыться, будет расстрелян на месте. С собой разрешалось брать только необходимые вещи.

Людей загоняли в машины. Женщины плакали, ревела скотина, выли собаки. В освобождающиеся дома заселялись осетины, забирали себе вещи, скарб, скотину.

Теперь уже бесправных людей, изгоев, везли на станцию. Штыками и прикладами их загоняли в вагоны-товарняки, предназначенные для перевозки скота. Наглухо задраили двери, поставили часовых, приказав, в случае попытки побега, стрелять без предупреждения.

Составы пошли в казахстанские степи. В дороге не кормили, питались тем, что успели взять из дома. Старики, женщины, дети и немногие из мужчин ехали вместе. Самые слабые были не в силах выдержать изнурительной дороги и умирали от болезней. Горянки, не смеющие в присутствии чужого мужчины даже открыть лицо, не могли на глазах у всех ходить в туалет. Были случаи, когда женщины умирали от разрыва мочевого пузыря.

Местная знать, партийные работники, сотрудники НКВД тоже ехали в этих составах, но только в купейных вагонах. Особого распоряжения в отношении них ещё не было.

В то же самое время спецгруппы НКВД вывозили людей из горных селений. Там, где не могли пройти грузовики, людей выводили пешком. В селе Хайбах, больных и стариков, которые не могли идти сами, закрыли в сарае и сожгли.

Чеченцев и ингушей, находящихся в армии, также разоружали, отправляли в Казахстан под конвоем. Не избежал общей участи и Магомет. Его вызвали в штаб, приказали снять погоны и сдать ордена. Только через несколько месяцев Магомету удалось, с разрешения коменданта, перебраться на жительство в соседнее село, где жил его отец.

Через некоторое время вышел дополнительный указ правительства. Сосланным запрещалось работать на руководящих должностях, а также инженерами, преподавателями, бригадирами. Первый год люди жили в землянках, снимали углы в домах местных жителей.

Постепенно жизнь налаживалась, высланные обустраивались на новом месте. Чтобы прокормить свои семьи приходилось много работать, кое-кто подворовывал в колхозе зерно, сено.

Жизнь и судьба высланных людей были в руках военного коменданта. За самовольное оставление работы или побег из места ссылки грозил трибунал и двадцать лет лагерей.

Старый Иса умер, его похоронили на местном мусульманском кладбище. Магомет взял в жёны Айшат, у них родилось двое детей. Построили камышовую мазанку, перебрались в неё из землянки.

Магомету часто снился родительский дом, речка, куда в детстве бегал купаться, старая мельница, на которой отец молол муку.

Его дети, родившиеся в степи, среди безбрежных зарослей ковыля, часто спрашивали:

– Папа, что такое, Кавказ?

Мечтательно улыбаясь, Магомет отвечал:

– Кавказ – это счастливый сон. Когда я закрываю глаза, мне кажется, что рядом родные горы с белыми шапками на вершинах… Горы дрожат в утреннем мареве, и я кажусь себе сильным, потому что за меня мои горы. Они не предадут и не обманут.

Наконец, в 1957 году, чеченцам и ингушам разрешили вернуться в места прежнего проживания. Магомет и Айшат собрали скарб и сразу же стали собираться. После высылки в их домах поселились осетинские семьи. Многие из них, после возвращения прежних хозяев, оставили дома и уехали из села.

В доме, когда-то принадлежавшем старому Исе, жила семья Бетиевых. Глава семьи Казбек Бетиев работал бригадиром и уезжать не хотел.

У Магомета разболелись фронтовые раны и он попросил, чтобы его определили сторожем на птицеферму.

Жили они пока у родственников. Айшат робко намекала на то, что нужно строиться. Магомет же не мог спокойно смотреть на родительский дом, в котором сейчас жили чужие люди. Проходя мимо, он всегда непроизвольно искал глазами родные окна. Казалось, что сейчас, в оконном проёме покажутся мама или отец.

Встретив однажды Казбека Бетиева, Магомет сказал ему:

– Приходи вечером на ферму с мешком, дам тебе десяток хохлаток.

Сторожа на ферме потихонечку приторговывали птицей и кормом, поэтому Казбек не заподозрил ничего плохого.

Вечером Магомет сунул ему в мешок с десяток отобранных кур, махнул рукой на протянутые деньги:

– Зачем обижаешь? В моём доме живёшь, почти родственник.

Обрадованный Казбек не обратил внимания на его интонацию. Когда он перелезал через изгородь, Магомет окликнул:

– Эй, Казбек, погоди!

Заряд картечи опрокинул Бетиева навзничь. Из дыры в груди хлестала кровь. Казбек пытался что-то сказать, но кровь залила губы, он дёрнулся и умер.

Магомет долго стоял, опершись на ружьё и опустив голову. Вспоминались детство, война, грязные вонючие вагоны, в которых его – фронтовика и орденоносца – везли в ссылку. Везли, как труса и предателя, в грязной телогрейке с сорванными погонами.

На душе было темно. Сердце плакало, как в тот день, когда его увозили вдаль от дома. Бросив ружьё, Магомет побрёл к дому, где жил председатель колхоза. Надо было вызвать милицию и сообщить, что он убил вора, укравшего колхозных кур.

На следующий день все осетинские семьи уехали из села.

Засада

Автоколонна двигалась через мёртвый обезлюдевший город. Серые закопченные стены домов провожали её пустыми глазницами выжженных, разбитых взрывами окон. Слякотная кавказская зима оплакивала мертвых и еще живых людей каплями непрекращающегося дождя. Пятна мазута, перемешавшись с дождём и снегом, переливались на тусклом солнце всеми цветами радуги, подмигивая проходящим машинам внезапной рябью от налетевшего ветра. Было холодно и страшно. Впереди и позади колонны ползли два серо-зелёных танка, кромсая уцелевшие клочки асфальта черными грязными гусеницами.

Солдаты сидели в крытом серым брезентом грузовике, тесно прижавшись друг к другу мокрыми бушлатами и зажав автоматы между колен. Многие дремали. В сырой и гулкой тишине утра раздавался рёв моторов, где-то вдалеке безостановочно ухал миномет.

Улица, ведущая к Беликовскому мосту, была завалена кирпичными обломками, строительными блоками, покореженными листами ржавой жести. Головная машина, рыча и испуская клочья сизого дыма, осторожно пробиралась между завалами.

Стволы пулемётов безостановочно шарили по безлюдным улицам, мертвым домам, обожженным деревьям, подозрительно задерживая свой взгляд на перекатываемых ветром обрывках тряпок.

Прапорщик Савушкин, пересев на место механика-водителя, припал лбом к резинке смотровой щели, напряженно вглядываясь в серое утро. На его виске пульсировала синяя жилка, по щекам катились капельки пота. Внезапно в перекрестье прицела пулемета мелькнула труба гранатомёта, выглядывающая из подвала разрушенной комиссионки. Жерло трубы плавно перемещалось вслед за колонной.

«А-а-а-а-а!» – закричал стрелок, нажимая на электроспуск пулемётов. Остро и горько запахло сгоревшим порохом, посыпались гильзы. Стрелок увидел, как пули вырвали из стены обломки кирпича, и это было последнее, что он увидел в своей жизни. Головной и замыкающие танки стали приподниматься, будто у них выросли крылья. Почти одновременно с этим раздались звуки взрывов. Шедший за передним танком бронетранспортёр, пытаясь увернуться от стены огня, внезапно выросшего перед ним, уткнулся носом в покореженные деревья. Не подававшие до этого признаков жизни проёмы дверей и окон ощетинились огнем. Выстрелы гранатомётов и автоматные очереди рвали жесть и броню машин, кромсали человеческие тела. Обезумевший грузовик взревел, и, хлопая пробитыми скатами, медленно пополз на Беликовский магазин. Разодранный тент горел, оставшиеся в живых солдаты стреляли через брезент, прыгали и падали на горящий асфальт, тут же попадая под свинцовые струи. Грязно-зелёные промасленные бушлаты вспыхивали огнем, солдаты кричали от боли, катаясь в серой грязи и пытаясь сбить пламя. Зеленый «Урал», управляемый мертвым водителем, полыхнул взрывом и медленно опрокинулся на бок. «Алла акбар!» – слышалось сквозь автоматные очереди.

– Мама-ааа, – плакал остриженный под ноль солдатик, ползая на животе и волоча за собой перебитые ноги. Освещаемые пламенем горящих машин, русские солдаты падали под кинжальным огнем, всё реже и реже огрызаясь ответным огнем. Наступила гулкая тишина, нарушаемая лишь стонами раненых и обгорелых людей, треском раскалённого, покорёженного металла. Выходящие из-за укрытий боевики перезаряжали оружие, тут же добивали раненых, стреляя в стриженые мальчишеские затылки. В сыром воздухе стоял запах свежей крови и горелого человеческого мяса.

– Мама, – продолжать шептать русский мальчик в солдатском бушлате, мама, спаси меня! Бородатый угрюмый человек подобрал брошенный автомат, носком сапога запрокинул его голову, выстрелил в окровавленное лицо. Выругался, увидев кровь на своём сапоге, брезгливо вытер его о воротник солдатского бушлата.

Прапорщик Савушкин, свесившись по пояс из люка, повис на броне. Алюминиевый православный крестик и солдатский жетон с выбитым на нём номером свисали с его шеи. Кровь стекала по его груди, шее, медленно капая на распятое тело Христа.

Всю ночь на этом месте пищали крысы и мелькали собачьи тени. Звери не боялись и не мешали друг другу – этот город уже давно принадлежал им. Трупы убитых солдат лежали несколько дней. По ночам жители города выползали из своих подвалов и укрывали изгрызенные тела кусками жести и шифера. Через неделю Чечня и Россия объявили перемирие.

Последний абрек

 
Всех зверей сильнее лев,
Птиц сильнее всех орёл.
Кто ж, слабейших одолев,
В них добычи б не нашёл?
Слабый волк на тех идёт,
Кто его порой сильней,
И его победа ждёт,
Если ж смерть – то встретясь с ней,
Волк безропотно умрёт!
 

Охотники говорили, что в горах, рядом с селением, появился огромный серый волк. Старый Ахмет, встретившись с ним однажды на горной тропе, потом утверждал, что у волка были человеческие глаза. Человек и зверь долго стояли, не шелохнувшись, молча смотря в глаза друг другу. Потом волк опустил морду и потрусил вниз по тропе. Старик, как зачарованный, ещё долго смотрел ему вслед, забыв о ружье, висевшем за его спиной.

Иногда в горах происходили странные вещи. Го д назад сорвался в пропасть первый секретарь райкома Нарисов, приехавший со свитой на пикник. Следующей ночью люди в долине слышали, как всю ночь в горах выл волк. Багровый диск луны, затянутый тучами, казался громадным кровавым пятном, готовым упасть на землю. Ахмет всю ночь не мог уснуть, ворочаясь в своей постели.

Ровно тридцать лет назад, февральской ночью 1944 года, вот так же светила луна. Тогда тоже выли собаки, мычали буйволы и коровы. Это было в тот год, когда Сталин за одну ночь выселил всех вайнахов в холодные казахстанские степи. Ахмет тогда потерял младшего сына. Семнадцатилетний Шамиль ушел на охоту, а ранним утром село окружили студебеккеры с солдатами. С тех пор Шамиль ничего не слышал о сыне. Старшего, Мусу, убили на войне, невестка погибла в дороге, когда их несколько недель везли в вагонах для скота. За два дня она «сгорела» от температуры. Остался у него на руках пятилетний Иса, сын Мусы и Айшат. Теперь вот на лето приезжал четырнадцатилетний правнук, тоже Шамиль.

Полгода назад в горах застрелили начальника милиции Ису Гелаева. Никто не видел, как это произошло, но люди говорили, что Гелаеву выстрелили прямо в сердце. Убийцы не тронули его дорогое ружье, с которым он поехал на охоту. Нашел его чабан из соседнего села. Потом он рассказывал, что в глазах мертвого Гелаева застыл ужас, будто перед смертью он увидел самого дьявола. Ещё чабан говорил, что рядом с телом были видны отпечатки огромных волчьих лап. В ту ночь, кажется, тоже выл этот волк.

Утром Шамиль собирался идти на охоту. Ахмет не противился. Правнук должен был вырасти настоящим мужчиной, как и все в роду Магомаевых. Старики говорят, что чеченец рождается с кинжалом. Ахмет не одобрял городской жизни и городского воспитания. Москва, в которой жил правнук, – это порождение дьявола. Городские мужчины похожи на женщин, такие же слабые, так же любят поспать на мягких перинах и диванах, так же любят сладко есть и пить.

Шамиль поднялся ни свет, ни заря. С утра почистил двустволку, снарядил патроны. Когда Ахмет вышел во двор, мальчик играл со своим щенком Джали, у старика защемило сердце – правнук, как две капли воды, походил на его пропавшего сына: те же волосы, та же ямочка на щеке, та же родинка в виде полумесяца у левого глаза. Шамиль хотел взять с собой дедову бурку, но потом передумал – тяжело таскать. Свернул одеяло, сунул его в сумку, взял солдатский котелок, старинный кинжал. Сказал:

– Дедушка, я вернусь с охоты утром, не переживай. Ночевать буду в горах.

Старик только кивнул головой – мужчина не должен много говорить.

Весь день юный охотник лазил по горам. Джали увязался за ним следом. К вечеру Шамиль подстрелил козленка, освежевал его, разжег костер. Мясо запек на углях. Довольная собака, высунув розовый язык, лежала рядом. Прямо над головой висели звезды. Завернувшись в одеяло, мальчик задремал у костра. Неожиданно подул резкий ветер, ударил гром. Хлынул ливень. Прогоревшие угли костра зашипели под струями дождя, мальчика обступила кромешная тьма. Схватив ружье и одеяло, Шамиль бросился к нише под скалой, но поскользнулся на мокром камне и покатился по склону, выронив ружье. Он попытался встать, но почувствовал острую боль в ноге. Плача от боли, пополз наверх. Добравшись до скалы, прижался к ней спиной, стараясь укрыться от струй воды.

По его щекам текли слезы, перемешанные с каплями дождя. Испуганный щенок жался рядом. Ружье и одеяло остались на склоне. Мальчик начал замерзать. Промокшая насквозь одежда не грела, его худенькое тельце сотрясала крупная дрожь. Подвернутая щиколотка распухла, доставляя мучительную боль. Он прижался к щенку, стараясь согреться. Поднялась температура, забытье перемежалось с явью. Вдруг Джали, навострив уши, зарычал, затем жалобно завизжал, пытаясь спрятаться за Шамиля.

Мальчик поднял голову и увидел стоящего рядом громадного волка. Глаза его горели желтым огнем, мальчику показалось, что от его боков идет пар. Волк долго бежал, из раскрытой пасти вырывалось жаркое дыхание.

Маленький охотник затаил дыхание, волк зарычал и подойдя ближе, лег рядом, закрывая его от дождя своим телом. Согревшись, мальчик и щенок задремали, не заметив, как закончился дождь и наступило утро. Волк тоже дремал, положив голову на передние лапы, и, казалось, он о чём-то думает, пытаясь принять какое-то решение. Неожиданно он поднялся, лизнул мальчика в лицо горячим языком и потрусил по тропе.

Через несколько минут появились люди. Ахмет держал в руках ружье. Увидев старика, Джали залаял, радостно завизжал, будто пытаясь сказать: «Мы – здесь, мы – здесь! Не проходите мимо!» Кузнец Магомед взял мальчика на руки, завернул его в старую бурку, взятую с собой. Тело мальчика горело, он беспрерывно бредил и шептал:

– Дедушка, дедушка, я видел волка, он пришёл ко мне и согревал. Дедушка, он – не зверь, он хороший, он, как человек.

Расстроенный старик шептал:

– Бредит, не уберёг мальчика. Торопил Магомеда:

– Скорее, скорее!

Пока правнук болел, Ахмет ещё раз сходил на то место, где мальчика застала гроза. На подсохшей земле были видны отпечатки громадных лап, в нише, под скалой, между камнями, остались клочья серой шерсти. На сердце у старика было неспокойно. Отправив выздоровевшего внука в Москву, он почти не жил дома, на неделю уходил в горы, ища следы странного волка. Между тем, в селениях стали говорить о необычном звере. Старики качали головами – оборотень, мол, в тело этого волка вселилась душа человека, абрека, ушедшего в горы.

Однажды у дома, в котором жил Ахмет, затормозила райкомовская «Волга», из машины вышли инструктор райкома Махашев и незнакомый пожилой мужчина в строгом костюме и планкой орденов на пиджаке. Мужчине было под шестьдесят или где-то около этого, седая голова, внимательный взгляд. Что-то в его фигуре показалось Ахмету знакомым, было ощущение, что они где-то встречались. Поздоровавшись, Махашев представил гостя:

– Генерал-лейтенант Семенов, из Москвы, воевал в наших местах. Приехал поохотиться, вспомнить молодость. Ему нужен проводник в горах.

Старик не слышал его; перед его глазами стояла картина прошлого: колонна воняющих бензиновой гарью грузовиков, медленно поднимающихся в гору, зелёные фигурки солдат с автоматами в руках, злобно лающие овчарки и над всем этим – перетянутый ремнями военный, отдающий приказы. Тот же самый властный, внимательный взгляд, уверенные движения.

Старик стоял, сгорбившись, потом произнёс пересохшими губами.

– Къанвелла эпсар!

Волоча ноги, пошёл в дом. Громко хлопнула дверь, завизжал щенок. Инструктор хотел перевести фразу старика, но, взглянув на Семенова, осёкся. Генерал стоял бледный, сжав губы в узкую тонкую полоску. Полоснув Махашева взглядом, Семенов повернулся и пошёл к машине, инструктор поплёлся следом.

Старик продолжал ходить в горы.

Где-то в этих же местах охотился и Семенов. Они оба рыскали в горах, но их пути не пересекались и больше они не встретились. Прошёл слух, что генерал на охоте ранил волка, но увезти в Москву шкуру ему не удалось. Раненый зверь ушёл в горы, чтобы зализать рану и набраться сил.

Однажды утром, охотясь в горах, старик увидел незнакомого бородатого мужчину, который поднимался по горной тропе. Несмотря на утреннюю прохладу, он был раздет по пояс. На мощной спине, покрытой волосом, виднелся свежий, бледно-розовый шрам от пули. На плечах он нёс убитую козу. Фигура незнакомца выплыла из тумана и через несколько мгновений исчезла. Человек двигался совершенно бесшумно, и старик мог поклясться, что никогда не видел его ни в одном из ближайших селений.

Однажды под утро его будто что-то толкнуло. Проклятая луна опять заглядывала в окна, не давая спать. В горах ударил выстрел. Джали, зарычав, стал царапать дверь. Старик, наскоро оделся и схватив ружье, поспешил за собакой. Пёс бежал впереди, опустив морду к земле и глухо подвывая. Ахмет спотыкаясь и падая, спешил за ним, его ноги дрожали.

У скалы, где раньше он нашёл внука, навзничь лежал генерал Семенов. Кровь из разорванного острыми зубами горла, запеклась на лице и груди. Рядом с ним лежал совершенно раздетый бородатый мужчина с развороченной картечью грудью.

На бородатом лице, рядом с родинкой в виде полумесяца, каплей росы застыла одинокая слеза…

Къанвелла эпсар (чечен.) – постарел офицер.