Текст книги "Лизаветина загадка (сборник)"

А дальше она рассказала мне вот что. Ее будущий муж, в отличие от нее, думал не только о работе. Он был настолько покорен ее талантами, что вскоре заговорил о свадьбе. Ему, дескать, всегда мечталось именно о такой спутнице жизни, как она, равной ему и в уме, и в делах. Компания станет семейной, и вдвоем они отлично будут справляться. С одной стороны, она была счастлива получить предложение, с другой – сбита с толку. Согласиться означало бы лишиться работы в том виде, в каком она знала и любила ее, предстояло перестроить все – от того, какую роль она станет теперь играть в компании, до того, в какую одежду будет одеваться. По ее словам, все внутри нее противилось статусу супруги президента, и в то же время новая жизнь и новые обязанности ее влекли. Но самым волнующим оказалось другое – он настаивал, чтобы у них появился ребенок. Я никогда еще не встречал женщины, которая говорила бы о ребенке с таким ужасом и трепетом одновременно. Казалось, сама идея о том, что у нее может быть ребенок, представлялась ей чем-то немыслимым и невозможным. Видно, родители здорово обработали ее в свое время, иначе чем объяснить, что только теперь ее как обухом по голове ударило и вдруг захотелось родить? Ее рациональный ум подсказывал, что надо поторопиться, чтобы сделать это до того, как стукнет сорок, но тут у них вышло примерно то же, что с Новым годом – из-за работы оба колесили по миру и встречались урывками, так что ребенком и не пахло.

– Вы же понимаете, – с улыбкой смущения обратилась она ко мне как к старшему товарищу, уже заимевшему потомство, – этот процесс нужно как-то контролировать, попадать в определенные дни… Да и мне уже не восемнадцать.

Тогда он пошел на решительный шаг – настоял на том, чтобы она взяла отпуск и не возвращалась к работе, пока не решится их главный вопрос.

– Мы собирались сделать это в прошлом году, но это было нереально: мы реструктурировали компанию, без меня бы они не справились, и я уговорила его дать мне еще немного времени. Сначала мы перенесли наш план на весну, потом отложили до лета. Но дел меньше не становилось. Потом вскрылась растрата в одном из филиалов, потом на нас подали в суд, потом… это, впрочем, не важно. Одним словом, осенью я снова погрузилась в работу, и в нашем главном вопросе никаких подвижек не происходило. И тогда моему мужу пришла гениальная мысль. Он дал мне срок до католического рождества, когда наши партнеры как раз уходят на каникулы. И сказал: что успеешь до этого дня, на том и остановишься, двадцать четвертого я увожу тебя из Москвы, и больше ты о работе не вспоминаешь. Так он и поступил. Вот, видите, – она достала из сумочки телефон, – я уже четыре дня живу с этим телефоном, здесь только личные номера – его, папы с мамой и еще двух моих подруг. Все рабочие аппараты он забрал. Видите, какая тишина. Вы не представляете, как это мне непривычно. У меня всегда столько звонков, я даже ночью отвечаю. А теперь вот могу спать по ночам спокойно. Правда, с непривычки не спится. Совсем не могу спать, чего-то не хватает…

Она сказала, что и в Лондон он вылетел по ее делам. Надо было ехать ей, но он не позволил, мол, пора ему и всем остальным учиться справляться без нее, а она должна отдыхать и набираться сил.

– Он даже не разговаривает со мной о работе. А если кто-то ему звонит, выходит на балкон, чтобы не тревожить меня всякими новостями, знает, как я буду переживать.

Все это, несомненно, доставляло ей удовольствие, но и приносило немало переживаний. Я заметил, с какой грустью она вздохнула, когда говорила о рабочих звонках, видимо, ей и вправду нелегко было привыкать к новой жизни. Теперь понятно, почему пригодился даже мой словарь. Что ж, я должен был признаться себе, что ошибался на счет ее мужа. Выходит, он старался изо всех сил, чтобы отвлечь ее от мыслей о работе и настроить на нужный лад. Пожалуй, его можно было понять. Я попытался поставить себя на его место и почему-то сразу подумал о дочке. Кто знает, может, и я бы лез из кожи вон, если б надо было предпринять что-то специальное для ее появления на свет. Мы еще немного поговорили о том о сем и поехали обратно в отель.

Вечером я собирал вещи и делал звонки. Чтобы не терять времени утром, пошел рассчитаться за номер и снова встретил там Карлоса. Мы обнялись на прощанье.

– Приезжай еще! – приглашал он меня со всей искренностью. – И привози свою книгу. Только на испанском! Мне так хочется узнать, о чем ты пишешь. Договорились? Смотри, без книги не пущу в следующий раз!

На закате, по традиции, я спустился на Черный пляж. Маленькая бухточка всегда напоминала мне кинотеатр – с трех сторон окружена черными скалистыми стенами, а впереди длинное мелководье, садишься на песок, как в кресло, и наслаждаешься плеском воды и звездным небом. Благодаря скалам здесь никогда не бывает ни волн, ни большого ветра, но самое удивительное – это цвета, которые появляются на закате. Наверху тот же самый океан бурлит синими волнами и сияет как персик в лучах золотистого солнца, а здесь из-за темного вулканического песка все окрашивается в странные черно-белые тона, до того непривычные глазу, что, чем ниже садится солнце, тем быстрее хочется бежать отсюда. Меня увлекала эта игра света и чувства. Я много раз проверял, и каждый раз выходило одно и то же: в каком бы благодушном настроении я ни спускался сюда, с началом темноты меня продирало беспокойство и ничем не объяснимое чувство опасности – прямо мистика какая-то. В первый вечер, не разобравшись, в чем дело, я бросился в номер и стал названивать жене, уверенный, что дома что-то случилось. И в другие вечера я, хоть уже и знал об этой особенности, все равно не мог противостоять пронизывающему чувству тревожности, которое отпускало сразу, стоило мне только подняться наверх. Будь у меня в черновиках какая-нибудь крученая история с душевным надломом и драмой, я поместил бы героя сюда, в эту черную комнату из острых скал, длинных теней и мистических, непонятно откуда взявшихся переживаний.

На обратном пути я краем глаза заметил в холле свою знакомую. Она была сама на себя не похожа, фурией металась взад-вперед с телефоном у уха и чихвостила кого-то во весь голос.

– Плевать мне, что у них новый год! Ищите, где хотите! Чтобы сегодня все было у меня!..

Я пошел к дальнему лифту и поднялся к себе незамеченным – мы тепло распрощались несколько часов назад, и ни к чему было портить впечатления. Но не прошло и получаса, как она постучала в мою дверь. Вид у нее был совершенно спокойный, с обычной своей улыбкой она произнесла:

– Вы так меня выручили сегодня, мне захотелось отблагодарить вас. Поужинаете со мной? Я заказала столик на восемь. В «Бланко».

Она застала меня врасплох. Как раз в восемь, когда в Москве будет одиннадцать, я обещал связаться по скайпу с женой, чтобы пожелать спокойной ночи детям – узнав, что завтра я буду дома, они не на шутку разошлись и никак не хотели угомониться.

– Вот и отлично. Я подожду внизу, пока вы поговорите, и мы пойдем.

Сразу видно, что у нее нет детей. Она, наверно, думает, что поговорить с ребенком это все равно, что сделать деловой звонок – сказал, что хотел, и повесил трубку. У нас разговор мог продлиться гораздо дольше, дети наверняка захотят от меня сказку, и я, конечно, буду рассказывать, пока они не заснут. К тому же, положа руку на сердце, мне вовсе не хотелось идти на ужин. Да и зачем, ведь мы с ней уже попрощались? Мысленно я был уже дома, с детьми, минуту назад мы обсуждали с женой мой завтрашний приезд, она собиралась встречать меня в аэропорту, я отговаривал – но не слишком рьяно, мне нравилось, что она хочет приехать за мной сама. Так что я извинился как мог и сказал, что вынужден остаться сегодня в номере. Мой отказ расстроил ее сильнее, чем я мог подумать. Взгляд у нее потемнел, и она сказала упавшим голосом:

– Все против меня.

– Почему все? У вас что, что-то случилось?

Она посмотрела на меня, как будто сомневаясь, говорить или нет. В глазах у нее стояло такое отчаяние, что уж я испугался, как бы она не бросилась с рыданиями мне на грудь или не убежала в слезах в свой номер без всяких объяснений. Но она взяла себя в руки и только произнесла:

– Случилось.

– Я могу как-то помочь?

– Мой муж звонил. Он не сможет приехать…

– И что же вы теперь?

– Полечу в Москву. Вот, – в руке она сжимала телефон, – пытаюсь найти себе билет.

– И как, есть билеты?

– Вроде обещали. На тридцатое.

– Понятно.

– Ну, не буду вам мешать. Спасибо еще раз за все.

– Но вы же все равно справите Новый год вместе, да? – попытался я приободрить ее, но не угадал, потому что она опустила глаза и прошептала:

– Теперь и не знаю, что будет с моим Новым годом…

– Да не расстраивайтесь вы так! Все будет в порядке с вашим Новым годом. А хотите, приходите к нам в гости. А что? Мы с друзьями будем встречать, большой компаний, будет весело.

В лице у нее промелькнуло что-то вроде надежды, но быстро погасло.

– С детьми?

– Ну да, с детьми. Куда ж без них.

– Нет, спасибо. Еще один такой Новый год я не выдержу.

Она медленно побрела к себе, а я стоял, не зная, что сказать и что сделать, и пришел в себя, только когда из комнаты послышался звонок – пора было идти к детям.

Новый год начался весело и шумно. На этот раз я оказался самым свободным и самым легким на подъем – каждый день мы совершали новогодние походы по друзьям, дарили и получали в ответ всякую всячину. Единственный, кто не участвовал еще ни в одном нашем застолье, был Макс. Шеф его почему-то сидел в Москве с самого Нового года, хотя обычно отчаливал на курорты еще в декабре. Сколько мы ни звонили Максу, слышали одно – не могу, давайте без меня, шеф дрессирует. Наконец я поехал к нему сам. Собрав у всех подарки, которые ему хотели передать, я приехал к его офису и пошел в кафе, которое находилось в том же здании и где мы всегда с ним встречались. Макс, как обычно, был занят, и я приготовился ждать.

Не успел я войти, как из офисных дверей вышел на улицу человек, окруженный свитой людей. По бокам и впереди него шли по охраннику, рядом семенили и что-то говорили ему какие-то люди в костюмах. Лицо его показалось мне знакомым, как будто я видел его совсем недавно. Всей кучей-малой они прошли мимо меня и встали у автомобиля. Перед ним распахнули дверцу, и я отчетливо услышал, как, садясь в машину, он сказал одному из сопровождающих:

– Окей, мы как-нибудь на днях поговорим об этом.

Тенерифе! Павлин! Но откуда он здесь взялся?

Появился Макс, как всегда собранный, натянутый как струна:

– Давай скорей, пока шеф уехал.

– Шеф? Так это твой шеф? Который только что уехал? С охранниками? На джипе?

– Да не тычь ты пальцем. Пошли сядем.

Мы сели за самый дальний стол. Хотя посетителей кроме нас не было, Макс со свойственной ему привычкой оглядывал пространство вокруг, реагировал на каждый шорох, поминутно отвечал на телефон, одним словом, работал.

– Ты отдыхать-то вообще собираешься?

Он поморщился, мол, не спрашивай.

– Лучше ты говори. Ну что, как там все?

Я достал из пакетов подарки и отдал ему поочередно, снабжая комментариями, что это и от кого. Лицо у Макса подобрело. Последним подарком была открытка, которую сделали для него мои дети, на ней был изображен дядя Макс под пальмами на берегу моря.

– Почему-то они думают, что когда тебя нет, ты загораешь на море.

– Если бы, – вздохнул он. – Ты сам-то как, позагорал? Как съездил?

– Слушай, – я вспомнил, о чем хотел сказать ему, – я же с этим мужиком, который на джипе уехал, в одном отеле был. Он еще меня в бар приглашал, выкурить по сигаре.

Лицо у Макса снова приняло напряженно-рабочее выражение.

– Та-ак. Выкладывай.

– Что?

– Все.

– Он с женой там был. Потом уехал, а она осталась.

– Это он тебе сказал, что с женой?

– Нет, она сама сказала. Ее зовут… – я назвал имя своей тенерифской знакомой.

– Ты что, разговаривал с ней?

– Ну так, немного. Когда он уехал.

– И что еще она тебе сказала?

Макс устроил мне допрос. Что конкретно она говорила? А кто еще к ней подходил? С кем еще она разговаривала? А из отеля она выходила? Зачем мы ездили в Лас-Америкас? Мы там все время были вместе? А ей кто-нибудь звонил? Я успокоил его – насколько мне было известно, никто к ней не подходил и ни с кем она не общалась. Сидела все время в отеле. Раз только выехала, и то со мной.

– С ней все было нормально? Она в нормальном настроении ходила? Не истерила?

Что за вопрос! Она на редкость культурный человек. Я вспомнил только, что в вечер накануне моего отъезда она кому-то звонила и была сильно расстроена. Макс тут же набрал кому-то и коротко дал поручение. Воспользовавшись паузой, я все-таки спросил его – что значат все эти расспросы?

– Так это же из-за нее весь сыр-бор, – ответил он. – Из-за нее мы тут ночами не спим. Она нам тут всем такую кузькину мать устроила!

Я пока ничего не понимал.

– Приехала в офис ни с того, ни с сего, с чемоданами, прямо из аэропорта. Никто ее не ждал. Понеслась прямиком к шефу в кабинет. Маша ее остановить пыталась, так она ее стукнула сумкой по голове. Шум, гам. Тут уж ребята мои подтянулись. Она кричит, что в налоговую пойдет, если шеф сейчас же не встретится с ней.

– А что шеф?

– Ну а что шеф, ничего. Отсиделся у себя в туалете, пока мы ее не убрали из офиса.

– А потом?

– Потом!.. Потом все пошло к чертям. Потом сорок восемь часов я вообще не спал. Все проверяли, чистили. Шеф орал. Грозился всех уволить… Короче говоря, у нас тут такая карусель. Мне вообще не до праздников было. Вот мы ведь предупреждали его, что так будет, но кто ж нас слушает. Да еще жена его названивала нам сюда целыми днями. У них куча мероприятий там. Благотворительный бал, и все такое. Они там почетные гости, должны присутствовать. Он сказал ей, что едет, она его в чуть ли не в аэропорту стоит ждет, а он тут сидит. Он все пропустил, никуда не поехал… Сказал, из кабинета не выйдет, пока мы проблему ему не решим. А мы никак понять не может, откуда вообще эта проблема вылезла. Все ж спокойно было, что там на этом Тенерифе случилось… Максу снова звонили.

– Иду, – отчеканил он в трубку и вскочил на ноги.

Мне столько нужно было спросить у него, но Макс не дал мне и рта раскрыть:

– Никуда не уходи, – приказал он. – Я сейчас приду, расскажешь, как отдыхал. Слушай, – потрепал он меня по плечу, – ты здорово мне помог. Нам повезло, что ты там оказался.

Я остался сидеть, ошеломленный тем, что только что услышал. Меня охватило нехорошее чувство причастности к какой-то катастрофе. Выходит, все было не так, как говорила мне моя тенерифская знакомая. Он не собирался делать ее ни своей женой, ни партнером в бизнесе. И новое будущее, к которому она готовила себя, тоже выдумки. И рождение детей… Я вспомнил, как увидел его в первый раз и что подумал о нем в самом начале. Все оказалось так просто – это был не кто-то похожий на Максового шефа, это он и был. Почему я этого не понял? Почему заранее решил, что таких совпадений не бывает? Глядя на эту парочку со стороны, я ни за что не поверил бы, что это муж, обхаживающий жену, почему же поверил потом? Как ей удалось заставить меня поверить в эту сказку? Вероятно, благодаря тому, что она сама в нее верила. Но как это могло случиться? Такая умная женщина, и так обманываться… Откуда такая наивность? Как она позволила ему обвести себя вокруг пальца?

– Говорю тебе, он у нас фокусник, – часто повторял Макс. – Я так и называю его, фокусник-иллюзионист.

Что же поменялось потом? Кто открыл ей глаза на правду? От следующей мысли у меня засосало под ложечкой и волосы на голове зашевелились. Черт подери! Только не это! Перед глазами молнией пронеслось воспоминание о том, как во время обеда, уже под самый занавес, разговор у нас с ней зашел о семье и о верности. Я отлично помнил, с чего он начался. Она сказала:

– Вы знаете, вы какой-то нетипичный писатель. Когда я увидела вас, я подумала, что вы обычный менеджер или финансист. Приехали в отпуск, но вам не дали отдохнуть. Позвонили с работы и потребовали срочный отчет. Меня удивило, когда в отеле мне сказали, что вы писатель и пишете роман. У меня есть один хороший знакомый, писатель, и вы на него абсолютно не похожи. Вот он типичный писатель. Творческая личность. У него в каждом городе по любовнице. Он уверяет, что без этого не может творить. А вы такой семейный. Как, знаете, хороший бизнесмен. Я считаю, у бизнесменов самые крепкие семьи. Знаете почему? Им просто не до этого. У них такие жесткие графики – им не до романов в других городах.

– Ага, – возразил я, – знаю я одного бизнесмена. Все любовницы у него в одном месте, и ездить никуда не надо.

– Значит, он плохой бизнесмен.

– Утверждать не берусь. Но с графиком своим он справляется.

– И что, неужели ни одна из них до сих пор не догадалась?

– Представьте себе, нет.

– А если все-таки догадается?

– Я слышал, что когда одна из них стала что-то подозревать, он сделал ее директором филиала в Красноярске, кажется, или где-то в тех краях. В общем, подальше от Москвы.

– И она согласилась?

– Ну разумеется. Это же повышение. И потом, он обещал приезжать на выходные.

– И как, приезжает?

– Да нет, конечно. Станет он таскаться в такую даль…

Так вот что искал Макс! Он искал меня! Я и есть спусковой крючок, запустивший всю эту карусель! Это из-за меня она обо всем догадалась. Это я испортил всем жизнь. И Максу с его ребятами. И ей… Черт! Как же я так опростоволосился? Тоже мне, писатель! Тоже мне, знаток человеческих душ!

Я пережил несколько кошмарных минут, проклиная себя за глупость и осознавая, что ничего уже не исправить. Мне не оставалось ничего, кроме как во всем признаться. Когда вернулся Макс, я все ему рассказал. Я пытался оправдать себя тем, что у меня не было никаких причин не верить этой женщине – наш разговор с ней был случайный и искренний, да и говорили мы в основном о детях, а про это… Это я так, к слову сказал, без имен и без подробностей, которых я, к счастью, и не знал.

Наверно, вид у меня был такой жалкий, что Макс и сердиться толком на меня не мог. Обмозговав мои слова, он сказал только:

– Ну ты лопух. Это ж ее ближайшая подруга в Красноярск перевелась. Они вместе начинали, можно сказать, за одним столом сидели.

Тут я, кажется, застонал.

– Да ладно тебе, не мучайся, – успокоил он меня. – Мы уже все утрясли. Не без жертв, конечно, но это ерунда. Можно сказать, обошлись малой кровью. Вот что-что, а чутья у шефа не отнять: он полгода назад перевел твою знакомую в другую структуру, так что последние дела уже без нее делались.

– И как она теперь?

– А что она? Шеф все равно увольнять ее собирался. Она свою работу сделала.

Макс снова взялся за телефон и стал раздавать поручения. В отличие от меня, он выглядел довольным, даже повеселевшим.

– Слава богу, – выдохнул он. – Больше не надо никого искать. Теперь все сходится. Что ты там говорил на счет лыж? Когда вы едете, завтра? Поехали. Хоть Новый год нормально отпразднуем.

Все закончилось хорошо. Шеф благополучно улетел в свою Америку и, как говорили, был даже рад, что на этот раз избежал необходимости делать пожертвования на благотворительном балу. Ребят Макса не только не уволили, но и выплатили им обещанные бонусы. А я остался с готовым сюжетом. Не знаю, что стало с моей тенерифской знакомой, считает ли она по-прежнему, что я приношу ей удачу? Мне оставалось только надеяться, что и для нее эта история обернулась началом чего-то хорошего, настоящего.

Утро нового дня

«Ты спрашиваешь, что со мной и почему вчера я настоял, чтобы мы с Наташей уехали так скоро. Я хочу объясниться. Наш спор разбудил во мне чувства, о которых я не мог говорить вчера, при женах. Но сейчас я хочу рассказать тебе все. Ночи такие длинные, а мне все равно не заснуть.

Это случилось четыре года назад. В то время жизнь моя, как ты, наверное, знаешь, была размеренной и спокойной. Каждый день походил один на другой. Лет двадцать назад такая упорядоченность меня, пожалуй, радовала бы, подтверждая прочность моего положения и значимость моих достижений. Но сейчас эта, как принято говорить, стабильность превратилась в замкнутый круг, который давил на меня своей монотонностью. Мне было пятьдесят восемь. Я достиг большего, чем мог представить себе в начале своего пути. Возможно, именно это чувство окончательного торжества и было причиной моего нынешнего состояния. Все, чего я только мог захотеть, я получал немедля. Да я уже и не хотел ничего. Способы достижения целей были заранее известны, и радость от полученного заранее знакома. Не знаю, когда я в первый раз заметил, что все чаще теперь чувствую себя уставшим и раздраженным. Впервые в жизни я заскучал на работе. Никакие планы, никакие радужные перспективы не вдохновляли меня как прежде. Я устал, и все казалось мне скучным. Глядя на своих подчиненных, которые восторженно докладывали об очередном успехе, я узнавал в них себя – молодого, готового ринуться в бой. И в душе чувствовал себя стариком. Они строили дерзкие планы, у них горели глаза. Мне их планы казались самыми обычными, я сто раз проворачивал такое. На меня все это не производило никакого впечатления. Домой меня тоже не тянуло. Наша супружеская жизнь с Наташей за долгие двадцать шесть лет успокоилась и приобрела черты мирного сосуществования, обыденного и невеселого. Сыновья наши выросли, ну или почти выросли. Во всяком случае, общество родителей – последнее, чего им хочется в этом возрасте. Из всех событий того времени мне почему-то запомнилось одно воскресное утро где-то в середине декабря.

Я рано проснулся (еще одна привычка, которая пришла в мою жизнь с годами), но вставать не хотелось. Сколько лет я мечтал подниматься пораньше и не мог! Чего только не пробовал – меня было не разбудить и пушечным выстрелом. А теперь я, представь себе, просыпался до рассвета и больше не мог заснуть. Времени было так много, что можно было встать и переделать с десяток дел, но в том-то и беда: у меня не было дел, и вставать так рано мне было незачем. Я мечтал забыться, как раньше, и хоть одну ночь проспать так крепко, чтобы наутро не помнить, кто я и где. Но не получалось. Я часами лежал в кровати, надеясь уснуть. И в то утро было так же.

Наконец я вылез из-под одеяла, пошел к окну и посмотрел на небо. Оно было какое-то бесцветное – не голубое, не серое, а как густой туман, и нависало над дорогой ровно, низко, без облаков. Снега не было. Деревья опустили черные ветки к самой земле. Сердце у меня сжалось. На душе было так же тоскливо и неподвижно, как за окном.

Я подумал о том, что не за горами мое шестидесятилетие, за ним быстро подкрадется старость, жизнь почти прожита, и ничего уже не изменишь. Да и хотел ли я что-либо менять? Есть ли что-то еще, чего я не успел узнать? Стоя перед окном в халате и тапочках, я с удивлением пришел к выводу, что ничего лучшего, чем моя жизнь, представить себе я не мог. Я не знал, чего хотеть. У меня не осталось неосуществленных планов, не было несбывшихся желаний. О чем я всегда мечтал? Обеспечить родителей достойной жизнью. И я это сделал. Отец не очень-то это ценил, а вот мама по сей день мне благодарна. Я хотел карьеры, денег, влиятельной силы – все это я получил. Мне хотелось, чтобы сыновья стали людьми. Чтобы знали себе цену, чтобы крепко стояли на ногах – они неглупые ребята и, думаю, не пропадут. Среди всех, кого я знал, не было никого, кому бы я завидовал и чьей доли желал бы для себя. У меня было все, и вместе с тем я не чувствовал себя человеком, у которого есть все. Понимаешь, что я имею в виду? Когда у тебя чего-то нет, ты думаешь, что когда это будет, ты станешь самым счастливым. Но вот у тебя есть и это, и то, но что-то все равно не так. Ты чувствуешь себя обманутым. Все, конечно, неплохо. Но ты ожидал, что будет лучше. Допустим, ты ждал к завтраку черную икру, а тебе подали отлично сваренное яйцо. И яйцо-то вкусное, и желток золотистый, и ложечка к нему серебряная, и соль крупного помола – все как ты любишь. Но ты-то ждал икру. Помню, я даже подумал тогда, что нехорошо это, наверное, с моей стороны, имея все, не быть благодарным за это. Но я был честен перед собой – я не чувствовал благодарности. Может, потому что не был счастлив. И еще подумал – мельком, вскользь – пусть бы что-нибудь произошло, лишь бы встряхнуться, отвлечься, ожить. Но что могло со мной произойти? Ничего. Мне пришла в голову мысль, что, не стань меня, ничего вокруг не изменится. Так же долго будет стоять под Москвой зима, так же низко будет висеть густое непролазное небо, и кто-то другой будет смотреть в окно, скучать по солнцу и звать весну. Странно, но не было ни одного дела, которое не завершилось бы без моего участия, и ни единого человека, который не смог бы жить дальше без меня. Я почувствовал, что, есть я или нет, в сущности, нет никакой разницы. Все будет по-прежнему, только без меня. Так вот она, оказывается, какая – жизнь, сказал я себе тогда. С тех пор я все чаще погружался в состояние меланхолии и унылого оцепенения. Я находил все меньше смысла в своих ежедневных занятиях и уже не утруждал себя необходимостью скрывать от других своего мрачного состояния. Да и кому оно могло помешать? Так проходил месяц за месяцем. Не знаю, чем бы закончился этот спор с жизнью, если бы не дружба с Катериной. Она работала в моем офисе среди тысяч других, ни лиц, ни имен которых я не запоминал. В последнее время она постоянно попадалась мне на глаза.

Присутствовала на одной встрече, а затем, помню, я вызывал ее к себе по какому-то вопросу. Ты наверняка сейчас думаешь, что я начну рассказывать, какой красавицей она мне показалась. А вот и нет. Я и не заметил тогда, была ли она красива, мне это было все равно. Я вообще ничего не замечал. Одно только меня удивило: она не боялась меня. Пожалуй, именно это заставило обратить на нее внимание. Я привык видеть перепуганные лица, ловящие каждое мое слово, не смеющие возразить, переспросить. Катерина же улыбалась. И когда слушала меня, и когда говорила сама. Эта ее улыбка смутила меня поначалу, мы обсуждали серьезные вещи, а ее, казалось, веселит наша беседа. Чему она улыбается? Неужели не боится? Вот опять. Я ей серьезные вещи объясняю, а она улыбается мне. Или это я говорю что-то не то? Я почувствовал себя неловко. Что ее так забавляет? Кажется, я ее прямо об этом спросил. Тон у меня был как всегда раздраженный, но она не смутилась, а стала рассказывать мне об одном случае в связи с тем, о чем мы говорили. Я ушам своим не верил – обычно люди выпрыгивали из моего кабинета от одного моего замечания, а она даже бровью не повела. Из любопытства я дал ей договорить. Оказалось и правда смешно. Все это меня порядком удивило.

Наше знакомство быстро переросло в дружбу. Я и сам не понимал, как эта девочка, почти еще ребенок рядом со мной, сумела растормошить меня. Благодаря ей я зашевелился, ожил. Она была со мной, не прося ничего взамен, бескорыстно делясь своей юностью, веселостью, смехом. Она делала для меня то единственное, что невозможно купить ни за какие деньги – она была рада мне. Не думай, что рядом с ней я снова стал мальчишкой, это не так. Я был таким, каким был, мрачным, усталым, все повидавшим и ни во что не верящим. Я не стремился казаться лучше – в моем-то возрасте! – но она радовалась, когда была со мной, и это удивляло меня, и согревало мне сердце. Помню, как-то ранней осенью мы ночевали в гостиничном номере маленького городка, где я находился по делам. Как всегда, я проснулся затемно. Катерина крепко спала, и я, боясь потревожить ее, лежал, не шевелясь. Вдруг она повернулась во сне и, не открывая глаз, свернулась калачиком и прижалась ко мне, как котенок. Я замер. Волна чувств охватила меня. Неужели ко мне можно вот так прижаться? Неужели кому-то хочется спать, уткнувшись в мою пижаму? Неужели это может доставлять кому-то радость? Уже много лет я не испытывал ничего подобного. С Наташей мы давно уже спим отдельно, каждый в своей спальне (вместе мы только мешаем друг другу). Я лежал не дыша, чтобы не разбудить Катерину. Я молил о том, чтобы она не переворачивалась и продолжала спать вот так, прижимаясь ко мне. Я боялся обнять ее и боялся смотреть на нее слишком долго, чтобы не разбудить ее взглядом. Я смотрел в темноту за окном, и сам не заметил, как уснул, да так крепко, как не спал уже давным-давно. Когда я открыл глаза, Катерины в номере не было. Я кинулся к дверям – куда она могла отправиться одна в такой час? И тут же увидел ее. Она шла с улицы, разрумянившись от быстрой ходьбы.

– Где ты была? Почему не разбудила меня?

Она рассмеялась. Поцеловала меня морозными губами и стала выкладывать на стол горячие булочки, она бегала за ними в пекарню поблизости.

– Зачем ты ходила туда в такую рань?! Одна! – не унимался я. – Я бы отправил кого-нибудь!

– Там такая красота! Пойдем скорее, я покажу тебе золотые дорожки, пока дворники не начали мести!

Мы ели булочки (я бы предпочел с утра какую-нибудь кашу, но ради Катерины готов был умять все булки на свете) и гуляли по аллеям, усыпанным осенней листвой. Дорожки, целиком покрытые ярко-желтыми листьями, и правда казались золотыми. Не то чтобы я никогда такого не видел – конечно, видел. Но в тот момент я понял, что это что-то значит. Что это важно, понимаешь? Было в этом что-то важное для меня. То, чего я раньше не замечал. Катерина смеялась, глядя на меня.

– Посмотри, за облаками всегда есть солнце. Даже когда его не видно, оно там есть, – сказала она, показывая на облака. Я поднял голову и увидел тучи, озаренные солнечными лучами. – Когда меня не будет рядом, ты посмотришь на небо, увидишь за облаками солнце и вспомнишь это утро.

О чем она думала, когда говорила мне это? Ждала ли, чтобы я успокоил ее? Пообещал, что она всегда будет рядом? Я не пообещал. Только прижал ее к себе и поцеловал. Но, поверь, не было ни дня с той поры, чтобы я не смотрел на небо и не думал о ней.

Я назвал наши отношения с Катериной дружбой, потому что действительно считал это дружбой. Искренней, честной, настоящей, не требующей каких-то доказательств. Это было так естественно – быть для Катерины надежным другом, как будто по-другому и быть не могло. Для меня это было чем-то гораздо более ценным, чем любовный роман. Могу поклясться, я был далек от мысли привязать ее к себе. Прежде всего, потому что верил, что она достойна лучшей участи, чем только доброе отношение и достаток. Она была достойна любви. Любви глубокой, взаимной, способной захватить целиком и повести за собой, и я от всей души желал ей этого. Мне хотелось, чтобы ей удалось прожить свою жизнь по-другому, не так, как я, лучше, свободней, веселей. Я видел, что судьба благоволит к ней, и знал, что главное еще ждет ее впереди. А во-вторых, с самого начала я вбил себе в голову, что не должен рассчитывать на большее. Я не строил планы на будущее и не воображал, будто Катерина останется со мной навечно.