Текст книги "Скрипка для ветра"

Скрипка для ветра
Сергей Гриненко

© Сергей Гриненко, 2024

ISBN 978-5-0062-9886-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

СКРИПКА ДЛЯ ВЕТРА

…И будет уютен узор

штор.

Там, у причала, скрипач

пьет по капле скрипичный плач.

Психоз.

Психоз пилигрима, нашедшего Город Грез.

Не жди.

Иди.

Туда…

ГЛЕН КОЛТРЕЙН. ЛЕГЕНДА.

Глен Колтрейн был эльфом.

Еще в глубоком детстве, рассматривая и трогая свои заостренные уши тайком от «матери» -цыганки, с табором которой исколесил вдоль и поперек всю Центральную Равнину, Глен пытался разгадать тайну своего происхождения, вспомнить своих настоящих родителей и понять, как он, эльф, оказался среди людей.

Один Бог ведает, сколько мучительных часов провел маленький эльфёнок в раздумьях о том, как так случилось, что ему приходится называть «мамой» какую-то нечистоплотную кочевницу и подчиняться чуждым ему и довольно странным законам табора!

Пару раз он попытался спросить об этом «маму» Эмму напрямую, но умеющая уходить от любых вопросов, как вода сквозь пальцы, цыганка и тут уклонилась от ответа. А потом Эмма умерла, унеся с собой на тот свет тайну имён настоящих родителей Глена, их историю, и так и не открыв причин, побудивших когда-то мать-эльфийку бросить своего ребенка на попечение людей.

Неуклонно, раз от раза старая Эмма твердила Глену, что он – самый настоящий эльф, а его родители взяли со старейшин табора клятву вырастить эльфёнка как родного сына и никогда, ни под каким предлогом не искать больше встречи с ними, древними эльфами, пожелавшими уединиться от рода человеческого. Вода точит камень, и эта версия укоренилась в голове маленького Глена как безусловная, не вызывающая сомнений и вопросов истина.

Маленький Глен отличался от обитателей табора. Помимо своих эльфийских ушей он унаследовал вдумчивый и пытливый характер, так не свойственный шумным и плутоватым цыганам. А еще с раннего детства в нем проявились недюжинные музыкальные способности, и к пяти годам мальчик-эльф уже в совершенстве владел скрипкой.

Табор колесил и колесил с места на место, живя случайными заработками и мошенничеством. А вместе с колесами старых повозок поворачивалось и Большое Колесо времени. Глен подрос, окреп и теперь должен был, наравне со всеми взрослыми, участвовать в добывании хлеба насущного.

Приходя в какой-нибудь город, цыгане становились лагерем на окраине, а на следующий день отправлялись на улицы попрошайничать, но, при этом, всегда давали и представления, в ходе которых Глен, «мальчик-эльф, играющий на скрипке», вызывал умиление простодушных фермеров и суеверный страх мещан. Звонкая монета за право быть очевидцем «настоящего чуда» летела в ходящую по рядам зевак шляпу, и Глен, тем самым, отрабатывал не только свой кусок хлеба, но и обеспечивал еще с полдесятка ртов в таборе своим диковинным видом и талантом не по возрасту большого музыканта.

Живя среди цыган, Глен впитывал в себя суеверия, легенды и мифы бродячего народа. В один из вечеров в поле, у костра, под неистовствующим над головой звездопадом, Глен сидел, как обычно, рядом с дедом Гедеоном и слушал байки, бесконечным потоком извергавшиеся из уст подслеповатого старика. А фантазия старого цыгана, подстрекаемая неиссякаемым вниманием эльфёнка, находила все новые и новые сюжеты для доверчивых детских ушей.

И вот, в эту ночь Гедеон рассказывал Глену об удивительном месте, в котором тайком от всех доживают свой век последние оставшиеся на Земле феи, гномы, эльфы и даже драконы.

– Путь в Долину Грез нельзя найти ни одному человеку, и только избранные могут надеяться отыскать туда дорогу, – наставительно и загадочно вещал старик. – В Долину можно попасть только следуя за мелодией, исполненной самим Небом на Скрипке для Ветра. Но услышать эту мелодию может далеко не каждый! Только тот из людей, кто сумеет полностью очистить свои уши от привычно воспринимаемых скверных речей, а свое сердце – от скверных помыслов и желаний, услышит, как Небеса играют на Скрипке для Ветра. Понимаешь, Глен?! Само Небо играет ветром, как смычком, на волшебной скрипке!

Глен, глаза которого расширились от восторга от такой красивой сказки, быстро закивал своей кудрявой головой

– А еще, малыш, – продолжал старый цыган, попыхивая трубкой, – чтобы услышать Зов, нужно самому обязательно быть музыкантом. Ведь только чуткое ухо музыканта в хаосе звуков нашего мира способно уловить почти неразличимые звуки другой реальности. А тем более, воспринять их как нечто организованное, как мелодию!

После того вечера у костра Глен загорелся надеждой.

«Мои родители – там, в Долине Грез!» – думал он. – «Это же очевидно!.. Да-да, они там и наверняка скучают по мне и ждут, когда я отыщу дорогу к ним!»

И Глен решил, что обязательно должен выудить из гомонящей на все лады Вселенной тончайшую нить путеводной мелодии, Зова. А для этого он, как и сказал дед Гедеон, должен стать настоящим музыкантом, самым лучшим!

С еще большим неистовством Глен набросился на занятия музыкой, и скрипка в его руках запела, застенала и теперь рвала сердца уже не только простодушной мещанской публики, но и умелых профессионалов, которым случалось услышать игру Глена. Молва о «виртуозе-эльфе» прокатилась и среди цыганских общин, после чего Глен стал пользоваться безоговорочным авторитетом у бородатого кочевого племени.

Глядя на все это, старый Гедеон сложил два и два и понял, что такое упорство Глена в занятиях музыкой вызвано его рассказом о Долине Грез и Скрипке для Ветра. Цыгану было жаль мальчишку, этого несчастного сироту, которому он, старый дурак, дал ложную надежду на встречу со своими родителями.

И вот, выбрав удобный случай, когда они вновь оказались вдвоем у угасающего костра, Гедеон, пряча глаза, сказал мальчишке:

– Ты, прости меня, старого дурня!.. Я когда рассказывал тебе про Долину Грез, забыл упомянуть о самом главном: чтобы услышать мелодию, сыгранную на Скрипке для Ветра, нужно еще хотя бы раз самому подержать эту скрипку в руках, сыграть на ней… Понимаешь?! Только тогда ты сможешь отличить ее голос от голоса миллионов других скрипок, звучащих, даже и сейчас, одновременно по всей земле. Но беда в том, что Скрипку для Ветра никто никогда не видел и никто не знает, где она может быть. Только Небо в любой момент может коснуться этой скрипки, где бы она ни была, и извлечь из нее волшебную мелодию… Такие дела, брат, такие дела!..

Глен был раздавлен. В тот вечер он убежал из табора в поле и проплакал всю ночь, уткнувшись лицом в сырую, холодную землю.

Но Большое Колесо времени медленно и неумолимо совершало свое вращение, приводимое в движение скрипучими колесами повозок скитающегося по свету табора, и пылкое юное сердце, перенеся удар, только закалилось. С тех пора мечта найти дорогу в Долину Грез стала единственной и главной задачей всей жизни эльфа Глена Колтрейна.

В пятнадцать лет от покинул табор. Просто собрал свои нехитрые пожитки, забросил за плечо старенький футляр, в котором уютно покоилась его видавшая виды скрипка, и, ни с кем не попрощавшись, тихо ушел в ночь.

Началась его жизнь среди городских. Глен очень быстро понял: то, что в таборе давало ему преимущество и заработок – его эльфийские уши – здесь, в городах, оборачивалось только проблемами и насмешками. Поэтому отныне он всячески таил от всех свою физиологическую особенность, отпустив пышную шевелюру темных, как вороново крыло, волос, крупными локонами падавших на плечи, и свое тайное знание о заветной Долине.

Перебиваясь игрой на скрипке, он кое-как дотянул до совершеннолетия, после чего с успехом поступил в музыкальный колледж, а окончив его, вновь отправился странствовать по свету, ища заветную Скрипку для Ветра и каждый раз ночью в поле прислушиваясь к музыке Вселенной – в попытках различить в ней тонкую нить Зова.

Вот так дорога и привела двадцатипятилетнего Глена Колтрейна в небольшой городок Тартэйн в верховьях Большой Реки.

С молчаливого согласия местных, Глен занял пустовавший дом на сваях, нависавший прямо над Рекой на северной окраине города. Ему сразу понравился этот дом: отличаясь от всех других домов, домиков и особняков Тартэйна, этот дом, как показалось Глену, как нельзя лучше подходил для него, так же сильно отличавшегося от всех других людей.

Первым человеком, который навестил Глена в его новом, а вернее сказать, первом доме (лесные шалаши, дешевые мотели и гостиницы, разумеется, в этом случае в счет не идут), была миссис О’Бэйли – тогда еще совсем нестарая женщина, несколько лет назад овдовевшая и теперь уединенно живущая на противоположном конце городка.

Она принесла Глену кувшин парного молока и испеченный ею самой хлеб. Это был знак от местной общины, что его, чужака, готовы принять. Понимая это, Глен старался быть как можно более учтивым с женщиной, протянувшей ему от имени Тартэйна руку дружбы. Он рассказал ей о своем детстве в цыганском таборе, которое он, подкидыш, провел, «ничего не зная о своих настоящих родителях», о своем умении играть на скрипке и, наконец, о своих планах сделать перерыв в бродячей жизни и немного перевести дух, обосновавшись хотя бы на какое-то время на одном месте.

– Ну, наконец-то у нас будет кому поиграть на танцах! – приветливо улыбнувшись и двусмысленно подмигнув молодому красавцу, подвела итог их знакомству Сара О’Бэйли.

Только одна мысль билась в голове Глена, когда женщина, уходя, тихонько притворила за собой дверь: «Вот черт! Похоже, она сумела разглядеть эти проклятые уши!..».

Но дел и хлопот было много, нужно было обживать свой новый угол, и волнения по поводу того, что миссис О’Бэйли узнала его тайну, сами собой улеглись, особенно после кружки теплого молока и ломтя душистого деревенского хлеба.

За первые несколько недель в Тартэйне Глен обзавелся еще двумя важными и полезными знакомствами: темнокожий рыбак Том Хард взялся первое время обеспечивать новичка рыбой, а фермер Сэм Рэтфорд обещался помощь культивировать примыкающий к дому Глена земельный участок и засеять его полезными культурам: пшеницей, ячменем и картофелем, чтобы «новенькому» было, с чем уходить в зиму. А зимы в этих краях были суровыми и, казалось, бесконечно-долгими.

Первое публичное появление Глена перед горожанами произошло в тот момент, когда он, вежливо приняв приглашение старосты Мак-Голдена поиграть на сельских танцах, явился со своей старенькой скрипкой на построенный прямо в чистом поле деревянный невысокий помост, долженствующий являть собой танцплощадку.

Собираясь на танцы, Глен предусмотрительно сделал прическу, которая полностью скрывала от глаз строение его ушных раковин, и упрятал кончики своих нечеловеческих ушей под тулью шляпы. А придя на танцплощадку, понял, что если Сара О’Бэйли что-то и поняла про него, то никому не сказала ни слова, а другие не видят ничего особенного в скрипаче, надвинувшем шляпу почти на самые глаза, и внутренне расслабился.

Почти до рассвета Глен вместе с местным гитаристом Тодом Бриджесом веселил тартэйновскую молодежь известными танцевальными мелодиями и даже саккомпанировал Тоду во время исполнения им какого-то блюза, которого Глен раньше никогда не слышал. При этом, блюз этот, видимо, был сугубо местным достоянием, потому что его исполнение было встречено с крайним удовольствием и даже ажиотажем, а удавшееся Глену скрипичное соло вызвало взрыв аплодисментов.

Вот так Глен Колтрейн, получивший из-за своего скитальческого прошлого от местных кличку «Глен «Перекати-поле», влился в общину Тартэйна на правах не только своего, а чуть ли не в качестве «души компании».

Его приняли все. Помимо ставших ему уже к тому времени настоящими друзьями Тома Харда и Сэма Рэтфорда, а также явно положившей на него глаз молодой вдовы О’Бэйли, Глен Колтрейн пришелся под душе и по сердцу и еще одному человеку, занимавшему не последнее место в небольшой, но сложной местной иерархии. Этим человеком была дочь старосты Мак-Голдена, Лора.

Лора. «Чужак»

Лора сразу положила глаз на молодого темноволосого красавца. Проведя несколько ночей в мечтах о Глене, она решила пойти на приступ. И где-то через месяц осады Глен сдался на милость победительницы.

Они провели страстную ночь в доме на сваях. И эта ночь навсегда изменила и Глена, и Лору. В постели с девушкой Глен уже никак не мог сохранить своей тайны, а Лора, впервые проведя ночь не с мужчиной, а с эльфом, была потрясена до глубины души.

Наутро Лора проснулась на груди Глена и долго лежала, слушая, как бьется его сердце.

«Однажды я войду в этот дом хозяйкой», – думала она. – «И мы проживем много-много уютных зимних вечеров у камина, слушая, как завывает вьюга в трубе. И нам будет хорошо. Да, очень хорошо! И ничего не сможет сделать эта злая вьюга снаружи, не сможет ворваться в наш дом! Никогда!..».

Глен пошевелился и прервал счастливое течение ее мыслей.

– Доброе утро! – он поцеловал Лору в губы.

– Доброе утро, Глен! – ее глаза сияли счастьем.

…Но не будем дальше подсматривать за влюбленными и предоставим нашим героям провести первое в их совместной жизни счастливое солнечное утро без наших любопытных взглядов! Отметим лишь, что в тот день Глен взял с девушки клятву хранить его тайну от всех вокруг и пошел провожать ее до дома.

Их встретил ехидный, но, одновременно с этим, явно одобрительный взгляд мистера Мак-Голдена, развалившегося с газетой в руках в кресле-качалке на тенистой веранде.

Они подошли к крыльцу и остановились. Глен прямо и открыто смотрел мистеру Мак-Голдену в глаза. Его совесть была чиста. По отношению в Лоре он имел самые честные и серьезные намерения.

Не выдержав этой затянувшейся дуэли взглядов, вмиг покрасневшая Лора освободила свою ладонь из крепкой руки Глена и юркнула в дверь. По дому застучали ее каблучки, поднялись по лестнице и стихли где-то на втором этаже.

– А ты парень не промах, а?! – мистер Мак-Голден старался напустить на себя суровости, к которой обязывала ситуация, но в его интонациях явно читалось лукавое веселье.

Глен потупил взор.

– Мистер Мак-Голден…

Староста свернул газету, бросил ее прямо на дощатый пол веранды, себе под ноги, поднялся с кресла и, подойдя к Глену вплотную, положил ему руку на плечо. Глен поднял глаза.

– Парень, послушай меня, – начал Мак-Голден, и по его тону трудно было определить, что сейчас последует: взбучка или принятие в семью. – Ты хороший парень и нравишься мне. Правда. И я не старый хрен, которому обязательно нужно выдать дочь за какого-нибудь толстосума. И то, что ты сирота, меня тоже не смущает. А еще я уверен, что «Глен «Перекати-поле» знает жизнь получше многих сопливых ухажеров Тартэйна, а значит, сумеет постоять за мою дочь в любой ситуации. Но!.. Если ты решил с ней просто поиграться, то лучше сразу так и скажи мне, парень, и проваливай подобру-поздорову!

Староста Мак-Голден выжидательно сверлил взглядом Глена.

– Мистер Мак-Голден, я не…

– Да ладно, все, хорош! – староста внезапно согнулся в поясе, уперся руками в колени и разразился искренним, пусть и негромким, смехом.

Недоумевающий Глен стоял, и на его лице тоже стала проступать растерянная улыбка.

– Ох, парень, парень! – отсмеявшись, изрек Мак-Голден. – Видел бы ты сейчас свое лицо! Я же пошутил! Неужто ты и вправду думаешь, что я, староста общины, не смогу с первого взгляда отличить приличного человека от прохвоста?! Но твое лицо!.. – мистер Мак-Голден снова согнулся в приступе почти беззвучного смеха, отчего опять заходили ходуном его плечи, а глаза скрылись в сетке глубоких морщин.

Конфликт, что называется, был исчерпан, благословение получено и, уходя в тот день от дома Мак-Голденов, Глен обернулся и увидел, как посылает ему воздушный поцелуй из своего окна на втором этаже видевшая всю сцену, а потому счастливая, Лора.

Почти год, до следующей весны, длился роман Лоры Мак-Голден и Глена Колтрейна. Постепенно на смену романтическим и уютным летним вечерам на террасе пришли страстные осенние ночи у оборудованного Гленом в доме каменного камина, о котором так грезила Лора в их первое утро, а когда пришла зима, девушка и вовсе собрала вещи и перебралась в дом на сваях.

Староста Мак-Голден не возражал. Он принял Глена как родного сына, доверял ему, к тому же и дочь достигла того возраста, когда ей пора было выходить замуж и обзаводиться собственной семьей и хозяйством. Так что вдовец Мак-Голден не только не ревновал, но и искренне радовался тому, что Лора встретила в этой жизни сильное плечо Глена Колтрейна.

Скандал разразился в самом начале марта, когда Лора поняла, что беременна.

В кровь Лоры хлынули волны гормонов и не давали теперь спокойно и рассудительно мыслить. Страхи, один другого волнительнее, гнездились в ее сердце, и она-таки задалась открыто тем мучительным вопросом, от которого раньше просто отмахивалась: «А какой он будет – ребенок, зачатый эльфом?!».

Что будет? Ведь остроконечные эльфийские уши их ребенка сделают ее, Лору, центром сплетен и пересудов. Придется объяснять, рассказывать, а этого Лоре хотелось бы избежать больше всего на свете.

Шли дни, недели, а ответа на мучавшие ее вопросы не находилось. И постепенно страх превращал Лору из нежно любящей девушки в жестокую и холодную, испуганную и запутавшуюся, неуверенную в своем будущем, несчастную женщину.

Она все чаще и чаще срывала теперь на Глене свое раздражение, тем сильнее терзающее ее, чем восторженней ее отец радовался скорому появлению на свет своего первого внука. Староста Мак-Голден почему-то не сомневался, что родится именно мальчик, и готовился встретить почтенную старость.

«А вместо этого, все, что ему достанется – сплетни, пересуды и насмешки!» – накручивала сама себя Лора. – «И во всем виновата я, я, только я одна!»

Настал момент, когда Лора дошла до полного малодушия и стала проклинать тот день, когда решила связать свою жизнь с эльфом. Ее любовь переродилась в раздражительность и желчность, а ребенок стал не заочно любимым и ожидаемым первенцем, а символом чего-то дурного, позорного, нечистого, во что она оказалась вовлечена, как она сама себя убедила, чуть ли не хитростью и обманом со стороны Глена, который сначала овладел ею и только потом открыл свою тайну.

Глен, как мог, терпел и мирился с холодностью и жестокостью будущей жены. Чем сильнее она отгораживалась от него, замыкаясь в своих страхах, тем большим теплом и заботой старался он окружить свою избранницу. И чем крепче и сильнее сжималось вокруг Лоры кольцо этой заботы и тепла, тем сильнее она раздражалась и тем сильнее боялась.

Ситуация не могла развиваться так до бесконечности. И однажды вконец измучившая себя Лора приняла решение. Она решила все прекратить.

В тот вечер Глен отправился с Томом Хардом на двухдневную рыбацкую вылазку на реку. Она собрала ему в дорогу немного еды и, закутавшись в шаль, вышла на террасу дома на сваях проводить мужчин.

Лора стояла и смотрела, как Глен помахал ей рукой из начавшей уже удаляться лодки и помахала в ответ, заставив себя изобразить на лице приветливую улыбку. Лодка все уменьшалась в размере, движимая богатырскими взмахами весел в руках Тома Харда, пока, наконец, не скрылась совсем за поворотом реки.

Лора стояла, вцепившись руками в свои плечи, и из последних сил сдерживала готовые прорваться рыдания. Горячие соленые слезы катились по ее щекам, щекоча подбородок и шею. Постояв так некоторое время, Лора поняла, что стала замерзать на сыром ветерке, тянувшем с реки.

Крепко зажмурившись и резко выдохнув, Лора попыталась привести себя в чувство. Пора было действовать. Она вошла в дом и извлекла из-под кровати старый кожаный чемодан, с которым всего несколько месяцев назад переступила порог этого дома. Она бросила его на кровать, распахнула и стала бросать в него свои вещи, которые доставала из шкафа и комода.

Через два часа, с пылающим от стыда, страха и слез лицом, с потрепанным чемоданом в руке и узлом с платьями за плечами, Лора постучалась в двери отцовского дома.

Поначалу староста решил, увидев на пороге заплаканную дочь с вещами в руках, что дело в обычной ссоре, которой по молодости так изобиловала и его семейная жизнь.

Он завел дрожавшую дочь в дом, дал ей воды и, успокоив, как мог, велел выкладывать все начистоту. И Лора вывалила на отца все свои страхи, все свои терзания, все свое горе, уже несколько месяцев растущее в ней.

Когда Мак-Голден узнал, что его будущий зять – эльф, он растерялся. Впервые за свою долгую жизнь староста не знал, как реагировать на происходящее. А через некоторое время его рассеянность сменилась холодной яростью на собственное бессилие.

Кое-как уложив Лору спать, он взял из кухонного шкафчика бутылку самогона, стакан и направился в амбар думать, что со всем этим делать дальше. Стакан за стаканом он опрокидывал обжигающий напиток себе в желудок, развалившись на стоге душистого сена, но не пьянел.

Он не верил, не мог поверить в весь этот бред про то, что Глен – эльф! Закоренелый материалист, ни разу даже не переступивший порога церкви, Мак-Голден никогда не верил даже в загробную жизнь, а не то, что в такое.

Да, крепко задумался мистер Мак-Голден в тот вечер!

Все, что рассказала ему Лора, а главное, то, как она ему это рассказала, заставили старосту усомниться в материалистичной картине мира. Что-то такое было во всей этой истории, что заставило даже скептика Мак-Голдена сомневаться в собственных убеждениях. В любом случае, он отдавал себе отчет, что абсолютно поручиться за то, что все сказанное дочерью – от начала до конца лишь плод ее больного воображения, он не может. А значит, остается риск того, что Лора родит остроухого ребенка. «И даже если это никакого отношения не имеет к эльфам», – думал он – «если это только наследственный физиологический дефект, переданный Глену его биологическими родителями… Нет! Ни хрена мне не улыбается перспективка объясняться со всеми и с каждым в Тартэйне на эту тему!»

К утру, перед тем как заснуть прямо в амбаре на куче соломы рядом с пустой бутылкой и с недопитым стаканом в руке, Мак-Голден принял тяжелое решение: он поддержит дочь в ее намерении избавиться от беременности.

На следующее утро Лора, с совести которой исповедь перед отцом отчасти сняла тяжкий груз ответственности, впервые за долгое время проснулась отдохнувшей. Ее, правда, слегка укусило чувство вины за то, что она вот так вот запросто готова отказаться от Глена, которому когда-то поклялась в любви, и от их общего будущего, от их ребенка. Но суровое молчание отца и его помятое лицо, выдававшее проведенную им без сна ночь, вернули Лору к реальности, в которой ей теперь ничего общего не хотелось иметь с Гленом Колтрейном.

Они сидели в гробовой тишине, подчеркиваемой тиканьем настенных часов, и завтракали.

– Папа… – ее голос дрогнул.

– Да, доченька? – в интонации Мак-Голдена слышалось тепло, но его взгляд так и остался прикованным к тарелке, словно стыд не давал им открыто посмотреть друг на друга.

– Что мне теперь делать, пап?! – Лора отложила вилку и нож в сторону.

Мак-Голден тяжело вздохнул, прожевал безвкусный сегодня кусок хлеба и, наконец, поднял глаза на дочь.

– Лора, милая… – он старался говорить как можно мягче и спокойнее. – Ты должна все решить сама. Это же ваш ребенок, и ваша жизнь… Скажи, ты по-прежнему хочешь избавиться от… от него? – он взглядом указал на живот Лоры.

Это был момент истины. Лора вдруг остро почувствовала одновременно и всю силу своей любви к Глену, и всю глубину своего страха, стыда и жалости к себе. И стыд взял верх.

Она отвела взгляд в сторону окна и уверенно произнесла:

– Да.

Мак-Голден встал из-за стола, подошел к дочери обнял ее за плечи.

– Хорошо, милая!.. Хорошо! Я сегодня же договорюсь с доктором Клайвом об операции и отправлю тебя в Лайонсдэйл к нему. Там он позаботится о тебе. А когда через пару недель ты вернешься, даю тебе слово, – Мак-Голден сделал ударение на этом обещании, – ничто и никто не будет напоминать тебе о случившемся!

– Но как?! – Лора освободилась от объятий отца и повернулась к нему на стуле, с непониманием глядя на него.

– Пусть это тебя не заботит, моя девочка. Я попрошу тебя только написать Колтрейну прощальное письмо. А вручу его ему я сам. И к твоему возвращению ноги его не будет в Тартэйне, или я не староста этой общины!

В тот же день Лора написала письмо своему несостоявшемуся мужу, и серый рейсовый автобус увез ее из Тартэйна навстречу будущему без Глена.

А возвратившийся на следующее утро с рыбалки Глен запомнил на всю жизнь последнюю строчку из этого письма, заставившего его окончательно разочароваться в мире людей и снова начать поиски дороги в Долину Грез. Вот эта строчка: «Прости. Но ты пришел сюда чужаком, и остаешься здесь чужаком для всех. Даже для меня. И я не хочу, чтобы я и мой ребенок всегда носили на себе это клеймо. Прощай!».