Текст книги "Сокровища России"

ГЛАВА 9. Усть-Олонецкие развалины

Вот тут пустоты обнаружены. Еще тут…, вот здесь, и тут еще одна. – Ноготь на указательном пальце саперного капитана, грязный и обломанный, ползал по схеме развалин, которую держал перед собой Эдик в широко разведенных руках. По вискам капитана ползли грязные струйки пота из-под зеленой, набекрень, пыльной пилотки. Для начала лета в этих краях стояла небывалая жара.

– А это что? – Вместо обломанного ногтя в карту ткнулся чистенький, на ухоженном толстом пальце, который принадлежал полковнику Онищенко.

– Тоже пустота, – пояснил капитан, – но ниже уровня грунтовых вод. Так где копать-то?

– Вот товарищ скажет. Специалист. – Полковник кивнул на Эдика.

– Грунтовые воды…, – сказал тот задумчиво, – кислые или нейтральные?

– Тут болота кругом, – капитан шмыгнул носом. – Значит, кислые.

Эдик знал, что в кислой среде болот вся эта археология отлично сохраняется, но вдруг Андрюха решит махнуть рукой на затопленные подвалы. Или погреба – сейчас не разобрать.

Они втроем стояли почти в центре невысокой возвышенности, в которую время превратило остатки стен и строений Усть-Олонецкого, некогда большого и богатого монастыря. Вокруг него, насколько хватало глазу, чахлый лес, довольно редкий из-за болотистой местности. Эдик уже был тут один раз, когда поддался уговорам жены и Андрея. Немного покормил комаров – летом их тьма – и сбежал. Жена осталась. И прочие студенты остались. Эдик зауважал их еще сильней, хотя так и не понял их сумасшествия. Эдик много чего не понимал. Эйнштейна, например. Что за теорию относительности тот набредил?

Снег сошел совсем недавно, однако поодаль от раскопов уже проглядывала густая зелень травы. Тайга – если это можно назвать так – уже давно зеленела не только хвоей, но и листьями. По делу, Андрей давно бы тут уже ковырялся вместе с ребятами, если б не коварная помощь спонсора.

Вся подлость заключалась в спешке. Занятый делами музея, Эдик отпихивался от полковника до последнего. Да и что от Эдика требовалось? Подделать несколько икон. Успеет. Чтобы качественно подделать, товарищ полковник, Эдику необходим «реставрационный центр», которым Эдик и занимался. Свободных помещений в здании хватало, и уже на другой день после разговора с Пузыревым в трех больших помещениях закипела работа. Начинался этот центр как обычные реставрационные мастерские, которые имелись, кстати, у музея в зачаточном состоянии. Однако стараниями Эдика центр этот походил скорее на научно-исследовательский. Мастерские представляли из себя только видимую часть того айсберга, что скрывался по лабораториям заводов и институтов, где по заказам Российского музея ученые головы находили ответы по ускоренному старению материалов, а затем воплощали найденные ответы в конкретные технологии. Позже, когда Эдуарда Поспелова попыталась «взять за жабры» Прокуратура, ее следователи просто замучились излагать своими короткими словами суть этих многообразных технологий, сознательно замусоренных научной заумью с целью выжать из заказчика в лице Российского музея побольше денег. Достаточно сказать, что проблема растрескивания красочного слоя в течение максимум недели была решена шестнадцатью способами – три чисто физических, четыре химических, девять – физико-химических. Да, именно столько технологий ускоренного растрескивания имелось у Эдика в виде приспособлений, приборов, реактивов и растворов, а также сотрудников Центра, умеющих пускать это все в дело, и еще помещений для всего этого, которые разрослись со временем до того, что их стало не хватать. Впрочем, вся наука необходима была и полковнику, который едва успевал погашать кредиты, взятые Российским музеем в разных банках. Конечно, львиная доля этих денег шла на оплату личных замыслов Эдика, но и «Ежику в тумане» – так называлась операция по курганам – тоже кое-что перепадало. Так, проезжая случайно мимо Института стали и сплавов, Эдик ни секунды не колебался и тут же развернул машину в обратную сторону. В курганы требовалось закапывать как раз не живопись, а сплавы, да такие древние, чтоб ни один эксперт не усомнился, что они древние. Институт стали, как и большинство подобных заведений, в своей научно-исследовательской части тихо загибался, поэтому предложение от Российского музея встретило живой интерес со стороны ректора института. Ректор почувствовал российской культуре, которую заедают подделки из древних захоронений, всякие браслеты и кольца, серьги, статуэтки и оружие, и все из металлов, и фиг отличишь, если не знать древних технологий. Ректор выделил на исследования целую лабораторию с тремя десятками сотрудников, которых иначе пришлось бы все равно увольнять. Так что совесть Эдика в отношении полковника чиста. Впрочем, полковник пока что и не вспоминал про курганы. Усть-Олонецк оказался настолько крепким орешком для него и Эдика, что тут не до курганов. Своеобразный пробный камень, этот монастырь помог понять, что технологию отработать не получится – для каждого случая придется разрабатывать свою конкретную технологию, на месте. Закопанные подделки – это очень важно. Настолько, что надежнее закопать не подделки, а подлинные древности…, которые мигом превратятся в подделки, если земля над ними окажется свеженькой. В Усть-Олонецке выручили подвалы и погреба, а может быть, подземные ходы – теперь это были просто пустоты под землей, до которых не докопался дотошный Ростовцев. Не успел, из-за отсутствия денег, которые позволили бы нанять роту рабочих с лопатами…, теперь эта рота у него будет.

– Так где копать? – терпеливо повторил вопрос капитан.

Эдик решился. Черт с ней, с водой, пусть и кислой. Надо наверняка, значит…

– Здесь. Здесь. И здесь, где повыше, и чтоб никакой воды. Обязательное условие – чтобы аккуратно, чтоб никаких следов от раскопок не осталось.

– Как это? Это невозможно. Прошлогодние раскопы – в стороне, следы останутся.

– Сделайте все, что в ваших силах. А невозможное – это к товарищу полковнику.

Онищенко ухмыльнулся. «Невозможное» по его радиокоманде примется прогревать моторы. Эскадрилья боевых вертолетов, загруженная боезапасом по самое некуда. Временный аэродром «подскока», который располагался в двухстах километрах примет их для дозаправки, после чего…да, Андрей будет долго проклинать «гадов-военных» за то, что они избрали для своих боевых стрельб приметный с воздуха район монастырских развалин. Навряд ли ему придет в голову, что боевые вертолеты на само деле пробивали ему дорогу к славе.

Действительно, Усть-Олонецк оказался необходим. Подготовка к этой операции отняла намного больше нервов и усилий, чем предполагалось поначалу. Даже у Эдика, вроде простого исполнителя…, но это ему в земле рыться, и ему слышней, чем она пахнет, поэтому полковнику приходилось выделывать, он не рассказывал. А только все опасения Эдика по маскировке закладок он решил этой вот эскадрильей, и чего это ему и олигарху стоило – не расскажут. Или другой простенький вопрос – где копать? Как глубоко? Чтобы ответить на них, полковнику пришлось задействовать единственную в России систему «Энекс» – три шкафа с электроникой и три техника в погонах – уникальную разработку для обнаружения тайников и подземелий в боевых условиях. Девяносто шесть зарядов, взорванных вокруг монастыря на глубине два метра и два часа работы компьютеров – и вот она, в руках, точная карта пустот и уплотнений, по которой можно вычерчивать даже фундамент монастыря и план всех построек. Эдик искренне гордился Андрюхой, который кже несколько сезонов упорно пытается это выяснить с помощью лопат.

Были еще вопросы, которые ставил Эдик, и перед отлетом в этот Усть-Олонецк задолбанный полковник перестал возражать Эдику, что его предложения – утопия, сел с ним за стол, и за несколько часов они накатали своеобразный «крик о помощи» – докладную записку на имя директора ФСБ под названием: «Доводы в пользу создания специального отдела ФСБ по корректировке истории России». Впрочем, два последних слова все-таки вычеркнули – полковник убедил Эда, что это походит на прикол. Предложили назвать новый отдел просто отделом «К» – пусть гадают, то ли культуры, то ли корректировки, то ли контроля – все, кто наткнется на следы отдела. Эдик требовал себе удостоверение сотрудника отдела «К», однако полковник заверял, что докладная записка отвергнута после рассмотрения, отдел «К» признан лишним, и просто дела резко пошли в гору потому, что ему теперь помогает Отдел по координации, который давно существует в ФСБ. Вот и все. Но Эдик ему не верил. Отдел «К» наверняка создали и так засекретили, что даже полковнику не сказали.

Пока солдатики в пыли и в поту ковыряли в указанных местах шурфы для проникновения в пустоты, Эдик принялся готовиться к закладке артефактов. Он переоделся в полотняный комбинезон, вооружился металлическим щупом, фонарем, ножом и саперной лопатой, противогазом в сумке и прочим необходимым. Полковник играл роль ассистента – помогал и застегивал, поправлял и подтягивал, а потом потащил за Эдиком чемодан с иконами, чашками и прочей археологической мелочью.

Первый шурф углубился быстро, пока не наткнулись на кирпичную кладку. Солдаты взялись за ломы и вскоре пробили отверстие, в которое можно было пролезть.

– Ну, с Богом, – напутствовал полковник, и Эдик полез внутрь. надев противогаз. Луч мощного аккумуляторного фонаря впервые за несколько сотен лет вырвал из тьмы кучи земли и камни с обрушившегося свода, прошитые почернелыми бревнами. Эдик очутился в бывшем подвале под крепостной стеной. Да, это явный подвал – и почему бы тут древние иноки или монахи не припасли несколько полуоконченных икон? Эдик бочком пробрался вдоль стены, поближе к приглянувшейся куче и принялся закапывать взятые с собой иконы в металлических окладах. Иконы эти были взяты, как и прочие вещи, в запасниках Российского музея, они были настоящими, лет по семьсот – тысячи, рухлядь, которую даже реставраторы откладывали на «потом» в надежде, что она развалится окончательно. Эдик нацарапал на них и на окладах несколько надписей на кириллице, причем с ошибками – ибо тогда ошибок не было – ошибки становились правилом правописания.

На четвертой иконе Эдик и сам не заметил, как машинально снял противогаз – воздух подземелья оказался вполне пригоден, ядовитых газов нет. Дело пошло быстрее, но маскировка следов заняла куда больше времени, чем закладка. Конечно, удар с вертолетов должен обрушить все, что можно, но Эдик привык работать на совесть – так его воспитали.

Потом была другая полость в земле. И еще одна. И еще. Работать пришлось всю ночь – ни Эдик, ни полковник не сомкнули глаз, пару раз только заходили в палатку саперов, где их отпаивали горячим сладким чаем. Уже утром вдвоем с Онищенко опустошили второй чемодан с артефактами рангом пониже – просто предметы быта и утвари, осколки, фрагменты – их прикопали прямо на территории, в ямках на полметра. К полудню закончили уборку следов – весь мусор до последнего окурка в пластиковых мешках погрузили в вертолет, саперы подмели всю площадь, погрузили метлы, погрузились в вертолет сами – и улетели. Следом за вертолетом, уносящим саперный взвод, взлетел и вертолет, где у оконца клевал носом смертельно усталый Эдик. Не от работы усталый, от нервной лихорадки, которая напала, едва взглянул в первый пролом, и которая трепала всю ночь. В голову лезла всякая чушь, чуть не с мистическим оттенком, и он успокаивал себя – мол, чего проще – переделать историю? все ее переделывают, кому взбредет в голову, дело привычное настолько, что всем уже плевать. Что далеко ходить – царь Николай был кровавый, стал святой. Бомбисты-террористы – из героев революции превратились в мерзавцев-психопатов, да что! весь социализм из закономерности стал прихотью диктатора…, чего уж из-за мелочи волноваться, каких-то братков Кирилла и Мефодия? Говорить не стоит. Мелочь. Так чего нервничать? В чем дело?

Вертолет поднимался все выше. Вертолет с саперами давно исчез из виду, но полковник Онищенко не спешил за ними – он привык лично убедиться, что дело сделано, поэтому круг за кругом вертолет облетал Усть-Олонецкую возвышенность, пока Эдик не увидел на фоне облаков несколько черных точек. Они стремительно вырастали, превращаясь в грозные машины с хищно опущенной к земле мордой. Эдик видел, как вдруг засверкали в подвесках пушечные очереди, как срывались вперед ракеты, оставляя позади черные длинные хвосты дыма. Эдик кинулся к другому борту посмотреть на развалины – и увидел только всполохи огня в холме пыли и дыма, который разъезжался в стороны, рос в высоту. Даже в грохоте винтов отчетливо пробивались глухие удары взрывчатки. Эдик показался сам себе на какой-то миг неким «учеником чародея», который простым заклинанием, сотрясением воздуха вызвал могучие силы, которыми не мог управлять и которые, в конце концов, разорвали его самого. Потом Эдик часто вспоминал этот миг просветления, когда терял свои клочья, образно говоря – немало суждено было потерять, и только наглость, пожалуй, и помогла Эдику уцелеть, в конце концов, ибо он научился управлять чудовищами. Пока же Эдик впервые увидел их столь явственно, воочию, до этого случая он ощущал их только косвенно, как в смешном случае с задержкой экспедиции, например. В один из визитов Эдика к бывшей жене Андрей и Надя дружно ругали военных, которые закрыли район от туристов и прочего населения на неопределенный срок и непонятной причине. Тогда Эдик только-только начинал работать у Пузырева, и как-то не врубился, посчитал случайностью, забеспокоился о деле – и поспешил к Онищенко в кабинет, на Лубянку, чтобы тот попробовал выцарапать у военных разрешение для Андрея и его ребят. И только наткнувшись на изумленный взгляд Онищенко, Эдик «пробился», наконец, к истине, заглох тут же и сумел сказать только одно: «Вот это да…». – Он понял, что район откроется в любой день, который назовет он, Эдик Поспелов.

При виде разбухающего дымом холма Эдик ощутил, что в душе лопнула какая-то донельзя натянутая струна…, стало вдруг покойно и легко…, весело стало! Все тревоги исчезли. Эдик понял, в чем дело…ведь история – и впрямь штука очень обратимая. Как резиновое изделие для мужчин. Наизнанку выворачивается в секунды, если умеючи. Закапывая свои артефакты, он ведь почти физически ощущал некое…сопротивление? Ну да. Мистика? Или дело – в нем самом? Теперь ему казалось, что это сама история, поддаваясь его наглому давлению, пыталась, пыталась вернуться на старое русло…, но теперь – лопнуло – история пойдет по новому руслу. Эдик ощутил, как похолодели кончики пальцев, а по спине пробежал озноб. Озноб радости и свершения. Эдик покосился на сонное, серое лицо полковника Онищенко. Тот дремал, он явно не понял всей важности момента. А ведь то, что они только что сделали – это не болтовня с телеэкрана, где политики заумью слов зомбируют зрителя, перетаскивая того в свою веру…, что ж, перетащится, на пару минут, пока не услышит другого болтуна…, это все фальшь, а они только что…сотворили что-то донельзя реальное.

ГЛАВА 10. Денежный вопрос

Говорят, деньги портят людей, Эдик считал такое мнение неверным без поправки – деньги портят уже испорченных людей. А Пузырев и до знакомства с Эдиком не мог похвастаться чистой совестью. Теперь же, когда с трудов Эдика закапали реальные деньги, Пузырев испортился окончательно. Денег от продажи картин, по крайней мере, Эдик не видел, только сетования, что «…всем дай, и побольше, и самому-то ничего не осталось…». Эдик просто не имел времени заняться сбытом, продажей картин. Он занимался, так сказать, производством, а сбыт целиком лежал на Пузыреве. В конце концов, он директор музея, и все вопросы по уходу-приходу картин в музей и наружу решал только он. Ну ладно, Моне и Шагал, первые из проданных картин, ушли каждая за несколько тысяч рублей. Эдик верил Пузыреву, тот попросту трусил запрашивать в долларах. Ладно, первый блин всегда комом, хотя Эдик и не сумел удержаться от скрытых упреков, которые со стороны и на упреки не походили. Подловив Пузырева в зале, где висела вместо проданного подлинника написанная им копия Моне, Эдик подколол директора, заметив мимоходом, но громко, так, что услышала и уборщица Танька, и экскурсовод тетя Маша: «Иван Иваныч, а Моне после реставрации – как новенький. А Вы реставрировать не хотели…». Пузырев быстренько убежал из зала, наклонив голову, и после полдня дулся на Эдика, как мышь на кошку, напугался, бедняга…, хотя ему-то чего бояться? Если какая-нибудь ревизия и выяснит, что вместо Моне висит тщательная копия, отвечать Эдику, который «перепутал» подлинник и копию. Это если одну «перепутал», могут еще поверить, но ко времени скандала их уже штук пятнадцать накопилось! Эдик подключил к копированию старший курс художественного училища, ребята сидели в залах и корпели, а лучшие копии Российский музей у них покупал, так что картин на продажу становилось все больше, они уже в очередь просились, а Пузырев все спихивал в «час по чайной ложке», причем чуть не себе в убыток…, Эдику в убыток – уж точно, тот ни доллара за свои и чужие копии не получил от Пузырева, одни оправдания…, правда постоянно выдавал Эдику «на текущие расходы» – что ценно, по первой просьбе, бывало и по три раза в день. По сто-двести долларов, без отчета и записи – этого хватало не только на мелкие расходы, вроде кресла или стульев, но и самому Эдику. Правда, только на жизнь. На будущее не откладывалось. Так что скандал назревал, и виноват в нем был, как понял потом Эдик, даже не Пузырев, а сам способ жизни и особенно руководства, когда начальник утаивает, зажиливает и не выдает информацию, рассматривая ее как свою особо засекреченную частную собственность и богатство. Скандал произошел после первой командировки Эдика на курганы юга, довольно длительной, когда они с полковником Онищенко за месяц нудной и утомительной нервотрепки, наконец, слепили некое подобие практического инструмента из людей, денег и договоренностей, инструмента для реализации «Ежика в тумане». У Эдика образовалось двое сыновей, которые требовали машину, собака, которая требовала прогулок и прививок, и кот, которого Эдик искренне уважал за то, что тот ничего не требовал. Кот брал все сам.

Только крепкие руки полковника Онищенко и цепкие пальчики секретарши Людочки спасли рожу директора от синяков. Эдик же верил людям, так уж воспитали нехорошие родители, но оказалось – недостаточно верил. Он же думал, что хоть с музейщиками Пузырь нагреет его на – пусть половину полагающейся доли, но оказалось – Пузырев нагрел на все сто процентов. Опять ничего. Хотя по областным музеям, мелким и хиреющим, в мелких городах мотался как раз Эдик – на «мерседесе» с Иваном или на Танькиных жигулях. Дело было в том, что Пузыреву удалось вытянуть из Министерства культуры, в ведении которого находились все музеи, бумагу, разрешающую Российскому музею обмен фондами с другими музеями на договорной основе, с целью поддержки и укрепления Российского музея. Эдик согласился заниматься этим делом только потому, что надеялся…, нет, был уверен, что директора этих периферийных музейчиков с радостью примутся отдавать для реставрации в его Центр свои осыпающиеся шедевры – он же вернет их куда красивше, чем были, новее, крепче и к тому же забесплатно. Пока забесплатно. Потому что у Эдика нет денег, а директор – жадина. А потом – Эдик и платить за реставрацию обещал. К сожалению, ему не поверили…, впрочем, это недоверие к людям сам Эдик, как человек доверчивый, встречал повсюду в российской жизни и культуре, это был естественный, родной элемент культуры, и потому Эдик не удивлялся, не возмущался, зная, что недоверие это пройдет. Во второй его визит. В третий или в двадцать пятый, но директора поверят, что Эдик несет им действительно зеленые доллары, а не фальшивки и неприятности. Но пока Эдик просто уговаривал поделиться фондами. Есть же лишние. Старые. Побитые. Ненужные этому музею из-за другого профиля. Тем более волшебные слова «на договорной основе» Действовали магически. Каждый директор понимал, что за такую бескорыстную помощь Российскому музею ему заплатят. Тут дело пошло, да. После переговоров директора обещали посмотреть, что можно и привезти лично Пузыреву. Решал же он, у Эдика, как зама, полномочия только на переговоры.

Так вот, пока Эдика не было, все эти директора, как с цепи сорвавшись, и перевозили свои шедевры Пузыреву, причем большинство, как «утратившие художественную и культурную ценность и не подлежащие восстановлению» – так было указано в документах, на которых Пузырев, как любой хороший начальник, был он мастак – в актах на передачу и в актах на списание. Короче говоря, продал Пузырев большинство картин. Наверное, он и раньше такое проворачивал. И без Эдика. С какой стати делиться с ним? Эдик только потом это и сообразил, а пока попытался полезть прямо через стол, разъярился вгорячах, так и полез, пытаясь достать мерзкую толстую рожу, но полковник и секретарша оттащили. Эдик чуть не заплакал, пытаясь вырваться. Так мечталось вдавить правильный носик промеж очков.

– Ах ты, кобра лысая…, – шипел он, как мангуст, схваченный за хвост, и пытался лягнуть Пузырева, но доставалось только ножкам стола. Пузырев строил возмущение на своей роже, но глазенки бегали. Все его объяснения звучали правдиво только для дубового стола. Эдик взбесился даже не от того, что Пузырев «скинул» по дешевке и за копейки возможные миллионы долларов – возможные всегда отступают перед реальными деньгами – он взбесился из-за того, что Пузырь «кинул» его, считая за пустое место. Плевал на все планы Эдика, будто уехал – и нет. Но если «пустое место» чуть-чуть не достало тебе по носу, только сумасшедший вроде атеиста может по-прежнему считать его пустым местом. Так что Эдик не жалел о скандале. Результат он принес. Но поостыв, он простил Пузырева в денежной части претензий. Потому что понял. Пузыревские оправдания во многом истинны. И министерская бумага с разрешением обошлась Пузыреву далеко не бесплатно. И вообще, Пузырь тоже рискует. И, в конце концов, при чем тут Эдик…, пусть и договорились. Просто мало денежек получается. Надо просто больше работать, тогда и денег будет столько, что и Эдику хватит. Правда, потом, когда ушел Онищенко, Пузырев «сдал назад», выдал-таки Эдику десять тысяч долларов за реставрацию и долго выговаривал с возмущением, что свара возникла только из-за присутствия фээсбэшника. Не сошел ли с ума Эдик, при нем претензии вываливать?

Эдик уже успокоился и отмахнулся:

– Да «фейсу» плевать. Вы еще плохо чекистов знаете. Вы подумайте, с кем они работают? Со всякой сволочью, даже с убийцами. Мы хоть весь музей продадим, Онищенко по фигу. Лишь бы его дело толкали, вот и все, что его интересует. Вы лучше скажите честно – неужели Вы все оригиналы так и продали за копии?

– Ну…, пришлось…, – выдавил Пузырев. Глазенки его юлили, как две мышки на дне банки. – Естественно, дешево. По цене копий. Надежным партнерам, своим.

– Нашим, да? Россиянам?

– Конечно. Вы знаете, Эдик, сколько с меня запросили за разрешение на вывоз за границу? Хотя я заявил их как копии?

– Да хоть миллион, за границей бы оправдалось…

– Именно, что миллион! – взвизгнул Пузырев. – Причем долларов! Значит, они догадываются. И где гарантии, что на таможне не задержат картину?!

– Ну почему Вы не верите людям? – горько сказал Эдик. – В Министерстве же мигом проверили, что Вы хотите вывезти оригинал. Раз миллион запросили. Почему же Вы им не верите?

– Я не решился, – буркнул Пузырев. – Это риск. Обязательно стукнут, куда надо.

Эдик посмотрел на начальника, подумал, вздохнул и решил промолчать. Не такой уж дурак Пузырев, как прикидывается. Есть же у него проверенные покупатели, им и продал, и куда дороже, чем говорит. Но ему видней, в конце концов, как держаться с чиновниками из Минкульта. Ладно, поезд ушел, пусть и с чемоданами. Криком не вернуть. Пусть даже Пузырев трус и жадина – что с того? Пусть по улицам ходят просто толпы щедрых храбрецов, Пузырев для Эдика гораздо роднее. Отличный мужик. Он хоть свой карман, но набивает все-таки! Ровно на десять тысяч долларов роднее. Но теперь Эдик не оставит директора биться с этим миром в одиночку. Неподалеку отсюда, в мастерских Центра, уже два десятка опытных реставраторов укрепляют, чистят и восстанавливают шедевры, а другие, подобрав старые холсты, делают с них тщательнейшие копии с применением компьютерных уже технологий, а затем придают им действительно старый вид – уже ни по краскам не подкопаться, ни по фактуре, ни по технике…, разве что, более тонкие экспертизы могут выявить фальшивку, но ученые головы то и дело сшибают этих последних защитников выстрелами новых технологий старения… Центр все больше приобретает черты конвейера, скоро грянет просто девятый вал шедевров! Но кому их продавать?! Кто у нас в стране поверит, что тебе предлагают купить оригинал, если известно, что оригинал висит и будет висеть в Российском музее?!

Эдик, наконец, понял – в чем дело. Пузырев просто не представляет еще масштабов предстоящей работы по спасению шедевров, которую провел уже Эдик. Думает, есть время. Пусть рискуют и вывозят за границу шедевры его покупатели, пусть они пробьют каналы за рубеж, где настоящие деньги, а уж потом можно будет повысить цены. Наверняка, он не верил Эдику, думал, что тот тратит его несчастные сотни-две в день на себя – но Эдик и их большую часть пускал в дело, вдогон к деньгам от Онищенко.

– Иван Иваныч, наша проблема – в отсутствии покупателей, которым Вы можете поверить. Нашим Вы не верите. Но иностранцам-то Вы можете поверить? Я вот верю, что они такие же, как и мы с вами…

– Сволочи, Вы хотите сказать? – обиделся Пузырев.

– Нет, стремятся к лучшему для себя. Но я рад, что хотя бы иностранцам Вы верите. Мне и за вас обидно, и за российскую культуру, что оригинал Рубенса Вы продали за десять тысяч рублей. Он полмиллиона стоит, если дешевить. Иностранцы дадут гораздо больше, если мы пробьемся на ихние аукционы.

– Вы с ума сошли! – испугался Пузырев.

– В будущем, если мы хотим помочь российской культуре. Это неизбежно. Или Вы не хотите помочь российской культуре?

Пузырев промолчал, он беспокойно заерзал, но отрицать не решился.

– Поймите, чем богаче становимся мы, тем больше перепадет российской культуре, – сказал Эдик. – Как Вы не жадничайте, а так и выйдет. Это же общая политика правительства – забыли? Чем больше богатых, тем богаче Россия. Так что аукционов нам не избежать. А пока давайте проведем этакую рекламную акцию. Этакую выставку-продажу за рубежом.

Эдик вкратце изложил свою идею, и Пузырев нехотя согласился, что…да, риск тут минимальный…, кажется…

– Я обеспечу нужное количество продукции, а Вы должны все это организовать. Согласны? Думаю, это легко.

– Легко – сказать, – раздраженно огрызнулся Пузырев. Он подыскивал возражения – и не мог найти. – А делать-то мне.

– Вы директор, а не я, – отрезал Эдик. – Пусть каждый тащит свой крест – так в Библии написано. Тащите. Или вам деньги не нужны? Я уж не говорю о российской культуре…

– Не надо про крест, – помрачнел Пузырев. – На нем нас и распнут. Ну, не распнут, так посадят. Нельзя воро…, то есть, нельзя действовать такими темпами, так нагло и открыто.

– Вот видите! – обрадовался Эдик. – Вы не решились назвать это воровством и правильно сделали. Воруют по тихому и помаленьку. А когда открыто и масштабно, это называется по-другому. Например, приватизация – и такое мнение есть, не так ли? Можно – коммерция. Или еще как. А мне нравится простое слово – работа. Это наша работа на благо общества. Мы же работаем, а не воруем. Так Вы будете тащить свой крест?

– Нас расстреляют, – уныло сказал Пузырев.

– Вас – обязательно, раз Вы в это верите. А меня, уверен, еще и наградят.

– Ну-ну…, – хмыкнул Пузырев. Наглость и оптимизм Эдика действовали на душевную его ржавчину как кислота. – Ну…, хорошо. Я попробую…организовать такую выставку…где-нибудь…во Франции, там множество музейчиков в провинциальных городках… В самом деле, мне тоже за Рубенса обидно. – Он помолчал. – Только и Вы постарайтесь. На стенах Российского музея висят только подлинники – в этом никто не должен сомневаться.

– Пусть только попробуют, – насупился Эдик. – Это аксиома, с которой не спорят.