Текст книги "Малахов курган"

Военный совет

Во флоте считалось одинаково недопустимым опоздать против назначенного времени и явиться раньше. И то и другое признавалось грубым нарушением служебного этикета[146]146
  Этикет – правила поведения в обществе, церемониал.


[Закрыть]. Поэтому в ту самую минуту, когда на рейде пробили склянки и на кораблях раздалась команда «На флаг!», когда в служебном помещении морского штаба прокуковала восемь раз кукушка, к нему с разных сторон одновременно явились флагманы, адмиралы и капитаны кораблей.

Корнилову так и не удалось уснуть: он едва успел, разбудив дежурного писаря, продиктовать и разослать приглашение на военный совет, затем пришлось сделать кое-какие распоряжения, чтобы закончить приготовления к выходу флота в море. Адмирал успел только на полчасика прилечь на жестком клеенчатом диване с подушкой, принесенной Могученко.

Приглашенные расселись вокруг большого стола, покрытого зеленым сукном с золотой бахромой. Со стен смотрели портреты русских адмиралов с Петром Великим во главе.

Корнилов объявил, зачем он созвал совет:

– Я пригласил вас, господа, чтобы принять решение с общего согласия, что делать флоту среди обстоятельств, вам известных. В сражении на Альме армия понесла поражение и движется частью на Северную сторону, а главной массой – через Инкерманский мост, и уже сейчас первые колонны восходят на Сапун-гору, чтобы затем спуститься в город.

Неприятель, ничем не удерживаемый, может распространиться к высотам Инкермана. Атакуя Северное укрепление, неприятель может одновременно открыть действия с высот по эскадре адмирала Нахимова и принудить наш флот переменить свою позицию. Перемена позиции облегчит неприятельскому флоту доступ на рейд. Если в это время армия союзников овладеет Северным укреплением, ничто не спасет Черноморский флот от гибели или позорного плена.

Что же нам надлежит делать? Я полагаю, мы должны выйти в море и атаковать неприятельскую армаду. При успехе мы, уничтожив флот противника, лишим армию союзников возможности получать подкрепление и продовольствие. В крайнем случае мы сцепимся с противником, пойдем на абордаж и, если не одолеем, взорвем корабли, с которыми сцепились. Тем самым мы не только отстоим честь русского флота, но и спасем родной город и порт. Неприятель после этого будет обессилен гибелью своих кораблей и не решится атаковать с моря береговые батареи Севастополя. А без помощи флота неприятельская армия не овладеет городом. Войска наши укрепятся и продержатся до прихода подкреплений.

Слушая Корнилова, все поглядывали то на него, то на адмирала Нахимова. Последний сидел в кресле ссутулясь. Опустив голову на грудь, он смотрел на Корнилова исподлобья неподвижным взглядом; выпуклые светлые глаза его светились добротой.

Корнилова все привыкли видеть подтянутым, лощеным, с безукоризненным пробором волос, с надменным стальным взглядом, с приподнятыми плечами и подтянутым животом, в чем отчасти сказывалось искусство портного, а в целом обнаруживалась столичная выправка блестящего светского генерала. И говорил он, чуть-чуть картавя, на гвардейский петербургский манер.

Сегодня Корнилов не успел побриться, и весь туалет его ограничился обливанием головы холодной водой. Красные от бессонной ночи глаза, сероватые, небритые щеки… Корнилов казался постаревшим, обрюзгшим. От легкой хрипоты упавшего голоса пропала манерность речи. В общем, он сделался проще, понятнее и ближе всем…

Когда адмирал умолк, настало тягостное молчание. Но по угрюмым, темным лицам он понимал, что молчание вовсе не выражает общего согласия с его смелым до отчаянности предложением. Он остановил свой взгляд на лице адмирала Панфилова. Обрамленное серебряными седыми волосами, розовое лицо адмирала показалось Корнилову неприятным. Глаза Панфилова светились добродушной усмешкой, губы его что-то шептали.

– Вы что-то хотите сказать, Александр Иванович? – резко спросил Корнилов.

– Если вам угодно, Владимир Алексеевич, я позволю себе задать несколько вопросов, не касаясь существа вашего прекрасного прожекта. Мне и другим, полагаю, следует знать вот что. Вы виделись с его светлостью, и, стало быть, военный совет созван вами с согласия или по приказанию командующего всеми морскими и сухопутными силами в Крыму. Вы, начальник морского штаба, имеете на то право. И тогда это военный совет…

– Нет, – ответил Корнилов, – князь не поручал мне созвать совет и не знает о нем. Почин мой, и предложение мое.

– В таком случае, – продолжал Панфилов, – здесь не военный совет, и мы можем высказываться свободнее, без регламента[147]147
  Регламент – устав, порядок или правила какой-либо службы.


[Закрыть]. А то, я вижу, все крепко заперли рты на замок.

– Что бы вы еще хотели спросить, Александр Иванович? – бросил Корнилов, не скрывая раздражения.

– Еще? – Панфилов окинул взором собрание. – Я не вижу здесь старшего из адмиралов, Михаила Николаевича Станюковича. Он с князем в хороших отношениях. Они люди одного возраста и одинаковых взглядов. Станюкович косвенно представлял бы здесь его светлость. Приглашен ли Станюкович на это собрание?

– Нет, – ответил Корнилов. – Я не пригласил адмирала Станюковича. Здесь собраны мной только строевые начальники. Станюкович – командир порта.

– Я вас понимаю, Владимир Алексеевич. Командир порта – должность нестроевая. Но мы прекрасно знаем, что адмирал Станюкович не прочь занять строевую должность…

Улыбка пробежала по всем лицам. Один Нахимов не улыбнулся.

– Да вот и он сам! – проговорил Панфилов, протягивая руку к двери приветственным жестом.

Старый адмирал

Все взоры обратились к распахнутой двери.

Станюкович остановился в дверях, держась широко расставленными руками за косяки и упрямо нагнув голову.

То ли он опасался, что, увидев его, адмиралы и капитаны кинутся в испуге бежать, и загораживал путь к бегству; то ли готовился прыгнуть к столу и хотел оттолкнуться от косяков; то ли ему нужно было держаться за косяки, чтобы сохранить устойчивость. Вернее всего, последнее, ибо когда он двинулся к столу, то промолвил, подмигивая самому себе:

– Чертовская качка! Крен, пожалуй, градусов тридцать. Ох!

Очевидно, в это мгновение сильно поддало волной, палуба ускользнула у него из-под ног, и адмирал, нацеливаясь на свободные кресла у стола, побежал, проворно семеня ногами, но не попал в кресла, промчался прямо в угол и плюхнулся у окна на стул.

– Я не стану вам мешать, господа, хотя я все знаю! Продолжайте! Но я вас должен предупредить, Владимир Алексеевич… – Станюкович погрозил Корнилову пальцем. – Я не позволю красть казенное имущество. Что это за безобразие? Это вы приказали шлюпочному мастеру Мокроусенко, чтобы он отдал весь лес, доски, брусья инженеру Тотлебену? Вы думаете, вам все позволено? Если бы я был флагманом, я сейчас приказал бы повесить Мокроусенко на рее. А вас, мой ангел, под суд! В двадцать четыре часа! По законам военного времени. Что у нас: порт или кабак?

Корнилов ответил, сдерживая гнев:

– Я не отдавал никакого приказания Мокроусенко и ничего не знаю!

– Не знаете, а лес вывезли. Боже мой, лес, выдержанный в сушильнях двенадцать лет!

Нахимов встал с места и обратился к Станюковичу:

– Михаил Николаевич! Виноват я. И Мокроусенко не вольничал. Я обратился к Ключникову, не желая нарушать ваш сон. Ключников как капитан над портом имел право приказать шлюпочному мастеру. Что до леса, то вам придется отдать все ваши запасы – это необходимо. Светлейший вам прикажет. Ключникова вы можете предать суду: он вам подчинен.

– И предам. А Мокроусенко повешу! У меня еще найдутся на складе два столба с перекладиной! Но от вас не ожидал, Павел Степанович! И вы против меня? Ах!..

Станюкович закрыл рукой глаза и всхлипнул, потом встал, окинул собрание мутным взглядом, твердой походкой направился к двери и плотно прикрыл ее за собой.

Станюкович исчез так же внезапно, как и появился. Приключение это развеяло угрюмое настроение и развязало языки. Сразу пожелали высказаться несколько человек. Капитан первого ранга Зарин получил слово первым.

– Всей душой присоединяюсь к предложению Владимира Алексеевича. Оно продиктовано порывом благородного сердца. Но выполнимо ли то, что предлагает любимый всеми нами и командами адмирал? Мы думали об этом в последние дни. Неприятель внимательно следит за входом в бухту. Допустим, что все-таки с помощью пароходов мы вытянемся ночью в море и успеем до появления противника построиться. Но в море нас может застигнуть штиль. И неприятель одними пароходами, не пуская в дело парусные корабли, разгромит нас. Иное дело, если б задул крепкий зюйд-ост[148]148
  Зюйд-ост – юго-восток.


[Закрыть]. В шторм от зюйдовых и остовых румбов[149]149
  Румб – одно из 32 делений компаса, мера угла окружности горизонта.


[Закрыть] мы прекрасно бы справились с противником. Но можно ли ждать такого ветра? Мы знаем, что скорее возможен норд-ост. Да и ждать нельзя: если мы не выйдем в море сегодня или завтра, выход теряет смысл. Завтра неприятель может появиться и с суши, и с моря у Севастополя.

– Что же вы нам предлагаете со своей стороны, Аполлинарий Александрович? – спросил Корнилов.

– То, что я уже высказывал вам в частной беседе, – надо пожертвовать несколькими старыми кораблями и, затопив их поперек бухты, загородить вход в рейд. Мы сохраним порох, орудия и главное – людей для обороны города. Матросы будут сражаться на батареях так же, как на борту корабля…

Раздались громкие неодобрительные возгласы.

– Это невозможно! – воскликнул Корнилов.

Однако он видел, что, несмотря на голоса возмущения, единодушного решения ему не добиться. Нахимов молчал.

– Считаю дальнейшее обсуждение излишним! – отрывисто и сухо заявил Корнилов. – Готовьтесь к выходу. Будет дан сигнал, что кому делать… Я отправлюсь к Меншикову.

Совещание закончилось. Адмиралы и командиры кораблей покинули штаб. Корнилова на выходе встретил лейтенант Стеценков и передал приказание Меншикова: обратить все средства – пароходы и гребные суда – на перевозку войск с Северной стороны на Городскую.

– Светлейший прибыл?

– Да, он отправился на «Громоносец», – ответил Стеценков.

– Я еду к нему. Прошу вас следовать за мной.

… Меншиков встретил Корнилова насмешливо и ответил на его приветствие:

– С добрым утром, адмирал. Я слышал, у вас был военный совет? Что ж у вас там говорили?

– Одни хотят, в том числе и я, выйти в море. Другие предлагают затопить корабли.

– Последнее лучше. И я вам то же приказал.

– Я этого не сделаю!

Серое лицо Меншикова озарилось гневом.

– Ну, так извольте ехать в Николаев, к месту своей службы. Я обойдусь без вас… Лейтенант, – обратился Меншиков к Стеценкову, – поезжайте к Станюковичу и пригласите его ко мне…

– Остановитесь! – воскликнул Корнилов. – Это самоубийство, то, к чему вы меня принуждаете! Покинуть Севастополь, окруженный врагами, – это выше моих сил. Я готов повиноваться вам!

Движение

Вечером на бульваре, как всегда, играла музыка. Сегодня очередь была за сводным оркестром Черноморского флота. Большой оркестр едва умещался на открытой эстраде. Мальчишки, музыкантские ученики, держали перед оркестрантами раскрытые ноты: изображать подставки для нот было для учеников первой ступенью в обучении музыке. Один из мальчишек все время, пока играли пьесу, держал, стоя на краю эстрады, картон с большой цифрой, показывая публике номер программы. Сбоку эстрады приколотый гвоздиками листочек извещал, что сегодня концерт состоит из произведений М. И. Глинки[150]150
  Глинка Михаил Иванович (1804–1857) – великий русский композитор, родоначальник русской классической музыки (оперы «Иван Сусанин» и «Руслан и Людмила»).


[Закрыть]. Первым номером шла увертюра[151]151
  Увертюра – музыкальное вступление, начало исполнения оперы, балета, симфонии.


[Закрыть] к «Руслану и Людмиле». Капельмейстер[152]152
  Капельмейстер – руководитель оркестра.


[Закрыть], воодушевленно взмахнув руками, начал увертюру «Руслана…» в бешеном, ускоренном темпе. Четыре баса геликона[153]153
  Геликон – здесь: музыкальный духовой инструмент в виде кольцеобразно изогнутой трубы с большим раструбом.


[Закрыть] ухали в лицо музыкантского ученика, стоявшего перед ними с раскрытой тетрадью нот, с такой силой, что мальчишка вздрагивал, вытаращив от испуга глаза.

Стремительная, живая музыка «Руслана…» вполне отвечала тому, что творилось в городе и на рейде. По улицам носились казаки, развозя приказания. На углах собирались оживленные, говорливые группки жителей, окружая офицеров – свидетелей Альминского боя. Кое-где у домов стояли мажары, нагруженные скарбом обывателей. В одном месте возы нагружали, выбрасывая узлы из распахнутых окон. В другом – вещи и рухлядь таскали обратно в дома. В третьем – извозчики бранились с хозяевами скарба[154]154
  Скарб – домашнее имущество.


[Закрыть], требуя одного из двух: или ехать немедля, или разгружать возы. Это походило на большой пожар, когда люди не знают, что делать, и мечутся, то решаясь бросить дом, то окрыляясь надеждой, что огонь утихнет и не тронет их.

На горе непрерывно вертелся телеграф, «разговаривая» с кораблями на рейде. Корабли переговаривались друг с другом, помахивая крылышками семафоров. На мачтах взвивались и падали гирлянды пестрых сигнальных флажков. По рейду сновали шлюпки, баркасы. К лестнице Графской пристани то и дело приваливали вельботы, тузики[155]155
  Тузик – одно– или двухместная гребная лодка.


[Закрыть], четверки[156]156
  Четвёрка – лодка с двумя парами весел.


[Закрыть], ялики. Озабоченные флотские офицеры, не дав лодке пристать, выскакивали на лестницу и прытко взбегали по ней через две ступеньки. Другие сбегали вниз и прыгали в лодки, чтобы в то же мгновение отчалить. На кораблях заливались дудки боцманов[157]157
  Боцман – морской фельдфебель, старший нижний чин во флоте.


[Закрыть]. Матросы ходили на шпилях[158]158
  Шпиль – стоячий ворот для подъема якоря и других тяжестей.


[Закрыть] и, налегая грудью на вымбовки[159]159
  Вымбовка – один из выемных рычагов, служащий на судне для ворочания шпиля и др.


[Закрыть], выкатывали якоря. Пароходы дымили, изредка покрикивая, брали корабли на буксир, и грузные громады обескрыленных кораблей приходили в медленное движение. С Северной стороны, буксируемые гребными судами, плыли шаланды[160]160
  Шаланда – плоскодонное речное судно, паром.


[Закрыть], нагруженные людьми, конями, повозками, направляясь к Пересыпи, в верховье Южной бухты. У гранитных стенок адмиралтейства[161]161
  Адмиралтейство – высший орган управления и командования морскими силами России до 1917 г., находился в Санкт-Петербурге; здесь: адмиралтейство Черноморского флота.


[Закрыть] стояли барки. Матросы в парусинных бушлатах[162]162
  Бушлат – матросская куртка.


[Закрыть] проворно бегали по сходням, вынося на плечах по одному из раскрытых дверей мешки с чем-то или по двое таская тесовые ящики с веревочными ручками.

С одних кораблей что-то сгружали в пришвартованные к борту баржи, на другие что-то нагружали с лодок и шаланд. Между Николаевской и Александровской батареями поперек Большой бухты с лодок ставили зачем-то вехи из шестов с «махалками» на концах. Вехи качались, размахивая метлами. Изумрудная вода бухты пенилась толчеей беспорядочных мелких волн, поднятых колесами пароходов и веслами бесчисленных лодок.

На верхней аллее бульвара шло непрерывное движение народа в обе стороны. Пятна дамских нарядов пестрели среди пехотных и кавалерийских мундиров. Около оркестра толпились молодые флотские офицеры, оживленно разговаривая.

Оркестр смолк, окончив увертюру. Раздались жидкие аплодисменты. Капельмейстер, сняв фуражку, поклонился. Мальчишка перевернул картон и показал «№ 2»: по программе следовал марш Черномора из оперы «Руслан и Людмила». Из толпы моряков вышел мичман в фуражке, сдвинутой «по-нахимовски» на затылок. Подойдя к оркестру, мичман что-то крикнул капельмейстеру. Тот в ответ развел руками.

Моряки зашумели:

– Кошут! Марш Кошута[163]163
  Марш Кошута – марш в честь Лайоша Кошута (1802–1894), выдающегося венгерского государственного деятеля и революционера.


[Закрыть]!

У музыкантского помоста собралась толпа. Дамы рукоплескали, поддерживая требование моряков. Капельмейстер согласился уважить желание слушателей и громко крикнул музыкантам:

– Марш Кошута!

Мальчишка убрал «№ 2». Живые пюпитры с видимой охотой свернули нотные тетради и опустили руку: все оркестры Черноморского флота знали марш Кошута наизусть и не нуждались в нотах.

Оркестр в сто медных глоток выдохнул одной грудью могучий аккорд под пушечный грохот больших барабанов.

И на фоне этого взрыва звуков, похожего на вопль разъяренной толпы, маленькие барабаны начали отбивать такт беглого шага. К барабанам пристали флейты[164]164
  Флейта – деревянный музыкальный духовой инструмент высокого тона в виде прямой трубки с отверстиями и клапанами.


[Закрыть] и рожки; догоняя барабанщиков и флейтистов, ринулась вслед маршу, похожему на огненный венгерский танец, вся громада оркестра.

Толпа около оркестра возрастала. Раздавались выкрики «ура».

За час до спуска флага бульвар быстро опустел, и оркестр, сыграв последнюю пьесу перед безмолвными аллеями, сложил ноты. Музыканты построились и с учениками впереди беглым шагом пошли к пристани и расселись по баркасам[165]165
  Баркас – самоходное судно небольших размеров для перевозок в порту; гребная шлюпка с 14–22 веслами.


[Закрыть] кораблей.

Графская пристань напоминала в этот вечер подъезд большого столичного театра после окончания спектакля: шлюпки стояли борт к борту у лестницы в два ряда; моряки толпились на лестнице, поджидая шлюпки со всех кораблей; вестовые выкрикивали названия кораблей наподобие того, как у театра вызывают карету:

– Шлюпка «Флоры»!

– Здесь!

– Гичка[166]166
  Гичка – узкое и длинное гребное судно с распашными веслами.


[Закрыть] «Селафаила»!

– Здесь!

Офицеры садились в лодки и поспешно отплывали к своим кораблям. Пристань обезлюдела.

На «Громоносце»

В шесть часов на корабль «Ростислав» прибыл адмирал Корнилов. Под клотиком[167]167
  Клотик – деревянная или металлическая деталь закругленной формы с расположенными внутри роликами (шкивами) фалов для подъема фонаря, флагов; насаживается на верх мачты или флагштока.


[Закрыть] грот-мачты развернулся адмиральский флаг. Адмиральские флаги на других кораблях показывали, что все флагманы находятся на рейде, на борту своих кораблей. Князь Меншиков держал флаг на пароходе-фрегате «Громоносец».

На всех кораблях скомандовали: «К спуску флага!»

Команды кораблей выстроились на шкафутах[168]168
  Шкафут – на судах средняя часть верхней палубы от фок-мачты до грот-мачты либо от носовой надстройки до кормовой.


[Закрыть], офицеры – на шканцах. На больших кораблях оркестры начали играть гимн «Коль славен…», на прочих кораблях горнисты играли зорю. Все обнажили головы. Флаги на всех кораблях медленно опустились. Под клотики взвились топовые огни[169]169
  Топовый огонь – ходовой огонь судна.


[Закрыть].

После спуска флага Корнилов вызвал семафором на «Ростислав» командиров кораблей «Три святителя», «Уриил», «Селафаил», «Варна», «Силистрия», фрегатов «Сизополь» и «Флора».

Во флоте и матросы и офицеры внимательно читали сигналы адмиральского корабля, и все поняли, что вызваны капитаны кораблей, назначенных к затоплению. Все команды высыпали на палубы. Офицеры толпились на шканцах.

От обреченных кораблей отвалили капитанские вельботы и направились к «Ростиславу». Еще не собрались на флагманский корабль все вызванные командиры, как с «Громоносца» подали сигналы: светлейший требовал к себе Корнилова и Нахимова.

Они прибыли одновременно на трап «Громоносца» и обменялись рукопожатием. Меншиков встретил их в адмиральском салоне и, отослав адъютанта, пригласил в кабинет, где на столе горели свечи. Пригласив гостей сесть, светлейший плотно притворил дверь и заговорил почти шепотом:

– Извините, я простудил горло и не могу говорить громко. Ну, как дела, Владимир Алексеевич? Приказ объявлен?

– Я вызвал только что капитанов к себе на корабль, чтобы объявить приказ вашей светлости.

– Да, да… Приказал.

Корнилов и Нахимов приблизили головы, чтобы лучше слышать шепот Меншикова, и оба смотрели ему в глаза. Бегая взором с одного лица на другое, Меншиков хрипло зашептал:

– Говорят, что приказ, исходящий от моего лица, может быть не исполнен. Не лучше ли будет, Владимир Алексеевич, если вы объявите приказ от себя, как бы и почин был ваш, совершенно исключая мое имя…

Оба адмирала в изумлении отшатнулись и выпрямились. Корнилов застыл на мгновение, собираясь с мыслями. Нахимов ответил Меншикову первый.

– На Черноморском флоте нет изменников делу, – громко заговорил Нахимов. – Бунт перед лицом неприятеля – вздор-с! Кто вам это мог сказать-с?

Меншиков перевел взгляд на Корнилова и пролепетал:

– А вы, Владимир Алексеевич, согласны с адмиралом?

– Возможно ли нарушение дисциплины? Не скрою от вас: ваша мысль о необходимости затопления старых кораблей, с чем я имел печальную необходимость согласиться, широко распространилась. Виноваты в том не я, не Павел Степанович, а Станюкович: ему изволили сказать вы сами, а он болтал направо и налево, не стесняясь присутствия нижних чинов. И он-то, вероятно, теперь вас осведомил, ваша светлость, что на флоте неспокойно.

Меншиков, подтверждая догадку Корнилова, вздохнул и возвел глаза к потолку каюты.

– В этом Станюкович прав: и команды неспокойны, да и офицеры, особенно молодежь… Зачем на «Три святителя» грузили сегодня снаряды?

Корнилов ответил, глядя сурово в глаза Меншикову:

– Снаряды приняли по моему приказанию, отданному еще до вашего приказа о затоплении. Я не отменил приказания. На «Трех святителях» особенно неспокойно: команда и сейчас уверена, что мы выйдем в море. Если б я отменил приказ принять снаряды, матросы поверили бы, что корабль обречен, и наверняка бы взбунтовались… Ваша светлость, еще не поздно. Вы можете отменить приказ о затоплении, – мягко и просительно закончил Корнилов. – Приказ еще не объявлен.

На сером лице Меншикова проступил румянец. Он посмотрел в лицо Корнилову злыми глазами и ответил:

– Ни в коем случае! Адмирал, извольте отправляться на свой корабль и немедля объявите приказ. Вы и адмирал Нахимов отвечаете за сохранение порядка на рейде.

Корнилов и Нахимов откланялись.

«Три Святителя»

Возвратясь на корабль с Нахимовым, Корнилов объявил командирам указанных кораблей приказ затопить их до рассвета на местах, обозначенных вехами.

– Приказ вам вручат, он будет подписан мной, – сказал Корнилов. – Снимите, господа, с кораблей, что успеете, в первую голову орудия, снаряды, порох. Корабли надлежит затопить до рассвета.

Нахимов одобрительно кивнул.

Капитаны отправились исполнять приказание.

– Павел Степанович, как друга прошу вас, останьтесь у меня: мне нужна ваша поддержка. С вами я буду спокойнее…

– Отчего же-с! Останусь, если дадите чаю… Прошу-с послать шлюпку и доставить сюда Могученко. Он нам понадобится: у него на «Трех святителях» сын в матросах. И еще-с: пошлите сигнальщика на салинг, пусть докладывает, особенно что на «Громоносце».

Корнилов отдал распоряжения, о которых просил Нахимов.

На темном рейде началось движение кораблей. Обреченные на затопление корабли и фрегаты, буксируемые гребными судами и ботами, занимали определенные им места. Верхние стеньги оголенных мачт на всех кораблях были уже спущены, что придавало кораблям непривычный для взгляда «кургузый» вид. Команды с кораблей не сняли, потому что надлежало еще разгрузить их по возможности быстро.

Почти полный месяц, склоняясь к горизонту, светил очень ярко. Корнилов и Нахимов, стоя на мостике «Ростислава», следили за установкой кораблей. Последним прошел мимо корабль «Три святителя». Командир корабля не захотел воспользоваться услугами буксира, и под дуновением берегового ветра корабль шел, поставив нижние паруса.

– Проклятье! – воскликнул Корнилов. – Он и не думал разоружаться!

«Три святителя» подошел к вехе, мгновенно убрал паруса, положил якорь и, развернувшись, стал точно в линию с прочими кораблями.

– Молодец! – похвалил Корнилов и, спохватясь, что похвала его отзовется больно в сердце Нахимова, прибавил: – Любезный друг, вам больше всего жаль вашу «Силистрию»?

– Почему же-с? «Силистрия» плавает уже больше двух десятков лет. Теперь это лохань, а не корабль. Да-с! А как дивились англичане на Мальте[170]170
  Мальта – остров в Южной Европе, в центральной части Средиземного моря. Теперь государство Республика Мальта.


[Закрыть], когда я снаряжал там «Силистрию»! У них с таким великолепием снаряжаются одни королевские яхты-с… Но «Трех святителей» жальче. После Синопа – такая участь!.. Горько-с!

Когда корабль «Три святителя» стал в линию с другими, оттуда донесся неясный гул множества голосов. Услышав крики, зашумели матросы и на баке «Ростислава»: они еще не брали из сеток коек, но матросов никто и не пытался загнать в кубрик[171]171
  Кубрик – низший жилой ярус на корабле, ниже орудийных палуб.


[Закрыть] ко сну. Офицеры «Ростислава» тоже все находились на палубе.

– Сигнальщик, видишь? – окликнул Корнилов.

– Вижу! – ответил с мачты веселым голосом сигнальщик. – Команды на палубах. Братишки шумят, а что – неизвестно…

– Смотри, что на «Громоносце»! – приказал Нахимов.

– Есть! – ответил сигнальщик и через минуту доложил: – Вижу. От правого борта фрегата «Громоносец» отвалил вельбот.

– Куда идет?

– К Графской.

– Больше на «Громоносец» не смотреть!

– Есть!

– Я так и думал, – тихо, чтобы не услышали на шканцах, сказал Нахимов, – он струсил, сбежал.

– Вы думаете? – усомнился Корнилов.

– Будьте уверены-с! Меншиков бросит и нас, и город на произвол судьбы… Нам с вами надо ехать немедля на «Три святителя».

В эту минуту близ корабля с кормы послышался плеск весел.

– Кто гребет? – окликнули с «Ростислава».

– Матрос! – ответили с лодки.

Нахимов крикнул:

– Это ты, Андрей Михайлович?

– Точно так, Павел Степанович! – ответил из шлюпки Могученко.

– Греби к правому трапу. Оставайся в шлюпке. Подожди.

– Есть!

– Пойдемте в каюту, там удобнее поговорить, – предложил Корнилову Нахимов. – Сигнальщик, c салинга долой!

– Есть!

Адмиралы затворились наедине в каюте. Близился рассвет. Месяц закрыло тучей. Стало холодно, но команда «Ростислава» оставалась на баке и офицеры не покидали мест у сетки на шканцах. Крики, то затихая, то разгораясь, по-прежнему доносились с обреченных кораблей.