Текст книги "Ангелы церкви"

Однажды в госпитале я услышал рассказ одного раненого солдата по имени Петр. Он вспоминал об одном жестоком бое, который стих только к вечеру. Вся ничейная полоса покрылась тогда телами убитых – и наших, и немцев. Бойцы отдыхали. Петр закурил, а его товарищ, Иван Божков, отошел было в сторону, а потом возвращается к нему и тихо говорит:

– Петя, там женщина плачет…

А Петр ему отвечает: откуда на поле боя женщине взяться.

Однако прислушался. Слышит, и вправду плачет женщина. Надели они каски на голову и вылезли на бруствер. Туман уже по земле стелется. А в тумане, по ничейной стороне в их направлении идет женщина. Наклоняется над убитыми и плачет…

Вылезли они тогда из окопа уже во весь рост, смотрят, и немецкие каски надо окопами торчат. Видно, и они тоже ту женщину видят, и плач ее слышат.

– Она плакала так, – рассказывал Петр, – что в душе все у меня переворачивалось. А туман, словно саваном, укрывал всех погибших.

И тут Петр переходит в своем рассказе к самому главному.

– Женщина та, – говорил он, – шла в темной и длинной одежде. Но уж больно высокая была. Раза в два выше обычной женщины. Дошла она до наших окопов. Остановилась. Плакать перестала и поклонилась в нашу сторону…

– Пресвятая Богородица!… – раздался чей-то женский голос в тишине.

– Сама Богородица в нашу сторону поклонилась! – уже волной пронеслось по рядам.

– Победа за нами будет! – радостно подхватили окончание рассказа священника православные люди, находящиеся в храме.

И когда они немного успокоились, отец Георгий продолжил:

– Главное же наше с вами оружие – это не пушки и патроны. Наша сила во всеосвящающей христианской любви. А потому любите друг друга и молитесь за ближних своих. Берегите немощных. Помогайте тем, кого война оставила без крова, не ожидая за это воздаяния. А главное, – чаще и больше улыбайтесь. И победа обязательно будет за нами.

И вдруг сам улыбнулся.

Словно искорка прошла по рядам. Печаль уступила место радости. Тревога – надежде. Видя его детскую улыбку, огромные глаза, полные любви, люди буквально воскресали на глазах.

Он заканчивал свою проповедь словами:

– Ниспосланное на нас тяжелое испытание и его очистительный огонь, понесенные жертвы помогли всем нам пробудиться от мертвого и греховного сна, полного лжи, которым столько лет были опутаны наши умы и сердца. Сегодня мы вновь вспомнили Отца, который все эти годы терпеливо и с любовью ждал, когда же мы сделаем свой шаг ему навстречу. И вот теперь мы снова вместе…

– Какой-то он после ранения странный, на себя не похожий. Вы-то, как считаете? – спросил обоих дьяконов Владыка.

– После ранения многие блаженными становятся, – поддержал архиерея протодьякон Николай.

– А может, отослать его куда подалее, пусть на своем хуторе и дальше сидит? – то ли спросил, то ли предложил уже Михаил.

– Ссылать нельзя. Смотрите, как просто и доходчиво говорит он с народом. И они его понимают. Может, так и должно говорить с людьми в трудное время – на их же языке… А то, что он не от мира сего… Это даже для нас благо. Вот что мы сделаем. В Заумчинском монастыре среди братии до сих пор спор идет, все никак настоятеля себе не выберут. Вот и направим к ним настоятелем игумена Георгия.

И все согласно закивали головами.

* * *

После окончания службы, уже на крыльце храма, большая толпа прихожан все никак не хотела отпускать от себя отца Георгия.

Когда люди разошлись, то к нему подошел уже знакомый послушник.

– Спасибо тебе, что выручил меня сегодня… – сказал ему Георгий, протянув руку.

– А вы насчет контузии пошутили, да?

– Нет! Я действительно ничего не помню ни в службе, ни в церковной жизни…

– Кстати, я невольно услышал разговор Владыки. Вас хотят сделать настоятелем Заумчинского монастыря… Возьмите меня с собой, я вам еще пригожусь.

– Тебя не Коньком-горбунком случайно зовут? Из какой ты сказки?

– Вот и вы смеетесь…

– Это я любя. Книги читаешь?

– По-церковному?

– Да нет, я про сказки…

– Люди добрые в детстве рассказывали…

– Ну, тогда мы с тобой непременно подружимся…

И парень расцвел от счастья.

– Так, может быть, все-таки скажешь, как тебя зовут?

– Фома…

– Вот и познакомились. А теперь, Фома ты наш неверующий, показывай мне город. Нам нужно найти гостиницу, модельную парикмахерскую и магазин одежды, да такой, где одежда пофасонистей… И рот-то закрой… Но сначала в гостиницу.

Гостиница «Иртыш» была самой крупной и единственной на весь город работающей гостиницей, и жизнь в ней, несмотря на военное время, очевидно, бурлила, так как игумен Георгий и Фома успели заметить на столике портье традиционную табличку со словами: «Свободных мест нет».

Увидев попа в полном облачении, спокойно входящего в его владения, да еще и с юношей, старший администратор, нимало не удивившись и зная вкусы и привычки людей самых разных сословий, решил сам устроить уют дорогих гостей.

– Слушаю вас? – начал он, показывая вниманием и готовностью выполнить любое требование приезжих.

– Нам бы номер на несколько дней…

– Понимаю!… Желательно, конечно же, с ванной?

– А что в городе есть горячая вода?

– В городе нет, но у нас своя котельная, и каждый вечер вы можете…

– Пусть будет с ванной. Сколько стоит такой двухкомнатный номер?

– Вы хотели сказать двухместный? У нас достаточно широкие кровати, и вы вполне… – выдавил из себя администратор.

– Вы меня, наверное, не расслышали, – оборвал его Георгий. – Сей юноша мне не сын и не любовник, если вы это имели в виду. Мне нужна отдельная комната для уединения и молитв… Если у вас нет номера с двумя отдельными комнатами, то это могут быть два одноместных номера рядом.

– А вот этого и нет! – уже начиная понимать, что промахнулся с гостем, ответил он.

– Чего этого?

Тут администратор подвигает к нему табличку, поясняющую, что свободных номеров в гостинице вообще нет.

– Но ведь только что было…

– Я запамятовал об одном важном заказе.

– Не боитесь с огнем шутить? – уже чуть суровее спросил его Георгий.

– Грозитесь нас поджечь? Попробуйте!

– Нет, всего лишь хочу уберечь вас от возможных последствий.

– Что вы имеете в виду?

– Вам очень срочно нужна операция… Вы знаете такое слово – перитонит?

Администратор изменился в лице и мелко закивал головой.

– Как давно вы испытываете внезапно появляющуюся боль в нижней части живота? Внизу справа. Как от удара ножа…

– Уже два дня… Я сначала думал, что чем-то отравился…

– Срочно вызывайте скорую помощь… А сами пока что полежите на служебном диване.

Администратор послушно лег на диван, наказывая при этом появившемуся портье:

– Срочно звоните в скорую! У меня острый приступ аппендицита. И если диагноз подтвердится и меня увезут в больницу, человека в черном и юношу поселите в моем резервном номере на все время, что я буду находиться в больнице. Вы все поняли?

Тот кивнул головой.

– Ну, так звоните же! – сказал и закрыл глаза.

Уже через несколько минут старшего администратора на носилках вынесли из гостиницы, и умчавшаяся тут же машина скорой помощи своей сиреной повелительно требовала, чтобы ей срочно уступали дорогу…

А игумена Георгия и Фому ввели в огромный номер с двумя спальнями и ванной.

Они поставили вещи. И вздохнули с неким облегчением. По крайней мере, крыша над головой у них теперь есть. Но тут пришла очередь Фомы удивлять монаха.

– Посмотрите на меня, пожалуйста! – робко стал просить он Георгия.

– Я на тебя и так уже с самого утра только и гляжу.

– И ничего не замечаете?

– Что я должен заметить? Молодой, красивый, статный… Мне даже не совсем понятно, почему ты выбрал себе этот нелегкий, как я теперь понимаю, путь…

– А больше вы ничего не видите? Ну, болезни какой?

– Вот дурачок! А кстати сказать, мне показалось, что этот администратор тебя хорошо знает…

– Был грех!

– Может, расскажешь?

– Приезжал тут месяца два тому назад какой-то главный проверяющий из отдела по делам религий, наверное, из самой Москвы. В этой гостинице и останавливался, а меня к нему в помощь как бы направили. Принести что, в магазин сбегать…

– И что дальше?..

– Начал он меня вином поить и губами слюнявить. А как дело дошло до того, что к себе в кровать потащил, тут уж я со второго этажа в сугроб в одних трусах и сиганул…

– Чем и испортил всю свою последующую карьеру в данной епархии. Так? Потому-то ты и напросился ко мне в поводыри…

– Вы меня теперь тоже выгоните?

– За что же? Вот только не прыгать надо было тогда в окно, а врезать ему хорошенько… Лучше сразу по яйцам… тогда бы у него охота эта сразу бы и надолго пропала…

Ну а теперь в самый лучший магазин и в парикмахерскую… Пора приводить себя в порядок. Столько лет ходил в одной гимнастерке.

И уже к Фоме:

– Кстати, тебе лет-то сколько?

– Семнадцать месяц назад исполнилось.

Игумен строго посмотрел на него.

– А теперь, как на духу, девок уже щупал?

– Нет…

– Про питие не спрашиваю, сам сказал.

– Куришь?

– Только раз и попробовал, да все одно увидел один монах и выпорол сгоряча, но от всего сердца. А потом говорит:

– Ты хоть знаешь, что ты сам себе в рот-то засовываешь?

– Что? – спрашиваю уже я.

– Хер бесовский – лохматый, грязный и потный… Так и сказал. Вот тебе Бог! – и Фома даже перекрестился. – Меня сразу же чуть наизнанку не вывернуло…

– Образно сказал тот монах, лучше не скажешь… Жаль, что я ему в детстве на глаза не попал… Ну, пошли жизнь прожигать…

– Отче, а может быть, мне сегодня где-нибудь в другом месте переночевать. Вдруг я вам своим присутствием мешать буду… А может быть, вы захотите сюда девушку привести…

– Знаешь, Фома. Еще ничего не произошло, но ты уже столько соблазнов нарисовал, что вспомнился мне один рассказ о буддийском монахе, когда-то еще в Москве рассказанный. Он достаточно поучителен. Слушай. Шли по дороге два монаха. Один опытный и старый, а другой молодой. У берега реки стояла юная девушка, которая попросила их помочь перебраться ей на другую сторону. Молодой монах в ужасе от нее отшатнулся: разве можно монахам касаться женщины… А старик поднял ее и перенес на другую сторону и пошел себе дальше. Часа через три молодой монах, не вытерпев, спросил его: «Почему ты так поступил? – Как? – спросил его старик. – Ну, вы коснулись руками женщины» – воскликнул он в ужасе. А старый монах ему и отвечает: «Я ее перенес и уже давно забыл об этом. А ты все три часа пути с вожделением вспоминаешь о ней».

И тут пришла очередь улыбнуться уже Фоме.

После этого они скупили чуть не половину магазина и вернулись к вечеру в гостиничный номер.

Фома стал развязывать свертки и раскладывать покупки.

– Вы меня, батюшка игумен, извините, но я все же никак не могу понять, кто же вы на самом деле? Контузия… и вы ничего церковного вспомнить не можете, но в магазинах-то ориентируетесь так, что я только диву давался…

– Считай, что я разведчик на вражеской территории.

– Чей?

– Ну, не немецкой же, типун тебе на язык. Есть у нашей церкви тоже своя разведка…

– Хотите знать, как попы живут?

– Во время войны у всех животы ремнями подвязаны. Тут уж не до жиру, быть бы живу… Но помочь ты мне можешь. Работы у нас будет много. Нужно будет объездить все сохранившиеся храмы, узнать, в каком они состоянии, какая нужна помощь… Так что ты станешь моими глазами. Согласен?

– О чем разговор. А с чего начнем?

– С того, что ты для начала разденешься… Что застыл? Будем мерить обновки-то?

– Прямо сейчас?

– А то когда же, кто же нас в твоем ветхом облачении в ресторан пустит…

Фома быстро скинул с себя свой подрясник. Сложением юноша оказался крепким, фигурка была борцовская, мышцы налитые.

– На руках стойку сделать сможешь? – спросил его Георгий.

Парень кивнул.

– Давай!

Фома легко вошел в стойку, словно бы всю жизнь этим занимался.

– Молодец! – сказал Георгий. – А теперь смотри…

И игумен, сделав кувырок назад, уже сам мягко опустился на руки и так прошел часть комнаты, а затем снова с переворота встал на ноги…

Раскрасневшийся Фома от удивления раскрыл глаза.

Тут игумен взял три яблока, что лежали в вазе на столе, и начал ими ловко жонглировать, постепенно съедая один из них…

– А меня так научите?

– Почему бы и нет… – говорил и дожевывал яблоко. – Ну что, ты так и будешь стоять в одних трусах? Одевайся, пойдем начинать красивую жизнь…

– В ресторан?

– Не согрешив, не покаешься…

– А можно?

– Мне крестная как-то недавно сказала, что нам все можно, но, правда, не все полезно… Так что сегодня у нас с тобой прощальная гастроль, и возможно, что мы на какое-то время распрощаемся со светской жизнью. А с завтрашнего дня станем штудировать церковные азы… Будешь учить меня азбуке и всему прочему, что должно знать человеку в моем сане. А в конце недели будем принимать монастырь…

Фома же, успев облачиться в новый костюм, не слышал Георгия, рассматривал себя со всех сторон в огромное, гостиничное зеркало. И, очевидно, был собой доволен.

Весь вечер впервые со времен начала войны Георгий и Фома вместе провели в ресторане. Игумен, будучи в светском костюме, совершенно преобразился. В парикмахерской ему аккуратно подравняли бородку, прибрали волосы. Фома смотрел, слушал и запоминал, что и как есть, какими приборами за столом пользоваться. И конечно, немного белого и красного вина. Причем – белое к рыбе, а красное традиционно – к мясным блюдам.

Оркестр заиграл популярные в годы войны мелодии. И Георгий даже один раз пригласил на танец одиноко сидящую молодую женщину. Но только на один танец…

Так, в этот момент игумена Георгия увидела и узнала работница ресторана, которая слушала сегодня его проповедь в храме. И остолбенела от неожиданности, увидев монаха в светском костюме, да еще в зале ресторана.

– Не может быть… Отец игумен… Вы ли это? Да как же можно… – И потрясенная увиденным, сразу же убежала в свой угол на мойке и теперь ревела там, как белуга…

Георгий вошел вслед за ней.

– Не нужно так! – тихо начал он – Вы же ничего обо мне не знаете. Три года в окопах, и почти каждый день умираешь от страха, теряя друзей, что, умирая у тебя на руках, смотрят на тебя с надеждой, а ты ничем не можешь им помочь. Да и сам лишь чудом выжил. Но вот, поверите ли, уже забыл, как пахнет вкус прожаренного бифштекса с луком, звуки живой музыки… Хотя все это не в оправдание. Согласен, что я оступился. Как говорила моя крестная – не иначе как бес попутал.

Но вот вы… Если говорить честно, даже не могу понять, как вы-то сумели сохранить в себе эту чистоту, работая в таком месте. А потому, прошу вас, простите меня, Христа ради… И помолитесь за грешного раба Георгия. Очень вас прошу.

И они с Фомой сразу же покинули ресторан.

* * *

Неделю спустя в Заумчинском монастыре вся братия – три монаха, также после ранений, вернувшиеся с фронта, один старик-схимник и четыре послушника разных лет собрались на утреннюю Божественную Литургию под началом нового настоятеля. Фома показал игумену Георгию, где тот должен встать, а сам вынужден был отойти в сторону согласно своему положению.

Подошло время начинать службу, и все ждут начального возгласа настоятеля.

Тот молчит.

А Фома лишь глазами какие-то знаки делает, да рот словно рыба раскрывает.

Стоящий у престола преклонных лет монах-схимник Варсонофий подсказывает:

– Дайте возглас, отец игумен…

– Какой возглас? – тихо переспрашивает его Георгий.

– Начальный…

– Отец, вставай на мое место и начинай службу… – словно потерянный, молвил Георгий.

– Так бы и сказали, что вам плохо. Присядьте пока. Оно и понятно, после такого ранения…

И встав пред престолом, со словами: «Благословен Бог наш…» – начал Божественную Литургию.

Вечером они оба сидели у костра. Игумен сам пришел к древнему старцу. И какое-то время они просто молчали.

Первым прервал молчание отец Варсонофий:

– Многих монахов повидал я за свои годы. Всяких. И таких, о которых и говорить тяжело, и настоящих подвижников. Монашество на Руси всегда претерпевало от власть имущих. Это только в современных книжках можно прочитать рассказы об огромных угодьях и землях, о повинностях и отработках на них крестьян в пользу церкви, о несметных богатствах тех или иных монастырей. Если милостыня и допускалась когда-либо извне, то лишь для удовлетворения минимальных потребностей тех, кто сам и неустанно на этой земле трудился. Даже если это были пожалования частных лиц или государственная руга – все было без излишков. У нас даже храмовая утварь не должна быть драгоценной.

Был ли наемный труд? Был, но при условии его справедливой оплаты, исключающий саму возможность нанести кому-либо обиду. Особым случаем пользовались монастыри, обладающие чудотворными иконами или сокровищами книжных богатств. К ним люди тянулись со всей страны. А потому и сочеталось в монастырях «отвержение мира» и служение этому же миру.

Но это, так сказать, предисловие к ликбезу по случаю вашей контузии… А вот что касается игумена Георгия Боголюбова, то он был моим духовным сыном. Я же за него в свое время и поручался при принятии им духовного сана. Удивительный был юноша и великой духовной силой стал обладать уже как монах…

Еще какое-то время он сидел молча, видимо, что-то вспоминая, а потом спросил:

– Может быть, вы мне расскажете, как и при каких обстоятельствах вы с ним познакомились?

– Это случилось в январе 1944 года, когда в одной проруби в день Богоявления вместе искупались…

И Георгий рассказал о встрече и о смерти на его руках монаха-подвижника, о возложенном на него послушании и далее нести крест и имя игумена уже в миру…

– Воистину неисповедимы пути Твои Господи! – только и вымолвил старец.

– Отче, хочу сказать тебе и еще об одной не менее важной возложенной на меня миссии. Недалеко от города на сырой земле лежит великое сокровище, коим мне поручено справедливо распорядиться. А значит, станем восстанавливать монастыри, строить духовные школы, помогать страждущим… Работы, как вы понимаете, край немереный… А потому хочу просить вас и далее следить за порядком богослужений в монастыре, а я же возьму на себя то, что мне понятнее, – работы по строительству и реконструкции…

Старец молча склонил голову, давая понять, что согласен.

– И еще. Раз вы были духовным отцом игумена Георгия, то прошу вашего благословения и молитв уже за меня, грешного… И не сетуйте, если по случайности что-либо не то сделаю… А потому говорите и далее всем о моей контузии…

– Тебя, Георгий, Сам Бог уже благословил. Чтобы жить да с пулей в сердце, такого на моей памяти еще не было. Если что будет нужно, совет какой-то, приходи в любое время или же Фому присылай. Чует мое сердце, что ладный из него монах может получиться, небалованный он.

На том они и расстались.

И потекла монастырская жизнь как по новым рельсам. Появились люди, закипела работа, буквально на глазах стал восстанавливаться монастырь.

К игумену со своими бедами стали приходить люди. И он никому не отказывал. Кому-то дал денег на то, чтобы тот поставил себе новый дом, кому помог купить корову для большой семьи, третьему лошадь и плуг. А одному мужику с помощью братии монастыря помогли сбить новую печь. И потянулись к нему люди со всего района. Кроме того, в монастыре всех кормили. Принимали престарелых и одиноких, калек, вернувшихся с войны. Для них уже ближе к осени построили большой странноприимный дом. И у каждого из них появилась крыша над головой да дело по душе в большом монастырском хозяйстве.

Так же параллельно и своим чередом шла непрестанная монастырская служба.

В середине «бабьего лета» по лесной дороге после поездок по району и посещения хутора «Приют», возвращая в свой монастырь, шли игумен Георгий и Фома. На этот раз юноше достался тяжелый портфель игумена Георгия.

– Батюшка, вы специально в него кирпичей наложили, смирение мое испытываете? – перекладывая портфель с руки на руку, шел и вздыхал юноша.

– Это не кирпичи, Фома! Это золото и драгоценности!

Юноша звонко рассмеялся.

– Я все давно хотел тебя расспросить о твоих родителях, о детстве, о месте, где ты родился…

– Грустная будет история, отче…

– Не сахарный, не растаю…

– Родился я 1926 году в одном из северных уездов Пермской губернии. Отец был церковным старостой, а мама пела на клиросе. Через два года отца вместе с батюшкой арестовали и увезли. Больше мы о них ничего не слышали. А мама? Мама, чтобы спасти меня и старшего брата от голода, вышла замуж за местного участкового милиционера. Прожили они так три года, а потом он встретил приехавшую из города учительницу и стал баловать с ней. Мама ничего ему не говорила и, пользуясь его постоянным отсутствием в доме, воспитывала нас в любви к Богу. Однажды мы не успели убрать наши книжки, и он арестовал маму «за преподавание несовершеннолетним детям религиозных убеждений». Была, оказывается, такая статья… И сам же добился, чтобы маму осудили на два года…

А потом привел в наш дом свою любовницу. А та нас просто выкинула за дверь.

Так начались наши скитания по земле. От деревни до деревни. Братишка имел красивый голос и с лёту запоминал то, что пела мама, а потому в каждой деревне находились добрые люди, которые, лишь заслышав знакомый церковный напев, открывали нам двери своих домов.

Пока из-за одной двери не раздался пьяный выстрел. Похоронив брата в возрасте шести лет, я остался один на всем белом свете.

Еще через шесть лет на товарняке я попал в Иркутск, где меня быстро прибрали к рукам ловкие люди. Так я стал вором-карманником…

– Ты – вор-карманник?

– А разве не похож? – улыбнувшись, спросил Фома и достал из своего кармана пухлый бумажник игумена…

Тут Георгий даже остановился от такой неожиданности.

– Да когда же ты успел? – удивленно спросил он.

– Две минуты назад вы чуть было не споткнулись, напоровшись на корешок… Поди помните? Ну, так он сам ко мне в руки и вывалился…

– Фома! – уже чуть серьезнее сказал Георгий, – знай, что меня можно обмануть только один раз…

– Я вас еще ни разу не обманывал… батюшка, – искренне сказал Фома.

– Верю!

– Хотя вру. Помните, тот разговор про то, как я выпрыгнул в окно.

– Еще не помнить. Не всякий на такое в одних трусах, да еще зимой решится.

– Есть во всей этой истории и мой грех. Мне ведь поначалу и вина того хотелось, и интересно было, чем все это может закончиться. Так что в тот раз я вам не всю правду сказал. Простите меня. И если можно, то считайте это моей исповедью…

– Бог тебя простит, а я так давно уже тебе все простил.

– Простили, а сами не хотите сказать, что лежит в этом портфеле. Да у меня живот скоро развяжется от этой тяжести…

– Давай, Фома, остановимся для начала. Успокоимся. Отдохнем и перекусим.

– Значит, так и не скажете?

– Я же тебе говорю, что там золото и драгоценности…

Тут у Фомы чуть не брызнули слезы.

– И вы мне не верите. Раз я был в банде у Примуса, что же, мне теперь и жить уже нельзя?

– В какой банде, Фома? И кто такой Примус?

И Фома рассказал о человеке, который негласно во время войны заправляет всем городом. О складах с гуманитарной помощью, о его связях с кем-то из высокого начальства области, о притонах, которые тот содержит, и даже о казино, что вот уже три года раз в неделю собирает под своей крышей всех торгашей и аферистов…

– Значит, пока кто-то проливает свою кровь, жертвуя собой за Родину, за веру… Есть люди, кто на этой крови жирует… То, что ты мне сказал Фома, заслуживает внимания. И как офицер в прошлом, как разведчик, я думаю, что мы с тобой сумеем во всем этом разобраться.

– Ну а теперь открывай портфель, там сверху кусок сыра должен лежать, надо и подкрепиться.

Фома открыл.

И увидел… полный, доверху набитый золотыми монетами и драгоценностями портфель игумена.

– Ну что молчишь. Ведь не поверил мне…

А уставший и обомлевший Фома, словно чадо малое, с набрякшими от слез глазами вдруг ткнулся носом в плечо фронтовика, словно ища защиты, да тут же и заснул…

До полной победы еще оставалось полгода. И вот однажды, проходя по незнакомой ему улице, игумен Георгий, благо что был в светском костюме, увидел здание Иркутского цирка…

Вспомнил этот удивительный запах, витающую в воздухе и обволакивающую магию кулис, и… забилось сердце от вспыхнувшей в памяти знакомой мелодии, ударов хлыста, аплодисментов зрительного зала…

И он вошел в кабинет к директору.

– Разрешите?

– Входите, – не отрываясь от бумаг, ответил директор по фамилии Маргомакс, только знайте, что билетов все равно нет. Распоряжением райкома партии все передано…

И замолк, видя улыбку просителя.

– Какая у вас улыбка! Вы случайно не клоун?

– Случайно клоун. Наш курс был выпущен перед самой войной…

– Как оказались здесь?

– После ранения были дела в вашем городе… Думал уже уезжать, а тут смотрю – цирк. И такая вдруг вспыхнула ностальгия… Дай, думаю, хотя бы еще раз постою на манеже…

– К сожалению, молодой человек, у меня нет для вас вакансии…

– Договоримся сразу. Я, с вашего разрешения, поработаю на общественных началах. Без зарплаты и больничных листов. Для всех это будет что-то вроде испытательного срока…

– Неделю репетиций, и если выход пройдет на бис, считайте, что мы с вами договорились…

И каждый день игумен, оставив на двери кельи записку о том, чтобы его не отвлекали во время вечерних молитв, тайно покидал монастырь и спешил в цирк, ставший для него уже давно вторым домом.

В этом цирке он впервые и увидел юную девушку Зою, у которой в цирке был свой номер «Говорящая голова». Маленькая и грациозная, она помещалась в специально созданный аппарат, создающий иллюзию пустоты, над которой была только головка белокурой куклы с вечно открытыми глазами, и обладающей удивительной способностью знать все и про всех…

Этот вид цирковой иллюзии называется мнемотехника. В нем есть определенный, заранее оговоренный разговорный ключ, позволяющий «говорящей голове» или кукле работать с помощником, который находится в зале среди зрителей.

Георгий каждый раз с интересом наблюдал за этим номером. Представьте себе, как на манеж вывозят миниатюрный ящичек на длинных ножках-роликах. Сам ящик покрыт бархатом, а внутри него установлены специальные зеркала, отражающие пустоту. Вот в этом ящике, согнувшись и скрестив ножки, и сидела актриса, а зритель видел лишь ее голову и шею. У нее были не только наклеенные ресницы, но и еще специально подрисованные, чтобы у зрителей создавалось ощущение огромных, постоянно открытых глаз куклы.

Куклу ту звали Элеонора.

– Скажи мне, Элеонора, – обращается к ней помощник, – только, пожалуйста, думай. Что я достаю сейчас из портмоне этого мужчины?

– Из его портмоне вы достаете паспорт! – отвечает она.

– Элеонора, а не могли бы вы сказать, как зовут моего нового знакомца? – снова спрашивает помощник, а сам в изменении интонации, в порядке слов уже называет ей имя человека, чей паспорт он держит в руках.

Кукла отвечает, а соседи человека, чей паспорт помощник держит в руках, подтверждают правильность ответа куклы, и весь зал начинает ей рукоплескать.

Помощник задает ей следующий вопрос.

– Элеонора, а какую купюру я держу сейчас в руках?

Она отвечает, почти не задумываясь:

– Это его маленькая заначка от жены…

Зал затаил дыхание, а Элеонора продолжает:

– Вы сейчас держите в руках целых пять рублей…

– Правильно! – подтверждает помощник, показывая залу пятирублевую купюру.

И зал тут же реагирует смехом над человеком, которого поймали на такой хитрости, как утайка денег от жены.

В другом случае помощник снова и уже другим знаком дает ей понять, какую денежную купюру он держит в руках на этот раз.

И Элеонора говорит:

– О, это большая купюра. Это десять рублей. На эти деньги можно очень хорошо посидеть в ресторане…

Ну и так далее. Номер длился, как правило, до пятнадцати минут. И пользовался ошеломляющим успехом у зрителей.

Правда, Георгий видел, как градом потом катились слезы из глаз Зои. Все дело в том, что изображая куклу с открытыми глазами, она на протяжении всего номера не могла даже моргнуть. Этим создавалась еще одна иллюзия, что это не живое существо, а все-таки кукла… Ее увозили со сцены, а слезы катились градом от перенапряжения и сильного света прожекторов, высвечивающих лицо актрисы.

А уже через несколько дней ведущий программы с зычным наименованием «шпрехшталмейстер» объявил о том, что сегодня весь вечер на манеже вместе с рыжим будет выступать и белый клоун…

И Георгий снова вышел на сцену. Он был одет в традиционный русский тулуп, да к тому же еще и бородатый. В руках у него было лукошко.

Рыжий клоун смеется, видя его, и говорит:

– Деревня, ты что тут собираешься делать?

Белый клоун отвечает:

– Сеять зерна для урожая следующего года. Для урожая нашей Победы…

Тут же весь зал зааплодировал его словам. А директор, что следил за этим его первым выступлением, поставил жирный крестик в своем блокноте.

Рыжий идет ему вслед и недоумевает:

– Как же ты будешь сеять, если вся земля обгорела?

– Зато, пройдя через огонь, она закалилась и возродится зернами здорового урожая, как и сама наша страна, которой нужно дать немножко времени, и она снова поднимется с колен.

– Так чего же ты ждешь?

– Я ищу добровольных и трудолюбивых людей. Тех, кто хотел бы помочь мне посеять эти семена.

– Я не могу. У меня спина с утра болела, да еще сегодня на профсоюзное собрание надо идти… – отвечает ему рыжий клоун под смех в зале.

Тогда белый клоун обращается к сидящим в зале детям:

– Ребята, есть ли среди вас те, кто помогал своим родителям в поле и знает, как сеять и готов мне помочь?

Несколько детишек разных возрастов весело выскочили на манеж.

– Черпайте зерна из моего волшебного лукошка. Что? Не видите зерен? Конечно! Они же волшебные, а потому и невидимые. А то прилетят вражеские птицы и склюют зерна на нашем поле. Подставляйте свои ладони…

Он уже насыпал детям в ладони воображаемое зерно и говорил:

– Сейте широко, щедро, как это делали ваши отцы и деды… Повторяйте движения за мной…

Дети с удовольствием повторяли за клоуном его движения, со смехом и радостью осыпая всех волшебным и невидимым зерном.

Рыжий же, как всегда, только мешался под ногами и постоянно падал…

Но вот зрители слышат сигнал воздушной тревоги, в зале начинает медленно гаснуть свет. Все дети быстро возвращаются на свои места к родителям.

На большом экране сидящие в цирке зрители уже видят летящие в небе над нашей страной немецкие самолеты…

Кто-то из зрителей, хорошо зная этот страшный звук, уже непроизвольно прижимают к себе своих детей…

Лишь клоун оставался в луче прожектора. На глазах всего зала он вдруг сбрасывает с себя шапку и свой тулуп. И преображается перед удивленными зрителями в настоящего витязя в серебряном облачении и с богатырским мечом в руках.

Еще мгновение… И у него за спиной раскрываются крылья.

Всего лишь один взмах, и невидимые металлические тросы уже поднимают его вверх, навстречу грохочущей военной армаде…

Лучи прожекторов рассекают зал, а в этих всполохах света все видят уже парящего нашего героя под куполом цирка и смело вступившего в бой с противником…