Текст книги "Под музыку Вивальди, или Любовь как любовь"

Иногда за счастье я был склонен принимать романтику и развлечения. «Снова мы оторваны от дома…» Вот и прекрасно! В Красноярске: черт-те где вообще. Отрываться – это моё. Правда, привязываться – тоже моё. Я привязываюсь к людям. Даже к Олесе – и к той был привязан.

Слово «привязываться» слегка скакнуло и плавно разделилось на: «связь, привязь… вязать… раз-вяз-ность…»

Мама считала, что я стал развязным. Приношу домой сальные шуточки и похабные выраженьица, что, как она и думала, в этой авиационной, глубоко развратной, среде ничему хорошему я не научусь.

– Я отолью, – подскочил Руслан.

А Катя повернулась ко мне и сказала:

– Для меня, Андрюш, показатель мужика – это как он, извините, писает. Вот Руслан – настоящий мужик, он свой хэ всегда вытирает салфеткой.

Скажи при мне это какая-нибудь другая женщина, да ещё по-трезвому, я бы точно подумал: бесстыжая баба. Совсем бестактная! Но от Кати столь интимная подробность прозвучала весьма благообразно.

Неожиданно я почувствовал лёгкий запах жидкости для снятия лака.

– Кать, что-то правда чем-то пахнет. Ацетоном, что ли…

Катя понюхала воздух, потом пустую бутылку и ту, из которой мы пили.

– Вроде нигде ничего…

Руслан вернулся и начал над Катей подтрунивать:

– Ты, наверно, и мужа себе так выбирала? По туалетам мужским шарилась, смотрела, как кто вытирает…

И всё же непонятно мне: что Катя нашла в Руслане. В их отношениях совсем нет романтики. Но женщине, если даже её интересует только секс и деньги, романтики всё равно будет недоставать…

– Вот, Андрюх, ты спрашивал, чего я не женат. Её жду, – Руслан кивнул на Катю, разливая.

А Катя, повернувшись ко мне, тут же всё объяснила:

– Андрюша, это не он меня ждёт, это я его жду. Я ему давно сказала: как только кавээсом станет, так сразу! Зачем мне правак? Один уже был…

– Путь к сердцу Кати лежит через левое кресло в кабине…

Руслан снова очень громко загоготал.

– Андрюш, вот чё он ржёт все время? Ржёт и ржёт. Как конь. Несерьёзный какой-то, скажи?

– Не-е, Руслан классный, – протянул я, преисполненный мужской солидарности. – Руслан добрый и весёлый…

– А мне нужен командир первого класса, а не просто классный и весёлый долбо… – прервалась почему-то она, словно исчерпала дневной лимит на употребление в речи плохих слов. Она, совсем уже окосевшая, потрепала Руслана за ухо, причём отнюдь не нежно.

– Не бросишь ты своего Сашу ни-ког-да! – сказал Руслан, а я в этот момент именно об этом «не бросишь никогда» и подумал.

Дверь в номер по-хозяйски широко распахнулась.

Опять администратор. Теперь она набросилась непонятно с чего:

– Так! Это здесь разлили?

Мы замерли от неожиданности.

– Разливают? Разливают – здесь, – сказал Руслан и пфыкнул.

Администраторша чуть просунула твоё туловище в дверной проём, но быстро поняла, что ошиблась номером:

– Нет, не здесь. Извините.

Не успел я и глазом моргнуть, как Руслан развернул Катю к себе и их рты сомкнулись. Катя постанывала и посапывала. Эта картина меня гипнотизировала. Я решил подождать, пока у них пройдёт спонтанный эротический приступ. Между прочим, при мне они так откровенно и долго делали это впервые. Видно, совсем обнаглели. Или приспичило. Но уходить не хотелось, да и рано совсем. Часа полтора ещё смело можно сидеть.

Пока они целовались, я выпил, а потом всё-таки решил, что лучше их оставить наедине.

– Я отлучусь.

Но Катя неожиданно распахнула халат, даже не сняла, а сорвала с себя белые трусики, раздвинула ноги и, не отлипая от губ Руслана, обратилась ко мне, тяжело дыша, мыча, будто даже плача:

– Поцелуй меня туда.

Я на мгновенье оцепенел, а потом отреагировал, как врач скорой помощи:

– Куда? Сюда? Где? Здесь? Говори, куда.

Несколько мыслей проскочили в голове пулемётной очередью, после чего головы не стало.

Самое нещадное и необъяснимое – в соседнем номере, правда, в каком именно, как я ни прислушивался, определить так и не смог – слева, справа, сверху, – звучал Вивальди. Будто кто-то репетировал. Это «пиликанье» очень раздражало Катю, а у меня вызывало мистические чувства. Вивальди для меня – это Олеся. Она исполняла его, слушала, говорила о нём беспрестанно. Она жила с Вивальди. Теперь Олеся словно наблюдала за мной с помощью музыки, материализуя мою же ложь. Выдумал любовь ко второму пилоту? Получай! Вот он рядом – абсолютно голый…

Катя барабанила по стене: «Выключите это пили-пили-тили-тили, в ушах колет!»

С Олесей я познакомился, когда пришёл в музыкальную школу – хотел проверить слух. Можно было, конечно, эту школу обойти, пройти чуть дальше – в девятую поликлинику, однако там, чтобы проверить слух, нужно было выстоять в длинной очереди к отоларингологу.

Когда я впервые Олесю услышал, даже ещё не видя её, я понял, что попал в какое-то заведение, которое населяют очень умные люди. Я сидел у чуть приоткрытой двери класса, из-за которой доносилось: «Нельзя неживое так грубо соединять с живым! Живому будет больно, и оно может погибнуть. Неживое всегда ранит живое. У тебя получилась мёртвая музыка, техника всё убила…» – объяснял женский голос какому-то беззвучному ученику. «Боже, какая умная женщина!» – подумалось мне. Потом выяснилось, что она всё-таки сумасшедшая. Потому что только сумасшедшая могла выдать такое заключение, которое выдала мне тогда Олеся: «У Вас есть какой-то слух, но он не музыкальный. У вас есть вкус. Людям, у которых есть вкус, слух иметь необязательно. Просто продолжайте любить и слушать музыку, а играть на рояле я вас научу…»

То, что Олеся – сумасшедшая, подтвердилось и её реакцией на мой чисто дружеский, совсем нейтральный поцелуй после одного из занятий. Я её чмокнул в щёку, а она стала громко мычать, поглаживая свои груди. Я очень испугался.

Таких женщин я ещё не знал и не видел. Тех, которые у меня были, пока раскрутишь до степени звука, упыхаешься… В общем… все были женщины как женщины, Олеся одна такая. Заниматься сексом с ней можно было только в наушниках, иначе можно оглохнуть. До чего ни дотронься – адский выкрик.

Наверно, она-то и сделала меня таким нежным и осторожным, что сослужило мне скверную службу, потому что девушки, которые были у меня после Олеси, просыпаясь утром, затруднялись определить, что же это всё-таки было: секс или эротический массаж с элементами отжимания от тела. «Андрей, ты меня ввёл в какой-то гипнотический транс», – сказала как-то одна на рассвете, выходя из этого самого транса и явно полагая, что фокус здесь заключается в музыке Мишеля Крету.

«В следующий раз можем под Вивальди… Когда продолжим сеанс?» Девушка сказала, что мне позвонит, но больше никогда не звонила. Вероятно, послушала Вивальди, представила, что будет во время следующего сеанса, да решила держаться от меня подальше… Музыка у Вивальди состоит из колющих и режущих звуков.

После расставания с Олесей, чтобы окончательно порвать со своим прошлым, я съехал от родителей, снял однокомнатную квартиру. Отец очень обрадовался, сказал, давно пора жить отдельно. Мама не очень. Не знаю, с чего она взяла, что живя в отдельной квартире, я устрою из неё притон. Никакого притона: библиотека и фильмотека. «Эммануэли», «Калигулы», Маркизы де Сады и прочие модные пагубы. Но ни прочитанное, ни увиденное не шокировали меня так, как эта сладкая парочка Катя-Руслан – своим обворожительным скотством по отношению друг к другу той ночью. В основном, конечно, отличился Руслан.

И вроде всё понятно, и вроде всё не так страшно… А как же люди из-за любви вообще друг друга режут и убивают?..

Мне было, наверно, лет восемь или девять, когда в какой-то вечер родители случайно утратили контроль, не заметили, что я луплюсь в телевизор и смотрю фильм для взрослых вместе с ними. А там какой-то бородатый деревенский мужик бил женщину; изо всей силы лупил её кулаками по лицу, по груди, а она всё повторяла, что любит. Я думал, что вот так – до смерти – можно любить только Родину. Я представил, как немецкие фашисты меня пытают в плену, а я всё равно повторяю «люблю», как эта бедная женщина. Такой вот своеобразный эротичный патриотизм. И совершенно очевидно, что от своей любви я бы тоже не отказался. Наверно, любовь к женщине произрастает из любви к Родине. А когда мне было уже лет восемнадцать, я встречался с одной романтичной, до одури красивой девушкой с редким именем Серафима, мечтавшей почему-то работать на мясокомбинате, где работала её мама. Помню, Сима вдруг однажды почему-то меня спросила, дескать, вот если бы мне предоставили выбор, какой смертью умереть, то какую бы я предпочёл. Я ещё тогда подумал, что, скорее всего, вопрос о выборе смерти связан как раз с этим её мясокомбинатом или с мясобойней, одним словом, с животными, которым смерть выбирать не приходится. Я ответил Симе не задумываясь: «Конечно же, мне хотелось бы умереть от ножа в руке возлюбленной…» А вот Сима сказала, что она хотела бы разбиться на самолёте. Наверно, она была совсем чокнутая.

Утро. Я полыхаю от стыда и совершенно не в состоянии волноваться за то, стыдно ли ещё кому-то из нас.

Уже под занавес Катя, сходив по нужде, вернулась и обрушилась на койку напротив и, попросив к ней даже не прикасаться, тут же уснула. Чёрт! Легла бы с Русланом, и тогда бы я с чистой совестью переметнулся на пустующую кровать. Почему она оставила нас вдвоём? Единственное объяснение: Руслан не дал бы ей выспаться, ибо выпустил ещё не весь пар, а она очень устала и обессилела.

Руслан, лишившийся источника возбуждения, тоже мгновенно вырубился.

– Слушай, ты давай, иди, иди туда, – толкал я его.

– М? Куда туда, если я и так здесь… – сонное бычье неразборчивое мычание в ответ.

Я тщетно пытался найти свои трусы. Полез за запасными, перерыл дорожную сумку и понял: пакет со сменным бельём остался дома. А куда делись те, которые до определённого времени были на мне, вообще непонятно. Майку я нашёл почему-то в своей правой туфле. А трусы словно испарились. Так и пришлось спать рядом с Русланом в чём мать родила. В принципе… ничего страшного, кого тут уже теперь стесняться, но почему-то невыносимо позорно.

Огонь стыда обжигал всё изнутри.

Что хотела от меня Катя этим «поцелуй меня туда» при Руслане? Она тоже сумасшедшая? Или она в меня влюблена? Но разве влюблённая девушка позволила бы себе такое? Она просто поиздевалась надо мной. Или над Русланом…

Эта Катина фраза «поцелуй меня туда» мёртвой хваткой вцепилась за один диковинный случай. Мне было одиннадцать лет. В нашем атеистическом советском городе в самом начале восьмидесятых встретить на улице священника было практически невозможно. Именно поэтому мужчина в чёрной рясе и приковал мой взгляд, когда я катался на велосипеде. Увидев его, я развернулся и поехал вслед за ним. На лавочке в сквере сидели две женщины, судя по всему, алкоголички, и, увидев священника, одна из них вдруг раздвинула ноги и, похлопывая между ними, сказала:

– Эй, поп! Поцелуй меня сюда!

Священник остановился.

– Для Господа всяко место у человека свято. Оголяйся. Прямо здесь, при всех. Поцелую.

– Ты чё? Совсем дурак, что ли? – отпрянула тётка и резко свела ноги вместе.

Став свидетелем этой сцены, я почувствовал что-то очень драматичное, роковое, катастрофичное и смешное – всё сразу.

С той дебильной бабой было всё понятно, но зачем Кате потребовалось устраивать… я даже не знаю, как это назвать… Содом и Гоморру?

Проснулся я от возни и шума, но ещё четверть часа пришлось делать вид, что сладко сплю. Кати нет, Руслан жужжит бритвой. На миг возникло ощущение, будто в номере присутствует кто-то ещё, но оно развеялось.

Вот не мог Руслан побриться в санузле у зеркала? Мне надо вставать, продолжать искать трусы, а я из-за него не могу. Комплексую, стесняюсь. Простыней обкрутиться, что ли… хотя – это будет вообще – как проститутка какая-то.

И время поджимает: нужно ехать в город, в центральное агентство.

– Слушай, я не могу найти свои трусы… И запасные дома забыл…

Руслан выключил электробритву.

– Под матрацем со стороны стены.

Я прохрипел:

– Во, блин. Я совсем невменяемый был, что ли?.. Даже не помню, как я их туда сунул.

– Это я их туда сунул.

Руслан разговаривал со мной как ни в чём не бывало, рассматривал свой подбородок в зеркале.

И я снова испытал дикий ужас: откуда Руслан знает, где мои трусы? Не мог же я их снять, а потом дать ему и сказать, дескать, на, засунь куда-нибудь?! А если их с меня стаскивала Катя, то она тоже вряд ли бы просила Руслана куда-то их пристроить, швырнула бы да и всё.

Сущий бред.

Под струями душа я пытался, словно размочить, размягчить свою память. Ничего не помню, кроме Катькиных жалоб на бесконечное пиликанье Вивальди: «Ну когда же у этого Штрауса смычок сломается! Что б ему…». Всё остальное – это россыпь междометий и наречий, обозначающих места и направления: «здесь», «там», «тут», «выше», «ниже»…

Однако же: кто стащил с меня трусы?! Я не переживу, если выяснится, что это сделал Руслан…

Я направился от гостиницы к аэровокзальной площади и чувствовал себя как после прерванной беременности. Во мне что-то было, оно теплилось, росло, жило, и вдруг его взяли, преждевременно вытащили наружу. Не нужен мне был секс с Катей! Я ей даже не намекал ни разу, не давал понять, что испытываю к ней чувства. Это были даже не чувства, а только их ростки: неокрепшие, совсем ещё невкусные, не сочные…

Руслан с Катей показались из-за угла и шли мне навстречу.

– Почему ты в таких тёмных очках? Солнца же нет, – спросила Катя.

– Очки – это лифчик для глаз! Весь срам прикрывают… – пошутил Руслан и загоготал.

– Кретин! – выдала Катя.

Стыд не давал мне даже дышать. Катя и Руслан внешне были в полном порядке. Катя, правда, судя по выражению лица и брошенной в адрес Руслана фразе, была всё же чем-то недовольна.

Она спросила, куда я намылился, и, узнав, что в город, оживилась:

– Слушайте, я не ездила в город ни разу! Подожди нас, мы с тобой.

Руслан сказал, что в городе он уже сто раз был и что там, кроме набережной, и погулять негде, и смотреть нечего.

– Это лучше, чем смотреть футбол по телевизору, – заявила Катя.

Проскочила кокетливая мысль, что Катя просто не хочет оставаться с Русланом, ей куда приятнее моё общество.

Дел у меня в агентстве было минут на сорок максимум, а я и вовсе справился за двадцать. Они меня подождали, а потом мы отправились бродить вдоль Енисея.

Красноярск – совсем неинтересный город, какой-то уныло-советский, ещё хуже нашего.

– А тут есть метро? – спросила Катя. – Город же большой вроде… Вон там – смотрите – не метромост разве?

Руслан пробурчал, что наверняка нет здесь метро, не миллионик, а если даже есть или его строят, то оно какое-нибудь очень короткое. И добавил:

– Короткое, как писька-норушка.

– Вот же придурок, Господи! – отвернулась Катя.

Интересно, почему она такая серьёзная и даже злая? Если бы Руслан развязал всю эту неслыханную ночную вакханалию, её сердитость была бы хоть как-то понятна. Но ведь сама же начала!

А может, она и вовсе… построила коварный план: сравнить и почувствовать разницу между мной и Русланом, попробовала и теперь мятётся. Очень может быть. Я вёл себя достойно, а главное – нежно. Может, я неправ в корне, но, по-моему, женщинам всё-таки по определению должны нравиться ласка и нежность, а если страсть, то не скотская, а огненная. Руслан чрезмерно груб. Может, Катя раньше и любила его животную грубость, а потом со временем ею пресытилась. Или Катя просто сошла с ума. Или она просто помешана на сексе. Куда столько мужчин: муж, Руслан да ещё и я теперь?! Но вполне возможно, от такого напряжения и переизбытка её и перемкнуло в определённое мгновенье… «Поцелуй меня туда…»

Во время прогулки Катя немного отошла. Я выпил кока-колы и, кажется, захмелел. Мы разговорились, повеселели. На миг возникло ощущение, будто бы ночью мы втроём совершили какое-то тайное увлекательное путешествие. Но мысль о трусах покоя не давала… Может, всё-таки это Катя с меня их стащила?..

Обратные рейсы, то есть возвращаться домой, я не любил. У меня всегда сразу портилось настроение. Раньше лететь обратно не хотелось из-за Олеси, а после того как мы с ней расстались, не знаю, почему. Однако в этот раз я шагал к нашему самолёту, испытывая даже некий душевный подъём, во всяком случае, мне так казалось.

Ступив на борт, я столкнулся с Машей.

– Привет, растеряша! – весело сказал я ей.

– Привет, Андрюша! Растеряша, по-моему, сегодня у нас ты!

– А? Трусы я нашёл, – вырвалось у меня бесконтрольно.

Маша оторопела.

– Андрюш, ты что?!

– Ой. В смысле… я… в магазине нашёл те, которые хотел… А почему ты сказала, что я растеряша?

– Я имела в виду твой растерянно-потерянный вид.

– Да?

– Да! Ты куда? Туда? Или сюда?

– Куда туда или сюда? Я сюда уже пришёл.

Маша округлила глаза так, что в них я увидел себя в полный рост.

– Андрей, да что с тобой? Ты в первый салон или во второй, я спрашиваю? Пассажиров мало, иди в первый.

Но я пошёл сначала во второй.

Катя носилась с багажными ведомостями. Я подошёл к ней, чуть приобнял и нежно поцеловал её в шею. Она отпрыгнула, словно дикая кошка, и меня оттолкнула:

– Ты что! Не-не-не! Не дай Бог, Коваленко увидит… Больше так не делай никогда. Ты понял?

Я сам ошалел, а потом вдруг меня осенило:

– Бл*дь, так ты ещё и с Кова… лен… к…

Последняя буква «О» окаменела на моих губах. Но было уже поздно. Глаза Кати наполнились злобным ожесточением.

– Пошёл вон отсюда!

– Извини, Катюш. Ну прости, Кать, – мои слова, словно вагоны терпящего бедствие поезда, срывались и падали с моста в глубокую, холодную страшную бездну.

Катя брезгливо оттолкнула меня и ушла встречать пассажиров.

Мне пришлось занять место в первом салоне. Я сел, но тут же подскочил, хотел ещё раз подойти к ней и прямо посередине коридора встать на колени. Но я встал в дверях, потому что в самолёт уже вошла дежурная, которая сообщила:

– Восемьдесят восемь. Инструмент ищем.

Началась посадка пассажиров.

«Здравствуйте, проходите, пожалуйста. Осторожно. Вещи, пожалуйста, на верхние полки… С ребёнком, пожалуйста, сюда… Да, вот сюда, пожалуйста… Это здесь оставьте, пожалуйста…»

«Не дай Бог, Коваленко увидит. Больше так не делай никогда…»

Ну она же совсем другое имела в виду! Строгий командир корабля следит за дисциплиной, и ни к чему в экипаже все эти обнимания и поцелуйчики.

Но видела бы Катя, что учудил Руслан, пока она занималась посадкой. Она не могла этого видеть, а Коваленко, кстати, очень даже мог. Руслан подкрался ко мне и всадил мне в заднее место авторучку! Это было настолько неожиданно и, откровенно говоря, больно, что я вздрогнул и вскрикнул:

– Бл*дь, ты что? Ты совсем ох*ел?

Катя метнулась к нам, втолкнула нас в салон и процедила сквозь зубы:

– Вы идиоты оба? Здесь же пассажиры!

Она задёрнула шторки так резко, что я понял: всё. Это уже точно занавес.

А Руслан очень мило улыбнулся.

– Ты чего? – спросил я.

– А ты чего? Там же народ заходит, а ты матом ругаешься, кричишь…

Я не знал, что ему ответить и на каком языке с ним разговаривать. Ну пошутил человек, хотя, конечно, авторучку можно было как-то и мягче воткнуть…

Я решил ответить Руслану на Катькином языке:

– Ну и шуточки у тебя… А, не дай Бог, Коваленко увидел бы? Больше так не делай, понял?

Руслан и в этот раз сгримасничал, развернулся, чуть присел и, имитируя шаг гуськом, направился в кабину, дверь в которую, кстати, была открыта, а шторки в начале первого салона не задёрнуты… Но вряд ли, конечно, командир что-то видел.

Привезли почему-то восемьдесят семь, а не восемьдесят восемь пассажиров, и начались выяснения, где ещё один.

Неожиданно меня обуял дикий страх. «Кто-то не пришёл для ровного счёта. Что-то будет… Всё! Мы точно разобьёмся…»

Вдруг прозвучало странное объявление: «Уважаемые пассажиры! Кто везёт с собой музыкальный инструмент с имеющимся на него отдельным билетом, просим обратиться к бортпроводникам…»

Краем уха я услышал, как дежурная по посадке разговаривала по рации, а Маша кому-то из девчат говорила: «Я не видела ни пассажира, ни билета, ни контрабаса…» В разговор вмешалась проводница Нина: «Погодите-ка, контрабас уже в багаже!» «Тогда зачем билет на этот контрабас?» – спросил кто-то.

«Мы нашли пассажира, он здесь, разбирается с контрабасом…» – прохрюкала рация. «А зачем он с ним разбирается, если контрабас уже здесь?!» – «Кто?» – «Контрабас». – «Где?» – «Кто?» – «Не поняли. Уже там?» – «Да здесь!» – «У вас там – да?» – «Да, здесь, здесь! У нас здесь!» – «Хорошо, тогда мы его сейчас привезём…»

Катя спросила: «А кого везут? Пассажира? Или контрабас?» – «Нет, контрабас уже здесь, а пассажир ещё там…»

Из кабины вышел Руслан, подошёл ко мне и поинтересовался:

– Мы сегодня полетим или нет? Что за бардак? Что все ищут?

Я нервно хихикнул.

– Рус, ты смотрел «Экипаж»? Помнишь ту истеричную бабу, которая спрашивала, «мы сегодня полетим или нет»? Не напоминай её мне, пожалуйста.

Руслан нахмурил брови…

– Андрюх, я у тебя спросил, что за дым коромыслом на борту, мы уже переднюю ногу от бетонки должны оторвать, а тут то одного нет, то другого. И кончай эти свои намёки на баб, а то я могу и в е*альник… если что…

– Это тебе в отместку за авторучку мне в жопу.

– А. Ну, тогда… пока квиты, – сказал Руслан, но как-то очень недружелюбно. Зло.

Маша рассуждала вслух: «Это, наверно, тот мужик, который всю ночь в гостинице репетировал…» А Нина пошутила: «А если из багажа контрабас достать, он и в салоне начнёт играть?»

Приехал пассажир и первым делом спросил, где его контрабас.

– А где Ваш билет на контрабас? – спросила у него дежурная по посадке.

Потом голоса слились, начался галдёж, тем не менее в этой разноголосице мне удалось разобрать, что ищут уже меня: «А где Клещов? Позовите, пусть разберётся…»

Ко мне подбежала Нина и попросила меня подойти к пассажиру, чтобы я объяснил ему, как и где он сможет получить разницу в деньгах между стоимостью провоза контрабаса в багаже и стоимостью билета.

Владельцем контрабаса оказался жутко неприятный мужичок-толстячок низкого роста, на вид лет сорока-пятидесяти, от которого разило всем, чем только может разить от музыканта: кислым потом, перегаром, затхлой одеждой. Но когда, представляясь, он открыл рот и сказал «Арсений», я чуть не упал в обморок. Оказывается, у всех музыкантов – любителей Вивальди – проблемы с зубами. Передних у него, по-моему, было и вовсе штуки три или четыре, да и те все чёрные.

Я спросил у Арсения, каким образом контрабас и он «расстыковались», если должны были лететь вместе в салоне. По его ответам я понял, что у него тоже не всё в порядке с головой, потому что отвинчивать её начали ещё в авиакассе посёлка Подкаменная Тунгуска, из которого он летел транзитом. Там никто толком понятия не имел, как правильно оформлять перевозку музыкальных инструментов, и оформили её неправильно. Окончательно голову Арсению свинтили в Красноярске: сначала в кассе, затем на регистрации.

Словом, Арсений объяснял что к чему, жаловался на всех сотрудников гражданской авиации.

– Я у неё спрашиваю: «Зачем Вы отправили мой контрабас в багаж, если у меня на него есть билет?» А она мне говорит: «А зачем Вы покупали билет, если оплачивали контрабас как багаж?» Я ей говорю: «Мне сказали, что именно так нужно оплатить, я и пошёл оплачивать, вернулся, а контрабаса нет…»

– Да-да, я вас понял, всё в порядке, слава Богу, разобрались…

– Нет, понимаете, дайте я дорасскажу…

Но мне от этого виртуоза было нужно услышать совсем другое: действительно ли это он, а не кто-то другой, играл всю ночь в гостинице. Оказалось, да. Наливал, выпивал и репетировал… Но самое главное – там была ещё скрипка, и я абсолютно точно её слышал.

– А скрипач тоже где-то здесь? Вы летите вместе?

– Какой скрипач? Не знаю никакого скрипача. Я лечу один.

– Арсений, простите, но я слышал скрипку. Я находился в соседнем номере…

Но Арсений утверждал, что никакой скрипки не было и в помине.

– Простите, ну я же не мог дорисовать эту скрипку в своём воображении? Я точно слышал, что она звучала! Я знаю этот концерт Вивальди, я его миллион раз слушал!

– Тогда тем более – если, говорите, часто слушали, то запросто могли дорисовать любой инструмент у себя в голове. Я иногда так весь оркестр дорисовываю и слышу. Особенно когда выпью…

Арсений всё никак не мог успокоиться.

– Что за бардак у вас везде?! Никто не может ни на один вопрос толком ответить. Спрашиваю, как перевозится лак – в багаже, не в багаже, сколько надо платить, у меня двести раз спросили, что за лак, но никто ничего не ответил…

Я посмотрел на его полулысую голову и подумал: зачем ему лак? Может, парик приклеивать?

– Какой лак, Арсений?

– Лак для музыкальных инструментов, – пояснил музыкант таким тоном, будто никакого другого лака и вовсе не существует.

– И вы этот лак разлили ночью в гостинице?

– Поверьте, я нечаянно…

– Пожалуйста, присаживайтесь, приятного полёта. Все неприятности позади.

– Ох, спасибо. А то такое впечатление, что это только начало…

Его слова меня насторожили.

Перевозить восемьдесят семь пассажиров даже вместе с контрабасом на таком прожорливом самолёте для авиакомпании не очень выгодно, однако я любил, когда пассажиров мало и все они кучкуются во втором салоне – отгорожены, как беспокойные пугливые животные. Чем их меньше, тем лучше – тогда в первом салоне можно расслабиться, пить, курить…

В середине полёта меня растолкала Катя. Я так перенервничал, что уснул, ещё не дождавшись запуска двигателей.

– Андрюш, поешь?

– Кать, я люблю тебя.

Признание вырвалось словно из уст смертельно раненого в бреду.

Катя была такой, какой я ещё никогда её не видел. Она смотрела на меня так, будто бы находилась в двух шагах от монастыря и обернулась, чтобы посмотреть на этот грешный мир в последний раз.

– Ты-то… Ты-то, Андрюша, может, и любишь… – сказала она и присела рядом.

Мы помолчали, и я спросил у неё, что же теперь будет.

Катя очень долго молчала.

– Андрюш, я не знаю. Лучший выход из ситуации – делать вид, что ничего не было. Дружим и дружим.

– Ты его любишь?

Катя снова долго молчала.

– Кого – его? Андрюша, прости меня, пожалуйста, прости, это было помутнение. Давай не будем ничего выяснять. Я во всем виновата, но почему я так сделала, я не могу тебе объяснить. Верней, не хочу объяснять. Не нужно. Сейчас принесу тебе кофе…

Это был самый мучительный полёт в моей жизни.

«Кого – его?..» Значит, с Русланом у неё просто секс? А у меня проснулись чувства, и я начинаю ревновать.

Катя вернулась с дымящимся стаканчиком кофе.

– Катюш, присядь, пожалуйста.

– У меня максимум десять минут.

– Скажи мне честно, что я сделал не так? Только честно. Пожалуйста! Мне это очень важно.

– Всё было хорошо. Даже очень хорошо. Честно. Только ничего больше не нужно.

– Я отказываюсь такое понимать.

– Забудь.

Я промолчал, грустно и тяжело вздохнул.

В момент приземления мы с Катей сидели в кухне, на приставных креслах. После пробега, перед поворотом на рулёжку, Катя сказала:

– Руслан сажал, ты почувствовал? Мягко. Это тебе не Коваленко! Тот как приложит к бетону, потом ползай по кухне и собирай тут всё…

А я, говоря откровенно, никогда ничего не чувствовал, кто там как сажает самолёт… Зато я почувствовал, что Кате нужна мягкость.

Наш Ту-154, словно усталый небобежец после пятичасового кросса, полз по рулёжной дорожке.

Катя отстегнулась, достала микрофон и сделалась совсем официальной и чужой.

Она, произнося «Экипаж прощается с вами…», посмотрела на меня так, будто экипаж прощается только со мной. Она даже немного нагнулась ко мне, когда зачитывала текст.

– Кать.

– Андрюш. Всё будет хорошо.

Звучало это безутешно.

После рейса я ощутил невероятную пустоту, а потом эта пустота и вовсе скатилась, сползла в какую-то тёмную и холодную трясину мыслей.

Ночью я не мог сомкнуть глаз.

Ни водка, ни пары лака для музыкальных инструментов не могли вызвать безумие у всех троих. Я чувствовал, что в Кате в ту ночь сработал какой-то странный детонатор. Мысли ходили по кругу, возвращаясь к изначальной: а вдруг она скрывала свои чувства ко мне? И, возможно, их внезапно прорвало… Думать об этом было приятно, но реальных перспектив построить отношения я не видел. Катя работает у нас до конца сезона, и всё упирается в неминуемую разлуку. И прежней дружбы теперь уже не будет: вряд ли Катя с Русланом приедут ко мне в гости с ночёвкой, как раньше, вряд ли, даже если они приедут, на моей кухне Катя будет такой же разговорчивой, как раньше. В основном она рассказывала о сынишке, о своей маме и тёте. Руслан, бывало, даже её одёргивал: «Присела человеку на уши и рада! Может, ему сто лет не надо то, что ты рассказываешь…» В чём-то он был прав, тогда бытовые подробности Катиной жизни меня не интересовали. Зато сейчас я бы вникал во всё-превсё.

На следующий день после возвращения у меня возникло острое желание поехать к кому-то в гости или пригласить кого-нибудь к себе. Оказалось, вариантов почти нет. От Олеси мне досталось несколько довольно интересных культурных знакомств, но общение с интеллектуалами подразумевало затраты. Вечно мне приходилось расплачиваться в кафе за целую ораву или опустошать до дна все свои карманы в магазине, когда патлатые воспроизводители звуков приходили к Олесе «на ужин». Хотя был в этом свой резон: уж лучше ужин и её друзья, чем остаться с Олесей наедине и она начнёт ко мне ластиться и истошно мычать.

Я позвонил своим одноклассникам – Косте с Мариной. Год назад они, наконец, поженились. Когда я жил с родителями, мы виделись и общались часто – Костина квартира в соседнем подъезде. Но сюда, на Орбитальную, в вынесенные за городскую черту и лесной массив новостройки их было не заманить. Костя всегда отшучивался: «Не ближняя орбита, давай как-нибудь в другой раз». И в этот раз тоже отшутился.

– Кость, вот вы какие, значит. А если мне на душе плохо?

– А если мне ещё хуже?

– А тебе почему?

– Зарплату третий месяц не платят. Маринка вообще без работы.

– Может, тебе денег одолжить? Приезжай, одолжу. Сколько надо?

– Ага, а потом отдавать… У тебя там работы никакой нет? Может, иллюминаторы в самолётах помыть надо?..

Я провёл несколько дней в полном одиночестве.

Вскоре мы полетели в Ереван. Рейс относительно короткий, разворотный, полтора часа стоянки и назад.

Весь полёт я следил за Катей, чувствуя, что меня к ней тянет с ещё большей силой и что сила эта способна заставить переступить не только через себя, но и через Руслана.

Сам Руслан стал меня раздражать. Кроме того, мне никак не давала покоя мысль о том, что он стянул с меня трусы с неясной целью. Ведь не для того же, чтобы полюбоваться моей голой попой он это сделал?! Вероятнее всего, он бисексуал, почему-то решивший, что и я такой же. Но мне это совсем не нужно. Да и в чём его интерес: воспользоваться пьяным другом и изнасиловать его на глазах у своей женщины? Подобное объяснимо, если совершается из мести. Но мы с Русланом не враждовали.